Текст книги "Дорога богатырей (сборник)"

Автор книги: Виктор Сапарин

Соавторы: Александр Студитский,Сергей Болдырев,Юрий Долгушин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Глава 14. ПОЕДИНОК С ОГНЕМ

Инженер понял, что происходит нечто непоправимое, страшное, и хотел броситься к передатчику, связывающему «Иглу» с Землей, и выключить его, чтобы Ольга не слышала их встревоженных разговоров.

Пилот, перехватив его взгляд, крикнул:

– Выключено, Леша! Будь спокоен, я слежу за связью.

И сейчас же мысль инженера заработала в другом направлении: вот настал тот момент, когда воля человека должна раскрыть то, чего не могла объяснить никакая автоматика. Он быстро включил одну рукоятку за другой – стрелки приборов дрогнули, рванулись с нулей. Сейчас же он привел все рукоятки в прежнее положение «выключено», и стрелки упали на прежнее место. Но рев двигателей не изменился совершенно. И тогда инженер понял, что он потерял власть над машиной.

Топливо как бы самопроизвольно начало выделять энергию, я двигатель работал. Это было невероятно; все предохранительные клапаны были в положении «выключено», стрелки приборов спокойно лежали на нулях, а двигатель грохотал все сильнее и сильнее. На одно мгновение Алексею показалось, Что он находится во власти тяжелого сна. Усилием воли он подавил эту мысль, заставляя себя смириться с невероятностью происходящего. Он должен докопаться до смысла случившегося, он должен что‑то сделать.

Но как проникнуть в смысл события, как объяснить, казалось, невероятное?

Оставалась последняя возможность узнать причину происходящего: одеть воздухо– и теплонепроницаемый скафандр и проникнуть через особый люк в камеру, где помещались приборы управления.

Голос пилота что‑то кричал в наушниках, но Алексей, занятый у рычагов, не обращал на это внимания. Неожиданно он почувствовал прикосновение руки друга к плечу, и это заставило его вдуматься в слова пилота.

– Скорее докапывайся, что случилось, – кричал тот.

– Митя, я еще ничего не могу понять… Мне надо пройти взглянуть на приборы управления…

Пилот принялся помогать надевать скафандр.

Тоном командира инженер приказал:

– Восстанови связь… Пока ничего не сообщай об аварии.

– Есть! – раздался в наушниках короткий ответ.

И, надевая скафандр, он слышал, как Дмитрий говорил в лорингофон, обращаясь к «Земле»:

– Чертовски красивое небо, прямо дух захватывает… Если я временами буду молчать, не волнуйтесь, дайте спокойно полюбоваться вселенной…

Готовясь итти к люку, уже одетый в скафандр, Алексей заметил на себе полный тревоги взгляд друга, хотя в словах, которые тот произносил для «Земли», по-прежнему звучало, казалось, веселое и безмятежное спокойствие. Пожалуй, только сейчас инженер начал понимать, сколько выдержки и упрямой, непреклонной воли было в этом, подчас казавшемся неуровновешенном, человеке. С внезапным порывом он качнулся тяжелым стальным, застекленным спереди шлемом к другу и неуклюжими, покрытыми резиной и асбестом рукавицам скафандра пожал его руку.

…Шаг за шагом он исследовал каждую деталь ракеты – приборы, детали механизмов, стенки, даже заклепки.

Он медленно прошел через охлаждающий трюм, имевший сообщение с внешним миром, так сказать «радиатор» двигателей. Наклонив застекленный шлем к замку дверцы, ведущей в носовую часть, он долго возился, отпирая ее. Попав в новый отсек и захлопнув за собой стальную дверцу, инженер огляделся. В этом помещении размещались дополнительные приборы, связывавшие ракету с землей и регистрировавшие проявления внешнего мира – спектр солнца, космические лучи, загадочные межзвездные радиоволны, магнитное поле Земли… Сколько раз на земле он бывал в этом узком, стального цвета помещении, забитом снизу доверху коробками приборов и словно оплетенном жгутами проводов. И все же теперь, во время полета, оно выглядело каким‑то незнакомым, должно быть от того, что стенки приборов и провода вибрировали, в отсек доносился режущий слух рев двигателей. Все здесь жило незнакомой лихорадочной жизнью. Это был механический мозг ракеты. Во время испытательных полетов без людей как раз здесь превращались в радиоимпульсы показания всех приборов. Сюда же принимались радиораспоряжения с земли и, преобразовываясь в электросигналы, приводили в движение механизмы управления.

Инженер принялся действовать: внешне медлительно. Казалось, ему никогда не разобраться в этом переплетении проводов, в механических и электрических приборах, таившихся под металлическими кожухами. Но человек упрямо исследовал одну деталь за другой. Некоторые приборы он выключал – потухали лампы, замирали миниатюрные зубчатые передачи – выпадал целый участок механического мозга. И тогда инженер изучающе всматривался в действующие аппараты, прислушивался к гулу за переборкой. Какие изменения это принесло? И снова искал, отключал, слушал.

Механический мозг был бессилен – можно было отключить одно его звено за другим, и это никак не сказывалось на работе двигателей. Детали «мозга» и весь он в целом работали исправно, и все же он потерял власть над двигателями. Именно сейчас с ужасающей ясностью обнаруживалось, что все эти тончайшие приборы и механизмы только внешне могли создавать иллюзию самоуправляемости ракеты, но они никогда не имели над ней власти. И хотя эта простая мысль давным давно уже была высказана Смирнову, инженера охватила вспышка ослепляющего гнева. Он ударил кулаком, затянутым в резину, по кожуху ближайшего прибора. Боль вернула ему спокойствие. Он слишком доверялся механизмам, и вот результат – приборы оказались менее совершенны, чем могли быть, если бы, конструируя, он ближе наблюдал их действие.

И он вновь начал свои поиски. На этот раз он не пропустил ни одной детали. Уже когда он подходил к концу исследований, внимание его было привлечено шкалой регистратора космических лучей – этих элементарных частиц материи, летевших в мировом пространстве неизвестно откуда с огромными скоростями. Регистраторы не успели еще перевести в пилотскую кабину, и они были помещены на старом месте.

Желтая стрелка, отсчитывавшая энергию космических частиц, была заброшена далеко за белое деление шкалы. Конец ее застрял где‑то за оправой прибора. Гусев удивленно и недоверчиво вглядывался в прибор. Он вспомнил, что примерно вот в таком же положении были стрелки регистраторов космических лучей во время двух аварий с автоматическими ракетами. Тогда необычайное положение стрелок не вызывало недоумения: во время спуска поврежденной ракеты ломались многие приборы. Но сейчас, что могло разрушить регистратор космических лучей?

Инженер откинул кожух, отвинтил стенку прибора и сразу увидел, что передаточный механизм, приводивший стрелку в движение, был весь перекручен, словно чья‑то невидимая, злобная рука изломала тонкие алюминиевые скобки и рычажки.

Значит причиной повреждения прибора не мог быть внешний толчок или сотрясение. Какая‑то сила, действовавшая внутри прибора, произвела все эти разрушения. И вдруг Гусев ронял, что прибор мог выйти из строя оттого, что им была воспринята какая‑то доселе неведомая космическая частица, обладающая огромной энергией. Она прошла через прибор, подобно снаряду. И, может быть, даже не одна частица, а множество – целый ливень их.

Какая‑то смутная догадка, скорее инстинктивно, чем сознательно, заставила инженера быстро наклониться к прибору и вынуть барабан с лентой, на которой автоматически записывались показания. Он развернул белую полоску бумаги и просмотрел записи. Вот то, что ему нужно – против изломанной пики (след, оставленный пером стрелки во время поломки прибора) инженер прочел цифры, отмечающие время последнего показания прибора. Авария произошла всего несколько минут назад, совпадая с тем роковым моментом, когда самопроизвольно заработали двигатели.

Словно молния, озаряющая мгновенным светом дремучий лес и вырывающая из тьмы утерянную дорогу, вспыхнула мысль объясняющая все: и неожиданные аварии с автоматическими ракетами, и перекрученные стрелки регистраторов космических лучей, и бунт двигателей, несколько минут назад вышедших из‑под власти людей. Вот она эта неожиданная догадка: высоко над землей, у границ атмосферы в космических лучах, видимо, есть какой‑то неизвестный компонент, какие‑то частицы с огромной энергией. Иногда они встречаются на пути очень высоко взлетевшей ракеты или нагоняют ее. Непрерывные удары таких частиц в вещество топлива двигателей вызывают в нем какую‑то еще неизученную реакцию, и топливо начинает постепенно отдавать свою энергию. Устройство, предохранявшее корпус ракеты от возможного действия космических лучей, очевидно оказалось несовершенным.

Может быть, это и есть первичные, «настоящие», космические лучи, которые ищет Ольга? Остается выяснить последнее: как топливо попадает в двигатели, несмотря на выключенные рычаги управления?

Гусев, сунув ленту в карман скафандра, резким движением отпер дверь носового отсека, быстро пробрался к камере двигателей. Ему не пришлось долго оставаться здесь, последняя тайна перестала существовать. Все объяснилось очень просто: вентиль, через который поступали в двигатель два составляющих вещества топлива, был испорчен и пропускал топливо в камеру сгорания.

Пройдя в кабину, Гусев вскоре стоял уже перед Буровым. Сбросив скафандр, он передал на Землю сущность своих выводов, стараясь не выдать критического Положения ракеты.

– Иди в аварийную кабину, – крикнул Буров, – в случае чего – я тебя сброшу.

Аварийная кабина, последнее изобретение Гусева, представляла собой герметический скафандр на двух человек, отделяющийся от ракеты и оборудованный автоматический устройством для спуска.

Прошло несколько секунд, заполненных грохотом и ревом. Пилот досадливо задергал шнур ларингофона: слышал ли командир то, что он сейчас прокричал?

– Иди в аварийную! – снова крикнул он.

Алексей медленно покачал головой: нет, он не пойдет.

– Почему, – начиная злиться, прокричал Буров, – почему «нет»?

– Митя, надо постараться сохранить «Иглу», – Алексей ближе пододвинулся к пилоту, словно от этого он мог лучше его слышать. – Мой двигатель должен выдержать бешеную перегрузку. Надо загнать его, понял? Измотать до тех пор, пока не сгорит последняя капля топлива, и тогда сесть… Я должен, наконец, проверить двигатели.

– Ладно, я ее посажу. Иди в аварийную…

Алексей снова покачал головой:

– Нет.

– Я посажу твою ракету по всем правилам, слышишь? Тебе нельзя здесь оставаться.

– Это мой двигатель, и я его хочу сам испытать до конца. Он должен выдержать. Но двоим тут нечего делать, – инженер коснулся плеча друга и легонько подтолкнул его к люку аварийной кабины. – Ну иди… Иди, Митя…

– Оставь! – резко сказал пилот.

Алексей крикнул:

– Я приказываю!

Пилот вдруг съежился и как‑то жалобно взглянул на командира корабля.

– Не могу, – покачал головой Буров, – что я им скажу там, на Земле? Иди сам, или оставайся здесь, но я не могу…

Инженер хотел что‑то крикнуть, но вдруг махнул рукой и повернулся к пульту управления.

– Отлогий поворот вправо! – скомандовал он.

Буров с готовностью торопливо крикнул:

– Есть! – и принялся выполнять приказание.

Ракета почти незаметно стала описывать огромный круг. Борьба людей со взбунтовавшимся пламенем началась.

Грохот огненной струи, казалось, заполнил все их существо – так он был необуздан. Пламя ревело с неистощимой силой, словно стремясь убить волю к сопротивлению, надежду на то, что когда‑то должно же кончиться топливо. Стенки ракеты по соседству с хвостовой камерой нагревались все сильнее, так что даже в дальнем конце кабины чувствовалось их опаляющее дыхание.

Скорость полета невозможно было уже определить: она давно превысила диапазон приборов. Ракета неслась в пространстве, изрыгая длинную струю Огня, словно разъяренное мифическое существо. И все‑таки два человека продолжали упорную борьбу. Они не думали о том, как им удастся совершить посадку при огромной скорости полета; они забыли об угрожающей опасности. Каждый из них неотступно думал об одном: когда истощится горючее.

…И в конце концов оно иссякло. Пламя, покоренное волей человека, погасло, и тогда наступила странная шумная тишина: казалось, будто где‑то далеко обрушиваются на, скалы тяжелые потоки воды.

Измученные, полузадохнувшиеся люди, вытирая струившийся по лицу пот, еле держась на ногах, поздравляли друг друга: двигатели выдержали.

Используя остатки топлива ракеты, они привели ее приблизительно в тот район пустыни, где был расположен полигон. Потом они включили парашюты спуска. Они не могли видеть, что парашюты были сильно повреждены огнем, и только через некоторое время поняли, что спуск происходит ненормально быстро.

Глава 15. НЕПОКОРЕННОЕ ПЛАМЯ

Алексей помнил мельчайшие подробности борьбы с непокорным и все‑таки смирившимся пламенем. Его сознание работало отчетливо во все время полета вплоть до момента Посадки.

Он пришел в себя или, вернее, стал в состоянии двигаться, когда ракета уже лежала на земле. Как ему казалось, он быстро вскочил, хотя в действительности поднялся очень медленно, цепляясь за горячую стенку кабины. В полузабытьи он зачем‑то обошел кабину, потом открыл люк наружу и подтащил к струе свежего воздуха тело своего товарища. Он все еще не мог отдать себе ясного отчета в происходящем. Он ходил, действовал, смотрел, слышал, но все это словно скользило мимо его сознания. В таком же полубессознательном состоянии он перевязал кровоточащие раны друга. Сделав все это с педантичной, хотя и неосознанной, точностью, он долго смотрел на взмокшую от крови повязку на руке друга, и только тогда ему пришла в голову мысль, что следовало бы осмотреть и свое тело, чтобы не потерять слишком много крови, если у него есть открытые раны. Он поднял руку, пристально вглядываясь в нее и удивляясь, что он так свободно двигает руками, ногами и головой и на его теле нет никаких ранений, в то время как друг его лежит неподвижно, не издавая ни звука. Тогда он наклонился к груди товарища и долго слушал, досадливо морщась, потому что ему было очень трудно уловить биение сердца на фоне глухо шумевшего в отдалении водопада. Он выпрямился и опять приложил ухо к груди человека. Так он проделал несколько раз, пока порыв ветра, ворвавшийся в открытый люк, не зашелестел клочком бумаги на полу. Алексей выпрямился, сосредоточенно, болезненно морщась, посмотрел на обрывок бумаги и вдруг вновь услышал легкий шелест. Слушая этот слабый шорох, он как‑то внезапно понял, что приглушенный отдаленный шум падающей воды – это просто тишина, и что он не слышит биения сердца неподвижно лежащего человека не потому, что мешает какой‑то посторонний звук, а потому что сердце не производит никакого движения – оно остановилось.

Поняв это, он тяжело поднялся, постоял над телом друга, покачиваясь из стороны в сторону, и стал неуклюже выбираться из люка: надо было позвать кого‑то на помощь, потому что, может быть, он перестал слышать.

Он не удивился, когда, высунувшись из люка, увидел бегущих к ракете по глинистой земле пустыни людей.

...Прошло несколько дней, прежде чем Алексей оправился. Все эти дни он провел дома, подолгу спал, медленно прогуливался в саду под руку с Ольгой.

Как‑то утром Ольге позвонил председатель комиссии па приемке «Иглы» и сказал, что ракета, по указанию конструктора, доставлена на полигон с места ее посадки в пустыне. Он просил не тревожить инженера этим сообщением, если тот чувствует себя плохо.

– Это должно встряхнуть его, – ответила Ольга. – Спасибо, что позвонили.

– Осторожнее, Ольга Николаевна, – сказал в телефонную трубку хриповатый бас председателя комиссии, – в нем, кажется, просыпается жизнь, и как бы нам не погасить ее напоминанием о несчастье.

– Ее нельзя погасить, – с горячей убежденностью возразила Ольга, – невозможно. В нем какое‑то неугасимое пламя.

– В таком случае, действуйте, – засмеялся председатель комиссии.

Когда она передала Алексею содержание телефонного разговора, он, наморщив лоб, спросил:

– Разве я давал такое указание? Не помню… Впрочем, хорошо, что они это сделали…

– Но ты сам распорядился… Еще тогда, когда тебя нашли около «Иглы». Это было в моем присутствии, я слышала.

Алексей отрицательно покачал головой.

– Совсем не помню. Так или иначе ракета мне необходима. Надо подумать, как защитить топливо от космических лучей. С этого мы и начнем опять… – И он потянулся, расправляя мускулы, словно после долгого сна. – Оленька, мы скоро начнем… Наконец‑то я опять становлюсь человеком.

И помедлив, он деловито сказал:

– Мне нужно сейчас в мастерские. Я вернусь к обеду.

В мастерских его встретили с плохо скрываемой предупредительностью и теплотой. Видимо, люди не хотели напоминать ему о несчастье, но против воли в каждом их слове чувствовалось заботливое, дружеское внимание. Рабочие, техники, инженеры подходили к нему, здоровались, спрашивали, когда будут следующие заказы по сборке ракет, старались остаться около него. Когда он зашел в свою застекленную контору, люди вместе с ним направились туда же, и как‑то незаметно вдруг оказалось, что в комнатушке негде упасть яблоку.

Он положил на стол кипу чертежей и тут же ст<ал прикидывать, что и в какие сроки смогут они сами сделать, не дожидаясь получения основных частей ракет с заводов. В конторке сразу стало оживленно, деловито. Рабочие, получившие заказы, обсуждали вместе с мастерами, как их лучше и быстрее выполнить, обращались к конструктору за советом. И никто не уходил из конторки. Потом Гусев пошел по цехам. Он останавливался у станков, заговаривал с каждым рабочим. Он неторопливо расспрашивал, как работает станок, нет ли у рабочего каких‑либо технических предложений, как пойдет изготовление последних заказов.

Из мастерских инженер отправился домой лишь ранним утром, всю ночь просидев за чертежами и расчетами. Он неторопливо шагал по улице поселка, легонько напевая какой‑то привязавшийся мотив.

У дома его нагнал Вася Крайнов. Этот паренек только что сдал экзамен на пилота и совсем недавно появился на полигоне в новенькой форме. Последнее время инженер частенько видел его в обществе Бурова.

Вася безукоризненно откозырнул, вытянувшись, как в строю, и попросил его выслушать. На нем скрипели новые необычайно светлые ремни, выбритые щеки, казалось, никогда не могли покрыться щетиной.

Инженер, усмехнувшись, положил руку на плечо молодого пилота и легонько тряхнул его.

– Мы не на плацу, Вася, можешь держаться посвободнее. Говори, что у тебя такое.

– Прошу разрешить летать в ракетах, – все еще чувствуя себя неловко, сказал Вася. – Дмитрий Васильевич хотел допустить меня изучать управление и двигатель.

Лицо инженера стало как‑то жестче, словно бы отвердело.

– Тебе рано летать, – сказал он глуховато, – ты только что из школы. А вот изучить материальную часть – это, пожалуйста… Потом когда‑нибудь и полетишь…

И когда инженер, назначив время встречи и распростившись с Крайновым, пошел дальше, лицо его, освещенное пламенеющим небом, было строго, почти сурово. Но в душе человека поднималось могучее, спокойное ощущение силы и воры в большой успех – все ярче и горячее разгоралось непокоренное пламя…

Через несколько месяцев в газетах было опубликовано сообщение, в котором говорилось приблизительно следующее.

Недавно с территории СССР стартовал летательный аппарат конструкции группы советских инженеров, возглавляемых Гусевым А. И. Аппарат пилотировали Гусев А. И. и Крайнов В. Д. Достигнув границы земной атмосферы на высоте 1020 километров над уровнем моря, аппарат прошел вокруг Земного шара в меридиональном направлении и благополучно приземлился в месте старта.

В сообщении также говорилось о том, что оба участника полета чувствуют себя вполне нормально.

Александр Студитский
Ущелье Батырлар-джол (Дорога богатырей)

1.

КАК только Борис Карцев узнал, что отряд, в котором он должен был участвовать в качестве зоолога, вышел в экспедицию уже два для назад, в нем сразу поколебалось состояние уверенности в ходе событий. Минуту назад все было ясно и просто. Он прибыл в прекрасном настроении, полный планов и надежд. Солнечный город встретил его теплым дыханием ясного летнего утра. Ожидался раскаленный день с размякшим от жары асфальтом и пустынными площадями. Но снежные вершины, сияющие в перспективе улиц, напоминали о прохладе горных ущелий, о ледяных потоках, прыгающих по камням. Ему не приходило в голову, что поездка отодвинется на неопределенный срок и он надолго застрянет в городе для организации самостоятельного выезда вдогонку за экспедицией.

Секретарша с участливой улыбкой смотрела на обескураженное лицо Бориса, ожидая его расспросов.

– Уже два дня назад... – пробормотал Карцев. – Почему же меня не предупредили?

– Вам была послана телеграмма.

– Не получил. Черт возьми, какая досада!

– Да вы не беспокойтесь, мы вас отправим. Придется только подождать несколько дней, пока не вернутся машины.

– А как скоро это возможно?

– В пределах недели. А может быть, подвернется случай выехать самостоятельно.

– А мой багаж? У меня полтонны снаряжения.

Секретарша развела руками:

– Тогда ждите...

Борис медленно, в раздумье, повернулся и пошел к выходу.

– Товарищ Карцев, минуточку! – окликнула его секретарша.

Он оглянулся.

– Вам письмо.

Борис машинально взял конверт, повертел в пальцах, продолжая размышлять о неожиданном известии, и сунул в карман.

И только когда после полумрака и прохлады вестибюля ослепительный свет ударил ему в лицо, отвлекая от невеселых переживаний, он вспомнил о письме, разорвал конверт и прочитал вложенную в него записку.

Почерк был знакомый, хотя он не сразу догадался, кто пишет.

"Здорово, Борис! – так начиналось письмо. – Только что прочитал в "Заре Востока", что ты в составе экспедиции, выезжающей в Центральный Тянь-Шань..."

Карцев перевернул листок, взглянул на подпись: "Твой Павел Березов".

Ну конечно, это он, старый товарищ...

"...Валяюсь в больнице третью неделю. Дело идет на поправку, но от скуки я готов выть волком. Если сможешь выбрать время, забеги навестить перед отъездом... Имею важное предложение. Советская, 40. Прием посетителей здесь с 10 утра".

Карцев посмотрел на часы. Было без десяти минут девять. Решение посетить больного товарища возникло сейчас же.

Он еще раз с улыбкой перечитал записку. Слово "важное" было подчеркнучо трижды. Таким он знал Павла Березова с первых дней знакомства – планы, проекты, неожиданные предложения рождались в нем беспрерывно, возникали, блестели всеми цветами радуги – и лопались, как мыльные пузыри... Он был совсем юн, моложе всех однокурсников, и соответственно возрасту пылок и непостоянен. Еще на первом курсе университета он носился с мыслью об организации плавучей биологической станции на Каспийском море – ходил в деканат, подавал заявления, добивался поддержки профкома, – пока не остыл к этому проекту. На втором курсе они встречались реже. Карцев стал зоологом, Березов специализировался по ботанике, но каждая их встреча сопровождалась обсуждением какого-нибудь нового предложения. Последним, насколько помнил Карцев, был план экспедиции в плодовые леса Тянь-Шаня для изучения и хозяйственного использования естественных запасов пищевого сырья.

Павел даже примкнул к какой-то группе, направляющейся на Алатау, надеясь осуществить свой план, который он считал имеющим огромное значение для народного хозяйства. Он вернулся усталый, разочарованный, отмалчивался при расспросах. Видно было, что дело оказалось не по его темпераменту. Его томила беспрестанная, неутолимая жажда великих открытий, переворотов в науке и технике. Но он, видимо, не понимал, что большие дела в науке – результат целеустремленного, подчас скучного и большей частью тяжелого и продолжительного труда.

По окончании университета (Карцев прикинул в памяти: да, вот уж два года, как они не встречались) Борис остался в аспирантуре университета, Павел уехал в Среднюю Азию работать по каучуконосам.

Глаза Карцева весело смотрели на свое отражение в зеркале, когда он, размягченный воспоминаниями, сидел в парикмахерской и терпеливо выноcил скрежет бритвы по подбородку, заросшему колючей щетиной за пятидневное пребывание в вагоне.

Встреча в больнице получилась неожиданной для обоих. Карцев пошел по коридору третьего этажа за стремительно удалявшейся от него широкоплечей фигурой в больничном халате, чтобы спросить о своем друге. Коротко остриженная голова и торчащие уши больного не вызывали у него никаких ассоциаций. Но как только, достигнув конца коридора, фигура так же стремительно повернулась, Карцев радостно вскрикнул:

– Павел!

Лицо Березова осталось тем же: бросались в глаза резкие складки на щеках, отчетливо очерченные губы, характерный, неправильной формы нос. Не хватало только гривы волос, придававшей когда-то Павлу облик прирученного львенка.

– Ах ты, злодей! – сказал он мягким смешливым голосом, протягивая Борису обе руки. – А я уж отчаялся тебя увидеть... У меня предвидится такое дело!..

В его голосе зазвучал знакомый Карцеву возбужденный тон. Видно было, что приход Карцева прервал эти мысли на самом волнующем месте.

– Постой, постой, – остановил его Карцев. – Это ты о своем предложении?

Павел утвердительно кивнул головой.

– Да ты хоть сначала расскажи, как ты сюда попал.

– Все, все расскажу, – отозвался Павел, обнимая Карцева за талию. Идем в палату Там мы будем одни... А дело такое, что... – Он оглянулся по сторонам, вызвав у Бориса невольную усмешку. – Словом, обо всем узнаешь... Пошли!

В палате стояли четыре пустые койки. Светлые шторы были спущены и чуть-чуть трепетали от слабого движения воздуха. Павел сел на койку, подвинув Борису табурет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Карцев.

Павел махнул рукой:

– Все в порядке. Завтра выписываюсь. Ты пришел как раз вовремя...

– А что с тобой было?

– Сейчас все расскажу.

Это становилось интересным, хотя и немного обидным: очевидно, дело это поглощало Павла настолько, что он даже забыл спросить своего товарища о его делах. Впрочем, так бывало и раньше.

– Ты знаешь наши каучуконосы? – спросил Павел, раскрывая табак, лежащий на тумбочке в коробке, и скручивая торопливо папиросу.

– Каучуконосы? – удивился Карцев неожиданному вопросу.

– Ну да, каучуконосы, – с некоторым нетерпением в голосе повторил Павел.

– Имею кое-какое представление, – сказал Карцев с легким замешательством. – Правда, я не ботаник.

– Словом, кок-сагыз видел?

– Приходилось.

– И дикий и культурный?

– Да.

На лице Павла засветилось лукавое выражение. По-видимому, он готовился чем-то поразить приятеля. Торопливо сделав две-три затяжки, он бросил окурок прямо под кровать, оглянулся на Бориса с тем же выражением торжествующего лукавства и наклонился к дверцам тумбочки.

– Прошу вас полюбопытствовать, – сказал он, выпрямляясь и протягивая Борису какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу.

Карцев с прежним недоумением развернул сверток В его руках оказался длинный, в руку толщиной, высохший, покрытый морщинами корень, сильно разветвленный на конце.

– Ну? – спросил он, не скрывая своего недоумения.

Павел с досадой выхватил корень у него из рук.

– Эх вы, зоологи! Смотри! Он надломил один из корешков, потянул – в разломе показались тонкие прозрачные нити.

– Каучук, – догадался Карцев.

Павел кивнул головой.

– А что за растение? – спросил Карцев. – Кок-сагыз?

Павел посмотрел на него с негодованием.

– Ну, друг, – сказал он, покачав головой и снова торопливо завертывая корень в бумагу, – я вижу, что тебя удивлять нечем.

– Да ты скажи толком, в чем дело? – обиделся Карцев.

Павел, не отвечая, опять наклонился к дверцам тумбочки и убрал сверток.

– Знаешь ли ты, чудак, – сказал он, поднимаясь в возбуждении с койки, какой вес имеет корень кок-сагыза?

– Двести граммов! – ответил Борис наобум.

Павел опять посмотрел на него с уничтожающим выражением.

– В природе ни один человек не находил корня тяжелее десяти граммов! сказал он с досадой. – В культуре, на хороших почвах встречаются экземпляры и в пятьдесят-сто граммов. Они получились, конечно, уже в результате селекции. Описывали отдельные корни и в двести пятьдесят и даже триста граммов, мне такие не встречались. А этот знаешь сколько весит?

– Полкило?

– Пятьсот пятьдесят граммов! – торжественно произнес Павел. – Я сам взвешивал. Но это в сухом виде. Значит, его сырой вес был, может быть, втрое больше. Представляешь ты себе, что это значит?

– Да, это большое дело...

– "Большое дело"!.. – пренебрежительно сказал Павел. – Да это целый переворот в отечественной каучуковой промышленности, если хочешь знать!

– Вот как?

– Ну конечно. При известных нам размерах корня кок-сагыза нет возможности получить более двухсот килограммов каучука с гектара. А этот корень – я тебе гарантирую! – дал бы не менее семисот, а то и восемьсот килограммов с гектара. Это уже продуктивность, превышающая продуктивность гевеи и других тропических каучуконосов вдвое.

Павел опять принялся торопливо скручивать папиросу.

– А где же ты достал этот корень? – спросил Борис. – Вырастил на станции?

– Если бы так!.. – Павел тряхнул головой. – Это, брат, целая история. Ну, я тебе в самых кратких чертах... Ты Мировича помнишь?

– Да, как же. Крупнейший специалист по каучуконосам...

– Ну, он теперь здесь. Мой директор. Наша база в Нарынской долине, на высоте двух тысяч метров. Когда я поступил к нему на работу, мы условились, что все дела, касающиеся культуры кок-сагыза, я буду честно выполнять, но поставлю своей задачей поиски новых каучуконосов. Здесь, по отрогам Тянь-Шаня, – сотни совершенно необследованных мест. Он дал согласие, хотя все время относится к моим поискам скептически.

– И это – результат твоих поисков? – кивнул Борис на раскрытые дверцы тумбочки.

Павел закусил губу – это была его старая привычка – и ударил кулаком по колену.

– Не совсем. Нашел корень не я.

– А кто же?

– У меня, видишь ли, на летних пастбищах по южному склону Мульде-Тау, где я совершал свои экскурсии, завелся дружок. Киргиз-пастух, хороший, душевный старик. Я ему кое в чем помогал. И он мне однажды приволок этот корень. Он не мог толком объяснить, откуда он взялся, хотя искренне хотел это сделать.

– Так ты и не узнал?

– Кое-что в конце концов удалось выяснить. Корень этот, очевидно, принесло потоком с гор. Старик нашел его в пересохшем русле весной. Был июль. Началось таяние снегов. Этот ручей почему-то пользуется дурной славой... Его называют Джаман-су – дурная вода. Я все-таки побывал в этих местах. Нашел ручей и двинулся по его руслу. Он течет по совершенно отвесной скале, в узкой расщелине.

– Добрался?

Павел отрицательно покачал головой.

– Под ледяными брызгами, на пронизывающем ветру я карабкался весь день, поднялся на триста метров – и вернулся. Подъем в это время года там невозможен. Ночь я провел в юрте у старика. У меня поднялась температура, начался бред... Кое-как добрался до станции. Меня свезли в Нарын. Там в моей болезни не смогли разобраться. Отправили сюда.