Текст книги "Сокровища древнего кургана"

Автор книги: Виктор Сидоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава четвертая
Если бы да кабы

Я так и думал: к нам в село по своей воле вряд ли кто приедет. Или забота какая-нибудь заставит, или беда.

Оказывается, Игорь тоже прикатил в Ключи не из любви к сусликам и запаху полынка. Родители отправили его сюда не то в наказание, не то на воспитание к дяде.

Что Игорь натворил там, у себя дома – никто не знал. Даже Алька Карасин не мог толком разнюхать этого.

– Кажись, он побил кого-то со своими дружками-приятелями. А может, и еще чего похуже… – И, как всегда, приглушил голос почти до шепота, огляделся опасливо: – Только, братцы, яснее ясного: дело тут пахнет карасином. Милиция, кажись, ввязалась… Как бы его не того, Игоря-то этого…

Но время шло, а Алькины опасения не сбывались. Зато мы помаленьку узнавали от Альки разные другие новости: что отец Игоря работает научным сотрудником в каком-то институте, а мать – директорша магазина, что Игорь уже второй год занимается в спортивной школе в футбольной группе, что у него есть мопед «Верховина» и магнитофон с «классными записями?!

Мопед Игорь, понятно, оставил дома, а вот магнитофон привез с собой – небольшой такой и очень красивый, работает и на батарейках, и от электрической сети. И он, Алька, слушал эти записи. «Штучки – волосы дыбом! Рок-музыка называется. Заграничная». Узнали мы, что папа Игоря стоит в очереди на машину и, наверное, в будущем году уже купит «Жигули». Но лучше бы, конечно, «Ладу» или «Ниву»: не так примелькались.

Что еще? Игорь в семье единственный, и отец с матерью дрожат над ним, как над стеклянным. Они готовы сделать для него все, что он пожелает. И «Жигули» отец покупает, собственно, для Игоря: как только он, мол, получит право водить машину, а машина уже вот она – садись и катайся сколько душе угодно.

А вчера Алька, давясь смехом, рассказал, что видел, как Игорь, разостлав во дворе свои знаменитые джинсы, натирал их мелом.

– Это зачем? – удивленно вытаращил глаза Детеныш.

– Чтоб вид был, как у старых. Будто они повышаркались в походах и путешествиях!.. Чем, мол, старее – тем лучше. И заплатки на джинсах ненастоящие, просто так нашиты.

– А они зачем? – еще больше удивился Детеныш.

– Для того же самого – для вида. Клюня хмыкнул:

– Вида, гнида, хламида… – добавил, кисло усмехнувшись: – Ну, дает!..

Игорь не пропускал ни одного фильма. Ходил в Дом культуры все в разных рубашках, иногда надевал красивую голубую куртку на молниях. Таких рубашек и такой куртки мне еще не доводилось видеть.

Алька прямо-таки захлебывался от восхищения:

– Два чемодана одежды понавез, будто в кругосветное путешествие ехал. Аж три шляпы взял. Сомбреро называются. Мексиканские. Вот такие, – и Алька, раскинув руки, вертел ими над головой.

Вскоре одну из этих шляп увидел и я – на Толяне Рагозине. Пестрая, большая, поля по бокам загнуты кверху. В этой шляпе Толян напоминал огромный молоток, поставленный на рукоятку.

Я сначала думал, что Толян по своей дурацкой привычке выпросил ее поносить. Оказалось – Игорь подарил.

Теперь Толян – лучший друг Игоря. Прямо из шкуры готов вылезти, чтобы только угодить ему. А Игорь хоть бы хны, будто так и должно быть, обращается с ним, как со слугой: сбегай туда, принеси то, сделай это.

Противно.

Впрочем, наплевать мне на Толяна Рагозина с его дареной пестрой шляпой и тем более на Игоря. Приехал и – приехал. Живи тут все сто лет – не жалко. И хоть все свои вещи пораздаривай, тоже все равно.

Волнует другое – Эвка. Спросите: при чем тут Эвка? Хорошая девчонка. Таких поискать – не найдешь. Смеется она так, что самому хочется засмеяться, даже когда и настроения нет. Волосы у нее густые, рыжие, будто бронзовые, на лбу и ушах колечками рассыпаны; глаза – зеленые, теплые, словно бы светятся. Она справедливая и не болтушка, как некоторые. И еще – гордая, не подступись.

И вот узнаю – с Игорем ходит! Алька Карасин сказал: уже три раза в кино с ним была. «Влюблена по уши. Аж визжит».

Я не поверил: не может быть! А нынче сам увидел. Идут по улице. Он в своих выбеленных мелом джинсах, в рубашке навыпуск, в розовом сомбреро, в руке – магнитофончик. Помахивает им небрежно, а сам что-то рассказывает Эвке. А та смотрит ему в рот, охает и хихикает.

Пришел я домой и сразу к зеркалу, глянул на себя и чуть не взвыл от огорчения. Ну кто полюбит такого: нос кривой, уши, как два вареника. А эти толстые губы, а пегие волосы!.. Ну рожа! От обиды я даже трахнул себя кулаком по голове и бросился на диван.

Не спал почти всю ночь, ворочался, думал об Эвке.

Чего я только не напридумывал, чего не нафантазировал за эту ночь! И все о том, как бы отшить Эвку от Игоря. Но что выдумаешь? На свою красоту надежды не было. Хорошо бы совершить какой-нибудь подвиг. Пусть не подвиг, а простой героический поступок, ну там пожар потушить, или Эвке в чем-то помочь, а то и от беды спасти. Тогда она сразу бы увидела, кто из нас лучше: я или этот городской фитиль.

Но ничего путного так и не пришло на ум: пожаров в селе не бывает, речки или озера, где бы Эвка могла тонуть, тоже нет. Нет ни гор, ни пропастей. А в ровной, как лист, степи, понятно, не свалишься, не разобьешься. Эх, хоть бы какой-нибудь случай, хоть бы от Феди спасти Эвку, что ли?

Федя – это колхозный бык. Зверюга с толстыми и острыми рогами.

Однажды он оборвал цепь и выбежал со скотного двора. А в это время дед Ишутин гнал коней на водопой. Федя, как таран, врезался в табун. Одного коня свалил с ног, другому пропорол бок, третьего забил насмерть, а потом, будто куль половы, перекинул через себя.

Я представил, что Федя снова сорвался со своей цепи, а Эвка, ничего не подозревая, шла бы в тот момент мимо скотного двора к своей матери на ветпункт (мать у нее ветеринарный врач).

Федя, увидя Эвку, ясное дело, сразу рванулся бы к ней. А Эвка обмерла бы от страха, стояла бы бледная и беззащитная, ожидая своей печальной участи…

Вот тут-то, в самый последний момент, когда Федя уже нацелил рога на Эвку, и появляюсь я, смелый и решительный. В руках у меня толстая жердина. Я изо всей силы бью Федю по морде. Он от боли и неожиданности забывает про Эвку и с бешеным ревом кидается на меня.

Но я в одно мгновение увертываюсь от рогов и, не теряя ни секунды, мчу к скотному двору. Там с маху перелетаю через невысокую, но крепкую ограду, а Федя с разгона, не в силах остановиться, таранит эту ограду и застревает в ней…

Потом, когда опасность позади, прибегает Эвкина мать и со слезами на глазах благодарит меня. А Эвка, смущенная и взволнованная, говорит: «Костя, ты – настоящий парень. Я не думала, что ты такой смелый и благородный. Теперь я навсегда твой верный товарищ и друг…». И так далее.

Здорово. Только все это пустые мечты. «Бы» да «кабы». Не лучше ли взять и просто набить Игорю морду, чтоб знал свое место?

Эта мысль мне очень понравилась и я стал обдумывать, как получше осуществить ее. Где удобнее всего прищучить Игоря, прикинул сразу: в проулке, что пересекает улицу возле Дома культуры. Проулок этот хоть узкий, кривой и колдобистый, зато многим очень сокращает дорогу. Игорь тоже ходит по нему после кино. Здесь-то и надо подкараулить его вечерком, налететь втроем и…

Но тут я вспомнил, что мы с Клюней разругались с Детенышем. Ох, уж этот Клюня! Вечно мутит воду, вечно с кем-нибудь в ссоре.

А без Детеныша с одним Клюней Игоря не проучить, даже мечтать нечего. Клюня слабак, да и не очень надежный человек.

Что же делать? Думал я, думал, не заметил, как и заснул. Открыл глаза – солнце вон уже где: в верхнем углу окна.

Глава пятая
Шаровые молнии

Этот день начался вполне обычно. Мы с Пашкой сидели в брошенной полуразвалившейся бане, что стоит на задах его огорода, и отдыхали на охапках прошлогодней соломы.

На дворе стояла такая жарища, что высунуться боязно. Небо не голубое – серое, будто выцвело. На нем ни облачка, даже самого жиденького. Одно солнце. И то не желтое, а какое-то белое.

В селе тишина. Собаки и те перестали лаять. На улицах только куры: одни бродили, шатаясь от жары, словно пьяные, другие лежали в пыльных лунках прямо на дороге, очумело разинув клювы.

Пашка, опершись спиной о стену, громко дышал, раскрывая по-рыбьи рот.

– Ну духотища! Шевелиться не хочется. Как это люди в Африке живут? Круглый год такое пекло: ни тебе снежинки, ни мороза. Одуреть можно.

– Ладно, не переживай за африканцев. Авось обойдутся. Давай-ка лучше обмозгуем, как с этим денисовским фитилем разделаться. Тут у нас пока не пыльно и прохладно.

Хоть я не очень верил в Клюню, однако все-таки рискнул поделиться с ним своими ночными мыслями.

Пашка уныло пробубнил:

– Прохладно, складно, шоколадно… На кой тебе все это? Говорю: шевелиться силы нет, а он…

– Я гляжу, у тебя сила есть только трепаться.

– Трепаться, драться, издеваться… Зачем вдруг бить его? Что он тебе сделал?

Я, понятно, ни словом не обмолвился Пашке, что из-за Эвки. Доверить ему такую тайну – все одно, что выйти на нашу площадь и проорать во всю глотку. Я сказал, что Игорь дрянь человек, задавака и пижон, что таких лупить просто необходимо.

– Ха, – выдохнул Клюня, – задавака, пижон!.. Ну и пусть, зато он не жадный и веселый. Начнет что рассказывать – ухохочешься. И ловкий. Его даже Детенышу, пожалуй, не сбороть.

«Ага, – подумал я, – потому-то ты и стал таким рассудительным и покладистым». Вслух сказал:

– Ведь ты сам хотел ему рыло набить. Помнишь? Когда он насадил на гвоздь Юркин мяч. Или уже забыл: «салом по сусалам»?

Клюня задвигался беспокойно, отвел глаза.

– Мало ли чего… – И вдруг неожиданно, чуть ли не бодро, предложил:

– Давай лучше бабку Никульшиху попугаем? Давно уже не бегали к ней. Это интересней, чем твоя дурацкая затея.

Пугать бабку Никульшиху одно из самых потешных наших развлечений. Вечером, когда село уже затихает, мы взбираемся на крышу ее низенькой избы и дико воем в печную трубу. Воем по очереди и оба разом, лаем, мяукаем, рыдаем. Бабка верит во всяких леших и домовых и поэтому боится нашего шума до беспамятства, думает, наверное, что к ней рвется какая-нибудь нечистая сила. Чем бы она в это время ни занималась, бросает все и, торопливо крестясь, бежит к соседям спасаться. А мы слетаем с крыши и быстренько скрываемся в огороде. Смешно и весело.

Я сначала удивился: чего это Клюня ни с того ни с сего вспомнил про бабку Никульшиху? Он не любил темноты и всегда с неохотой выходил вечером на улицу. А тут на тебе: сам предложил!

– Хорошо. Пойдем. Сейчас пугать Никульшиху будет еще интересней.

Клюня насторожился:

– Это почему же?

– Никульшиха откуда-то вызнала про нас. А ее сосед сказал: поймаю, мол, уши вытяну и завяжу морским узлом на затылке… Он такой – завяжет, я его знаю. – Потом спросил, как можно равнодушней: – Значит, как всегда, в двенадцать?

Клюня не ответил, только засопел еще тяжелее – думал. Вдруг он хлопнул себя ладонью по лбу, воскликнул, делая огорченное лицо:

– Фу ты, черт! Совсем забыл: нынче вечером мы с папкой сарайку будем ремонтировать.

– Опять? – удивился я. – Ведь вы ее на той неделе ремонтировали.

Клюня несколько опешил, но тут же нашелся:

– В другом месте. Крыша прохудилась.

– Значит, отказываешься?

Клюня так и вздернулся:

– Вот пристал!.. Не отказываюсь, а некогда.

Понял: некогда! Все было ясно: Клюня трусит. Я поднялся.

– Черт с тобой, сиди тут, как крот, плети свои рифмы.

И полез из бани.

Домой идти не хотелось, и я пошагал на конюшню, авось дед Ишутин новую байку расскажет.

Пока мы сидели в бане, день пошел на убыль: солнце скатилось почти до крыши ремонтной мастерской. Теперь из белого оно превратилось в багровое и стало как будто бы больше. Что-то тревожное было в угасающем дне.

Пересекая нашу главную улицу, которая уходила в степь, я увидел в ее конце край черной, с седыми космами тучи. Она росла будто прямо из земли, медленно раздаваясь вширь и ввысь.

«Вот оно что! – весело подумал я. – Гроза собирается! Дождичек. Хорошо! Вот почему тревожно, вот почему нынче так жарило и было так душно».

Дед Ишутин встретил меня подозрительно ласково, будто любимого внука.

– А, Костюха! Вот радость-то! А говорят – бога нет. Есть он, есть, коли послал тебя ко мне.

Я знал, что дед Ишутин никаких особо дружеских чувств ко мне не питал. А после того, как я однажды окатил его водой, когда он примостился вздремнуть в рабочее время, и вовсе невзлюбил меня. А тут вдруг такая горячая встреча.

Осторожность мне никогда не вредила, поэтому я и в этот раз остановился поодаль: не зря расстилается дед, никак задумал сотворить мне какую-нибудь пакость. В отместку за купанье.

Но все объяснилось быстро и просто: срочно понадобилась лошадь, а свободных не оказалось – все были в разъезде. Оставалась лишь одна – сивый мосластый мерин с собачьей кличкой Валет. Но дед еще в полдень выгнал его в степь пастись.

– Будь добр, Костюха, сбегай, приведи коня. Очень одолжишь, – торопливо говорил дед, а сам косо поглядывал на тучу. – Я бы и сам сбегал, да дела… А, Костюха, сбегаешь?

Никаких особых дел у деда, конечно, не было, просто ему не хотелось тащиться в степь, да еще перед самой грозой.

Мне тоже не хотелось. Просто совсем не было никакого желания. Но я пошел. Взял уздечку и молча пошагал. Вышел за околицу, огляделся: Валета поблизости не было, значит ушел в Сорочий ложок. Там всегда трава погуще и посочнее, поэтому всякая скотинка так и норовит уйти туда. Однако до того ложка надо было еще добраться: пять километров. А туча вон уже где, совсем рядом, кипит, клубится, упорно подбирается к солнцу.

Я не стал зря терять времени и двинул в степь. Минут через двадцать, а может чуть побольше, увидел Желтый курган, обрадовался: значит, скоро Сорочий ложок. Курган лежит как раз на полдороге. Это небольшой холмик среди ровной степи. А Желтый потому, что трава на нем всегда выгорает и издали он выглядит как желтое пятно.

Когда я подходил к кургану, туча наконец подобралась к солнцу и стремительно накрыла его.

Сразу сделалось темно, потянуло сырым холодным воздухом, степь встрепенулась, зашумела. У меня невольно передернулись плечи не то от знобкого холодка, не то от угрюмого вида степи.

Главное, нужно было побыстрей добраться до Сорочьего ложка.

И только я набрался духу, чтоб бежать, надо мной вдруг полыхнула ослепительная сине-зеленая молния и ахнул такой гром, что я как стоял, так и грохнулся в траву, обхватив голову руками.

После этого удара небо будто с ума сошло: сверкало, шипело, ухало, грохотало. Ветер бешено колошматил траву, гнал по степи пыль и охапки соломы, выл и свистел, как соловей-разбойник.

Лежать, уткнувшись носом в землю, дело не из героических да и не из приятных. Надо было немедленно что-то предпринимать: или бежать за Валетом, или назад, домой. Я приподнял голову, чтобы оглядеться и обомлел: откуда-то из мутной мглы почти над самой травой плыли два больших огненных шара. Они надвигались прямо на меня, быстро и неотвратимо.

И вот тут я, не буду скрывать, струхнул по-настоящему.

Конец, подумал я. Шаровые молнии. Сейчас шарахнут – пепла не останется.

Я, пожалуй, заорал бы, как последний заяц, да голос пропал. И бежать не мог – руки-ноги не шевелились.

Когда я уже собрался достойно встретить свой конец, огненные шары вдруг повели себя очень странно: они, не долетев до кургана, остановились, мигнули, а потом неожиданно погасли. Я зажмурился, потому что стало так темно, будто меня сунули в мешок с сажей. Когда я открыл глаза, то даже потряс головой – не мерещится ли: метрах в двадцати от кургана стоял автомобиль, самый обыкновенный газик. Отворились дверцы и из него выпрыгнули два человека. Вернее, выпрыгнул один – низенький и широкий в белом костюме, другой – длинный в плаще и обвислой шляпе, едва выбрался, согнувшись вдвое. Они торопливо подошли к Желтому кургану. Высокий громко выкрикнул, чтобы перекрыть шум:

– Вот он. Таких могильников, я уже говорил вам, у нас в степи сохранилось только два. Один мы раскопали в прошлом году, но он оказался разграбленным… Вся надежда осталась на этот.

Второй, тот, что был в белом костюме, шагнул к холмику, зачем-то пнул его толстой короткой ногой:

– Может, все-таки успеете?

– Что вы?! – закричал в шляпе. – Думал. Не получается. Времени очень мало. Вы же сами говорите, что до осени здесь будете.

– Будем, – глухо откликнулся низкий. – Может быть, и раньше… Только я-то чем могу помочь? Экскаватор дать? Бульдозер? Пожалуйста.

Длинный тонко и просительно застонал:

– Дорогой, а нельзя ли этот могильничек обойти сторонкой, а? Хотя бы маленько?

– Да вы что? – Затряс лохматой головой низкий. – У меня ведь проект!

– Но в этом курганчике сокрыты несметные ценности для мировой науки, памятники культуры древних саков…

В это время с новой силой полыхнула молния, раскроив надвое клубящееся небо, и долбанул гром. Оба незнакомца разом согнулись. Низенький схватил длинного за руку:

– А ну, катим отсюда. Не то рядом с этим могильником насыпят еще два.

Он потащил длинного к машине. Газик сердито фыркнул и рванулся в сторону большака.

Я не понял ни того, почему длинный не успеет раскопать курган, ни того, кто должен прийти сюда, в степь, да еще и помешать раскопкам, ни того, наконец, почему этот «кто-то» не может обойти курган стороной, а обязательно полезет на него. Да мне и не до этого было. Я понял другое: здесь, в этом курганчике, мой подвиг и моя слава!

Вскочив на ноги, я заорал во всю мочь «ура». Вот это удача, вот это повезло! Я раскопаю Желтый курган, спасу все эти памятники культуры, о которых так волновался длинный, и отдам народу. Вот тогда Эвка сразу поймет кто есть кто! Сразу оценит этого городского фитиля в дурацком розовом сомбреро, который только и умеет, что языком молоть да таскать свой магнитофон.

Ну, новость! Кто бы мог подумать, что наш Желтый курганчик – могильник, да еще набитый какими-то сокровищами?

Ах, какой славный мужик, этот длинный! Как правильно он сделал, что не решился копать курган. Да это сделаю я! До осени я не то что этот бугорок, полстепи перепашу!

Когда я, наконец, немного успокоился и пришел в себя, гроза бушевала вовсю: метались молнии, хлестал холодный и тугой ливень. Но я уже не обращал на грозу никакого внимания: быстро добрался до Сорочьего ложка, отыскал присмиревшего от страха Валета, взнуздал его и полетел домой, будто на крыльях.

Глава шестая
Удары судьбы

Итак, мы уже десять дней копаем Желтый курган. Мы – это, само собой понятно, я, Детеныш и Пашка Клюня.

Сгоряча я было взялся за раскопки один – не хотелось делить будущую славу ни с кем. Пришел я тогда к Желтому курганчику, солнце едва-едва поднялось над степью и высоко в небе зазвенели первые жаворонки. От вчерашней грозы и следа не осталось, только посвежевшая ярко-зеленая трава.

Было радостно и жутковато: неужели я скоро увижу того, кто жил в наших степях давным-давно, может пятьсот, а то и всю тысячу лет назад. Кто он? Знаменитый вождь или великий воин? А может, какая-нибудь древняя царица или сам хан?

Копать я взялся с большим жаром, однако часа через три крепко поостыл. Работал не разгибаясь, а земли срыл – кот наплакал. Зато такие волдыри на ладонях набил, что за ложку браться боязно. Волей-неволей опять про Детеныша вспомнил.

Утром пошел к нему мириться. Детеныш – молодец. Не стал, как некоторые, ломаться, выказывать свою гордость, сразу протянул мне руку и я крепко пожал ее.

Рассказ о Желтом курганчике он воспринял до обидного спокойно, словно только и делал всю жизнь, что выслушивал такие сногсшибательные новости. Сказал лишь, озабоченно насупив брови:

– Надо, пожалуй, ломик прихватить…

Зато Клюня радовался и шумел за двоих.

– Наш Желтый курганчик – могильник?! Не врешь? И набит сокровищами?! Так чего мы тут стоим и болтаем? Берите лопаты и – айда. А то еще кто-нибудь узнает и опередит,

И вот мы копаем Желтый курганчик. Дело идет совсем не так быстро, как хотелось бы, как вначале предполагал я. За это время мы едва-едва срыли бугор. Теперь надо вгрызаться вглубь, а сил у нас здорово поубавилось.

Только теперь я окончательно понял, что такое раскопки. Поясницу ломит, болят руки, ладони горят огнем. Но на то и существуют трудности, чтобы их преодолевать. Никакой подвиг не бывает легким, его не совершишь походя, с наскока. Это знает каждый, кроме разве Клюни.

Пашка меня просто бесит. Он не работает, а только машет руками да разглагольствует о всякой ерунде. Поработал он по-настоящему лишь раз, в первый день. Пашка не дал нам тогда даже позавтракать – так рвался к Желтому курганчику. Кричал, захлебываясь от восторга:

– В пять дней управимся! Кто бы он там ни был, как миленького выроем со всеми его сокровищами. Эти скифы, саки, или как их там еще, просто элементарное дурачье: захоронили своего мертвяка чуть ли не рядом с селом. Если бы знали, что мы придем и разроем их могилу, то утащили бы куда подальше да закопали поглубже.

Детеныш сказал, ощупывая лезвие своей лопаты:

– Во-первых, нашего села тогда еще и в помине не было, во-вторых, откуда тебе известно – глубокая могила или нет?

Пашка словно поджидал возражения, сыпанул, как автоматчик:

– Нет, дуплет, привет, скелет… Не нужно иметь много мозгов, чтобы сообразить это. Им нечем было копать, понял? Ни лопат, ни лома. А палкой много не наковыряешь. Чуть присыпят мертвяка и – привет.

Детеныш хмыкнул:

– Видали – доктор наук! Академик! Киндервунд!

– Не киндервунд, а вундеркинд. Тоже мне умник нашелся, – язвительно захохотал Пашка.

– Пусть вундеркинд, все равно. А тысячу лет назад не только железо, но и золото уже добывали. И оружие ковали, и инструменты всякие делали.

Пашка хотел было по привычке вступить в спор и для начала уже выкрикнул, как боевой клич, свое любимое: «Мину-у-уточку!» Но я не дал.

– Стоп, Клюня, – сказал я. – Надевай глушитель и – за работу. Хватит базарить.

– Ладно, – недовольно пробубнил Пашка, ни к кому не обращаясь, – после увидим.

Он взял лопату, прикинул, откуда сподручней начинать, и принялся копать. Работал он в тот день не разгибаясь. А про меня с Детенышем и говорить нечего: мы до вечера так умотались, что хоть на носилках выноси.

На другой день, когда мы снова пришли чуть свет, я просто ахнул: ничего себе! За один день срубили половину кургана! Сколько веков он желтел тут в пустой и ровной степи, и вот пришли мы, и его, Желтого курганчика, почти не стало.

– Ну, ребята, если у нас так и дальше пойдет дело, то впрямь выйдет по-клюниному: может, не в пять дней, но уж в десять-то точно управимся.

Пашка лихо подмигнул Детенышу, сказал самодовольно:

– Вот так, друг маленьких существ, слушай и вникай: я всегда знаю, что говорю. А говорю я вот что: главное – темп!

Но на этот раз Пашка больше чесал языком, чем работал. Копнет раз-другой, воткнет лопату в землю, обопрется о черенок и пойдет молоть. – Слышь, ребята, вот мы бьемся тут, стараемся и ни о чем таком не думаем. Верно? А нам возьмут, да и отвалят по путевке в туристический лагерь. Куда-нибудь в Горный Алтай. Дескать, так, мол, и так, дорогие товарищи школьники, благодарим вас от имени науки. А? Или вдруг в Крым? В Артек? Здорово, а?

Пашка радостно хохотал, будто уже получил путевки и в туристический лагерь, и в Артек.

– Шуму будет на весь район. Пацаны от зависти уши друг дружке отжуют.

В конце концов даже Детеныш не выдержал, произнес устало разгибаясь:

– Брось, Клюня, ерунду плести. Лучше давай работай.

– Работай, топай, лопай, – весело выпалил Пашка. – Это мы умеем!

Он, старательно поплевав на ладони, принялся копать. Однако, бросив несколько лопат земли, снова поднял голову.

– А вдруг, – и глаза у него расширились, словно от страха. – А вдруг каждому по ордену? Ведь мы, может, такие сокровища выудим из этого могильника, что не каждому ученому археологу в мечтах привидится.

– Ты вперед по шее получишь, если будешь вот так волынить, – сказал я. – Кончай, Пашка. Честное слово, надоело.

Однако Пашка нетерпеливо отмахнулся.

– Погоди… – И выдохнул сипло: – А что, если… Ой, братья, что я придумал!

– Ну? – заинтересовался Детеныш.

– Не надо нам никаких путевок и орденов там всяких. Надо просто-напросто все, что добудем, разделить поровну, на троих.

– Это зачем? – не понял я.

– Здрасте! Продадим это древнее барахло, а на деньги купим все, что кому охота. Понял? Я, например, мотоцикл «Урал». С коляской. Буду летать по всему району!

Детеныш помотал головой, хмыкнул: «Ну и ну!» А я разозлился.

– Умолкни, а то схлопочешь. Как пить дать, схлопочешь, кулачина ты продажная.

Пашка удивленно уставился на меня.

– Ты что, одурел? Что я такого сделал?

– Дурак или прикидываешься? Ты соображаешь, что говоришь? Ты предлагаешь ограбить могильник. Как самый последний ворюга. Как те подонки, что очистили первый курган. Кто есть ты после этого, а?

Пашка, видать, не ожидал такого поворота, растерялся, заоправдывался:

– Да я просто так, для хохмы. Чтоб веселее.

Но я понимал: не для хохмы и не для веселья. Он и в самом деле готов забрать все, что найдется в могильнике, если, конечно, не остановить его. Жадность у Пашки всегда была.

После этого вся Клюнина радость и оживление исчезли. Переменился и разговор. Теперь Пашка уже не захлебывался от восторга, когда говорил о сокровищах Желтого кургана, а нудил про жару, пыль, усталость. Как только возьмется за лопату, сразу забубнит, заноет, что он не бульдозер, чтобы вот так, задарма и не знай для чего, ишачить, да еще каждый день, безо всяких выходных. А вчера вдруг заявил, ткнув лопатой землю:

– Нет тут никакого могильника. Зря стараемся.

Я оторопел.

– Это почему?

– Потому… Эти древние, думаешь, лопоухими были. Хитрые были, дьяволы. Они устраивали могилы с такими секретами, что черта лысого разгадаешь.

– Ха, опять новость, – засмеялся Детеныш, вытирая кепкой пот с лица. – Ты же говорил, что они – элементарное дурачье. Что-то очень быстро они поумнели у тебя.

– Ты не очень-то остри, друг маленьких зверей… Я читал: был такой Аттила, вождь гуннов. Так вот, когда он умер, воины взяли и перегородили какую-то реку, на дне устроили могилу, набили ее всяким добром, чтобы их вождь на том свете жил не тужил, а потом снова пустили воду. Вот и найди попробуй этого Аттилу с его сокровищами.

Пашка помолчал, потом добавил решительно:

– Тут тоже есть, наверное, какая-нибудь хитрость: может, подземный ход, а может, этот курган и вовсе фальшивый.

– Фальшивый? – растерялся Детеныш.

– Ну да. Курган насыпали, а мертвяка захоронили где-нибудь рядом и землю разровняли. Понял?

Эти Пашкины разговоры с каждым разом все сильнее действовали на меня. Нет, не потому, что я вдруг поверил в его выдумки или засомневался. Совсем не потому.

Я заметил, что Детеныш стал ходить на раскопки без прежней охоты, работал хуже, был невеселый и какой-то совсем безрадостный. Я сначала подумал, что он заболел, но скоро понял – из-за Пашки. Из-за его нытья.

Сегодня, когда Пашка снова принялся за свои дурацкие предположения и сомнения, я оборвал его:

– Слушай, Клюня, не хочешь участвовать в раскопках – уматывай. Без тебя управимся. Только не каркай, не порть настроения.

– Настроения, пения, сопения… А я и не порчу. Я просто смотрю правде в глаза: нету в кургане ни шиша. Понял? Пустой он, как барабан.

– Ну, что ты плетешь? Откуда тебе все известно?

– Вот известно. Теоретические размышления и сопоставление фактов. Я не слепой крот, как ты – ковыряешься в земле безо всякого соображения.

Произнес и прямо-таки раздулся от гордости – понравилось, что так умно выразился.

Я хотел сказать, что цыплят по осени считают, что я уверен в удаче, только надо по-настоящему работать. Но все мои слова будто испарились. Я молчал и лишь, как дурак, шевелил губами.

Это всегда со мной бывает, когда меня обидят или я волнуюсь.

Пашка взглянул на меня, подмигнул, будто сказал: «Ну что, съел?» И захохотал.

Я сжал кулаки.

– Уходи, Клюня, уходи, а то…

Однако Пашка и не думал уходить, он только еще больше развеселился, обернулся к Детенышу:

– Во – нервный! Гонит! – Снова глянул на меня: – Да он, этот курганчик, твой, что ли? Может, ты его по наследству от бабушки получил? А?

Я молчал, чтобы совсем не разозлиться. А Пашка уже попер вовсю:

– А может, тут какой-нибудь твой родственник присыпан, а? Дедушкин дедушка? Хан Брысяк? – Клюня вдруг оглушительно захохотал. – Точно! Как это я сразу не сообразил? Юный наследник Брыська хочет прикарманить с помощью верных друзей добришко дедушки хана Брысяка!

Я не выдержал и врезал Пашке по уху…

* * *

На другой день к кургану мы пришли вдвоем с Детенышем. Сначала пришел я, а потом, примерно через час, он, хмурый и вялый. Ковырнув раза три-четыре лопатой, произнес глухо: «Зря ты вчера Клюню…».

– А чего он?..

Детеныш перебил:

– Нехорошо. Не по-товарищески. Он же без зла.

– А разница какая: со злом или без зла? Все равно дело испортил, трепач несчастный.

Мы снова принялись копать. Было тоскливо и совсем не хотелось работать. Детеныш вдруг сплюнул и выдохнул решительно:

– К чертям!..

– Что?

– Слышь, Брыська, давай нашим пацанам расскажем про все: ну, про Желтый курган, про сокровища…

Я испугался.

– Зачем?

– Ну как – зачем? Легче, да и быстрее дело пойдет, если мы все разом навалимся. Давай, а?

Детеныш уставился на меня своими черными круглыми глазками, а я молчал, потому что от неожиданности не знал, что ответить.

Это как же, думал я, искать, искать случай, который, быть может, принесет мне славу и вернет Эвкину дружбу, а когда он, этот случай, наконец, подвернулся – взять и отказаться от него.

Нет уж дудки! Желтый курган – моя тайна, я и раскрою ее, чего бы мне это ни стоило. А орава разных советчиков мне не нужна. От них толку будет столько же, как от болтуна Клюни. Это уж я как-нибудь знаю.

Я так и сказал Детенышу. Он хмуро выслушал меня и отвернулся.

– Ну, как знаешь, – сказал тихо. – А я больше сюда не приду.

Вот уж этого я никак не ожидал.

– Да ты что?! – закричал я. – Сколько земли уже повыбросили, осталось, может быть, самая малость, а он: «Не приду!» Брось, Юрка, брось дурака валять. Добудем сокровища – слава на двоих.

Детеныш помотал головой.

– Нет. Я к Эвке Юхтановой в отряд… Будем металлолом вывозить. Председатель колхоза три грузовика выделил. Эвка сказала, что…

Я дико захохотал.

– Эвка сказала! Тоже мне нашел командира! И дело – собирать дырявые ведра да ржавые гвозди!

– Не говори ерунды.

– Да разве это ерунда? – снова крикнул я. – Променять раскопки на сбор мятых железяк! Юрка, не глупи. Не разменивайся на всякие пустяки.

Однако Детеныш молча закинул на плечо лопату, свой тяжеленный лом, повернулся и пошагал к селу. Я стоял и глядел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся с глаз…