Текст книги "«Родного неба милый свет...»"

Автор книги: Виктор Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

4

Вышел первый номер «Вестника Европы» за 1808 год. На обложке – гравированный портрет Марка Аврелия. Каждую часть журнала, состоящую из четырех номеров, Жуковский будет снабжать общей обложкой с портретом какого-нибудь исторического лица. На титульном листе: «Вестник Европы, издаваемый Василием Жуковским». Журнал небольшого формата, печатан на синей бумаге.

Первый номер – чуть ли не самый ответственный: тут все должно быть продумано особенно тщательно, ведь нужно привлечь расположение читателей. Жуковский открыл эту книжку программной статьей «Письмо из уезда к издателю», которой он придал полубеллетристическую форму: в ней создал Жуковский портрет пожилого провинциала Стародума, взяв имя положительного героя из произведений Фонвизина. Стародум был душой своего местного общества и любил словесность. «Поздравляю тебя, любезный друг, с новой должностью журналиста! Наши провинциалы обрадовались, когда услышали от меня, – пишет уездный корреспондент, – что ты готовишься быть издателем „Вестника Европы“; все предсказывают тебе успех; один угрюмый, молчаливый Стародум качает головою и говорит: „Молодой человек, молодой человек! подумал ли, за какое дело берешься! шутка ли выдавать журнал!“ Ты знаешь Стародума – чудак, которого мнение редко согласно с общим, который молчит, когда другие кричат, и хмурится, когда другие смеются; он никогда не спорит, никогда не вмешивается в общий разговор, но слушает и замечает, – говорит мало и отрывисто, когда материя для него непривлекательна, – красноречиво и с жаром, когда находит в ней приятность. Вчера Стародум и некоторые из общих наших приятелей провели у меня вечер, ужинали, пили за твое здоровье, за столом рассуждали о „Вестнике“ и журналах, шумели, спорили; Стародум по обыкновению своему сидел спокойно, на все вопросы отвечал: да, нет, кажется, может быть! Наконец спорщики унялись, разговор сделался порядочнее и тише; тут оживился безмолвный гений моего Стародума: он начал говорить – сильно и с живостию; литература его любимая материя».

В речи Стародума Жуковский высказал свои собственные суждения: «До сих пор „Вестник Европы“, – скажу искренне, – был моим любимым русским журналом… Обязанность журналиста – под маскою занимательного и приятного скрывать полезное и наставительное. Средства бесчисленны: к его услугам богатства литературы чужестранной и собственной, искусства и науки; бери что угодно и где угодно; единственное условие – разборчивость… Первое достоинство журнала – разнообразие… Ожидаю великой пользы от хорошего журнала в России!.. хороший журнал действует вдруг и на многих; одним ударом приводит тысячи голов в движение… Итак, существенная польза журнала – не говоря уже о приятности минутного занятия – состоит в том, что он скорее всякой другой книги распространяет полезные идеи, образует разборчивость вкуса, и, главное, приманкою новости, разнообразия, легкости, нечувствительно[79]79
  То есть незаметно.


[Закрыть] привлекает к занятиям более трудным, усиливает охоту читать, и читать с целью, с выбором, для пользы!.. Охота читать книги – очищенная, образованная – сделается общею; просвещение исправит понятия о жизни, о счастии; лучшая, более благородная деятельность оживит умы».

Это была программа воспитания общества – Жуковский поставил себе не только литературные, но и просветительские цели, следуя в этом за Новиковым и Карамзиным. Он справедливо полагал, что сначала надо развить в обществе охоту к чтению, разборчивость, вкус. А в ту пору печаталось и находило сбыт немало ничтожной беллетристики и не менее ничтожных журнальчиков.

^{ТИТУЛЬНЫЙ ЛИСТ ЖУРНАЛА «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ» ИЗДАВАВШЕГОСЯ В. А. ЖУКОВСКИМ.}

Что читали московские обыватели в то время? «Раскройте „Московские ведомости“! – говорит Стародум-Жуковский. – О чем гремят книгопродавцы в витийственных своих прокламациях? О романах ужасных, забавных, чувствительных, сатирических, моральных и прочее и прочее. Что покупают охотнее посетители Никольской улицы в Москве? Романы. В чем состоит достоинство этих прославляемых романов? Всегда почти в одном великолепном названии, которым обманывают любопытство. Какая от них польза? Решительно никакой».

«Обращение с книгою приготовляет к обращению с людьми», – говорит Стародум-Жуковский.

«Наш друг, посвящая себя трудам писателя, должен забыть приятную рассеянность большого светского круга: желание в нем блистать противно спокойным занятиям автора… Уединение пусть будет главным театром его действий… А слава?.. Но что такое слава? Одобрение всеобщее, тихий приговор немногих, который с покорностью повторяет бесчисленная толпа вслух; вдали она привлекательна, вблизи – ничтожна», – продолжает Стародум. Отсюда видно, к какой подвижнической жизни готовился Жуковский.

Говоря о литературной критике, Стародум-Жуковский замечает: «Что прикажете критиковать? Посредственные переводы посредственных романов? Критика и роскошь – дочери богатства, а мы еще не Крезы в литературе!.. Критика самая тонкая ничто без образцов! А много ли имеем образцов великих? Нет, государи мои, сначала дадим свободу раскрыться нашим гениям, потом уже, указывая на красоты их и недостатки, можем сказать читателю и автору: восхищайся, подражай, будь осторожен! В этих трех словах заключена вся сущность критики».

«Вестник Европы» был самым значительным русским журналом. После Карамзина он начал было угасать, но при Жуковском начался новый его расцвет: Жуковский оказался талантливым редактором и многое исполнил из того, что задумал.[80]80
  В. И. Кулешов пишет, что при помощи «Вестника Европы» Жуковский «тихо и незаметно произвел в 1808–1809 годах переворот в русской литературе» (В. И. Кулешов. Литературные связи России и Западной Европы в XIX в. Первая половина. Изд-во Моск. университета, 1977, с. 115.).


[Закрыть]

В первом номере Жуковский напечатал, кроме «Письма из уезда», свои переводы отрывков из сочинений Коцебу, Гиббона, обозрение политических событий, свое «Изъяснение картинки», приложенной к номеру гравюры с картины итальянского живописца Караффы, и свой перевод стихотворения из драмы Шиллера «Пикколомини». Редактор был и основным автором журнала. Так было и в дальнейших номерах. Жуковский переводил повести Жанлис, Коцебу, Энгеля, Флао, Эджеворт, Шиллера («Ожесточенный»), Морица, статьи с немецкого и французского, сверх того печатал множество редакторских заметок, примечаний, подписей под гравюрами, наконец – собственных произведений в стихах и прозе.

Жуковский трудился с утра до ночи. Но съездить в Остафьево и повидаться с Карамзиным всегда находил время: Карамзин, как опытный журналист, помогал ему советами.

В 1808 году Карамзин в своей «Истории государства Российского» добрался уже до нашествия татаро-монголов. Ранняя история Руси – вот о чем были их беседы на прогулках в Остафьеве, когда они шли к мельнице за деревней, в березовую рощу, в библиотеке большого Остафьевского дома, в особняке Вяземских на Ленивке, в кофейне Григорьева на Моховой. Беседы с Карамзиным разжигали интерес Жуковского к русской старине, которая казалась ему необыкновенно поэтичной. Русские мотивы пронизывают многие произведения Жуковского этого времени. Он любовно, почти слово в слово, перевел с первого издания – 1800 года – «Слово о полку Игореве», сделал русской Бюргерову «Ленору» (у Жуковского в этом переводе появились «грозная рать славян», «терем», «иконы»; ветер у него «буйный», конь – «борзый»), населил русскими былинными богатырями свою «Оперу» – драматические сцены с ариями и романсами «Богатырь Алеша Попович, или Страшные развалины», хотя это произведение и было переводом либретто австрийской оперы «Чертова мельница на венской горе» (текст Генслера, музыка Мюллера); у Жуковского, кроме Алеши Поповича, действуют киевский вельможа Громобой, Добрыня Никитич, Чурило Пленкович, Илья Муромец и другие богатыри, отнесенные им ко временам князя Владимира Красное Солнышко. Сказка Жуковского «Три пояса» начинается так: «В царствование великого князя Владимира, неподалеку от Киева, на берегу быстрого Днепра…» В сцене выбора невест описан дворец Владимира, который «осветился тысячами светильников; палата, назначенная для торжеств, обита была малиновым бархатом; скамейки, на которых надлежало сидеть красавицам, иногородним и киевским, были покрыты шелковыми коврами с золотою бахромою; а для великого князя Владимира и князя Святослава приготовили возвышенное место, на котором стояли два кресла из слоновой кости с золотою насечкою». В повести «Марьина роща», которая имеет подзаголовок «старинное предание», действие также происходит во времена князя Владимира, но не в Киеве, а на берегах рек Москвы и Неглинной, где, на месте будущего московского Кремля, на холме, стоял терем грозного богатыря Рогдая, который отсюда пошел «в знаменитый Киев, к великому князю Владимиру, дабы служить ему вместе с богатырями Ильею, Чурилою и Добрынею».

Напечатанный Жуковским в «Вестнике» перевод «Леноры» Бюргера (у Жуковского – «Людмила») имел такой успех, который можно сравнить только с успехом «Бедной Лизы» Карамзина.[81]81
  «Для русской публики все было ново в этой балладе… „Людмила“ в то время могла быть написана только Жуковским; и стихи этой баллады не могли не удивить всех своей легкостью, звучностью, а главное – своим складом, совершенно небывалым, новым и оригинальным» (В. Г. Белинский).


[Закрыть]

В 1808 году начал Жуковский и другой свой шедевр – балладу «Светлана», переработку той же «Леноры»: получилась вещь, исполненная сказочности, чисто русских красок, которая долгое время считалась образцом народности в поэзии. В начале баллады описаны крещенские гадания крестьянских девушек, – в Мишенском и Белёве Жуковский не раз видел подобные сцены. Любовь к русской деревне видна в каждой строфе «Светланы», первоначальное название которой было «Святки».

^{ГОТФРИД АВГУСТ БЮРГЕР.}

^{Гравюра с оригинала Д. Флорилло.}

Эта любовь к русскому народу проявлялась у него не только в стихах и сказках. Так, в «Вестнике Европы» он писал о народном образовании: «Мы имеем Академии Наук и Художеств, почему же не можем иметь Академии для просвещения простолюдинов?.. Много ли, например, имеем книг, которые были бы для них прямо полезны?.. Много ли найдется писателей, которые захотели бы жертвовать талантом своим такому кругу людей, которых одобрение не может быть удовлетворительно для авторского самолюбия? Но быть полезным, конечно, благороднее, нежели быть славным».

В статье «Печальное происшествие» Жуковский с большим сочувствием рассказал о трагической судьбе крепостной девушки, которой по прихоти хозяев было дано «благородное» воспитание. «Многие из русских дворян, – пишет Жуковский, – имеют при себе так называемых фаворитов. Что это значит? Они выбирают или мальчика или девочку из состояния служителей, приближают их к своей особе, дают им воспитание… и – оставляют их в прежней зависимости. То ли называется благотворением? Человек зависимый, знакомый с чувствами и понятиями людей независимых, несчастлив навеки, если не будет дано ему благо, всё превышающее – свобода!.. Просвещение должно возвышать человека в собственных его глазах, – а что унизительнее рабства?!»

Жуковский привел еще один пример: «добрый» помещик дал своему крепостному образование, тот стал живописцем, жил на воле, работал, творил… Но вот барин его – добряк – умер. Интеллигентный крепостной перешел как наследственная собственность в другие руки. «Новый господин, – пишет Жуковский, – взял его в дом, и теперь этот человек, который прежде принимаем был с отличием и в лучшем обществе, потому что вместе с своим талантом имел и наружность весьма благородную, – ездит в ливрее за каретою, разлучен с женою, которая отдана в приданое за дочерью господина его… Где же плоды благотворении, оказанных ему добрым его господином?»

Жуковский упорно напоминает читателям, что нет лучше блага для человека, чем свобода.

Впоследствии, когда владелец «Вестника Европы» Попов, как не дворянин, не имевший права на владение крепостными, купил три крестьянских семьи на имя Жуковского, Жуковский поспешил выкупить их у Попова и дать им вольную. В 1823 году Жуковский отпустил на свободу своего слугу Максима Акулова с женой и двумя детьми. Жуковский помог выкупиться из крепостного состояния великому украинскому поэту Тарасу Шевченко, русскому поэту-самоучке Ивану Сибирякову, художнику Кириллу Горбунову (автору известного портрета Лермонтова, 1841 года). Во время празднования годовщины окончания войны 1812–1814 годов – в 1839 году – Жуковский продал свою карету, чтобы выкупить на волю одного музыканта, которого барин хотел сделать поваром. Поэт откликался на каждую просьбу о помощи и в отношении к крепостному праву с молодых лет стоял на твердой позиции неприятия.

Конечно, главное внимание в журнале отдавалось литературным вопросам. Жуковский написал и напечатал в нем большую статью о первом издании басен Ивана Крылова, вышедшем в 1808 году. Здесь он впервые высказал свой взгляд на искусство стихотворного перевода. Отметив, что у Крылова почти все басни переводные (как и у Дмитриева и у самого Жуковского), Жуковский пишет: «Мы позволяем себе утверждать, что Крылов может быть причислен к переводчикам искусным, и потому точно заслуживает имя стихотворца оригинального». «Не опасаясь никакого возражения, – говорит он, – мы позволяем себе утверждать решительно, что подражатель стихотворец может быть автором оригинальным, хотя бы он не написал и ничего собственного. Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник». Это положение стало сутью переводческой деятельности самого Жуковского.[82]82
  Н. В. Гоголь впоследствии писал о Жуковском: «Не знаешь как назвать его – переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов… Каким образом сквозь личности всех поэтов пронеслась его собственная личность – это загадка, но она так и видится всем. Появление такого поэта могло произойти только среди русского народа, в котором так силен гений восприимчивости».


[Закрыть]

^{НОМЕР ЖУРНАЛА «ВЕСТНИК ЕВРОПЫ» С ПЕРВОЙ ПУБЛИКАЦИЕЙ БАЛЛАДЫ В. А. ЖУКОВСКОГО «ЛЮДМИЛА».}

В статье «О критике» Жуковский продолжает развивать свои взгляды на литературный процесс. Он пишет о «злоупотреблении» критикой, когда «самозванцев-критиков» и их «смешные ссоры с писателями можно по справедливости сравнить с сражением петухов», о том, что подлинная критика «есть суждение, основанное на правилах образованного вкуса, беспристрастное и свободное. Вы читаете поэму, смотрите на картину, слушаете сонату – чувствуете удовольствие или неудовольствие – вот вкус; разбираете причину того и другого – вот критика… Само собой разумеется, что критиков, близких к моему идеалу, весьма немного: Лонгины, Джонсоны, Аддисоны, Лагарпы, Лессинги так же редки, как и великие художники». Эти взгляды Жуковского были для тех времен новы и смелы.

Жуковский отмечает, что русская литература «едва начинает выходить из младенчества; оригинальных русских книг весьма немного (я говорю об одних хороших), зато какое множество переводов, и каких переводов!.. они совершенно никакого не имеют сходства с подлинниками. Что же делать критику посреди сего наводнения, в котором утопает наша несчастная словесность?.. Но я и рассматривание вздорных книг, за неимением хороших, не почитаю совсем бесполезным. Критика может быть у нас приготовлением к хорошему».

И он сам начал это дело «приготовления к хорошему», критикуя в обстоятельных статьях переводные драмы и повести, пытаясь осмыслить и литературный опыт восемнадцатого столетия – например, в большом критическом очерке «О сатире и сатирах Кантемира».

Жуковский печатал в своем журнале стихи Дмитриева, Василия Пушкина, Гнедича, Батюшкова, Державина, Дениса Давыдова, Вяземского. Вяземский впервые выступил в печати именно в «Вестнике Европы» – в первый год редактирования его Жуковским; это было «Послание к Жуковскому в деревню». Вяземский – спустя много лет – вспоминал, что в этом послании «почти все стихи сплошь и целиком переделаны Жуковским».

^{МАРГАРИТА-ЖОЗЕФИНА ВЕММЕР (ЖОРЖ).}

^{Французская актриса.}

^{Рисунок.}

«Московские записки», которые Жуковский вел в журнале в 1809 году, посвящены гастролям в Москве великой французской актрисы Жорж.[83]83
  Жорж – театральное имя Маргарйты-Жозефйны Веммёр (1786–1867), которая играла в Петербурге и в Москве в 1809–1811 годах.


[Закрыть] Она играла во французских трагедиях, на французском языке. Жуковский внимательно проанализировал ее игру в «Федре» Расина, «Дидоне» Помпиньяна и «Семирамиде» Вольтера.

И еще Жуковский печатал в «Вестнике Европы» свои статьи на темы нравственности – например, «Кто истинно добрый и счастливый человек?» («Один тот, кто способен наслаждаться семейственною жизнию», – говорит автор). Александр Тургенев писал ему: «Ты опять свел на счастие семейственной жизни и опять пленяешься и пленяешь других изображением того счастья, которое должно быть заключено в мирной обители. В награду за столько прекрасных описаний семейственной жизни я желаю тебе от всего сердца, чтобы ты насладился сим счастьем и нашел около себя вселенную со всеми ее радостями».

5

Однако, несмотря на то, что журнал Жуковского был необыкновенно читаем, начальство – особенно университетское – было недовольно: слишком много в нем было, на их взгляд, «свободных» мнений. Да и отдел политики начальству не нравился, несмотря на то что и сам Жуковский свел его почти до сухой хроники. Пошли доносы в Петербург, возникли цензурные препятствия… Начались толки о том, что в редакторы снова хотят взять Каченовского, при котором «Вестник» хотя и сделался довольно бесцветен, но – для удовольствия начальства – был тих и благоприличен. С другой стороны владелец журнала не хотел терять доходов и не соглашался на отставку Жуковского. Все это вылилось в компромиссное решение: в мае 1809 года Каченовский стал вторым редактором, а с августа того же года был закрыт отдел политики.

…1 апреля 1809 года Маше Протасовой исполнилось шестнадцать лет. Жуковский, живя в Москве, посылал ей книги, альбомы для записей и рисования; однажды послал коробку английских акварельных красок, и Екатерина Афанасьевна ответила ему: «Нельзя изъяснить, как Маша утешилась твоим письмом и ларчиком с красками. Она даже вышла из своего характера и при гостях прыгала и визжала от радости». Ко дню рождения Маши в 1808 году Жуковский напечатал в «Вестнике Европы» свою сказку «Три сестры (видение Минваны)», где он дал Маше романтическое имя Минваны. В апреле 1809 года Жуковский напечатал в журнале «Песню», перевод известной тогда французской песни д'Эглантина[84]84
  Д'Эглантин Ф. Фабр (1755–1794) – поэт, деятель французской буржуазной революции, соратник Дантона. Был казнен по приговору революционного трибунала.


[Закрыть] – правда, без посвящения Маше, но с датой: «Апреля 1».

Иногда Жуковский поручал Маше и Саше перевести что-нибудь для журнала. Сестры Юшковы тоже делали кое-какие переводы для «Вестника Европы». Вот пишет Жуковскому Анюта Юшкова: «Очень рада, что работа моя вам понравилась. Каких ей еще почестей надобно, когда она в руках ваших… Во вторник пошлю к вам еще главу своего перевода».

Авдотья – Дуняша – теперь жила в Долбине, в нескольких верстах от Мишенского, в имении своего мужа – Василия Киреевского, но и там она не теряла связи с родными, приезжала в Белев, виделась с Протасовыми, переписывалась с Жуковским. Она тоже делала прозаические переводы для «Вестника». Жуковский всех заставил трудиться.

«Вестник всех нас восхищает; прекрасно! прекрасно!» – писала Жуковскому Екатерина Афанасьевна Протасова.

Как только Каченовский сделался вторым редактором журнала, Жуковский стал подумывать об отъезда в Мишенское. Хотя бы на лето. Не в Белев, так как белёвский дом был уже продан. И вот в мае 1809 года Жуковский перенес свой редакторский кабинет во флигель имения Буниных, в ту достопамятную комнату, где еще немец-портной – любитель кузнечиков – ставил его коленями на горох.

По поводу своих редакторских дел он пишет в сентябре этого года Александру Тургеневу: «Я уже отпел панихиду политике и нимало не опечален ее кончиною. Правда, она отымет у моего журнала несколько подписчиков, но так тому и быть. Это ничуть не умалило моего рвения; напротив, чувствую желание сделать журнал мой из дурного или много-много посредственного хорошим».

В это же время Жуковский заканчивал подбор стихотворений для антологии русской поэзии: «Вот расположение моего собрания: оно должно состоять из пяти, если не из шести полновесных томов… Я уже уговорился о печатании».[85]85
  «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изданные Василием Жуковским». М., 1810–1811. 5 томов. Т. 1: оды; т. 2: оды, песни, романсы, баллады, народные песни; т. 3: повести (в стихах), басни, сказки; т. 4: послания, сатиры, элегии, идиллии; т. 5: смесь – эпиграммы, мадригалы, дистихи и т. д. При I томе портрет Ломоносова, при 2-м – Державина, при 4-м – Карамзина, при 5-м – Богдановича. Во 2-м т. – предисловие Жуковского ко всему изданию. 6-й т. (дополнительный) был издан в 1815 году другом Жуковского – Д. А. Кавелиным.


[Закрыть]

Вольно или невольно – Жуковский подводил итоги, перебирая все, что было написано по-русски в стихах. Он не оставил без внимания ни одной стихотворной книги, выпущенной со времен Кантемира и Ломоносова, ни одного журнала. Перечитал огромное количество стихотворений. Сколько забытых имен вызвал он из небытия! Это была первая в России поэтическая антология, где, по словам Жуковского, были собраны все лучшие русские стихотворения. Жуковский предвидел дальнейшее распространение изданий такого типа и в предисловии к антологии писал, что такие «библиотеки стихотворцев» нужно снабжать критическими вступлениями, в которых необходимо определить «отличительный характер русского стихотворства, изобразить исторически и начало его и ход, и постепенное образование». Он считал, что такая задача «требует сил Геркулесовых» – то есть огромного критического таланта.[86]86
  Только В. Г. Белинский в 1830-х годах начал осуществлять в своих статьях этот «Геркулесов подвиг» – дело определения «отличительного характера русского стихотворства» и места его в мировой поэзии.


[Закрыть]

«Планов и предметов в голове пропасть, и пишется как-то скорее и удачнее прежнего», – говорит Жуковский в письме к Александру Тургеневу. Каждое утро он отправляется из Мишенского в Белев к Протасовым, обдумывая по дороге предстоящие уроки. Три версты туда, вечером три версты обратно. Иногда, на неделю-другую, Екатерина Афанасьевна переселялась к матери в Мишенское. Все это лето Жуковский собирался с духом, хотел открыться Екатерине Афанасьевне в том, что он любит Машу, просить ее руки, и не решался. Боялся бесповоротного отказа. Характер у Екатерины Афанасьевны, которая в молодости слыла первой красавицей здешних мест, был решительный, мужской. Был случай во время пожара в Белёве, когда огонь подбирался к бочкам с порохом, хранившимся в одном из церковных подвалов, и никто не решался вынести их, чтобы предотвратить взрыв. Екатерина Афанасьевна вытребовала в тюрьме сорок арестантов, сама повела их почти в огонь, они сбили замки, выломали двери, выкатили бочки с порохом и спустили их в Оку. Едва они сделали это – пламя охватило церковь. Ни один арестант не сбежал. Сам губернатор приехал из Тулы благодарить Екатерину Афанасьевну. Ее стали побаиваться в Белёве.

Жуковский мог бы уговорить Машу бежать с ним и обвенчаться тайно, и она, вероятно, пошла бы на это, так как она любила его, но он не хотел счастья «ворованного», не желал, чтобы Маша страдала оттого, что причинила горе матери. И все-таки слабая надежда на то, что Екатерина Афанасьевна когда-нибудь согласится на их брак, не покидала Жуковского.