Текст книги "Дорога богатырей (сборник)"

Автор книги: Виктор Сапарин

Соавторы: Александр Студитский,Сергей Болдырев,Юрий Долгушин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6. БУРОВ ПРОИГРАЛ

Даже шторы, похожие на пышную светящуюся пену, не могли спасти от беспощадных солнечных лучей. Начальник полигону Смирнов, суховатый энергичный человек с умными, ясными глазами, сидя за письменным столом, досадливо морщился от яркого матового света, падавшего сквозь шторы на бумаги, которые он разглядывал. Это были записи радиоимпульсов, переданных исчезнувшей ракетой. Импульсы отмечали скорость полета, высоту и другие данные, зафиксированные автоматическими приборами.

Смирнова раздражала жарища пустыни – сегодня был особенно душный день. На севере такой день оканчивался грозой, но здесь гроз почти не бывает. И все‑таки Смирнов ощущал томящее беспокойство, какое обычно чувствуешь перед грозой. Он знал, откуда это глухое беспокойство. Давно он уже ждал визита Гусева. Перед запуском исчезнувшей ракеты конструктор сказал ему, что после испытания нового топлива и усовершенствованных двигателей пора приступать к подготовке полетов с людьми.

И вот он, этот беспокойный человек, сидит напротив и ждет, когда Смирнов окончит разглядывать записи. И хотя ракета исчезла – наверное взорвалась, – инженер несомненно собирается шуметь. Он считает свою ракету «Игла-2», как назвали ее на полигоне за ее форму, вполне законченной конструкцией. Ну что же, Смирнов не станет спорить, он будет говорить языком цифр, употребит всю свою логику инженера, которой трудно противостоять. Ракета требует дополнительных испытаний, и эти испытания надо довести до конца, а когда будет этот конец, сейчас трудно сказать, – может быть, через пять, может быть, через десять лет. Смирнов готов: предоставить конструктору весь штат инженеров, все цехи мастерских – будет смонтирована любая самая совершенная автоматика для контроля полета, – но итти на безрассудный риск, сажать в ракету человека – это глупости. Сейчас век техники, и чем больше машины будут заменять людей, тем будет лучше. Только так должен рассуждать настоящий инженер.

Директор института откинулся в кресле, быстро провел ладонью по глазам, словно хотел убрать слепящий матовый свет, и спокойно сказал:

– Я сожалею об этой неудаче и вполне понимаю и разделяю ваше огорчение…

Инженер глядел в пол и кивал головой.

– Она поднялась на триста семьдесят километров, – медленно сказал Смирнов.

Конструктор быстро вскинул на директора живой, словно чего‑то ожидающий взгляд.

– И она гам наверное взорвалась… – продолжал Смирнов.

Инженер снова, уставившись в пол, закивал головой.

– Мы не можем перешагнуть четырехсот километров, – Смирнов встал и заходил по комнате, – какой‑то заколдованный рубеж. Три года работы – и только четыреста километров вверх, Послушайте, – резко повернулся он к инженеру, – мы засунем в ракету приборы, контролирующие прочность корпуса на каждом квадратном сантиметре, силу взрыва горючего, мы поставим телевизоры, чтобы отсюда с земли видеть все, что делается в ракете. И мы узнаем, отчего наступает катастрофа…

Гусев безразличным тоном спросил:

– Сколько лет потребуется для создания такого сверх-автомата?

– Я знаю, что вы думаете, – неожиданно резко сказал Смирнов. – Вы мне уже говорили десятки раз – полететь в ракете вам и вашему другу, и сразу все станет ясным. Я вам говорю: да, придет время, – и вы полетите в ракете. Но не сейчас. Такие вещи быстро делаются только в фантастических романах…

Он отошел к окну и приподнял краешек шторы. В комнату дунул горячий ветер, ослепляюще яркая полоска солнца легла на стену.

Директор ждал скандала. Он хорошо знал этого крепкого и обычно спокойного человека – талантливого инженера, во время войны ушедшего в истребительную авиацию, потом конструктора реактивных самолетов, а теперь – ракет, Его трудно было вывести из равновесия, но тому, кто этого достигал, приходилось плохо. «Пусть разрядится сразу» – думал Смирнов,, ожидая, с чего начнет его гость: подойдет ли к нему и скажет ему прямо в лицо кучу дерзостей или начнет орать с порога, раскрыв дверь в приемную и нимало не смущаясь посторонних.

И вдруг в комнате послышался негромкий мирный зевок. Даже если бы инженер запустил в него чернильницей, Смирнов не обернулся бы с такой стремительностью, как это он сделал сейчас.

Конструктор «Иглы-2» откинулся затылком на спинку кресла и лениво потягивался.

– Вот что, – сказал он, наконец, выпрямляясь и ударяя ладонями по коленям, – я здорово устал от всей этой кутерьмы… Как вы отнесетесь к тому, чтобы отпустить меня на недельку в горы?

Смирнов молчал. Он невольно подумал о том, что в решении Гусева уехать в горы большую роль сыграла Ольга. Он встречался с ней во время сборки ракеты в цехах. Девушка понравилась ему, но он никогда не мог подумать, что конструктор хотя бы на время откажется от своей работы, обычно поглощавшей его без остатка.

– Ну что же, поезжайте, – сказал Смирнов после раздумья, – поезжайте, отдохните.

– Я хотел бы поехать с Буровым, чтобы самому не копаться в моторе во время дорожных происшествий. Нельзя ли его отпустить? Стажировка в качестве водителя будет ему полезна, как вы считаете?

Директор усмехнулся. История с пилотом до сих пор была не совсем ему ясна.

– Это вы послали его тогда ко мне?

– Да. И я хочу завершить воспитательный цикл.

Смирнов вызвал по телефону пилота. Потом он подошел к инженеру и спокойно, чуть холодновато глядя на него, сказал:

– Если это конец вашего увлечения ракетными полетами, мне очень жаль. Во всяком случае, она не захочет, чтобы вы когда‑нибудь летели, – это ясно.

Гусев усмехнулся:

– Вы угадали – она против…

Когда Ольга услышала от Алексея, что полет ракеты откладывается по «техническим» причинам, и они едут в горы на обсерваторию узнать, как выглядит новый спутник Земли, она долго пристально смотрела на инженера.

– Ничего не понимаю, – холодно сказала она, наконец, – здесь у вас столько загадочных происшествий, что я уже перестала что‑либо понимать… – она пожала плечами, – но что я могу сделать? Мои опыты с космическими лучами зависят от вашей ракеты. Хорошо, я поеду на обсерваторию…

Они уехали в горы ранним утром, собираясь проскочить безлесные скалы, вдоль которых шла дорога, пока камни еще не успели накалиться солнцем. Ольга поместилась на переднем сиденье, рядом с пилотом. Алексей то и дело наклонялся к ним и непринужденно болтал. Эта разговорчивость выводила Бурова из себя. Он держался очень стойко: он с трудом выдавливал односложные «да, да» и «о, конечно», отвечая на шумные восклицания друга, вызванные дикой красотой обгоревших на солнце, морщинистых скал. Когда приходилось особенно невмоготу, Буров прибавлял газ на поворотах, и машина начинала кружить по серпантинам дороги с такой стремительностью, что пальцы сидевшей рядом женщины, сжимая борт, белели от напряжения.

Машина стала огибать скалу, и Ольга невольно привалилась к плечу водителя.

– Дмитрий Васильевич, – негромко сказала она, – вы чем‑то расстроены?

Буров помотал головой, не отрывая взгляда от выпуклого полотна дороги, убегавшего под радиатор:

– Нет… У меня все на месте.

Он на мгновенье обернулся к ней, и прядка ее волос скользнула по его щеке.

– А что? – спросил он через несколько секунд.

Дорога, обогнув темную скалу, пошла по ярко освещенному склону узкого крутого распадка. Душный аромат нагретых солнцем камней окутал машину. Там, где дорога, круто уходя влево, огибала распадок, переходя на соседний теневой его склон, мотор снова глухо загудел – пилот прибавлял газ на повороте.

– Любой водитель на вашем месте не стал бы прибавлять газ на поворотах.

– Моя система, – пробурчал Буров, – боитесь кувырнуться с откоса?

– Нет, не боюсь, вы превосходный водитель. Я думаю о другом: в воздухе вы так же ведете самолет?

– Как это «так же»?

– В зависимости от минутных настроений?

Буров резко сбавил газ:

– Что вы хотите сказать?

– Вы собираетесь управлять ракетой, а там ваш «способ» может оказаться неприменимым… мне кажется, – мягче добавила она, – человеку, летящему в ракете, надо быть пилотом особого склада… С крепкой волей и ясной головой… – Ольга помедлила и добавила: – или лучше не летать совсем.

Алексей весело крикнул сзади:

– Полчаса принимаю солнечную ванну и не могу дождаться конца вашей беседы. Митя, нельзя ли посвятить меня в тайну?

Ольга откинулась на спинку сиденья и полуобернулась назад.

– Мы беседуем об авиации больших скоростей. – спокойно, серьезно сказала она.

Буров ничего не сказал. Он как‑то съежился, вдавился в сиденье. Хорошо, он поведет машину, как детскую коляску, он ни о чем не будет спорить, чтобы не выслушивать оскорбительных нравоучений. А потом он оставит в покое их обоих и будет жить так, как ему больше по душе.

Обсерватория, куда они приехали к полудню, стояла в красивейшем горном уголке, но пилот с каким‑то тоскливым чувством поглядывал и на ели и на ледопад, нависший над долиной. К чему эта красота, когда все идет так скверно! Хуже всего было то, что нельзя заметить ничего плохого в Ольге. К нему она относилась с дружеской теплотой. И все– таки он испытывал враждебное чувство к– этой женщине: она отнимала у него друга. И хотя Алексей хотел казаться самим собой, но Буров слишком хорошо знал друга, чтобы обмануться: Алексея ничто не интересовало, кроме нее.

Когда они приехали на обсерваторию и Буров повел машину по желтой дорожке меж цветочных клумб, он понял, что все это время вел упорную внутреннюю борьбу с Ольгой и окончательно проиграл эту борьбу.

– Он остановил машину у самых ступенек террасы, как заправский шофер, и даже предупредительно распахнул дверцу перед пассажиркой.

Гусев, выскочив из машины, принялся восторгаться горными видами.

– Пошли, Митя, – крикнул он, поднимаясь вместе с Ольгой по ступенькам террасы.

– Надо проверить тормоза, – сказал пилот.

И Алексей, не дожидаясь, пошел дальше.

Буров уселся на подножку с противоположной стороны машины так, чтобы его не было видно с террасы. Закурив папиросу, он задумчиво вдавливал носком сапога в желтый песок гальку. Ну что же, он честно сделал свое дело: довел машину до этого райского уголка. А теперь надо отсюда поскорее убираться.

Глава 7. ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

С тех пор как Ольга в последний раз видела отца, он сильно изменился. Сам отец, по-видимому, ничего не замечал; она же при встрече едва не расплакалась. Лицо старика осунулось, казалось – еще больше постарело. Пожалуй, только теперь она поняла, как далеко зашла болезнь.

Отец хорошо встретил Алексея. Он долго, горячо тряс его руку, с увлечением говорил о работе обсерватории, несколько раз начинал разговор о своем открытии и замолкал, должно быть, сдерживая себя, чтобы не замучить приезжих долгими разговорами. Видно было, что Алексей ему нравится.

Ольга слушала торопливый рассказ отца о каком‑то небесном теле, о том, что он удивит мир своими наблюдениями, и, почти не вдумываясь в смысл его слов, повторяла про себя: «Как он изменился… как изменился!…».

Она так и не поняла, о чем говорил Николай Георгиевич.

Весь день она старалась казаться бодрой и, когда в саду Алексей спросил, что с ней, она с тревогой ответила:

– Отец очень плох. Он сам ничего не замечает, а я вижу. Ему недолю осталось…

– Надо лечиться,. – упрямо сказал Алексей.

– Боюсь, что теперь уже поздно. Болезнь перешла в тяжелую, неизлечимую стадию… Я говорила с профессорами...

– Слушайте, Ольга, – тихо сказал он, – Нельзя опускать руки, надо бороться. Я уверен: в какой‑то лаборатории, в каком‑то институте есть ученые, которые разгадали причину болезни, нашли способы борьбы… Я понимаю – болезнь запущена, но все равно надо использовать малейшие возможности, Я верю в науку, верю в науку и человека. Он возьмется за лечение по–настоящему, и тогда еще посмотрим, кто победит – болезнь или человек.

– А если он не захочет отсюда уезжать? Это открытие задержит его здесь.

– Уедет.

– Вы не знаете отца...

– Я увезу его насильно, слышите?

Ольга невольно улыбнулась – такой был решительный вид у инженера.

Разговор с Алексеем принес девушке некоторое облегчение – у нее появилась надежда, что отец начнет лечение.

Николай Георгиевич уже несколько лет был занят изучением верхних слоев атмосферы и некоторых явлений, возникающих на больших высотах над Землей и даже в межпланетном пространстве. Последнее время он работал с радиолокатором новейшей конструкции, названным радиотелескопом.

Во время наблюдений за шаром–пилотом Николай Георгиевич совершенно случайно обнаружил явление, поразившее его. Направив зеркало локатора в зенит, он послал в пространство радиолуч. Тотчас на экране радиотелескопа неожиданно возникла довольно сильная вспышка. Это означало, что узкий радиолуч, отбрасываемый в пространство зеркалом локатора, уперся в какое‑то тело и, отразившись, был воспринят тем же зеркалом–антенной и воспроизведен на экране в виде вспышки. Вспышка была достаточно сильной.

Это не было изображение шара–пилота. По всей вероятности, луч радиотелескопа нащупал крупный метеор, пролетавший у границ земной атмосферы.

Большинство метеоров представляет собою крохотные пылинки звездного вещества. Они настолько малы, что радиолуч локатора не может нащупать их непосредственно. Но, вторгаюсь в пределы земной атмосферы, метеоры раскалывают молекулы газа на положительно и отрицательно заряженные частицы и оставляют за собой как бы наэлектризованный хвост. Этот след, значительных размеров, уже никак не мог ускользнуть от радиолуча. Так бывало с микроскопическими метеорами, и в этом случае на экране воспроизводилось как бы изображение столба наэлектризованных частиц атмосферы.

Но с метеором, отмеченным в тот памятный день, дело обстояло совсем иначе. На экране телескопа определился не след, а сам метеор. Это означало, что небесное тело было сравнительно больших размеров. Оно пронеслось по соседству с землей, примерно на высоте в полторы тысячи километров, и так и не попало в более плотные слои атмосферы, где могло бы загореться от трения о воздух.

Каково же было удивление старого астрофизика, когда на следующий день он вновь обнаружил небесное тело, проносившееся за пределами земной атмосферы.

Старика обуяла обычная горячка. Режим, установленный Ольгой, – спать восемь часов, отдыхать днем минимум два, – сразу был нарушен, и Николай Георгиевич позабыл бы счет часам и дням, если бы дело, которым он занимался, не обязывало его вести строжайший учет времени.

Но вскоре ученый сделал необыкновенное открытие: он установил, что небесное тело, прилетевшее откуда‑то из мировых глубин, обращается вокруг Земли, то есть стало спутником нашей планеты…

Это астрономическое открытие произвело ошеломляющее впечатление на человека, казалось, очень далекого от математических формул и космических происшествий, – Дмитрия Васильевича Бурова. Тому кто знал этого человека, всегда увлеченного делами земными и притом исключительно практическими, показалось бы несколько странным то, как он реагировал на сообщения Николая Георгиевича об открытии второго спутника Земли.

Обо всех этих событиях старый астроном как можно более спокойно рассказал своим гостям в главном зале обсерватории. Заканчивая свой рассказ, Николай Георгиевич заметил:

– Теоретически возможно даже искусственное создание второго спутника Земли. Давно подсчитано, что если с Земли удастся выбросить в мировое пространство какое‑то тело с начальной скоростью около восьми тысяч метров в секунду, оно при некоторых условиях будет удаляться от земного шара ровно на столько же, на сколько будет «падать» под действием силы тяжести. Иными словами, такое тело будет огибать земной шар и никогда не упадет на него, то есть превратится в искусственно созданного спутника нашей планеты… Скорости ракеты нашего общего друга Алексей Ивановича уже недалеки от той скорости, которая необходима для создания искусственного спутника Земли… Но в данном случае мы, надо надеяться, имеем дело с каким‑то космическим тело…

Когда Буров услышал все это, он с такой энергией ухватился за спинку впереди стоящего стула, на котором сидела Ольга, что девушка в недоумении оглянулась.

– Прошу прощения, – пробормотал Буров.

Он выглядел каким‑то растерянным, во взгляде его, устремленном на старика, было столько горячего любопытства, что астроном, делая свое сообщение, невольно обращался почти только к нему.

Неожиданно Буров наклонился к другу, сидевшему рядом, и горячо зашептал:

– А я‑то гонял за ней по пустыне… Ладно, я прощаю тебе все твои фокусы… Занятную шутку ты выкинул.

– Митя, ты о чем? – спросил Алексей, казалось, с неподдельным удивлением.

Буров рассердился:

– Да об этом самом «спутнике».

– Непонятно, – пожал плечами Алексей.

Всю остальную часть сообщения Буров выслушал молча. Вновь он оживился перед экраном радиотелескопа.

Свет погас. Круглое окно экрана мягко светилось темной синевой. Иногда на синем поле появлялась слабая вспышка – изображение метеора. Люди в молчании смотрели на экран. Николай Георгиевич вращал какую‑то рукоятку. Неожиданно из‑за темного края экрана появилось золотистое пятно.

– Вот он, – хрипло сказал астроном.

Буров резко приподнялся, с шумом упал стул.

– Почему так неясно видно? – спросив Буров. – Можно ли сделать отчетливее?

– Можно, – сказал старик.

Изображение новой звезды на экране как бы сжималось, контуры его становились резче, золотистый оттенок сменился желтовато–коричневым; В синем окне экрана четко определилось угловатое изображение небесного тела.

– Бесформенная глыба, – негромко сказал старик, – должно быть, кусок железа… Из каких глубин вселенной занесло его к нам?

Люди долго молча разглядывали нового спутника. Тишина была нарушена Буровым.

– Вот так спутничек, – он негромко смущенно кашлянул. – Наградили нас таким уродом…

На следующий день утром Николая Георгиевича не оказалось в его комнатах – значит, всю ночь ученый опять не спал, находясь около своих приборов. Это уже было слишком, и Алексей отправился в главный зал для решительного разговора.

Старик сидел там хмурый, злой от усталости, и, казалось, «подступиться сейчас к нему нет никакой возможности. Он коротко сообщил результаты своих последних наблюдений: да, его предложения подтвердились – спутник представляет собой кусок металла.

– Забавно, – с добродушными нотками в голосе сказал Алексей.

– Что забавно? – удивился старик, уставившись на собеседника.

– Забавно, – невозмутимо повторил Алексей, – обрести нового спутника – большая удача для нашей старушки Земли…

Старик посмотрел на него с любопытством, сразу как бы отдаляясь от своих мыслей о необычайном явлении. Этот крепкий спокойный человек нравился ему своей невозмутимостью и способностью не поражаться и не удивляться, по. крайней мере, внешне. Эту способность трезво и спокойно «относиться к самым невероятным событиям Николай Георгиевич очень ценил в людях. Пожалуй, и ему надо, хотя бы на время, взглянуть как бы со стороны на то, что происходит. В конце концов, охваченный возбуждением, он мог упустить что‑то в расчетах.

– Все это очень интересно, – продолжал Алексей, – и как‑нибудь на свободе мы еще с вами об этом потолкуем. А сейчас…

И он без всяких предисловии объявил Николаю Георгиевичу, что ему придется бросить свои наблюдения (на белом свете достаточно астрономов, чтобы докопаться до истины) и взяться, наконец, за лечение.

– Бросить сейчас работу? – переспросил ученый.

– Довольно упрямиться, дорогой, – перебил его Алексей с веселой усмешкой во взгляде, – из этого все равно ничего не выйдет.

– То есть, как?

Старик, подняв седые брови, в изумлении уставился на собеседника.

– Вам придется уехать, – все еще улыбаясь, сказал Алексей.

– Вы это серьезно?

– Конечно.

– А если я… не поеду?

– Вы поедете.

– Почему?

Алексей встал:

– Вы поедете, дорогой. И давайте не будем ссориться.

– Вы мне нравитесь…

Ученый завозился в кресле, оперся худыми руками со вздувшимися синеватыми венами о край стола и встал.

– Идемте прогуляемся, голубчик, – сказал он. – Вы возвращаете меня в жизнь своей бесцеремонностью. Так и хочется занять у вас немного здоровья и силы… Идемте, идемте Алексей Иванович.

Инженер подошел к двери, прихлопнул ее и, повернув ключ, сунул его в карман брюк.

– Давайте говорить серьезно, – сказал он. – Неужели вы не понимаете, на что идете, не желая лечиться?

– Мне поздно лечиться, – спокойно сказал Николай Георгиевич, – болезнь перешла в неизлечимую стадию. Вы сами должны понять, что при этих обстоятельствах бросить работу, не доведя до конца своего открытия, – это предательство перед наукой.

Алексей почти выкрикнул:

– Надо послать все к чорту, перевернуть кверху дном институты, покончить с этой болезнью, а не сдаваться на ее милость.

– Поздно, Алексей Иванович. – Старик холодными пальцами сжал его руку: – Я прошу вас не говорить Оленьке о моем положении. Она ничего еще не знает. И знать ей не надо. Для нее это будет слишком тяжело… А вы… молодчина.

Ученый попытался улыбнуться, губы его дрогнули, но из улыбки так ничего и не вышло – глаза остались строгими.

– Я живу только одним – наукой. Жить иначе, думать о себе в моем положении невозможно, ни один человек этого не вынесет. Дайте мне, пожалуйста, ключ.

Алексей молчал. Он столкнулся с тем же упорством, какое владело им в его стремлении лететь в ракете. И, может быть, впервые он ясно ощутил свое бессилие перед подобным упорством в другом человеке. Сможет ли он побороть его волю?

– Ну что же, – помолчав заметил Гусев, – у меня остался последний шанс, и я нм сейчас воспользуюсь…

Он внимательно оглядел комнату, и взгляд его задержался на узких окошках, прорубленных в стене в аппаратную, откуда техники управляли электроаппаратурой радиолокаторов.

Понизив голос, инженер очень серьезно сказал:

– Я не хочу здесь раскрывать свои карты, нас могут услышать. Выйдем в сад…

Они долго прохаживались по дорожкам сада, под высокими стрельчатыми тянь–шаньскими елями, так долго, что Ольга стала беспокоиться за результат разговора.