Текст книги "Сокровища древнего кургана"

Автор книги: Виктор Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава седьмая
Страницы истории

Про тот металлолом, о котором говорил Детеныш и который он вдруг так загорелся грузить на автомашины, я, понятно, хорошо знал. Знал и для чего он был собран: ребята решили на вырученные деньги за этот металлолом построить памятник выпускникам нашей школы, погибшим в Отечественную войну.

Теперь куча ржавого железа лежала во дворе старой ремонтной мастерской. Там же, в брошенной кладовой хранился огромный ворох макулатуры. Она тоже предназначалась для этой цели.

Строить памятник задумали еще в прошлом году на школьном собрании. Нашли и место – перед входом в школу, в центре будущего сквера, где пока растут несколько тощих топольков. Я еще тогда, на том собрании, сказал Детенышу и Клюне, что из этой затеи ничего не выйдет. Сколько нужно натаскать металлолома и макулатуры, чтобы набрать денег на добрый памятник? Гору в двухэтажный дом. А где в нашем селе столько железа и бумаги?

– Поэтому, – сказал я, – и начинать нет смысла, опозоримся – и вся любовь. Лучше побежали смотреть, как будут ковать коней.

У нас в колхозе четырнадцать лошадей и время от времени их приходится ковать. Это делает тот же дед Ишутин возле нашей старой прокопченной кузни. Я люблю глядеть, как заводят коня в специальный станок, привязывают ремнями и веревками, чтоб не брыкался, а потом прибивают гвоздями подковы. Очень любопытное дело, тем более, что ковка происходит не каждый месяц, а может, и не каждый год.

Однако Детеныш помотал ушастой головой:

– Нет.

А мы с Пашкой, не дожидаясь конца собрания, выбрались из зала и побежали к кузнице.

Потом, на другой день, Детеныш рассказал нам, что на собрании был создан школьный полевой отряд, сокращенно ШПО, а командиром выбрали Эвку Юхтанову; что деньги, которые заработает этот ШПО на колхозных полях, тоже пойдут на памятник.

– Так что ты, Брыська, зря боялся: будут у нас деньги. И ушли вы зря: теперь вас не примут в отряд без испытательного срока.

– Срока, сорока, морока… Ишь, чем напугал! Да нам начхать на твой ШПО. У нас других дел полно и поинтересней. Верно, Брыська?

Никаких особо интересных дел у нас не было, однако я подтвердил:

– Верно.

Пашка ловко и длинно сплюнул:

– А из Эвки командир, как из меня циркач. Просто смех берет: будто во всей школе нет никого подходящего. Всюду она лезет со своим облупленным носом.

В самом деле, никакая затея не обходится без Эвки, словно вся жизнь вертится вокруг нее. Как-то организовали в школе драматический кружок, гляжу – Эвка уже там разглагольствует, размахивает руками. Едва надумали насажать возле школы деревья, а она вот она – снует взад-вперед то с ведром, то с лопатой, словно у себя во дворе.

И про памятник она первой заговорила. Я даже запомнил тот день. Притом крепко запомнил…

Эвка тогда только что вернулась из Белоруссии, куда ездила в гости к своим родственникам. Еще, наверное, не отдохнула, как следует, от дороги, а уже собрала возле своего дома на бревнышках целую ораву девчонок и пацанов и что-то рассказывала им.

Мы с Пашкой тоже подошли. Клюня изогнулся дурашливо, выкрикнул:

– Привет кашалотам и полосатикам!

Ребята нехотя заоглядывались, одни промолчали, другие буркнули что-то невнятное, а кто-то из девчонок бросил недовольно:

– Явились, не запылились…

Эвка увидела меня, кивнула приветливо, а Клюню словно не заметила, и как говорила, так и продолжала. Это Пашке очень не понравилось и он сразу взъелся:

– Ишь – гордая! Слова сказать не хочет. Как же – путешественница! Миклухо-Маклаиха! А ну давай, Брыська, послушаем, что она тут врет.

Эвка бросила на Пашку хмурый взгляд и замолчала. Я подумал: все! Вылетела из орбиты! Ловко ее Клюня подсек. Однако Эвка спокойно спросила Пашку:

– Все сказал?

Пашка развел руками:

– Не знаю. Подумаю.

– Ну, вот и думай. – И уже к ребятам: – Как много там вокруг могил… И братские, и одиночные, и безымянные. А в них наши солдаты, партизаны, просто мирные люди. В одной деревне, где мы жили, три братских могилы. Говорят, в них больше половины жителей деревни: фашисты расстреляли. Даже самых маленьких.

Эвкина подруга Лилька Кашина, по прозвищу Буланка, сморщилась, будто собиралась заплакать.

– Теперь эта деревня, наверное, совсем маленькая и бедненькая?

– Почему? – удивилась Эвка.

– Дак ведь там народу не осталось. Сама сказала – фашисты постреляли.

Эвка рассмеялась.

– Ну смешная! Это же было давно, тридцать пять лет назад. Сейчас там от войны и следа не осталось, кроме могил. Сейчас деревня веселая, красивая, с каменными домами. А школа – настоящий дворец. Огромная, вся белая, окон там много и такие они широкие, что кажется – стены сделаны из одного стекла.

Буланка враз развеселилась, будто получила подарок, захлопала в ладоши, пропела:

– Ой, как романти-и-ично!

Ничего романтичного тут не было, однако мы с Пашкой решили еще постоять малость.

– А во дворе школы, – рассказывала Эвка, – памятник. Солдат из розового камня. В одной руке у него автомат, в другой – скомканная пилотка. А лицо такое – даже холодок в сердце… – Эвка примолкла чуть, потом добавила: – Его ребята поставили. Деньги заработали сами. Памятник выпускникам школы, погибшим в Великую Отечественную войну.

– Ой, как романти-и-ично! – снова вклинилась Буланка. – Эвочка, я…

Но Эвка остановила ее движением руки: погоди, мол, и сказала:

– Ребята, давайте и мы памятник поставим? Нашим выпускникам. Тем, кто погиб на войне.

Это было неожиданно. Все, кто сидел на бревнышках, даже присмирели. А Эвка нетерпеливо перебегала глазами с одного на другого. Наконец спросила:

– Ну? Чего молчите? Боитесь – не сможем? – И тут же сама ответила: – Еще как сможем! Главное – взяться, как следует. Как те белорусские ребята.

Ребята зашевелились, загалдели кто о чем.

– Выдумала!..

– Откуда денег возьмем?

– А из чего делать его, памятник-то?

– А какой? Кто придумает?

Эвка откликнулась весело:

– Сами придумаем! Конкурс объявим.

Буланка захлопала в ладоши и в третий раз пропела:

– Ой, как романти-и-ично! Эвочка, я – за! Это просто гениально!

Пашка засмеялся, кивнув на Буланку:

– Вот психичка!

Он ее терпеть не мог. Да и я, признаться, тоже не очень любил. Тощая, с острым буратинным носом, с серо-желтой до самых глаз челкой. За эту длинную лошадиную челку она и получила Буланку.

Но главное, Лилька ябеда, каких, наверное, в нашем селе еще не бывало. Кто бы что ни сделал, она обязательно разузнает и сразу бежит-спотыкается к Микрофонычу, а то и прямо к родителям.

Лупили ее за это. Но ей неймется. Говорит, что это ее принцип: выводить всех на чистую воду. Говорит, если бы, мол, у нее была сила, она и сама бы разделывалась с каждым хулиганом и подлецом. А так, дескать, пусть общество само их карает, как хочет.

Из-за Лильки однажды и мне крепко влетело. А Пашке целых три раза. Словом, Буланка – дрянь девчонка.

Пока ребята думали да сомневались, она уже все решила и выкрикнула:

– Эвочка, у меня мысль! Памятник – из черного камня: скачущий конь, а на нем юный воин с шашкой в руке. Он весь устремлен вперед, на битву с врагом. Красиво? Ведь правда?

Вот тогда и случилось то, чего я не могу себе простить до сих пор.

Услышав про скачущего коня и юного воина на нем, я захохотал и выкрикнул:

– Красиво! Очень! А рядом пылит Буланка с Эвкой на хребтине, торопится к Микрофонычу с новой ябедой.

Грохнул хохот. Лилька как-то жалко и беспомощно заулыбалась, заоглядывалась на ребят и вдруг громко всхлипнула, прикрыла лицо ладонями и бросилась бежать.

Пашка весело свистнул, заорал:

– Держи ее! Хомутай! А то ускачет в степь!

Все смеялись, а Эвка… соскочила с бревнышек, подбежала ко мне, сжав кулаки. Я даже оторопел: ну, подумал, сейчас влепит штуку. Но она не ударила. Полоснула по мне своими зелеными глазищами и сказала негромко: «Я думала, что ты… А ты… Эх ты!..»

Сказала так, что лучше бы ударила.

На другой день, когда кто-то из ребят рассказал Микрофонычу про Эвкину затею с памятником, он заволновался, засуетился вдруг и прямо на уроке подошел к Эвке и обнял ее.

– Умница…

А вскоре был объявлен конкурс на лучший проект памятника.

Вот так было дело.

Эвка же с той поры будто знать не знает меня. Она не разговаривает со мной, а когда мы встречаемся на улице – проходит мимо, словно я какой-нибудь телеграфный столб. И как я ни старался загладить свою выходку, как ни пытался заслужить Эвкино прощение – все бесполезно.

Однажды я, как говорится, зажав в кулак свою гордость, подошел к Буланке и при всех, кто был рядом, извинился. Но этого оказалось мало: Эвка стала лишь здороваться со мной. А тут появился этот городской красавчик в розовом сомбреро, и Эвка снова перестала замечать меня, только и глядит на него, едва себе шею не вывихнет. Теперь ее, пожалуй, ничем не пронять. Теперь нужен только подвиг. А подвига-то и не получается.

После того, как Детеныш бросил меня, я почти не копал Желтый курган. Один есть один: ни тебе поговорить, ни помечтать вместе, ни порадоваться. Думал я, думал, что делать, и снова пошел к Детенышу, авось в голове у него малость просветлело и он уже жалеет об отказе.

Дома его не оказалось, но я сразу догадался, где он: конечно, в старых мастерских, грузит свои железяки.

Когда я пришел туда, там, на широком дворе, в самом деле стояли три грузовика, а ребята с криком и звяканьем таскали к ним из кучи металлический хлам.

Тут были почти все ребята. Я увидел и Буланку, и Альку Карасина, и Пашку Клюню. Этот, как всегда, только мельтешил, да, наверное, болтал. Ишь как размахался руками. Опять, должно быть, доказывает какую-нибудь свою ерунду.

Детеныш стоял у грузовика и пытался забросить в кузов большое исковерканное колесо от конных грабель, но никак не мог: роста не хватало.

Неожиданно из-за машины вывернулся Толян Рагозин, подошел к Детенышу вразвалочку, небрежно двинул рукой, и колесо с борта слетело в кузов. Толян что-то сказал Детенышу, захохотал, потом, хлопнув его по спине, все той же походочкой пошагал к другой машине.

Вот уж кого я не ожидал увидеть тут. С чего это он вдруг стал таким деловым и активным? Раньше, бывало, его никакими пряниками не заманишь работать, а тут со ржавым железом возится!

Однако я вскоре сообразил, почему Толян здесь – из-за Игоря. Как же, разве он мог оставить своего нового щедрого друга!

Игорь стоял с Эвкой возле распахнутой двери мастерской. Эвка о чем-то горячо говорила ему, а он слушал ее с чуть приметной непонятной улыбкой. В левой руке у Игоря был его знаменитый магнитофон, который в это время завел что-то громкое и визгливое, правую же руку он небрежно держал в кармане джинсов.

Крепко, значит, обработал Игорь Рагозина, покрепче, чем Эвка, если Толян так быстро отступился от нее. Еще совсем недавно он грозился, что повернет на сто восемьдесят градусов голову каждому, кто подойдет к Эвке ближе, чем на полтора шага. А нынче, ишь, даже не глядит в ее сторону. Быстро же кончилась рагозихинская «любовь».

А открылась она в начале весны и совершенно неожиданно. Мы тогда, помню, выбежали на перемене во двор на солнышко. Рагозин что-то, как всегда, громко рассказывал и, не обращая внимания на девчонок, ляпнул такое, что даже воробьи разлетелись в разные стороны.

Эвка была поблизости и, конечно, слышала. Она подошла к Толяну, тронула его за руку и попросила, словно о каком-то добром одолжении:

– Ну-ка, Толя, повтори еще раз, а то я плохо расслышала.

Рагозину, видимо, стало неловко, но чтобы скрыть это, он захорохорился, принялся хамить, обзываться. А Эвка стояла и молча глядела на него. Толян вдруг сник, умолк и заоглядывался по сторонам, будто собираясь улизнуть. Ребята с интересом ждали, что будет дальше. Рагозин совсем растерялся и, не зная, что делать, подшагнул к Эвке и завыкрикивал с каким-то противным надрывом:

– Ну, чего уставилась? Чего надо? А ну, мотай отсюда! Иди, иди, а то как…

А Эвка даже бровью не повела.

– Что, слабо? Не можешь? Стыдно?

Рагозин хмыкнул что-то невнятное и отвернулся.

После этого Толян, понятно, продолжал сквернословить точно так же, только с оглядкой. Однако про Эвку стал говорить с какой-то робостью и уважением.

– Въедливая штучка. Но – человек! «Человек» у Рагозина – высшая оценка. Через несколько дней он собрал за школой некоторых ребят, сказал, помахивая цепью от велосипеда:

– Кого увижу рядом с Эвкой – берегись! Голову поверну на сто восемьдесят градусов и так оставлю навсегда. Особенно это касается тебя, Брыська. Понял?

Я махнул рукой и пошел. А Рагозин закричал вдогонку:

– Гляди, Брыська, повторять не буду!

И вот «любовь» неожиданно кончилась. Должно быть, пестрое сомбреро одолело.

Однако я опять отвлекся. Ни к чему мне все это. Теперь у меня своих дел довольно.

…Забросив колесо в кузов, Детеныш, будто опаздывая, снова ринулся к куче металлолома, подхватил толстую, как полено, железную болванку и понес к грузовику, согнувшись пополам.

Я даже засмеялся: ну и видок! Как будто у него скрутило живот.

Я знал, что сейчас с Детенышем бесполезно разговаривать: ничего не поймет. Только будет поглядывать на свои железяки да нетерпеливо переступать с ноги на ногу. Поэтому я решил малость погодить: куча быстро таяла, машины скоро укатят. Тогда можно будет и потолковать спокойно.

В это время я снова увидел Рагозина. Он подошел к Игорю и Эвке, что-то сказал. Игорь равнодушно сплюнул, а Эвка показала взмахом руки на старую кладовую. Рагозин поспешно кивнул, что, мол, понял все. Эвка, оставив их, зашагала к воротам. Увидав меня, круто повернула, подошла, раскрасневшаяся, чумазая, веселая. На ней было голубое, в белый горошек платье, на руках большие брезентовые рукавицы – верхонки. Из-под косынки, тоже голубой, на лоб падали два завитка, как два медных колечка.

– Здрасте, господин турист. Поглядеть пришли, как ребята работают?

Давно я не видел Эвку так близко. С последнего урока, перед каникулами. И немного растерялся.

А она глядела на меня насмешливо.

– Что, интересное у нас тут идет представление? Да? Билет-то хоть купил? Или, как всегда, зайцем?

Что въедливая, то въедливая, не отнимешь.

Я смотрел на Эвку и снова удивлялся: какая она все-таки красивая. Даже ее облупленный нос сегодня был не такой розовый и очень симпатичный.

– Ну, что молчишь? Язык проглотил, что ли? Зачем пришел?

И я, вместо того чтобы достойно и независимо ответить, что это не ее дело, а лично мое, замямлил, зазаикался, как дурачок:

– Да вот, это самое… Пришел. Разговор есть… Тут с одним… Решить надо. Вот, я это самое…

Чем больше я увязал, тем выше поднимались Эвкины брови. Наконец она засмеялась.

– Как все ясно и остроумно объяснил! Я-то сначала подумала, что ты, это самое, тоже работать пришел. А ты только, это самое! Тогда прощай, юный гробокопатель!..

И побежала к воротам.

А я стоял и обалдело глядел Эвке вслед. Гробокопатель! Эвка знает про Желтый курган! Кто выдал: Детеныш или Клюня?

Я больше не стал ждать, бросился к Детенышу, отвел подальше, чтоб никто не помешал, спросил:

– Слышь, Юрка, это ты рассказал Эвке про раскопки?!

Детеныш ответил спокойно:

– Не ори. Клюня это. Толяну Рагозину.

У меня сердце оборвалось.

– Что?! Рагозину? Вот это удружил! Ну, трепач!

– Да ты не ругайся зря. Ребята и без Клюни скоро узнали бы про раскопки.

– Это почему же?

– Чудак, – засмеялся Детеныш. – Да ведь Желтый курган не в чулане у тебя лежит – в степи. У всех на виду. Меня мама и то как-то спросила, чего, мол, роетесь там…

«И верно, – подумал я, но от этого мне нисколько не полегчало. – Все, нет больше никакой тайны. Теперь каждый, кому не лень, может брать лопату, спокойно раскапывать Желтый курган и выгребать из него сокровища вместе с моей славой…»

И с Эвкой теперь все: заморочит ей мозги этот городской фитиль.

Я совсем не заметил, что Детеныш дергает меня за рукав. Когда сообразил, обернулся к нему.

Детеныш участливо заглянул мне в глаза:

– Брось переживать. Там, в кургане, может, и впрямь ничего нет. А мы, – он повел рукой в сторону грузовиков, – вон какие дела делаем! А завтра наш отряд в поле выходит. Ночевать там будем. Сами себе еду будем готовить. Красота! Аида с нами, Брыська?..

Я ничего не ответил, только махнул рукой и пошагал домой.

Глава восьмая
Визит дружбы

Они заявились на Желтый курганчик после полудня. Я уже крепко умотался и присел малость перекусить. У меня имелось четыре яйца, хлеб, два бутерброда с колбасой и литровая канистра с водой.

Их было четверо: Толян Рагозин, Игорь, Алька Карасин и Клюня. Игорь и Толян в сомбреро. Игорь в своих натертых мелом джинсах, Толян в узких, словно дудки, брюках, заправленных в резиновые сапоги, голяши которых были закатаны чуть ли не до щиколоток.

Я едва удержался, чтобы не засмеяться. «Ну, совсем мексиканец! Только пистолета не хватает на животе…»

Удивительно, но Игорь был без своего визгливого магнитофона.

– Привет могильщикам! – весело заорал Толян. – Как делишки? Еще не добрался до костей своего предка хана Брысяка?

И оглушительно захохотал. Я глянул на Клюню, тот быстро и виновато отвел глаза. Ну Клюня! Мало того, что разбазарил всем про курганчик, да еще и этого идиотского хана Брысяка приплел.

Игорь кивнул мне.

– Не бойся, мы – с визитом дружбы.

– А я и не боюсь…

Игорь неторопливо обошел вокруг, оглядел мой еще совсем неглубокий раскоп, отпнул ком твердой слежавшейся земли, спросил:

– Так ты и вправду веришь, что тут схоронено добришко?

– Какое добришко? Игорь усмехнулся.

– Не прикидывайся недовинченным… Украшения всякие, из золота, понятно, серебра, драгоценных камней. Я даже присвистнул: «Ого, куда хватил!» Вслух сказал:

– Я об этом не думал. Что будет – то будет.

– Он ищет родные кости, – вклинился Рагозин, смачно жуя резинку, тоже, видимо, щедрый дар Игоря, потому что в нашем магазине жевательная резинка не продавалась.

– И кости, – ответил я сдержанно. – А главное – всякие древние предметы. Памятники культуры. Для музея. Для науки. Игорь засмеялся, показав все свои ровные блестящие зубы.

– Брао, брао! – воскликнул он, а потом добавил, сощурясь: – Какие уж здесь, в этой зачуханной степи, памятники культуры! Разве что наконечники от стрел, которыми и без того уже забиты все музеи. Или какие-нибудь бусы из зубов подохшей собаки.

Ребята засмеялись. Клюня обрадовался веселью, выпалил:

– Собаки, враки, мурдолаки!..

Рагозин оборвал смех, подозрительно глянул на него:

– Что еще за «мурдолаки»?

– Знаем что, – неопределенно ответил Клюня, однако предусмотрительно отошел от Толяна.

– Трепло, – хмыкнул Карасин. – Такого слова-то нету.

Клюня не растерялся.

– Ну и что? Зато складно.

Рагозин сплюнул.

– Дурак… Ты гляди: я не люблю твои эти всякие разные рифмы. Опять схлопочешь.

Игорь с усмешкой поглядывал на ребят, пока они перепирались, потом, когда примолкли, обернулся ко мне:

– Сибирь – это не Восток или Южная Америка, откуда начиналась цивилизация. Там любой бугорок раскапывай – богатство!

Алька Карасин спросил нерешительно, видимо, уже обжигался:

– А цивилизация – что?

И точно: вместо того чтобы спокойно ответить, Игорь сморщился, будто ему сделали больно.

– Ну, темнота дремучая… Цивилизация – это культура народа. Словом, все вместе – техника, наука, искусство. Понял?

Карасин поспешно закивал головой.

Игорь, выбрав место, присел на траву. Рядом с ним плюхнулся Толян, усиленно работая челюстями. Сели Карасин и Клюня. Пашка поодаль от меня, чувствуя себя, видимо, не очень уверенно. Игорь кивнул на мои съестные припасы.

– Угощай. Или жалко?

– Ешьте…

Ребята, будто они неделю голодали, враз все расхватали и мгновенно проглотили. И воду выпили, глоточка мне не оставили.

– Вкусные бутерброды, – похвалил Игорь, вытирая платком пальцы. – В другой раз побольше приноси.

– А мне чтоб котлеты были. Я их страсть как уважаю, – состроумничал Рагозин.

Клюня угоднически захихикал, думал, наверное, что его поддержат остальные, но Игорь остро глянул на него, и Клюня смущенно притих.

Вел он себя все время, как хозяин, этот Игорь. И совершенно не интересовался, нравится это кому или нет.

– Так что ты напрасно хребтину ломаешь, – он снова обернулся ко мне. – Не стоит овчинка выделки. Тут явный проброс, как говорят хоккеисты… Я где-то читал: в Закавказье однажды разрыли вот такой плюгавенький холмик, а это оказалась могила какого-то горского княжича. Так там все чашки-тарелки были из чистого золота.

Рагозин даже жевать перестал.

– Да ну?! Заливаешь?

Игорь не откликнулся, будто и не слышал.

– Такой бы бугорок раскопать! Или вот… Кто знает про загадку камней Ики?

Все неловко переглянулись – никто не знал. Я тоже понятия не имел не только об этих камнях, но и что такое Ики. Рагозин лишь дернул плечами и еще усерднее зажевал свою жвачку.

Ики, оказывается, – небольшой городок в Перу. Там и посейчас выкапывают какие-то и маленькие, и огромные, чуть ли не по сто килограммов, черные овальные камни. На их гладкой поверхности вырезаны доисторические животные, разные сценки из жизни людей, карты земли, звездный мир нашего неба.

– Вот это – памятники культуры, – заключил Игорь. – Вот это находочки для ученых! За один такой камешек можно спокойно отхватить сотни, а может, и тысячи песо. А ты: что будет – то будет! Силантий…

Это «Силантий» прозвучало так презрительно и обидно, будто слово «дурак». Сердце у меня бешено заколотилось, а пальцы невольно сжались в кулаки.

– Слышь, а ты полегче со словами-то… Игорь взглянул на меня чуть прищуренными насмешливыми глазами.

– А ты никак на грубость нарываисси?

Я сразу вспомнил эти слова – они из какой-то веселой песни Высоцкого. Игорь только слегка переиначил строчку.

Пока я соображал, что сказать, вклинился Алька Карасин – снова с вопросом. У него сегодня не иначе был день вопросов и ответов.

– А песо – что? Деньги такие?

– Понятно, не прошлогодние листья… Притом, говорят, очень неплохие.

Рагозин вдруг вынул изо рта жвачку, гордо объявил:

– Игорюха знает все деньги мира!

– Ну уж! – не поверил Алька.

– Все! – решительно подтвердил Толян. – Верно, Игорюха? Игорь небрежно повел плечом.

– Верно. А чего тут такого особого?

– Видали?! – радостно заорал Толян, будто он только что показал нам фокус. – То-то! Кто желает – спрашивай.

Старался, в основном, Клюня. Он любил и неплохо знал географию. Для начала Пашка назвал несколько больших стран, а потом пошел сыпать названия мелких или малоизвестных.

– Голландия! – весело выкрикивал он, входя в азарт.

– Гульдены.

– Албания!

– Леки.

– Бирма!

– Кьяты.

– Эфиопия!

– Быры.

– Ха! – вдруг захохотал Алька Карасин. – Ну и назвали – быры! Захочешь – не придумаешь. «Дай мне одну быру!» Смехота!

Клюня нетерпеливо махнул рукой:

– Погоди ты! Дания!

– Кроны.

– Ирак!

– Динары. При этом, заметьте на всякий пожарный случай, – иракские динары одни из самых дорогих денег: один динар стоит два с половиной наших рубля. А самые дешевые деньги – итальянские лиры. На шесть рублей можно купить аж десять тысяч лир.

Клюня совсем развеселился:

– Лир, кассир, ювелир… К чертям дешевку. А ну-ка – Португалия!

– Эскудо. За сто – три рубля.

– Шри Ланка!

– Рупии. За сто – десять рублей. И – довольно, – произнес Игорь, поднимаясь. – Пора домой.

Клюня был в восторге:

– Ну ты и даешь! Столько запомнить! Да мне ни в жизнь. Ни за что!

– Ничего, – снисходительно похлопал Игорь Клюню. – Поживешь с мое – по стенке ходить научишься. – Обернулся ко мне: – С нами пойдешь? Нет? Ну-ну, давай ковыряйся, авось найдешь черный камешек, тогда нас не забудь…

И пошел. За ним двинулись остальные. Все-таки странный он парень, Игорь.

И остроумный, и знает много всякого, а вот есть в нем что-то неприятное. Ребята так и вьются около него. А уж о девчонках и говорить не приходится. Они, наверное, все от него в восторге. Особенно Буланка. Только и слышно: ах, Игорь, ох, Игорь!

Даже Эвка не устояла. Вот и ходит теперь с ним все свободное время, вот и заглядывает ему в рот – что еще скажет интересного.

С приездом Игоря в селе появилось много всяческих словечек и выражений. «Брао-брао!», или же это самое «проброс», «пробуксовочка». От Клюни и Рагозина не раз уже слышал: «коронный фильм», «чешите пузо». Чепуха какая-то, а ребята прямо-таки ухватились за эти слова и сейчас щеголяют ими вовсю.

Вскоре, это было дня через два или три после «дружеского визита», я опять увидел Игоря. Он шел с Эвкой откуда-то со стороны фермы, наверное, были у Эвкиной матери на работе. Эвка что-то доказывала Игорю, решительно рубя воздух рукой, а тот молча поглядывал на нее и посмеивался. Эвка горячилась, сердилась, щеки ее разрумянились, волосы разлетелись колечками. Она торопливо кивнула мне, должно быть, едва сообразив, кто я такой.

А он, к моему изумлению, остановился и приподнял двумя пальцами шляпу:

– Наше вам с кисточкой!.. Ну, что, все горбатимся на курганчике?

– Копаю, чего же…

– И как? Еще нет ничего удивительного? Даже наконечника от кривой стрелы?

– Пока нет, – сдержанно отвечал я, а сам поглядывал на Эвку.

Она без всякого любопытства слушала разговор. На меня взглянула раза два или три, и то сердито, словно на какую-то помеху.

– Странно, – произнес Игорь.

– Что странно?

– Да вот: копаешь, копаешь, а все впустую.

Я промолчал – говорить не хотелось, да и стоять тут тоже. Игорь вдруг хлопнул меня по плечу.

– А ты – молодец! Настойчивый! Люблю таких.

– Без твоей любви как-нибудь обойдусь. Прибереги ее для других.

Эвка впервые посмотрела на меня с интересом. Игорь же и глазом не моргнул.

– Прямой и острый, как телеграфный столб!.. Эвка тронула его за руку.

– Игорек, мы опаздываем!..

Ишь ты – «Игорек!» И за руку хватает, как своего…

Уже на ходу Игорь крикнул мне:

– Желаю удачи! Купи сито, землю просеивать…

И тут послышался Эвкин смех – сдержанный, совсем тихий. Но он оглушил меня, будто гром.

Кажется, зря я взялся за раскопки. Теперь, наверное, ничто не свернет Эвку в мою сторону, даже если я в Желтом курганчике золотую кувалду найду. Да, не иначе зря. Только вот бросить уже нельзя – стыдно. Можно враз прославиться, только не важными находками и открытиями, о которых я так красиво думал и мечтал, а своей хвастливой болтовней. Ребята жить не дадут – засмеют. Клюня первый. Да и Игорь не промолчит. «Проброс, – скажет, – получился с раскопками. Небольшая пробуксовочка: кишка оказалась тонка…!» Или еще чего-нибудь в этом же духе. А Эвка? Она и здороваться перестанет со мной, не то что… «Ну, – скажет, – Брыскин, никак не думала, что у нас объявится еще один Сема Артезианец…» И навсегда отвернется.

Сема Артезианец – это Семен Маркелов. Лет тридцать назад, еще молодым парнем, он решил пробить артезианский колодец. Доказывал всем, что наше село стоит над огромным подземным морем, и если он пробурит скважину, то той воды хватит всем, даже водопровод можно строить – такой страшенный будет напор.

Ладно бы взял и бурил по-тихому свою скважину, а то всем уши прожужжал этим артезианским колодцем. А как до дела дошло – скис. Пробурил сколько-то метров – замолк и притих. С той поры и стал он Семой Артезианцем. Едва кто услышит какую-нибудь похвальбу или увидит, что человек берется за дело не по силам, сразу и скажет: «А, Сема Артезианец!..»

Я как представил себя на месте этого Семена – нехорошо стало. Нет уж, как бы там ни было, пусть даже я помру на Желтом курганчике, а раскопаю его до конца.