Текст книги "Дорога богатырей (сборник)"

Автор книги: Виктор Сапарин

Соавторы: Александр Студитский,Сергей Болдырев,Юрий Долгушин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Что же с тобой было?

– До сих пор никто толком не знает. Нашли изменения в крови. Анизоцитоз... Ты представляешь себе, что это такое?

– Это изменение красных кровяных телец. Величина их становится различной.

– Ну, вот. Были еще кое-какие изменения – ослабело зрение, огрубела кожа на теле... Сейчас все прошло. Ах, – махнул он рукой, – ничего мне не сделается!.. Слушай, Борис, – сказал он, опять усаживаясь на койку и положив свои руки на колени Карцеву, – я уже отчаялся тебя видеть... А ты мне нужен, как воздух. Веришь?

Карцев улыбнулся.

– Предположим, верю.

– Обещаешь помочь?

Карцев опять улыбнулся.

– Смотря в чем.

– Ну, ясно, что ничего вредного или глупого я с тебя не потребую.

Он посмотрел Карцеву прямо в глаза.

– Пойдешь со мной за этим корнем? – Он кивнул на раскрытые дверцы тумбочки.

Карцев замялся.

– Слушай, – голос Павла понизился до взволнованного полушепота, – это отнимет у тебя неделю, не больше... Твоя экспедиция уйдет без тебя, ты ее нагонишь, я тебе помогу в этом. А мне одному не справиться. Нужен спутник, свой парень, которому я могу довериться. Это же большое дело, ты понимаешь?

– Постой, а сотрудники станции? Неужели они тебе не смогут помочь? спросил Борис.

Павел поморщился.

– Нет, это исключается, – сказал он голосом, не допускающим дальнейших расспросов. – Есть там одна девушка, она, может быть, с нами пойдет... Но этого недостаточно.

Борис молчал, обдумывая неожиданное предложение. Что-то в этом предложении было таким заманчивым, что ему не хотелось сразу отказываться; его привлекала не столько деловая сторона этого похода, сколько романтика путешествия в неизведанные места, борьба с предстоящими трудностями, преодоление препятствий, налет какой-то таинственности на всей этой истории... И именно это волновало и трогало, а не перспектива каких-то призрачных научных открытий.

Павел продолжал смотреть ему прямо в лицо.

– Ну? – спросил он наконец, не сдерживая нетерпения.

– Эх, была не была! – сказал Борис, поднимаясь со своего табурета. – В общем, это направление мне по дороге... Только смотри – не больше недели.

2.

ВЕТЕР дул с востока – сухой, горячий, не приносящий облегчения от палящего зноя. В окно лаборатории было видно, как он треплет зелень посевов, ровными рядами идущую по направлению к подножиям гор. Дальше тянулся пейзаж, похожий на этюд, написанный в широкой, свободной манере: бугры сыртов однотонно бурого цвета, за ними – зеленая полоса кустарников на предгорьях, уходящая длинными языками в ущелье, еще дальше – красно-бурые громады скал и над ними – бледноголубые остроконечные снеговые вершины, сияющие под раскаленным солнцем.

– Как дела? – спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.

Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.

– Все то же, – ответила она помолчав.

– Как последний анализ?

– Те же двенадцать и две десятых процента. Никак не повышается... Неужели вы верите, что когда-нибудь повысится? Вот уж год как я у вас работаю и не вижу никакого результата ваших усилий.

Петренко молчал. Женя отошла от окна, остановилась у зеркала, висящего над раковиной. Стекло отразило дочерна загорелое лицо с большими темными глазами, ровные дуги бровей, пушистые волосы, падающие кольцами на плечи.

Она медленно накрутила темный локон на палец, серьезно разглядывая свое отражение в зеркале, и вздрогнула, услышав запоздалую реплику своего собеседника:

– Одна десятая процента в каждом корне помноженная на общее количество растений на всех наших плантациях – это сотни дополнительных тонн каучука.

– И вы полагаете, что вашим методом вы все-таки добьетесь повышения хотя бы на одну десятую процента?

Петренко поднял наконец голову от микроскопа.

– Больше того, – сказал он спокойно. – Я уверен в этом. И не на одну десятую, а на пять-десять процентов.

– И все тем же способом?

Петренко пожал плечами.

– Пока не исчерпаем все его возможности, я не оставлю этого способа. Растение накапливает каучук в результате присущих ему наследственных свойств при соответствующих внешних условиях. Мы изменяем эти наследственные свойства в желательном для нас направлении. А внешние условия подбираем такие, чтобы накопление каучука шло наиболее интенсивно.

– Вы имеете в виду ваши удобрительные смеси?

– Да, то, что я вношу в почву – комбинации солей, которые, по моему мнению, должны ускорять образование каучука в растении. Кроме того, действие света и температуры.

Женя сморщила лицо.

– И так всю жизнь?

Петренко посмотрел на нее вопросительно. Но она ничего не добавила к своему вопросу, и он ответил, слегка нахмурив брови:

– Если понадобится, то и всю жизнь. А для чего же наша жизнь, как не для этого?

– Неужели только для этого? – сказала Женя жалобным голосом.

– Для того, чтобы чувствовать, знать, что в результате твоей работы природа стала иной, лучшей, более послушной и полезной для человека. Вот для чего! – И Петренко опять уткнулся в микроскоп.

Женя в раздумье прошлась взад и вперед по лаборатории и остановилась у стола, на котором были аккуратно разложены сухие куски кок-сагыза с этикетками.

– Вот никогда не думала, что ученые такие, – сказала она, взяв в руки одно растение, машинально отламывая мелкие корешки и разглядывая тонкие нити каучука, появляющиеся в месте излома.

– Какие? – отозвался Петренко.

– Скучные...

Петренко промолчал.

– Я-то думала, – продолжала она, – что у вас – подвижничество, борьба с трудностями, экспедиции в опасные места, поиски новых растений где-нибудь на недоступных высотах...

– ...С доставкой на самолетах реактивного действия... – в тон ей продолжал Петренко.

На смуглых щеках девушки выступил румянец.

– Смейтесь, смейтесь, – сказала она обиженным голосом. – Смеется тот, кто смеется последним.

Голос ее задрожал. Петренко вскочил со своего места.

– Извините, ради бога, если я вас обидел, – сказал он мягко, подходя к ней сзади и осторожно касаясь ее руки.

Женя сердито отстранила его руку, продолжая безжалостно ломать корешки кок-сагыза. Петренко посмотрел на ее спину, загорелые плечи, волосы, отливающие бронзой. Лицо его приняло беспомощное выражение. Он кашлянул, собираясь что-то сказать, но девушка его предупредила.

– Скажите. Григорий Степанович, за что вы не любите Павла? – спросила она не оборачиваясь. Румянец показался у нее на нежной мочке уха и медленно переходил на шею.

– Павла? – удивился Петренко. – Да откуда вы взяли?

– Я же не слепая, – сказала Женя сердито. – И вы и Анатолий Петрович так относитесь к его работе, как будто он занимается каким-то баловством. А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите целые годы.

– То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные для культуры, чем кок-сагыз? – спросил Петренко серьезно.

– Да.

– Что же, как говорится, дай ему бог, – пожал плечами Петренко. – Только...

– Что "только"?

– Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски. Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать хорошо оснащенные экспедиции. А так, по-моему, работа по окультивированию кок-сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в одиночку по горам.

– Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?

Она порывисто повернулась к Петренко.

– Рассуждение здесь очень простое, – ответил Петренко спокойно. Основные группы каучуконосов в настоящее время хорошо изучены. Любая находка будет относиться либо к одной, либо к другой группе. Из всех этих групп только одуванчики, к которым относится и кок-сагыз, пригодны для массового воспроизводства. С ними-то и нужно работать, переводя их из дикого состояния в культурное. А если найдется новый каучуконос, более продуктивный, но непригодный для культуры, то оправдает ли он труд по его окультивированию – бабушка надвое сказала. Проще говоря, лучше синицу в руки, чем журавля в небе...

– Бросьте, Григорий Степанович, просто вы боитесь нового, вам страшно покинуть ваше привычное место, менять хорошо освоенные методы... А ну вас!

Девушка забрала охапку растений со стола и, не глядя на Петренко, вышла из лаборатории. Звонкий стук босоножек прозвучал по коридору, хлопнула дверь – все стихло.

Петренко смотрел на то место, где только что стояла Женя, со смешным выражением досады и восхищения. Уголки его губ дрожали от сдерживаемого смеха. Так молча он стоял, пока не затихли ее шаги за дверью. Улыбка на его губах исчезла. Он вздохнул, покачал головой и сел за свой стол к микроскопу.

Но работа явно не ладилась. Он часто приподнимал голову, прислушивался. Наконец встал, закрыл микроскоп колпаком. Медленно набил табаком трубку. Зажег спичку, но не закурил, – спичка погасла в его руке. Он машинально бросил ее в пепельницу.

– А ведь она его любит, – сказал он наконец в глубоком раздумье. – Что ж, этого следовало ожидать.

3.

ДОРОГА до станции отняла почти двое суток.

Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов... Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь-шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз-Булак среди необозримых стад курдючных овец.

Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги лошадям. Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи пергаментно-смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось совсем черным.

– Он? – тихо спросил Борис.

Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.

Было холодно, как всегда в горах после захода солнца. У входа в юрту трещал дымный костер, над которым висел огромный закопченный котел. Старик сел на корточки перед огнем, протягивая к языкам пламени сухие, с синими жилами, темные руки.

– Салам, карыя', – сказал Павел подходя к костру.

– Салам, – ответил с достоинством старик, поднимаясь навстречу гостям. – Здравствуй, Павел.

Из юрты выглянула голова с темными припухшими глазами, блеснувшими детским любопытством.

– Внук. Мемире, – кивнул старик в сторону появившейся головы, которая сейчас же скрылась.

– Товарищ мой, Борис Карцев, – сказал Павел, отступая на шаг, чтобы его спутник был виден старику при мерцающем свете костра.

– Здравствуй, Борис, – с тем же выражением глубокого достоинства протянул руку старик. – Павла друг – мой друг.

Борис и Павел сели на корточки перед огнем. Их молчаливый спутник занялся лошадьми, спутывая им ноги.

– На станцию идешь? – спросил старик, выдержав небольшую паузу.

– Да. А завтра опять к тебе. Пойдем туда...

Павел махнул рукой на восток. Борис внимательно смотрел на старика.

Тот ответил не сразу. Его узкие глаза совсем скрылись под опустившимися щетинами бровей. Он долго смотрел на огонь, часто моргая.

– Ой, джаман, – сказал он наконец. – Не иди, Павел. Плохое место. Опять больной будешь.

– Теперь сухо, – ответил Павел – Подняться можно?

Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода. Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром. Котел поднялся над пламенем.

– Кушать будем, – сказал старик.

Он встал, крикнул что-то по-киргизски в юрту. Из отверстия проворно выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо. Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась баранья голова. Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес ее Борису.

– Что делать? – испуганно спросил Карцев Павла.

– Возьми, поблагодари и положи на блюдо.

Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил под нее блюдо.

Вслед за головой последовала задняя нога Старик, все так же обжигаясь и дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже положил на блюдо.

Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место. Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину тончайшими ломтиками. Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах, напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.

– Что же это такое? – спросил он Павла.

– Беш-бармак, – тихо ответил тот, – традиционное киргизское блюдо.

Старик услышал и, довольный, закивал головой.

– Беш бармак беш-бармак, – проговорил он, широко улыбаясь.

Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье соком из котла.

– Это еще не все, – сказал Павел.

Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой-то ткани. Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.

– Кушай – сказал хозяин.

Борис посмотрел вопросительно на Павла.

– Ложек не будет, – сказал тот с усмешкой. – Беш-бармак значит "пять пальцев". Это блюдо полагается есть руками.

Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью Сок потек по его пальцам.

– Будь здоров, – сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.

Беш-бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину, почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.

Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра. Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.

Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось спать. Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.

– Не иди, Павел, – произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы. – Плохое место. Проклятое место. Джаман-су.

– Так ведь высохло все, – возразил Павел.

– Собака выпьет – умирает, кой выпьет – умирает, ат выпьет – умирает. Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман-су. – повторил старик.

Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.

– Камень скатился с горы. – сказал Павел.

Опять наступило молчание.

– Батырлар-джол, – опять раздался негромкий голос старика. Его глаза широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. Батырлар-джол. Не пройдешь, Павел.

– Что это значит? – тихо спросил Борис.

Павел пожал плечами.

– Ну, дорога богатырей, великанов...

– Это название ущелья?

– Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.

Старик говорил тихо, точно сам с собой:

– Никто не ходит туда... Никогда не ходит.

Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал, задымил, вспыхнуло яркое пламя.

– Да ты скажи, чон-ата, почему? – спросил Павел.

Старик покачал головой.

– Никто не помнит... Давно было. Эчак-эле. Мой ата и чон-ата и мои ата-бабалар знали. Нельзя туда ходить. Батырлар-джол.

– Ну, а почему? – не унимался Павел.

– Была большой щель. Стадо гонял. Большой стадо гонял. Хозяин был батыр. Много батыр, целый народ. И путь был Батырлар-джол.

Старик замолчал, задумчиво помешивая веткой в золе костра.

– Что же с ним случилось? – спросил, наконец, Павел.

– Ата и чон-ата не уважал. И закрылся путь вниз. Щель узкий-узкий стал. И народ остался там. Давно было. Эчак-эле.

Стало совеем холодно. Поднимался ветер. От костра посыпались искры, разметавшиеся в темноте.

– Здесь будем спать? – спросил Борис.

– Зачем здесь? – отозвался старик. – Замерзнешь. Юрта иди.

Павел поднялся.

– Так завтра жди нас, карыя, – сказал он потягиваясь.

– Идешь? – спросил старик.

– Пойду. Зачем сказкам верить? Мы ищем новый каучуконос. И найдем его там, откуда ты его притащил. Ведь ты его брал – не боялся?

– Ой, боялся...

– Ну, все-таки взял. А сказку будешь рассказывать своему мемире.

– Зачем так говоришь, Павел? – сказал укоризненно старик.

Он вскочил со своего места.

– Постой. Увидишь!

Полосатая спина его халата исчезла в черном отверстии входа в юрту. Борис с Павлом переглянулись. Но, прежде чем они успели обменяться словом, старик показался снова в мерцающем свете костра.

– Смотри, – сказал он, развертывая темную тряпку с какого-то длинного предмета.

Тряпка упала. В руках старика оказалось что-то желтовато-серое, вытянутое.

– Смотри, – повторил он с торжеством в голосе.

Павел взял в руки предмет, поднес к свету и обратился к Борису:

– Ну, это, кажется, по твоей части. Кость.

Борис посмотрел на кость с удивлением. Взял осторожно в руки, прикидывая на глаз ее длину. В ней было не менее метра. Она совершенно высохла. Но отнести ее к окаменелостям не было никаких оснований. Она, очевидно, пролежала под дождем и ветром десяток-другой лет, не больше.

– Верблюд? – спросил Павел.

Борис отрицательно покачал головой, продолжая рассматривать кость.

– Это бедренная часть, несомненно, – сказал он наконец, – но только не копытного.

– Что же это, тигр?

Борис в смущении поскреб ногтем по головке кости.

– Ты знаешь, я много работал с грызунами. И если бы не эти чудовищные размеры, я был бы готов спорить на что угодно, что это бедро зайца или кролика. Отдашь нам или продашь? – обратился он к хозяину.

– Ай, нет, нельзя, – сказал тот, торопливо потянув кость из рук Бориса. – Нельзя, нельзя. Хоронить надо... Стадо вниз пойдет, хоронить будем. Батыр кость. Нельзя продавать.

Он завернул кость в тряпку и снова исчез в юрте.

– Любопытная штука, – сказал Борис. – Неужели я настолько забыл сравнительную анатомию, что не смог отличить бедро верблюда от бедра зайца?

– Ну, будем думать, что это верблюд, – махнул рукой Павел. – Пошли спать. На рассвете выедем... Днем будем на станции. А завтра в ночь начнем наш поход.

4.

НУ, как здоровье? – спросил директор, поднимаясь со своего места.

– В порядке, Анатолий Петрович, – ответил Павел, пожимая его тонкие пальцы своей широкой рукой.

– Мы вас заждались, – продолжал директор, мельком взглядывая на Бориса.

Павел заторопился его представить.

– Мой друг, Борис Карцев, зоолог. В связи с его приездом у меня опять к вам просьба, Анатолий Петрович.

В голосе Павла зазвучала нотка смущения.

– План новой экспедиции? – усмехнулся директор.

– Последней, Анатолий Петрович. Есть место, куда мне одному не пробраться. А вдвоем-втроем при некотором навыке в альпинизме можно.

– Даже втроем?

– Да, Анатолий Петрович. Если разрешите, Женя Самай тоже отправится с нами.

Директор слегка нахмурил брови.

– Ну, это уже компетенция Григория Степановича. Если нет срочных анализов, то он, вероятно, позволит ей отправиться с вами. Надолго?

– На три-четыре дня.

– А можно спросить, куда? – В голосе директора прозвучала неодобрительная ирония.

– На Мульма-Тау.

Лицо директора выразило удивление.

– Так вы уж там не раз бывали.

– Хочется еще побывать, – ответил Павел уклончиво. – Я не всюду успел пройти. Есть места, можно сказать, неприступные, где подъем очень трудный. Там я рассчитываю на помощь своего приятеля.

Борис слушал Павла с легким недоумением. Ему казалось странным, что тот ничего не говорит о главном – о находке гигантского корня у подножия тех "неприступных" гор, которые Павел собирался штурмовать вместе с ним. Может быть, Павел хотел сделать сюрприз директору станции? Он уже хотел вставить слово, но внимание его было отвлечено фигурой, появившейся в поле его зрения в раскрытом окне кабинета директора.

ДЕВУШКА с пышными темными волосами, отливающими на солнце бронзой, медленно прошла через широкий двор станции, осторожно неся в руках длинную стойку с пробирками. У нее была легкая походка, словно несущая над землей стройную, тонкую фигуру, и эластичные, мягкие движения загорелых плеч, открытых низким вырезом пестрого платья. Борису очень хотелось заглянуть ей в лицо, но она двигалась так, что он видел ее со спины. И только пройдя весь двор, на противоположном конце его, она заметила лошадей, которых расседлывал проводник, и порывисто повернулась. На солнце блеснули ее белые зубы и белки глаз на смуглом лице. Она спросила проводника о чем-то, просияв на его ответ улыбкой. И по ее взгляду, брошенному в окно, Борис догадался, что приезд Павла для нее большое событие. Он искоса взглянул на Павла, продолжавшего свой разговор с директором, и вздохнул. Девушка ему нравилась.

– Лошадей я взял у Юлаева, – говорил Павел – Он нас проводит до стойбища. А оттуда мы пройдем пешком.

– Ну, желаю успеха, – сухо сказал директор. – Не задерживайтесь там, работы здесь много. Не забудьте посмотреть ваши участки.

...День был ослепительно ясный. Ветер шевелил зелень посадок. Между рядами растений почти до подножия гор трепетали тончайшие серебристые нити воды, непрерывным потоком льющейся из верхнего арыка. Был час полива.

Павел, хмурый и недовольный разговором с директором (видимо, у него такие "беседы" происходили и раньше), сердито рванул дверь в лабораторию. Борис увидел большую комнату с тремя высокими окнами, простые деревянные столы, заваленные кустами кок-сагыза, и человека, наклонившегося над микроскопом.

– Здорово, Григорий!! – сказал Павел.

Человек медленно, словно нехотя, оторвал голову от микроскопа, обернулся, и рыжеватые стриженые усы на загорелом лице раздвинулись в широкой улыбке.

– А, Павел, привет! – ответил он, поднимаясь со своего места. – Вижу, что выздоровел и снова рвешься в бой. Ведь так?.

Павел, не меняя выражения лица, утвердительно кивнул головой.

– Ну, вот видишь, я же тебя знаю, – засмеялся человек, посмотрев на Бориса.

Тот назвал себя.

– Петренко, – отрекомендовался человек, крепко пожимая Борису руку.

– Заместитель директора и парторг, – сказал Павел.

– Не скрываю, – улыбнулся Петренко – Ну, рассказывай... у Анатолия Петровича был?

– Был.

– План новой экспедиции?

–Да.

– Экий ты неугомонный! Ну, и как?

– В общем, – На лбу Павла появилась складка. – Договорились. Сегодня же к вечеру отправимся.

– А твои посадки?

– Что ж посадки, – недовольно сказал Павел. – Им ничего не сделается за четыре дня.

– Не четыре, а двадцать четыре. Смотри, Павел, сезон проходит. Вся весенняя работа может пройти впустую.

Павел слушал, опустив голову. Ноздри его раздувались. Но он ничего не ответил.

– Где Самай? – спросил он отрывисто.

– Вероятно, в химической. Ты еще ее не видел?

– Нет, не видел. Можно мне ее взять с собой?

– Что? – удивился Петренко.

– С собой, в экспедицию. Что в этом удивительного?

Петренко молча смотрел на Павла, прищурив глаза.

– Ну, брат, я тебя не понимаю, – сказал он наконец – Зачем тебе химик в горах?

– Во-первых, – мрачно ответил Павел, – есть методы полевого анализа каучука...

– Ну?

– Во вторых... Постой, ты мне ответь: она тебе здесь нужна? Есть срочные анализы?

Петренко поднял брови.

– Ну, допустим, есть.

– Вот, так прямо и скажи, что ты ее не можешь отпустить... – он выдержал паузу и добавил: – ...со мной.

На щеках Петренко сквозь загар проступила краска. Улыбка сошла с его лица.

– Ну, если вопрос стоит так, что в этой... экспедиции тебе одному не справиться, то что же... В конце концов, с текущей химической работой я справлюсь и сам. А ты уверен, что Самай согласится поехать?

– Это уж надо спросить у нее, – помрачнел еще больше Павел.

Усы Петренко опять раздвинулись в улыбке. Но он ничего не сказал. По коридору простучали легкие каблучки, и дверь лаборатории стремительно раскрылась.

Из полумрака коридора, в раме распахнувшихся дверей, сияя белозубой улыбкой, девушка в своем пестром платье возникла, как букет полевых цветов. Борису показалось даже, что вместе с ней ворвался в комнату запах поля – нагретых солнцем васильков, ромашек, колокольчиков и незабудок.

– А я тебя ищу, – обратилась она к Павлу, протягивая ему руки. Анатолий Петрович сказал, что ты пошел в общежитие...

И опять Борис с какой-то ему самому непонятной горечью отметил неповторимо мягкий, интимный оттенок ее грудного голоса, произносящего эти простые, самые обыкновенные слова.

– Здравствуй, – отрывисто сказал Павел, пожимая ее руку.

– Ну, как твое здоровье? – Она на мгновенье отодвинулась от него, с сожалением рассматривая его остриженную голову. – Ой, какой же ты стал чудной!.. Правда, Григорий Степанович? Ну, что ж ты молчишь? – Она оглядела обоих, не обращая внимания на Бориса, и лицо ее стало серьезным. – Уже был разговор?

Петренко развел руками.

– Да, кое-какой обмен мнений был. Юноша опять собирается в странствие... И вас просит ему сопутствовать...

Лицо девушки осталось серьезным.

– Ну, и что же?

– Я сказал, что если вы ему необходимы в его... экскурсии и не возражаете против такого путешествия, то я справлюсь с текущей химической работой сам.

– Конечно, я пойду... – не раздумывая, сказала девушка. – Если вы меня отпустите, – добавила она после едва заметной паузы.

– Ну, вот и все, – примирительно сказал Петренко. – Юноши пускай отдыхают, а вы можете собираться.

5.

ВЫСОКО над их головами клубились косматые облака, чуть подкрашенные по краям лучами восходящего солнца. Отвесной стеной падали от облаков к их ногам красно-бурые скалы. Справа и слева тянулись стены ущелья, расступаясь сзади воротами широкой долины.

Впереди, где стены ущелья сходились под острым углом, змеей извивалась, поднимаясь вверх, узкая, не шире ладони, трещина.

– Ну, вот мы и пришли, – сказал Павел, сбрасывая рюкзак.

Его слова отчетливо прозвучали в гулкой тишине ущелья.

– Это и есть Батырлар-джол? – спросил Борис, задирая голову, чтобы рассмотреть вершины скал. – Облака не ниже восьмисот метров. А впечатление такое, что там, где облака, только еще начало.

– Я считаю, что если мы находимся сейчас на высоте двух с половиной тысяч метров, то нам предстоит подняться еще на две, – отозвался Павел, усаживаясь на камень и скручивая папиросу. – Сейчас солнце немножко обогреет, облака разойдутся, и мы увидим вершину. Садись, Женя, путь предстоит нелегкий.

После десятикилометрового перехода им было тепло, хотя воздух еще был совсем холодный, и дыхание вырывалось изо рта густым паром.

Женя сняла рюкзак и тоже села на камень.

– У индейцев приготовлением пищи занимались исключительно женщины, сказал задумчиво Павел, выпуская густой табачный дым, медленно поползший в расщелину.

– Ты хочешь есть? – удивилась Женя.

– Боюсь, что в данный момент, хочу я или не хочу, я должен есть, потому что до конца подъема нам такого случая не представится, – ответил Павел. – Допускаю, что на подъеме я смогу вытащить кусок из кармана – и только.

– Словом, чем больше съедим, тем легче будет наш груз, – закончил обсуждение вопроса Карцев.

Он решительно развязал свой мешок и запустил в него руку. Завтрак был обильный и сытный. Но как только забулькала вода в горлышках откупоренных фляжек, Борис предостерегающе поднял руку:

– Друзья, пьем не более двухсот граммов.

– Что такое? – встревожилась Женя.

– Мне кажется, что мы будем вынуждены обойтись до конца нашей экскурсии, во всяком случае до тех пор, пока не выйдем из ущелья, запасом своей воды.

– Вздор, вода будет, – отмахнулся Павел, допивая стакан и наливая другой. – На вершинах ледяной покров, как же не быть воде?

– Ты удивительно быстро забыл, что с тобой случилось от этой воды, сказал Борис о легким раздражением.

Павел с неудовольствием завинтил пробку своей фляжки.

– Джаман-су... сказки... – пробормотал он недовольно.

Полоса света медленно, но заметно передвигалась сверху вниз, опаляя красно-бурые стены ущелья пламенем восхода.

– Семь, – сказал Павел, посмотрев на часы. – Пора.

Он извлек из своего мешка веревку и укрепил один ее конец вокруг пояса. Второй шла Женя. Борис замыкал цепочку. Всем троим была знакома техника альпинизма, так что подготовка к подъему не вызвала затруднений.

– Не боишься? – обернулся Павел к Жене.

Она отрицательно покачала головой. Но по краске ее щек и плотно сжатым губам видно было, что она волнуется.

– Вперед! – сказал Павел. Техника восхождения была несложной, но очень утомительной. Неровности скал позволяли в отдельных местах схватиться рукой, однако нога не встречала площадок, достаточных для упора. Щель была единственным средством поддержки тела на отвесной скале. Нога не входила в нее прямо. Широкая подошва горных ботинок позволяла всунуть ногу в щель только боком, так что ступни беспрерывно находились в неестественном положении. Через сотню метров Борис уже почувствовал боль в вывернутых суставах. Но он знал, что спустя некоторое время эта боль пройдет, и относился к ней спокойно. Главным было сохранение этого спокойствия, почти безразличия к своим ощущениям, чтобы поддержать главное – чувство беспрерывной сосредоточенности.

Полоса света спустилась уже до дна ущелья. Ветер холодил руки, напряженно цепляющиеся за шероховатости скал, но под прямыми лучами солнца спина становилась влажной. Движения ног уже приобрели необходимую автоматичность, хотя и продолжали причинять боль. Раз носок осторожно вводится в щель, слегка раскачивается, чтобы зацепились шипы; два – носок другой ноги повертывается боком, чтобы освободиться из щели, причем руки нащупывают новые точки опоры; три – толчок освободившейся ноги, тело поднимается снова: раз... два... три...

Борис хорошо знал, что при горных восхождениях не рекомендуется часто смотреть вниз, но он не мог удержаться от беспрерывных сравнений пройденного и оставленного пути. Они поднимались уже два часа. Но над головой по-прежнему висела красная стена, уходящая в облака, а под ногами совсем близко виднелась площадка, с которой началось их восхождение. Раз... два... три... Раз... два... три... Борис оглядывался через плечо вниз – площадка все еще оставалась близко, настолько, что спуститься обратно казалось пустым делом. Но вот сверху зазвучал изменившийся голос Павла:

– Здесь я остановился прошлый раз. Еще метров сто, и щель будет расширяться. Мне страшно хотелось туда добраться. А не мог – вода мешала. Тут лило потоками.

И опять: раз... два... три... Звенело в ушах. Порывисто дул ветер. Ощущение было такое, как будто воздух врывался в щель. Прижимаясь к ней головой, Борис слышал свист и вой, удесятеренные отзвуками, отраженными в скалах.