Текст книги "След человеческий"
Автор книги: Виктор Полторацкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Когда они пришли в сад, гулянье было в самом разгаре. В листве деревьев сияли желтые груши электрических ламп. Оркестр уже второй раз играл польку-бабочку. Пахло горячей пылью и летом.
– Возьми меня под руку,– сказала Ольга.
Под руку! В их городе по неписаным правилам считалось, что «под руку», да еще на виду у всех, парень с девушкой ходят в том случае, когда отношения между ними столь близки, что их не скрывают, и весь городок уже знает, что такая-то «гуляет» с таким-то.
Митя еще ни разу не ходил под ручку ни с одной из девчонок, а тут вдруг сама говорит: «Возьми...»
Он взял ее под руку. Чувство смущения, неловкости и в то же время неизъяснимой нежности захватило его. Казалось, через смугловатую кожу девичьей руки передавался ему жаркий ток волнующей тайны всего ее тела.
Он уже не помнит, о чем говорили они, кружа в толпе гуляющих по широкой аллее. Потом подошли к танцевальному кругу. Оркестр как раз начал «Амурские волны», и Ольга предложила:
– Давай потанцуем.
– Мне что-то не хочется. Ты потанцуй с кем-нибудь, а я погляжу.
Признаться в том, что он не умеет танцевать, Митя постеснялся.
Сначала ее пригласил Шурка Никитин из главной конторы, потом она танцевала с каким-то совсем незнакомым парнем, а Мите было неприятно, что это не он, а кто-то другой кружится с нею в вальсе. Наконец Ольга вернулась, возбужденная, зарумянившаяся, с сияющими глазами, и, отдышавшись, сказала:
– Ох, совсем закружилась! Теперь давай погуляем.
– Мне домой пора,– хмуро ответил Митя.
– Уже?
– Завтра надо пораньше встать и пойти по чернику.
– Неужели поспела?
– Нынче ранняя.
– Митя, милый, так ты возьми и меня!
– Я далеко пойду.
– Ну и что же?
– Ладно, возьму.
Они условились, что в пять часов утра Митя будет ждать ее у калитки.
– Только не проспи.
– Я лягу в сенцах, ты постучи,– сказала она.
Утром он осторожно постучал в тесовые сенцы Нестеровых.
– Сейчас,– теплым шепотом ответила Ольга и минут через пять вышла еще заспанная и какая-то очень прежняя, в тапочках на босу ногу и в старом ситцевом сарафанчике, из которого уже выросла. Сарафанчик был короток ей и тесен.
– А кузовок где?
– Вот дурочка, приготовила и забыла.
Ольга снова шмыгнула в сенцы и вернулась с таким же, как у него, берестяным коробчатым кузовом.
– Теперь пошли.– И вдруг спросила: – А не заплутаемся?
– Не бойся, лес-то я знаю...
Лес он знал хорошо. Там у него были свои заповедные места, где вызревала особенно крупная и прямо-таки осыпная черника. Бывало, присядешь в густой черничник, поджав колени, поставишь перед собой маленький кузовок-наборыш и начинаешь обеими руками доить в него с веток спелые ягоды. Набрав полный, пересыпаешь в большой кузов, потом прямо на коленях переползешь на другое, еще не обобранное местечко, и снова за дело.
Особенно черничным считался Синий бор за Вековской стражей. Туда-то они и направились.
Правда, до Вековской стражи надо было идти верст пять, но Мите хотелось, чтобы Ольга увидела богатство здешнего леса. Да и дорога туда была уж очень красивая– вдоль старой просеки, густо обрамленной кустами орешника и черемухи.
Миновав сторожевую вышку и домик полесника, притулившийся у перекрестка двух просек, они свернули по мшистой тропочке в чащу березняка, за которой начинался уже сам Синий бор. Тут стали встречаться прогалинки, поросшие черничником, и Ольга, приметив ягоды, нетерпеливо восклицала:
– Вот она, вот черника, давай собирать!
– Нет, еще не дошли,– говорил Митя.
Наконец перед ними открылась прогалинка, сплошь черная от обилия ягод. Ольга даже руками всплеснула:
– Да что же это, Митя, ты погляди, как много ее!
– Вот здесь и будем собирать. Ты начинай с этого края, а я пойду с другого, навстречу тебе.
– Зачем же так, лучше уж рядышком.
– Ну давай рядышком.
Они поставили кузова под большую приметную ель, а сами, взяв наборыши, присели в черничник и принялись собирать ягоды.
Набрав полный наборыш, Митя поглядел, как шло дело у Ольги. У нее-то не было и половины наборыша. Да и собирала она небрежно – ягода была сорная, попадалось много листочков.
– Так не годится,– строго сказал он.– Ты возьми веточку, тряхни ее и легонько потяни на себя. Тогда спелые ягоды упадут тебе в горсть, а те, что еще не доспели, да и листочки – на ветке останутся.
– А ну-ка покажи.
Митя показал, как надо по-настоящему брать чернику. Ольга быстро переняла это, и дело пошло лучше. Они сидели на корточках рядом, то бок о бок, то друг перед другом. Иногда их руки тянулись к одной веточке и как бы нечаянно встречались. Каждый раз при этом Митя испытывал такое чувство, будто прикасался к чему-то запретному, но столь желанному, что это прикосновение жарким током отзывалось в нем, томило и снова влекло...
А солнце поднялось уже высоко. В лесу гуще запахло смолистой хвоей, горечью березовой коры, вереском и грибницей. Мите захотелось есть, и он предложил:
– Давай червячка заморим.
– Да я и так уж – одну горстку в наборыш, другую в рот,– призналась Ольга.
– Ну, ягодой сыт не будешь.
У него была с собой краюшка ржаного хлеба, кусочек сала и лук. Они устроились под елкой, возле своих кузовов, и стали закусывать.
– Вот какой ты молодец,– говорила Ольга.– Мне и невдомек еды захватить, а у тебя все нашлось. И как вкусно!
Позавтракав, снова начали брать чернику. Митя уже наполнил свой кузов доверху и стал помогать Ольге, когда она окликнула:
– Митя, посмотри, какая красивая ящерица!
Он глянул и увидел среди кустов черничника медянку, свернувшуюся золотистым кольцом. Ольга потянулась к ней. Змейка зашевелилась, подняла голову и приоткрыла пасть.
– Берегись, ужалит! – крикнул он и мгновенно, не раздумывая, оттолкнул Ольгину руку, быстро схватив медянку за хвост, отбросил ее.
– Ядовитая? – шепотом спросила Ольга и посмотрела на него большими глазами, полными ужаса.
– Конечно, ядовитая.
– Уйдем отсюда.
– Да ты не бойся, она уже не подползет.
– С тобой я ничего не боюсь, но лучше уйдем. Ведь и кузов у меня почти полон.
– А может, доберем? Немного осталось.
– Нет, хватит, а то нести тяжело. ~
– Как хочешь.
Они нарвали листьев папоротника, чтобы прикрыть чернику, пристроили кузова за плечи и пошли.
За Вековской стражей, уже на просеке, Ольга спросила:
– Ты за меня испугался?
– Конечно.
– А если бы она тебя укусила?
– Ну, мне-то не впервой расправляться с ними.
– Я не знала, что ты такой смелый...
Жарко пекло высокое солнце, кузова оттягивали плечи. В орешнике перекликались какие-то птахи. Бабочки кружились над пестрой травой. Гудели шмели. Где-то закуковала кукушка, и Ольга торопливо спросила:
– Кукушка, кукушка, сколько нам жить?
– Почему «нам»?
– Ну, нам с тобой.
Кукушка на мгновение замолкла, словно задумалась, и снова начала куковать. Они оба считали, считали и сбились со счета, а в лесной чаще все еще слышался уже приглушенный далью голос вещуньи.
– Долго нам жить! – счастливо засмеялась Ольга и сказала: – Знаешь что, давай посидим, отдохнем.
– Подожди, тут шагов через сто я знаю одно местечко: маленькая полянка и родничок.
– Веди. Я за тобой – куда хочешь...
Пройдя еще немного, они свернули с просеки. Митя раздвинул шторку кустарника, и перед ним открылась полянка, вся покрытая цветами. Розовая кашка перепуталась тут с синими колокольчиками, золотым зверобоем, пунцовыми звездочками дикой гвоздики и желто-фиолетовым изобилием ивана-да-марьи.
– Какая прелесть! – обрадовалась Ольга.– Будто в маленькой комнатке!
Они сняли и поставили в траву кузова. Ольга села в тени орешника, и Митя растянулся рядом, уткнувшись лицом в траву.
Несколько минут они оба молчали. Вдруг Ольга резко встрепенулась и вскрикнула. Он поднял голову.
– Что ты?
– Ой, у меня тут муравей или клещ... Вот, я держу его. Помоги вынуть.– Одной рукой она придерживала ткань сарафанчика на груди, а другой схватила его руку и потянула к себе.– Помоги же... Постой, я только расстегну пуговку...
Он вытащил у нее из-за пазухи полураздавленную козявку.
– Просто божья коровка.
– А я думала, это клещ. Насмерть перепугалась. Чувствуешь?
Дрожащими пальцами Митя чувствовал упругую выпуклость девичьего тела, слышал, как отчаянно стучит не ее, а его сердце, как пружинисто поднимается жаркая кровь. И тут Ольга с тихим стоном откинулась навзничь, все еще держа его за руку. Глаза ее были полузакрыты и, как показалось ему, замутились, а губы, совсем темные от черники, жадно ловили воздух.
Митя перепугался. Ему представилось, что от знойного солнца и пьянящей лесной духоты она потеряла сознание и даже может сейчас умереть. Он метнулся к роднику, чтобы достать воды, зачерпнул ее кепкой и торопливо вылил на голову Ольги. Она вздрогнула, выдохнула: «Ой!» – открыла глаза и села, оправляя платье. У ног ее лежал опрокинутый кузов. Почти вся черника высыпалась в траву.
– Господи, что со мной? – томно промолвила она, вытирая рукою мокрое лицо и шею.
– Должно быть, солнцем нажгло.
– Пойдем,– сказала Ольга, поднимаясь с помятой травы.
– Да ты отдохни.
– Нет, нет, сейчас же пойдем.
– Давай хоть чернику соберем.
– Не надо,– с жестким упрямством возразила она.
– Ну, я тебе из своего кузова пересыплю, а то тетка Наташа рассердится.
Он отсыпал ей ягод из своего кузова, и они пошли. Ольга впереди, Митя за нею.
Она всю дорогу молчала и у калитки даже не попрощалась с ним.
Вечером Митя спросил у ее тетки, Наташи Нестеровой:
– Оля не собирается в сад?
– Уморилась она. Лежит, даже обедать не стала. Куда ходили-то?
– За Вековскую стражу.
– Ну разве можно так далеко...
В этот вечер Митя тоже не пошел в сад, а утром, чуть свет, отправился на лесопилку.
Нестерпимо долго тянулась для него эта неделя! Все время он думал только о том, как увидится с Ольгой и как пойдут на гулянье в сад, и, может быть, она снова скажет: «Митя, возьми меня под руку...»
В субботу, отпросившись пораньше, не чуя ног, спешил он домой, а вымывшись, переоделся, пригладил перед зеркалом волосы и спросил у матери:
– Не знаешь, как Ольга?
– Что – Ольга.
– Да устала она тогда с непривычки. А сейчас, может, вместе в сад пойдем.
– Эка, хватился! Она еще во вторник уехала.
– Как так уехала?
– Взяла да уехала...
С тех пор он не видел ее. Нестеровы говорили, что племянница окончила техникум, вышла замуж. А в Гусь-Хрустальный больше так и не приезжала.
– ...Ты что задумался, милый? – спросила жена, пересыпая в банку последние горсти черники.
– Да вот вспомнил, как однажды просыпали чернику из кузова и не собрали, а сейчас стало жалко,– ответил Дмитрий Васильевич.
КОМИССАР КОННОГО ДВОРА
Сергею Ильичу Пескову выпал счастливый случай побывать в мещерском городке, где давным-давно прошла его юность. Впрочем, в то время, когда он там жил, городок считался всего лишь рабочим поселком. Много перемен произошло в нем за эти годы. Были сооружены новые заводы, вокруг них возникли совершенно новые улицы, да и старые изменились до неузнаваемости. И люди встречались уже незнакомые. Но однажды возле почты он увидел рыженького вихрастого мальчишку и сразу узнал в нем Веньку Овчинникова, с которым в третьем классе сидели на одной парте. Но это был, конечно, не Венька, а может быть, внук того Веньки Овчинникова. В другой раз, встретив смуглую черноглазую девочку лет четырнадцати, Сергей Ильич прямо-таки оторопел и сказал:
– Постойте, вы – Нестерова?
– Фролова,– ответила девочка.– Нестерова – это фамилия моей бабушки.
– Ее зовут Ольгой?
– Нет, Ольгой зовут мою маму, но она тоже Фролова, а бабушка – Анна Захаровна.
Больше он уже не рисковал любопытствовать. Грустно возвращаться в мир своей юности почти через сорок лет...
В общем-то он недолго пробыл в том городе. Всего несколько дней.
Накануне отъезда ему захотелось сходить в «Липки», так до сих пор называют здесь городской парк на берегу озера, за хрустальным заводом. В двадцатом году школьники, в том числе и он, Сережа Песков, сажали там молоденькие деревца вокруг братской могилы, над которой стоял невысокий каменный обелиск с чугунной мемориальной плитой. Теперь деревья уже постарели, и кроны их совершенно сомкнулись. Лишь у могилы липы расступились, образуя словно бы круг караула. Перед самым обелиском на клумбе цвели настурции и темно-фиолетовые петуньи. С четырех сторон стояли деревянные скамейки. На одной из них, широко расставив ноги и опершись на суковатую можжевеловую палку, сидел старик в заношенном темном костюме, обвисшем на его сутулых плечах, как на вешалке. Сергей Ильич поздоровался и попросил разрешения присесть. Старик поглядел на него из-под очков и молча кивнул головой, а потом, когда Песков уже сел, спросил:
– Похоже, не здешний?
Песков ответил, что прибыл в командировку.
– Значит, управились?
– Как, то есть?
– Говорю, с делами, значит, управились и сюда отдохнуть завернули.
Сергей Ильич подтвердил, что с делами управился.
– А я вот к товарищу пришел посидеть.– Старик ткнул скрюченным пальцем в сторону обелиска.– Тут прописан товарищ-то...
Буквы на чугунной плите обелиска были неясными, как бы стертыми временем. Но Песков помнил, что там написано. Сверху в две строки:
Вы жертвою пали
В борьбе роковой.
Ниже – три имени:
Зотов М. Е.
Лаврентьев А. В.
Маленький С. Д.
И еще ниже – цифры:
1918
– Вот,– продолжал старик,– с Зотовым-то мы, можно сказать, друзьями считались. В революции вместе участвовали, оба комиссарами были. Теперь один я остался, да и то...– Он как-то отрешенно махнул рукой и добавил: – И то позабыли. Недавно в районной газете один автор статеечку написал о том, как здесь революция проходила. Ну, конечно, наврал с три короба. Хоть бы с живым-то человеком, со мной посоветовался. Так нет, даже фамилию назвать не изволил. Про него,– старик снова ткнул пальцем в направлении обелиска,– про Зотова, действительно, упомянул. Оно, понятно, о мертвом легче писать. А про живого, выходит, и знать не положено? Будто Лобзикова и не было вовсе...
Лобзиков! Теперь Сергей Ильич сразу вспомнил его. Жил он тогда недалеко от Песковых, а работал конторщиком на прядильной фабрике. Бывало, семенит по слободке, всегда в одном и том же сереньком пиджачке-обдергайчике, ни дать ни взять – воробьишко. Сосед Песковых котельщик Никифор Нестеров под пьяную руку так и называл его: воробей с тросточкой.
И вот в семнадцатом году этот Лобзиков удивил всех.
Весной после февральского переворота все поднялось и взбурлило в рабочем поселке. Вдруг обнаружились бывшие прежде тайными группы революционеров-подпольщиков. Из Питера приехал матрос Михайло Зотов, работавший до войны молотобойцем на здешнем заводе. Появилась присланная из Мурома стриженая пропагандистка Наташа. Чуть ли не каждый день на площади у главной конторы закипали шумные митинги. Ораторы выступали с высокого крыльца бывшего господского дома. Поселковым ребятишкам все это было диковинно, интересно. За кипением страстей наблюдали они, забравшись на старые ветвистые вязы, стоявшие перед домом. Оттуда все было видно, а в том, что говорилось, они по молодости лет еще не могли разобраться. Знали только, что коренастый, широкоплечий Зотов назывался большевиком и яростно спорил с муромской пропагандисткой. Выступая, он размахивал кулачищем, будто бил молотом, а Наташа молитвенно прижимала руки к груди.
Тут-то однажды и появился Лобзиков. Сначала его даже не узнали – в таком странном виде предстал он перед собравшимися на митинг. На нем была дамская жакетка, узкая в талии, с пышными, приподнятыми у плеч рукавами, опоясанная красным широким шарфом. Узкие брюки заправлены в охотничьи сапоги с широкими отворотами. Он пробрался к крыльцу, кто-то подсадил его и помог перекинуть ноги через деревянный барьерчик. Кто-то поощрительно выкрикнул:
– Валяй, Лобзиков!
– Дуй до горы!
Конторщик картинно простер вперед правую руку и начал:
– Граждане! Мы – якобинцы двадцатого века... Разрушена Бастилия царского гнета. Наступило царство свободы... Обнимем теперь друг друга и пойдем в его золотые врата...
– Понес! – насмешливо сказал Зотов.
– Не перебивайте оратора! – воскликнула стриженая пропагандистка.
Сергей Ильич не помнил, о чем еще говорил Лобзиков, и теперь не мог передать даже смысл его речи. Но оратору аплодировали, как аплодировали тогда всем, кто бы ни выступал.
После митинга, уже в слободке, котельщик Нестеров говорил соседям:
– Вот Мишуха Зотов самую суть берет: с войной – кончать, фабрики и заводы – в рабочие руки, землю – крестьянам. А этот чирикает, будто воробей над навозом...
Лобзиков же, опьяненный первым успехом, стал появляться почти на каждом собрании и всегда в паре с пропагандисткой Наташей.
Ребятишки гурьбой ходили за ними. Их привлекало непривычное одеяние конторщика. Казалось, что он нарядился так ради потехи, как некоторые шутники наряжались у них в поселке на святочные гулянья. Иногда ребята даже кричали ему:
– Лобзиков, представь что-нибудь!
В ответ он то хмурился, то начинал горячо говорить, размахивая руками, и они были довольны:
– Вот, представляет!
К осени в бывшем господском доме утвердился Совет рабочих и солдатских депутатов. Главным комиссаром там стал матрос Зотов. Наташа уехала из поселка. Лобзиков перестал появляться на митингах и одевался, как прежде, в кургузый серенький пиджачок. В конце октября из Питера пришло известие о пролетарской революции, свергнувшей Временное правительство. Перед бывшим господским домом, который теперь называли Совдепом, появилась витрина с декретами новой власти.
В марте 1918 года в Совдеп пришел Лобзиков.
– Вот что,– сказал он.– Социалисты-революционеры уговаривали меня примкнуть к ним, но я от этого воздержался, понял, какие у них печки-лавочки. Ведь Наташка-то оказалась дочерью карачаровского попа. Теперь хочу записаться в большевистскую партию.
– Для партии пролетариата ты, Лобзиков, еще не созрел,– сказал ему Зотов.
– А если я примкнуть к вам решился?
– Будем считать, что сочувствуешь, а дальше посмотрим.
– Но вы меня куда-нибудь комиссаром назначьте, чтобы я революционную сознательность доказал.
– Ты ее на своем месте доказывай.
– Слушай, Михаил Егорыч,– вмешался заместитель Зотова, военный комиссар Бережков,– позавчера заведующего конным двором шлепнули. На его место нужен непьющий, грамотный человек. Может, назначим Лобзикова?
– А что же, может, и в самом деле назначить? Пойдешь конным двором заведовать?
– Заведующим я не пойду. Вы меня комиссаром назначьте.
– Шут с тобой, для большей ответственности можно и комиссаром назначить. Только гляди, с комиссара и спросится вдвое...
Конный двор, насчитывавший несколько десятков подвод, был тогда основным, а вернее сказать, единственным транспортным учреждением в рабочем поселке. Заведовал этим двором подрядчик Колыбин. Недавно в Совдепе узнали, что он украл и променял на самогонку десять пудов овса. Время было суровое, за воровство ревтрибунал приговорил Колыбина к расстрелу. Вот на его-то место и назначили Лобзикова, только уже не просто заведующим, а комиссаром.
На следующий день после вступления вновь произведенного комиссара в должность по всему поселку на столбах и заборах были расклеены объявления необычного содержания, написанные круглым конторским почерком:
ДЕКРЕТ
Именем Революции категорически запрещается привязывать ломовых лошадей к деревьям, оградам, жердям и прочим предметам.
Нарушители будут караться по законам диктатуры пролетариата.
К сему —
комиссар конного двора ЛОБЗИКОВ.
Автор этого декрета был вызван в Совдеп.
– Ты это брось,– строго сказал ему Зотов.– Декреты Советской власти издает и подписывает Владимир Ильич Ленин. Они есть определение народной жизни трудящихся. А твои бумажки – кобыле под хвост. Понял ты это? Совдеп запрещает своевольничать и глупыми писаниями марать пролетарскую диктатуру.
Декретов Лобзиков больше не сочинял. Но под нарядами на подводы и под расписками в получении фуража неизменно подписывался полным титулом: комиссар конного двора Лобзиков...
Летом в Муроме вспыхнул контрреволюционный мятеж. Отголоском отозвался он и в ближнем к рабочему поселку торговом селе Алексеевке. Там кулаки-богатеи зверски убили председателя и секретаря комитета бедноты, повесили солдата-большевика Чемерева и объявили свержение Советской власти. В поселке был создан отряд особого назначения для борьбы с алексеевскими мятежниками. Командиром отряда Совдеп назначил самого Зотова. Из слободки, где жили Песковы, в отряд зачислили семнадцатилетнего помощника машиниста Шурку Лаврентьева. Лобзикову было приказано выделить для отряда двенадцать пароконных подвод.
– А тебя командиром обозного взвода назначим,– сказал ему Зотов.
– Я по здоровью не подхожу,—ответил Лобзиков.– Меня и от германской-то с белым билетом освободили.
– Эх ты, якобинец,– насмешливо сказал Бережков.
– Ну что ж, слабодушные в этом деле только помеха. Стало быть, без тебя обойдемся,– решил Зотов.
Отряд ушел на рассвете и вернулся через два дня. С мятежниками в Алексеевке было покончено. Арестованных главарей доставили в ревтрибунал. Среди них оказалась уже известная поселку пропагандистка Наташа. Но без боя там не обошлось. У мятежников были винтовки и даже три пулемета. Сопротивлялись они отчаянно, и в схватке погибло трое поселковых: сам командир Зотов, помощник провизора Семен Давыдович Маленький и Шурка Лаврентьев. Убитых привезли на подводе, покрытой красным полотнищем. Похоронили их в братской могиле, недалеко от Совдепа, на открытом берегу озера. Это были первые революционные похороны – без попа, с духовым оркестром, с пением: «Вы жертвою пали...» Прощальное слово над могилой говорил военком Бережков.
Вскоре после того Лобзикова уволили из комиссаров конного двора, и он опять стал конторщиком на прядильной фабрике.
Как сложилась его судьба в дальнейшем, Сергей Ильич не знал, да и не думал о том. Сам он в 1925 году уехал из поселка учиться на рабфак в губернский город и с тех пор больше уже не бывал в рабочем поселке. Лобзиков же, конечно, не помнил тогдашнего мальчика Сережу Пескова.
И вот теперь, усохший, сморщенный, бывший комиссар конного двора сидел рядом с ним на одной скамейке.
– Вы что же, на пенсии? – поинтересовался Песков.
– Шестьдесят два рубля получаю,– ответил старик.– Мне, конечно, персоналку бы надо. Все-таки первым комиссаром транспорта был...
Он замолчал, будто углубившись в воспоминания. Может быть, теперь ему казалось, что он и в самом деле плечом к плечу стоял с такими сокрушителями старого строя, каким был тот же Михайло Зотов. А может, не погасшее тщеславие и зависть – опять вот не признают! – терзали его.
Сурово помолчав, он вдруг спросил:
– Который час-то теперь?
– Без четверти четыре,– ответил Сергей Ильич, взглянув на часы.
– Пойду. Пора кефир пить. За здоровьем следить приходится.– И в пояснение добавил:—Смолоду в огне революции не берегли себя... Теперь на организме все сказывается...
Лобзиков встал и пошел, опираясь на суковатую палку, шаркая почти не гнущимися ногами в стоптанных рыжих сандалиях.
СЛЕД ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ
На Казанском вокзале Сергей Лобасов неожиданно встретился с Дымцом. Невысокий, подбористый блондин, одетый с аккуратностью, которая отличает эстрадных конферансье или метрдотелей, Дымец первым заметил и окликнул Лобасова. Они знали друг друга дав-
но, со студенческих лет, когда оба учились в педагогическом институте. Но с тех пор встречались очень редко, случайно.
В институте Дымец заметно выделялся общественной бойкостью, выступал почти на каждом студенческом собрании, чаще других представительствовал на городских конференциях,– словом, и тогда уже был на виду. После окончания института он уехал на периферию и некоторое время работал там, но не по педагогической линии, а на разных выборных должностях, потом перебрался в Москву и занимал теперь какой-то пост в Министерстве культуры.
– А ты все пописываешь?—спросил он Лобасова и тут же сам подтвердил: – Читаю, читаю. Но по-дружески должен заметить – мелковато по жанру. Пора на большие полотна переходить. Попробовал бы себя в драматургии. Ведь театры-то воют, ставить нечего, репертуарный пауперизм...
Узнав, что Лобасов собрался ехать в Залесье, Дымец искренне удивился.
– Зачем?
– Да вот, захотелось написать о маленьком городе, как и чем он живет.
– Ерунда. Никакого материала, созвучного современности, там не найдешь. Я ведь в этом Залесье полтора года секретарем райкома работал, едва-едва вырвался. Перспектив – никаких, болота кругом. Ну о чем ты напишешь? Поехал бы лучше куда-нибудь на новостройку да написал бы целую книгу. Это тебе не очеркишко.
– Нет,– отвечал Лобасов.– У меня уже и командировка в кармане.
– Поторопился. Чутья не хватило. Впрочем, дело твое, поезжай, желаю успеха,– сказал Дымец.– А на будущее – звони. В совете и помощи не откажу. Давай-ка, запиши мои позывные.– Он продиктовал Лобасову номер служебного телефона и подал руку: – Бывай!
...Первые впечатления подтверждали не очень-то лестную характеристику Залесья, которую Лобасов услышал от Дымца.
Маленький городок ютился среди лесов и болот. С областным центром его связывала узкоколейная ветка.
На станции Лобасов спросил, как пройти в гостиницу.
– Гостиницы у нас нет,– сказали ему.– Вы идите прямо до базарной площади, а там увидите Дом приезжих.
Он пошел.
Ночью был дождь, и улицы еще не просохли. Низенькие деревянные домики жались друг к дружке, как мокрые нахохлившиеся воробьи.
В Доме приезжих Лобасова встретил дежурный, он же и сторож, кривой старик, объявивший, что заведующая ушла в исполком и будет только после обеда.
– А места свободные есть?
– Как не быть?—удивился старик.– Это вот, ежели бы вы в утиный сезон приехали, тогда, конечно, ручаться нельзя. В утиный сезон к нам и из Москвы, и из Рязани, и бог знать откуль стрелки наезжают. Когда которые и в коридоре ночуют. А теперь-то как не быть свободного места – хошь койку занимай, хошь номер, ежели средства позволяют. Номер у нас по рубль восемь гривен в сутки идет.
Лобасов занял номер – отдельную комнатку.
– Кипяточку не требуется?—спросил сторож.– У меня чайник на плитке стоит.
По давней привычке к разъездной жизни Лобасов запасался в дорогу и чаем, и сахаром, и кое-какой едой. Сейчас он решил, что выпить чайку как раз кстати.
– Может, и вы попьете со мной за компанию,– предложил он дежурному.
– Испью,– согласился старик.
Он принес чайник и чашки, а Лобасов выложил свои припасы: булку, сыр, ветчину.
Стали пить чай. Лобасов пригласил старика угощаться закусками. Сторож ткнул жестким, согнутым пальцем в ветчину и сказал:
– Глаз-то хочет, а организм не берет. Я лучше сырком побалуюсь.
За чаем сторож поведал Лобасову, что в Залесье есть лесопильный завод и промкомбинат, изготовляющий тележные колеса и сани, есть небольшая ватная фабричка. У жителей свои огородишки.
– Тихо живете,– заметил Лобасов.
– Не скажите,– возразил сторож.– Вот вечерком в Костином парке включат радиолу, так до самой ночи все музыка. Какая уж тут тишина.
– Где же парк-то у вас?
– А поглядите в окошко.
Лобасов поглядел. Прямо перед окном, рядом с базарной площадью, огороженная ровным штакетником, зеленела невысокая каемка акаций, а за нею виднелись ряды еще молодых тополей.
– Самая гулянье тут,– рассказывал сторож.– С весны до осени молодежь табунится. А в утиный сезон на болотах такая пальба идет, ну чисто сражение. Тут к нам из Москвы Василий Семенов Волков каждый год приезжает. Не слыхали? Мужчина высокий, представительный, голосистый. В учреждении служит. В каком – сказать не сумею, а видно, в большом. Сейчас-то он уже в возрасте и маленько потише стал, а прежде, ух какой заводила был. Однова с девицей приехал. И ее с собой на болото таскал. Ей, вишь ли, на охоту поглядеть любопытно было. У них и аппарат на ремешке – наставят и щелкают. Как раз в этом номере жили.
После чаепития, отдохнув с дороги, Лобасов пошел прогуляться. Заглянул в парк, обошел все улицы городка, а на другой день с утра решил побывать в исполкоме Совета.
Председатель исполкома, совсем еще молодой смугловатый крепыш, обрадовался приезду столичного журналиста.
– Это хорошо, что вы к нам заглянули,—сказал он.– Глядишь, и поможете. Мы тут одно дело поднять хотим. Вот послушайте. Городок наш, с точки зрения народнохозяйственной, ничем похвалиться не может. Промышленность развита слабовато, для сельскохозяйственного производства условия тоже неблагоприятные – болота кругом. Торф добываем, но очень немного, только для местных нужд. Между тем на торфяниках, если, конечно, провести некоторые мелиоративные работы, можно было бы с успехом культивировать овощи. Тут капуста великолепно родится. Это уже проверенный факт... Вот мы и сделали некоторые подсчеты: при минимальном дренаже можно буквально под самым городом отвоевать у болота тысячи две гектаров плодородной земли. То есть сейчас-то она еще не плодородная, гнилой водой пропиталась, кугой и осокою заросла. А ведь ее можно в плодородную превратить! Станем капусту выращивать. Специалистов этого дела у нас в Залесье достаточно. На своих огородах привыкли капусту сажать. Да какую капусту! Что ни кочан, то хоть на выставку отправляй. Мы бы капустой-то и областной центр обеспечили, и в Москву бы могли отправлять.
Вот я вчера по этому вопросу в производственном управлении советовался. Заинтересовались. Обещали с областью увязать. Хорошо, если бы и печать поддержала. А перспективы – огромны. Ведь две тысячи гектаров– это только начало. Это только то, что буквально рядом лежит...
Председатель исполкома показывал Лобасову вычерченный на кальке план пригородных участков и докладную записку, в которой приводились расчеты, сколько потребуется средств на осушение болотных земель и какие будут нужны машины, и сколько народу можно занять этим делом, и что это даст, в какие сроки окупится.
Расчеты показались Лобасову весьма убедительными. Он обещал председателю написать об этой инициативе.
– Очень прошу вас,– сказал председатель,– знаете, когда мы обсуждали этот вопрос у себя на заседании исполкома, то пригласили депутатский актив, специалистов. Человек сто собралось. Люди прямо-таки загорелись. Да как же, везде что-то делается, что-то новое возникает. Так неужели Залесью от общих дел в стороне стоять и дожидаться коммунизма на собственных грядках?
