Текст книги "Восемь минут тревоги (сборник)"

Автор книги: Виктор Пшеничников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

2

…И снова к нему подкралась темнота, из которой со всех сторон неласково, угрожающе проступали горы. И снова ветер, не давая забыть о дряхлом волке, тащившемся следом за мальчиком не один час, донес до Хаятоллы мерзкий запах заживо гниющего тела. Старый, немощный уже зверь топтался неподалеку, угрюмо кося из серой мглы пустыми глазами на свою изможденную жертву, ничком распластанную среди камней.

«Как же так? – не верил Хаятолла. – Ведь я же тебя убил! И тебя, и другого твоего товарища. Обоих двумя выстрелами. Я не мог промахнуться!»

Но волк был тот же; даже сумерки не могли изменить его мрачную внешность и сбить Хаятоллу с толку. Клоками, как с паршивой овцы, сползала с его боков неопрятная шерсть, и так же мелко, вожделенно дрожал подтянутый голодный живот, и той же была лысая понурая голова, и тем же тоскливый безжизненный взгляд и, главное, прежним был сиплый глухой голос, когда зверь молил судьбу и небо помочь ему насытиться и не дать умереть.

К волчьей жалобе приплетался другой звук, какое-то жужжание, ровное и усыпляющее. Когда зверь, переводя дух, умолкал, жужжание становилось слышнее, но понять, откуда оно исходит, кому принадлежит и что означает, Хаятолла не сумел. Страх и усталость мешали думать, а темнота уводила в сон. Сопротивляясь ему, Хаятолла ненадолго смыкал веки, но тотчас испуганно встряхивался, едва в мутной пелене глаз исчезали очертания гор и пропадала изломанная тень притаившегося рядом зверя.

Волк шел за ним по пятам, неотвязно держась шагах в двадцати. Время от времени он пропадал, казалось, бесследно исчезал за беспорядочными нагромождениями скал, но каждый раз неизменно возвращался вновь, сообщая о себе тяжким дыханием и неверной, неловкой поступью плохо гнущихся лап.

– Пошел! – отгонял его Хаятолла камнями. – Сгинь, проклятый!

Волк неуклюже уворачивался, терпел. Но иногда броски Хаятоллы достигали цели, и тогда зверь ярился, скалил желтые стесанные клыки. К его присутствию Хаятолла притерпелся, привык, как привык к резким, будто ружейный выстрел, хлопкам куцых крыльев неповоротливых кекликов, вспархивающих из-под ног, как привык и не обращал внимания на крикливые, будто ругань, вскрики горлиц. Только кеклики взлетали и улетали, горлицы тоже оставались позади, а волк не отставал.

– Ну иди, иди сюда, – теряя терпение, призывал зверя Хаятолла, чтобы избавиться, наконец, от своего надоевшего провожатого.

Однако волк оказался на редкость терпеливым и нападать не спешил. Может, он чуял, что и без того конец близок, а может, сил для решительного броска у него уже не было.

«Если усну, мне несдобровать, – с тревогой подумал мальчик и сунул за щеку попавшийся под руку острый обломок камня. Щеку резало, зубы тоже ныли, будто их грубо выламывали щипцами. – Пускай больно, зато не усну».

Чего-то не хватало в ночном мраке, был в нем какой-то ощутимый недостаток, изъян, без которого, собственно, ночь не была ночью, и Хаятолла, наконец, догадался: москиты! Досаждавшие в низинах, почти невидимые глазу, подлые эти твари, от укусов которых зудело тело и разрастались долго не заживающие язвы, сюда, на высокогорье, не забирались; лучше бы уж они терзали лицо и руки, но не давали спать!..

Внезапно волк издал гневный рык, и Хаятолла взметнулся, приготовился к обороне, чтобы заранее упредить угрозу… В неверном свете луны он различил силуэт второго волка, разглядел, как широка у того грудь и огромна лобастая голова.

Старый волк, похоже, не хотел упускать добычу или делить ее с кем-то другим, пришлым. Негодуя, он вздыбил загривок и боком, но шажку, стал приближаться к Хаятолле, хриплым рычанием предупреждая соперника о себе. Но и пришелец не отставал, шумно втягивал носом ночной воздух, суливший ему в случае удачи приятное пиршество.

Теперь зверей и Хаятоллу разделяли каких-то пять-шесть шагов да невысокая гряда, за которой мальчик устроился, чтобы скоротать ночь. И тут Хаятолле, который долго крепился, по-настоящему стало страшно. Он видел, как холодно и неумолимо светились в темноте глаза хищников, ощущал неотвратимую, неминуемую беду в каждом их движении, каждом звуке.

– Алабай! – не помня себя, на высокой ноте выкрикнул он в темноту, вспомнив об увечном щенке как о своем последнем спасении. – Алабай, на помощь, ко мне!

Эхо отнесло отчаянный его крик за гряду, равнодушно отозвалось во многих местах, безответно умерло.

Зверей голос не испугал. Сначала они ненадолго замешкались, остановились, но в следующий миг, тоже подстегнутые отчаянной решимостью, снова упрямо двинулись вперед, и уже ничто не в состоянии было остановить их перед последним броском.

– Мама!..

Собственный крик оборвал его сон, вызволил из липких пут страха, и Хаятолла поскорее открыл глаза. Над ним с тревогой и озабоченностью склонялся Олим, ладонь у него была прохладной и приятно студила лоб.

– Что с тобой, пахлавон? Тебе больно? Ты весь горишь. Может, дать попить?

Неровно дыша и вздрагивая, веря и все еще не веря в свое освобождение, Хаятолла молча повел глазами по незнакомой комнате. Прямо перед ним, на противоположной стене, выкрашенной простой масляной краской, выделялся на лоскуте материи разноцветный герб нового Афганистана и висел стволом вниз довольно потертый, немало послуживший автомат. Мальчик переместил взгляд правее и заметил, что кроме Олима в комнате находился еще один мужчина, явно знакомый Хаятолле.

«Да он же из Департамента газовой промышленности!» – радостно припомнил Хаятолла, с облегчением отделываясь от мрачных картин только что пережитого ужаса. И единственным, что еще связывало его с недавним кошмаром сна, оставался тот же ровный усыпляющий звук, льющийся откуда-то сверху, от окна.

– Ты кричал, Хаятолла, звал маму, – ласково заговорил с ним Олим. – Тебе приснилось что-то дурное? Что-нибудь страшное?

Светловолосый человек из Департамента газовой промышленности улыбался, подбадривал Хаятоллу.

– А вот мы его сейчас накормим как следует борщом, Я все страхи пройдут, как рукой снимет. Ел когда-нибудь настоящий украинский борщ? О, это такое блюдо…

Хаятоллу по-прежнему занимал непонятный звук, манила и зачаровывала его неразгаданная тайна.

– Что это жужжит? – показал он глазами на окно.

– Жужжит? Где? А! Это… – Мужчина замялся, отыскивая на родном для Хаятоллы языке подходящее слово, но, так и не найдя его, пояснил по-своему: – Это такая штука, чтобы в комнате было прохладно. Кондиционер.

– Кондиционер, – твердо повторил Хаятолла, будто пробовал чужое слово на вкус.

У мужчины от удивления высоко поднялись брови. Он оглянулся на Олима и, снова обращаясь к мальчику, по-учительски, с нажимом, произнес:

– Парабеллум!

– Парабеллум, – довольно чисто выговорил Хаятолла, облизывая пересохшие губы.

– Параллелограмм!

Хаятолла немного поразмыслил и уже без прежней уверенности, по слогам повторил:

– Па-рал-лело-грамм…

Олим почему-то встревожился, снова провел ладонью по горячему лбу мальчика, укоризненно покачал головой.

– Ты отдыхай, не напрягайся. Тут твои друзья, и поэтому забудь обо всем.

– Извини, Хаятолла, я не нарочно. – Светловолосый человек виновато улыбнулся. – В самом деле, нечаянно. Удивил ты меня. А меня ты еще не забыл? Помнишь, как приходил к нам с Людочкой в Департамент? Ты еще разыскивал своего дядю… Тогда представиться было недосуг, так что давай знакомиться теперь. Не возражаешь? Я друг Олима, а значит, и твой друг. Зовут Николаем Александровичем. Николай Александрович Березин. Запомнишь?

Какая-то упорная, неотвязная мысль не давала мальчику покоя, мешала думать и говорить. Он беспокойно огляделся, еще раз задержав взгляд на автомате и национальном гербе; морща лоб, силился вспомнить, однако мысль ускользала, и мальчик нервничал.

Олим по-своему воспринял его встревоженность, склонился ниже.

– Может, и впрямь поешь? У меня остался плов, правда, холодный. Так ведь разогреть недолго. Есть еще банка компота из ананасов. Как, Хаятолла? А то хочешь, – усердно исполнял он роль няньки, – позовем Людочку. Она у нас особенная. Красивая.

– Рафик Олим, ты… видел отца?

Олим откинулся на спинку стула, исподлобья взглянул на Николая Александровича, в замешательстве не зная, что отвечать.

– Тебе сейчас вредно волноваться, Хаятолла. И не надо. Лучше постарайся уснуть. Поверь, когда человек спит, силы его прибывают…

– Где мой отец? – перебил его Хаятолла, и болезненная дрожь снова прошла по его маленькому телу. – Что с ним? Бандиты… там было много бандитов. Их перехватили, Олим?

Сквозь смуглую кожу щек мальчика проступил румянец. Глаза, как бы подернутые матовой дымкой истощения и болезни, маслянисто блеснули. Он поскорее отвернулся к стене, где над кроватью висел на гвоздях старенький, с жестким ворсом, коврик. Недетское чувство опасности подсказывали мальчику, что от него что-то скрывают; неизвестность и умолчание Олима все сильнее тяготили его, отдавая во власть тревоги и переживаний.

– Его… убили? – прошелестели, словно невесомые листки бумаги, его губы.

– Нет, Хаятолла, что ты, успокойся. Он жив. – Олим твердо повторил: – Жив. На этот раз банде удалось уйти. Ахмет-хана кто-то предупредил о засаде, и он не стал испытывать судьбу, оставил богатый кишлак почти нетронутым, а сам поскорее удрал на машине. Хорошо, что безвинные дехкане не пострадали. Ведь Ахмет-хан, как ты знаешь, никого, не щадит…

Мягкий бархатный голос Олима, от которого по груди мальчика разливалось блаженное тепло и успокоение, убаюкал Хаятоллу. Он незаметно для себя закрыл глаза, и сон опять подхватил исстрадавшееся, ноющее тело мальчика, словно пушинку ветер, повлек Хаятоллу из прохладной комнаты с кондиционером в иссушенную зноем пустыню, в уже минувшие страдания и ночь… Ему опять пригрезился безлюдный родной кишлак, над которым обреченно, с плачем и стонами, носились стаи летучих мышей и настырно выл чуть ли не под самым дувалом шакал. Опять он искал и не находил у родных стен спасения от неутомимых своих преследователей, от бед, свалившихся на его голову.

«Ничего, скоро настанет утро, и все пройдет», – успокаивал себя мальчик, хотя прекрасно знал, что утра ему не дождаться: рядом бродили его мучители, посланные с гор отцом. Их шаги неотвратимо приближались, были совсем рядом…

«Мама, мне страшно!..» – взмолился Хаятолла.

«Потерпи, сынок, я иду…»

«Мама, мне страшно!» – еще громче сказал мальчик в пустоту, стискивая зубы, чтобы не закричать.

«Я здесь, мой мальчик, не бойся…»

Откуда-то сверху слетал к перепуганному мальчику родной голос, даруя Хаятолле надежду на избавление от мук.

Мама стояла рядом, совсем невидимая в темноте, но ощутимая близко, ласково ворошила его вихры на макушке и успокаивала. Пахло от нее теплом и домом, и Хаятолла прижимался к матери все тесней, чувствуя при этом, как пропадает дрожь.

«Видишь, я с тобой. Теперь я никуда от тебя не уйду. Успокойся, мой мальчик, забудь свои страхи. То ветер скулит во дворе, шарит в щелях. Ты не обращай на него внимания. Просто он решил с кем-нибудь поиграть, ведь и ветру тоже бывает иногда одиноко, вот он и ищет себе товарища…»

«Это не ветер, мама. Ветер не ходит в сапогах и не говорит человеческим голосом. Это они. Они пришли за мной. Это злые люди, мама».

«Полно, сынок. Спи. Хочешь, я спою тебе сказку? Когда-то ты любил мои сказки…»

«Теперь не люблю. Я уже давно вырос».

«Конечно, конечно! Понимаю… Ты стал уже таким взрослым! Совсем-совсем взрослым… Скоро и ты покинешь наш дом, как твои старшие братья, и станешь жить самостоятельно…»

«У нас нет дома, мама, и ты об этом знаешь. У нас уже никогда больше не будет своего дома».

«Нехорошо говоришь, – должно быть, судя по голосу, нахмурилась мама, и Хаятолла снова ее пожалел. – Человек не может без дома. Только у бродяг и безродных не бывает своего дома. Спи и ни о чем больше не думай. А мне пора…»

«Ты уже уходишь? Ты оставляешь меня, мама? Умоляю, побудь со мной еще, не уходи».

Напрасно он ждал ответа. Стиснув зубы, чтобы не выдать себя криком, Хаятолла потянулся вслед уходящей матери. Но вместо шелковых ее одежд руки нащупали жесткий ворс старенького коврика у кровати; зато скрипучий голос ненавистного старика с гор вовсе исчез, сменившись неторопливой беседой двух знакомых Хаятолле людей – Николая Александровича и Олима.

– …Удалось только перехватить их джип с радиостанцией да еще несколько человек, и среди них – личного повара Ахмет-хана, – приглушенным голосом рассказывал Олим. – Не густо, конечно. Главарь держал повара «при дворе», повсюду таскал его за собой, а в этот раз за какую-то провинность оставил в обозе.

– Как же все-таки банде удалось уйти? – недоуменно спросил Березин. – Прости, может, я чего-то недопонимаю, но мы в своем Департаменте далеки от боев, наше дело – работа: газ, трубы… Они что, выскользнули из заблокированного кишлака? Ведь когда проводится такая крупная операция, в ней участвуют и царандой[7]7
  Царандой – народная милиция.


[Закрыть], и подразделения ХАД[8]8
  ХАД – Комитет государственной безопасности РА.


[Закрыть], и бойцы отрядов НОФ[9]9
  НОФ – Национальный отечественный фронт.


[Закрыть]. Да и банда – не горстка людей, незамеченным не пройдешь.

Жадно ловя каждое слово, Хаятолла старательно делал вид, будто все еще спит. К счастью, мужчины, увлекшись беседой, ничего не замечали. Голоса их звучали спокойно, значит, они не опасались быть кем-то услышанными.

– Да, были там и царандой, и хадовцы, – не сразу отозвался Олим, и стул под ним скрипнул. – Но гонцы Ахмет-хана упредили главаря еще до подхода сорбозов, так что блокировать кишлак не имело смысла: он был пуст.

Олим прополоскал горло остывшим чаем, цокнул языком.

– Ахмет-хан сильный и хитрый противник. Он не доверяет никому и ничему. Тот опальный повар, которого мы прихватили, вряд ли когда вернулся бы к ханскому очагу: попал в немилость, значит, напрочь потерял доверие. У хана еще пять искусных поваров, и все они пробуют пищу, прежде чем подадут ее на хозяйский стол. Сам Ахмет-хан дрожит за свою шкуру и потому никогда не пользуется дважды одним и тем же транспортом. Если вчера он ехал на джипе, то сегодня пересаживается на коня, а завтра разъезжает уже на бронетранспортере или вовсе идет пешком, как все. Когда банда выступает, рядится в самые простые одежды, хотя обожает роскошь и драгоценности, награбленные из древних курганов. И причем держится то в голове колонны, то в середине, а то в хвосте и до последней минуты даже самым близким из своего окружения не объявляет маршрута выступления банды…

Олим досадливо пристукнул ладонью по выгнутой спинке стула.

– Всюду у него свои осведомители, доверенные люди. Есть и резервные кишлаки с подземными ходами, где можно укрыть банду хоть в тысячу сабель… Воображаешь? А в этот раз, когда его крепко прижали, уже висели на хвосте, он приказал взорвать за собой гору. Сам с отрядом, конечно, укрылся в ущелье, где его так просто не взять. Отрезал все подступы. Ну а тех, кто не успел проскочить дорогу до взрыва, кто отстал, он даже не вспомнит. Для него это мусор, дорожная пыль… Жаль, что эти обреченные так и не поняли до конца, что их предали, бросили на произвол судьбы. У одного из них, кстати, бывшего дукандора, оказался гранатомет. Отбивался до последнего и ранил моего друга, начальника пионерского лагеря Зарина. Напрасно пострадал человек, совершенно напрасно. Ведь к предупреждал его: не ходи, не твое это дело. Нет, но послушался…

«Ранен! Рафик Зарин ранен…» – горько вздохнул Хаятолла, живо вспоминая пионерский лагерь под охраной сорбозов и пулеметами в башнях по всем четырем углам высоченного дувала.

– А если не лезть напролом и обойти завал другой дорогой, скажем, по другому склону?.. – с жаром полководца спросил Березин, не замечая при этом, как напрягся, обрел силу его голос.

– Других дорог нет, – терпеливо, как маленькому, объяснил Олим. – Горы. Кругом одни горы. А вертолету там сесть негде.

– Да-а…

Мужчины помолчали, должно быть, закончив разговор или собираясь с мыслями.

«Как это нет? – заерзал Хаятолла. – Еще как есть. Неужели забыли? Или не знают?»

– А джейраны? – наконец, не выдержав искушения, дал о себе знать Хаятолла. От нетерпения и горячки зубы его стучали, а пальцы комкали край одеяла, которым накануне заботливо укутал его Олим.

– Что джейраны? – разом, будто по уговору, спросили мужчины.

– После банды были на горе джейраны? Ну, когда все утихло… Не видели?

Олим пристальнее прежнего вгляделся в лицо мальчика, но было похоже, что Хаятолла находился в ясном уме а не бредил.

– Может, кто и видел. Не знаю. Я не обращал внимания. Тогда было не до животных, сам понимаешь. А почему тебя это интересует, Хаятолла?

– Где ходит джейран, пройдет и человек, А там джейранья тропа, почти над пропастью, Раньше я по ней часто ходил.

– Вот как? Охотился?

– Просто смотрел. Красивые животные. Свободные. Они сами но себе, ими никто не помыкает. А меня они совсем не боялись: привыкли. Когда Мухаммед разболтал про тайну отца, я часто стал приходить на тропу. Я всех ненавидел и хотел превратиться в джейрана…

– Какой Мухаммед? Не тот ли это несчастный чолук из твоего кишлака, что взорвал мину? – Олим выглядел озадаченным. – Постой, постой, а где проходит эта твоя тропа? Ты можешь ее показать?

Он сдвинул на край низкого столика тяжелую пиалу, которой была прижата карта, разгладил сгибы, подсел на кровать к Хаятолле.

– Ну-ка, посмотрим, где это?

Мальчик с удивлением обозревал глянцевую, в некоторых местах помеченную цветными карандашами карту, где множество тонких и толстых линий переплетались менаду собой, будто паутина, и им постепенно овладела растерянность.

– Осел я, баран безмозглый, забыл! – в сердцах ругая себя, наморщил лоб Олим. – Откуда ты можешь знать карту?

Николай Александрович смотрел на мальчика с надеждой: а вдруг…

Хаятолла вскочил на ноги.

– Я могу нарисовать, у меня память хорошая. Хотите? – Он поискал в комнате подходящий предмет, увидел пистолетный шомпол, подхватил его вместе с початой пачкой чая, коробкой сигарет и бруском пахучего мыла в яркой обертке.

– Вот это – ущелье, где прячется со своими людьми Ахмет-хан, – кладя на пол чай, принялся объяснять Хаятолла. – Вот здесь он пробил тропу, видите, где шомпол. А тут, – мальчик поочередно разместил по воображаемым склонам пачку сигарет и мыло, – тут и проходит джейранья тропа. Сразу за валуном и начинается.

Мелкая испарина, выдавшая слабость, покрыла его лоб, лицо побледнело, но глаза Хаятоллы сияли возбуждением и гордостью, что и он может для чего-нибудь пригодиться, чем-то помочь… Однако, к его удивлению, мужчины, ничего не разглядев в его чертеже на дощатом полу, остались безучастны. Тогда Хаятолла принялся их тормошить.

– Да вот тут же, вот где проходит тропа, неужели не видите? – попеременно тыкал он пальцем то в мыльную обертку, то, захваченный азартом, передвигал по полу шомпол. – Я по ней сам ходил, я не вру… Не верите?

Олим легко поднял его с пола, перенес и уложил в постель, напрасно пытаясь подоткнуть одеяло под охваченного ознобом возбуждения Хаятоллу.

– Дело не в том, пойми… – Олим был удручен не меньше Хаятоллы, старательно подбирал слова, чтобы ненароком не обидеть мальчика. – Мы тебе очень верим. Только без карты, настоящей карты, мы как слепые. Ведь горы не для прогулок, душманы контролируют на подходах к своим норам все ущелья, все перевалы. Уверен, по тропе можно пройти. Но еще никто из сорбозов не бывал в лагере Ахмет-хана, а идти туда наугад – значит напрасно терять людей. Теперь ты все понял, рафик?

Хаятолла снова дернулся, скулы его напряглись.

– Не надо карты. Я могу провести по тропе.

Мужчины переглянулись, и Хаятолла, угадывая их сомнение, воспрянул духом.

– Рафик Олим, возьмите меня с собой. Умоляю: возьмите! – Упрямство и решимость были на его лице, губы дрожали. – Без меня все равно вам не обойтись.

Олим грустно покачал головой.

– Я не могу тобой рисковать. Это взрослое дело, мальчик, и оставь его нам. Твоя забота сейчас – учиться. А уж врагов мы как-нибудь одолеем и сами.

Лучше бы он не произносил этих слов!.. Хаятолла враз как-то сник, еще больше насупился и негодующе отвернулся к стене. Ему, пуштуну, не доверяли, оберегали, будто маленького. Позор!

Снова ласково, примирительно заговорил Березин:

– Я слышал, Хаятолла, ты хотел бы стать археологом или дорожным мастером. Это правда?

Мальчик обиженно пожал плечами и не ответил. Лежал, вслушиваясь в металлическое дребезжание вмонтированного вместо форточки кондиционера, и кусал губы.

– Я мог бы тебе помочь, у меня немало друзей среди археологов. Есть и знакомые дорожники. Да и в Департаменте нашлась бы для тебя работа. Как, хочешь?

– Я хочу… – медленно, будто через силу проговорил Хаятолла, – видеть отца. Почему меня не пускают? Я хочу спросить у него, зачем он так сделал? Скажи, Олим, зачем? И почему ты не хочешь взять меня с собой?

Олим и сам нервничал, хотя старался казаться спокойным, не давал воли раздражению.

– С чего ты взял, будто я не хочу? Просто я обязан, пока ты остался один и пока твой отец в банде, заботиться о тебе, опекать. Ты же знаешь, человеку нельзя оставаться одному – пропадет. И не надо упорствовать, иначе я могу рассердиться.

– А Зарин – он что, зря подставлял свою голову? – почти выкрикнул Хаятолла.

– Значит, ты и это слышал? – Олим опустил руки, которыми все еще безуспешно пытался укрыть мальчика потеплей. – Это нехорошо, скверно – подслушивать взрослые разговоры. Я тобой недоволен.

– Ну, Олим…

– Если что-нибудь можно сделать, если мне разрешат, я обещаю, что возьму тебя на операцию. Договорились?

Хаятолла поспешно кивнул, опасаясь, как бы рафик Олим не передумал, под каким-нибудь предлогом не отказался от своих слов.

– Только ты потерпи. Такие дела сгоряча не решают. Ты меня слышишь? Сегодня отдыхай, а к утру что-нибудь прояснится.

Бесконечно тянулись для Хаятоллы остаток дня и долгая-предолгая ночь в тесной комнате Олима, куда сквозь двойные стекла не проникали ни звуки далеких выстрелов, ни ночные песни цикад… Вскоре после разговора, почти насильно накормив Хаятоллу, мужчины ушли, оставив мальчика наедине с его бесконечными, тягостными думами, наедине с самим собой.

Уже перед рассветом Хаятоллу, так и не сомкнувшего глаз, прошиб холодный пот. «Как же это я сразу не вспомнил? – отчаянно ругал он себя. – Ведь тропа заминирована, я сам видел, как бандиты ставили мины, целых пять штук. А без меня их никто не найдет. Олим! Где ты, рафик Олим?..»

Еще медленней, еще невыносимей потянулись минуты, полные горечи и страданий. Порою Хаятолле казалось, что все уже давно ушли расправляться с бандой, а его оставили одного, бросили, чтобы не обременять себя лишней обузой. Ушли, совершенно не ведая, что их ждет на тропе…

Мальчик бросился к двери, но она оказалась запертой, не поддавалась. Он метнулся к окну. Однако оно тоже было запечатано наглухо, и стекла, за которыми виделась пыль и несколько высохших насекомых, слегка звенели от неустанной работы кондиционера, нагнетавшего в жилище Олима живительную прохладу.

– Выпустите меня отсюда! – с криком забарабанил Хаятолла по двери. – Немедленно выпустите меня или я разобью дверь…

Он по-кошачьи, быстро прыгнул назад, к низенькому столику, подхватил его за ножки, намереваясь вышибить им доски, но дверь сама, будто по волшебству, распахнулась, и на пороге, высвеченный солнцем, появился Олим.

– Зачем ты оставил меня одного? Зачем? – с плачем бросился к нему мальчик. – Я думал, вы все ушли…

– Немедленно вытри слезы и перестань хныкать! – не на шутку рассердился Олим. – Тоже мне, пахлавон. Сердце у тебя в груди или глина?

Хаятолла чуть ли не до крови прикусил нижнюю губу, старательно показывая, что слез больше нет и он не плачет.

– Вот и хорошо. Умница. Встречай-ка лучше гостя.

Олим уступил дорогу, и следом за ним в комнату вошел, скрипя новенькими ремнями портупеи и кожей высоких ботинок на шнурках, военный, чем-то неуловимо похожий на Олима. Хаятолла в изумлении открыл рот.

– Салам алейкум! Давай твою руку, герой, – поздоровался вошедший. – Меня зовут Рашидом. Я командир оперативного батальона ХЛД. Наслышан о твоих подвигах. Молодец! Не страшно было?

Храбрясь перед взрослыми, испытывая жгучий стыд за невольные слезы, Хаятолла покруче выпятил грудь, а губы сами собой произнесли:

– Страшно…

– Молодец, что не соврал, – хохотнул довольный Рашид. – Не страшно одному бревну, так как оно деревянное. Ну что, готов идти с нами? Не испугаешься или будешь дрожать, как овечий хвост?

Хаятолла еще только собирался ответить, как Рашид его опередил, весело рассмеялся:

– Ну-ну, будет, не сердись. Я и забыл, что ты пуштун. А пуштуны с рождения ничего не боятся. Ведь верно?

Гордый тем, что с ним разговаривают, как со взрослым, что ему доверяют, мальчик зачарованно, с любовью и благодарностью смотрел то на Олима, то на Рашида. Теперь оп разгадал, какое между ними сходство: во-первых, усы, одинаково черные, густые, а во-вторых, голоса – добрые и правдивые. Уж в чем-чем, а в голосах Хаятолла разбирался не хуже, чем в оружии, и это умение еще ни разу его не подвело.

– Словом, так, – отрезал Рашид, меняясь на глазах. – Времени нельзя терять ни минуты, и поэтому мы решили взять тебя с собой. Если промедлим, Ахмет-хан сменит базу, и установить новое его место будет куда трудней. Тебя, Хаятолла, предупреждаю: никаких глупостей, никакого баловства. С этой минуты ты становишься сыном батальона и потому обязан беспрекословно подчиняться как командиру мне. Ты все понял?

Хаятолла затаил дыхание, молча кивнул, готовый в доказательство немедленно исполнить любое приказание командира. Рашид слегка качнулся на носках своих добротных, оснащенных толстенной подошвой солдатских башмаков.

– Запомни: от меня не отставать ни на шаг. Когда выйдем на банду, сидеть там, где укажу, и носа из укрытия не высовывать. С оружием тоже не шутить, применять только в крайнем случае, при необходимости. Рафик Олим, вручите бойцу оружие…

Олим с улыбкой и одобрением протянул Хаятолле пистолет и две запасные обоймы. Мальчик тотчас узнал в нем свой старый, с изношенной собачкой и сплющенной рукоятью ТТ, с которым еще недавно пробирался в уездный городок Шибирган.

– Спасибо! – вымолвил он, прижимая пистолет к груди.

– Не надо благодарить, – остановил его Олим и торжественно произнес: – Пусть оно служит тебе на пользу революции. Помни: и ты ее защищаешь. Да, вот еще что… – Олим расстегнул ворот рубашки, снял с шеи подаренный Хаятоллой амулет. – Возьми. Теперь он тебе нужнее…

– Да поможет нам аллах! – молитвенно провозгласил Рашид и первым решительно вышел из комнаты.

Внизу, у дома, укрытый в густой тени деревьев губернаторского сада, их ждал наготове джип с широкоскулым, каменнолицым шофером за рулем. Все трое уселись, и машина, выныривая из нежной зелени листвы, помчалась в батальон, вздымая вдоль узкой улочки нещадно летящую пыль.

За металлическими воротами, в которые вскоре уперся пышущий жаром капот, тоже кипело движение и чувствовался общий азарт: под дощатым навесом, кое-как защищавшем от солнца, гремели кости и слышался стук фишек – сорбозы сражались в шеш-беш.

С появлением Рашида бойцы батальона ловко построились в две шеренги, замерли по стойке «смирно» – носки врозь, пальцы цепко держат оружие… И никто из них, только что веселившихся, не усмехнулся, глядя на важно вышагивающего рядом с командиром подростка с торчащим из-под рубашки ТТ, не сказал обидного слова.

Тут же, на площадке перед ослепительно белым зданием, украшенным броским плакатом с витиеватой арабской вязью, ревел мотором и выбрасывал синий удушливый дым обшарпанный бронетранспортер. Подсадив Хаятоллу, Рашид в мгновение ока забрался в люк у башни с пулеметом и махнул водителю рукой: вперед!

Еще не веря, что все произошло так быстро, что его не отвергли, а взяли в настоящую операцию, Хаятолла сидел тихо, смирно, как не сидел даже на уроках муллы, боялся и кашлянуть, чтобы прочистить горло от попавшей пыли. Плечом он упирался в упругое плечо Олима, устало прикрывшего глаза, и блаженно улыбался чему-то, считая себя человеком везучим и безусловно счастливым.

На бездорожье, куда вскоре свернул с накатанного шоссе их БТР, тяжелую машину бросало из стороны в сторону; пыль, и без того густая, теперь и вовсе лезла во все щели, погрузив железное нутро кузова в полумрак. Но одиночества Хаятолла не ощущал: рядом, надвинув каски на брови, покачивались на рытвинах и ухабах бойцы батальона Рашида, и мальчику было спокойно среди них, даже по-особому уютно и надежно. И то, что они не проявляли нетерпения или страха, вселяло в него невиданную прежде уверенность, немалый восторг и безотчетное ликование. Он уже представлял, как, прибыв на место, поведет батальон заповедной, известной только ему джейраньей тропой, как укажет минерам, где запрятан смертоносный груз, как…

«Мины! – вдруг осенило его. – Ведь я же ничего не сказал Рашиду о минах!»

Он встрепенулся, привстал на ящик с гранатами, чтобы от него добраться к люку и предупредить командира. Однако Олим был начеку и ухватил Хаятоллу за ногу, едва тот поднялся.

– Бандиты на троне заложили взрывчатку! – горячо, стараясь перекричать мощный рев двигателя, заговорил он в самое ухо Олима. – Я только сейчас вспомнил про мины. Джейраны обходят их стороной, потому что чуют, а другой кто наступит…

– Сиди и не дергайся, а то тряхнет па колдобине и свернешь себе шею, – прижал его к сиденью Олим. – Это известный прием бандитов, будь уверен, Рашид о нем знает. Потому бандиты и боятся Рашида, что командир он умелый, недаром и назначили за его голову сто тысяч афганей.

Теперь Хаятолла окончательно успокоился и полностью отдался во власть дороги, какой бы неудобной она ни была, И только жажда временами напоминала о себе, но спросить воды Хаятолла постеснялся, чтобы лишний раз не надоедать.

Под колесами тем временем что-то заскрежетало: видимо, БТР наполз днищем на камень, какой-нибудь валун, во множестве устилавших предгорье.

– Приехали! – прокричал с высоты башни Рашид. – Вылезай. Дальше пешком.

Идущие следом машины тоже застопорили ход, из них один за другим выскакивали бойцы, отряхивались от тяжелой лёссовой пыли, сплошь покрывавшей их одежду и лица.

Предусмотрительно, еще в пути, выслав бо́льшую часть бойцов в обход горных склонов, а сам демонстрируя будто бы случайное появление машин на виду у врагов, Рашид не то чтобы не проявлял никаких признаков беспокойства, но, наоборот, был возбужден и весел. Словно проводя обычное ученье, он дождался, когда все построились, и объявил:

– Задача остается прежней: банда должна быть ликвидирована или захвачена в плен. Никто не должен уйти. Ясно всем? Минеры – вперед! Хаятолла, веди.

Мальчик не без труда разглядел со столь далекого расстояния начало звериной тропы у подножья, указал на нее командиру: