Текст книги "Утонуть в крови"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава десятая. Брат и сестра

За все дни осады татарами Рязани Моисей ни разу не покидал становище хана Кюлькана, расположенное на высоком правом берегу Оки в полуверсте от села Ольховка. Неподалеку, за березовой рощей, находился лагерь воинов хана Бури, а чуть дальше, среди полей и лугов, расположились со своими стадами, повозками и юртами братья Гуюк-хан и Урянх-Кадан. Тумены этих царевичей-чингизидов должны были штурмовать Рязань с юго-востока, в то время как тумены Бату-хана и его братьев предпринимали попытки ворваться в Рязань с севера и запада.

Первоначальные неудачи татар при штурмах рязанских стен и валов сильно озлобили татарских ханов и темников. По этой причине всех рязанцев, угодивших в плен, татары сразу же убивали. Впрочем, пленных рязанцев в первые дни осады Рязани в руки татар попадало очень мало, в основном это были израненные ратники, отставшие от своих во время вылазок за стены.

После взятия Рязани ордой Батыя татары пригнали в свои становища несколько тысяч пленных русичей, присоединив их к тем невольникам, которых степняки захватили в ближних и дальних деревнях, а также в разоренных городах на реке Проне и выше по Оке. Немало пленников конные татарские отряды согнали из опустошенных Исад и Белгорода.

Доля от общего числа всех пленников, приходившаяся на тумен хана Кюлькана, составляла около пятисот человек. Из этой доли хан Кюлькан отобрал в личную собственность примерно полсотни невольников, всех прочих рабов-русичей поделили между собой военачальники Кюлькана и наиболее отличившиеся воины.

Каково же было удивление Моисея, когда он увидел среди ханских невольников Тереха Левшу, который в свое время несколько раз обыграл его в кости и загнал в долговую кабалу. В какой-то мере именно Терех Левша был повинен в том, что Моисей отправился гонцом в пограничный городок Нузу и по пути туда был пленен татарами.

Терех Левша чистил скребком большой железный котел-казан, сидя на корточках возле ханской юрты, когда к нему подошел Моисей. Моисей был одет с головы до ног как настоящий степняк, поэтому Терех не узнал его. Он низко склонил голову перед Моисеем, как и полагалось всякому рабу в татарском стане. Татары уже объяснили Тереху с помощью плетки, что он должен часто кланяться, много работать, мало спать и не выказывать недовольства, также рабам запрещалось глядеть в глаза любому монголу, будь то нойон или простой воин.

– Плохо работаешь, собачий сын! – с усмешкой промолвил Моисей по-русски. – Это тебе не в кости играть!

Терех вздрогнул от неожиданности и поднял голову.

– Моисей?! Ты жив?! – изумленно воскликнул он. – А мы-то решили, что ты погиб от разбойничьего ножа где-то на пустынной дороге.

– То-то ты небось горевал, а? – с той же язвительной усмешкой продолжил Моисей, взирая на Тереха, одетого в какие-то окровавленные лохмотья. – Я же остался должен тебе восемь гривен серебром. Не забыл?

– О чем ты, друже? Какие гривны? – Терех распрямился и несмело улыбнулся. – Ты жив, и слава Богу! Лучше поведай, как ты у татар-то оказался? И почто нехристи рабом тебя не сделали?

– А я принял веру татарскую и женился на имовитой татарке, – с надменным видом солгал Моисей. – Живу теперь без печали и забот, в покровителях у меня сам хан Кюлькан, Батыев родственник.

– Ясно, друже, – закивал лохматой головой Терех. – Мне бы твое везенье!

– Помнится, приятель, тебе в кости здорово везло, – заметил Моисей, щелкая плетью по голенищу своего сапога. – Ты похвалялся, что можешь самого черта в кости обыграть! Куда же ныне подевалась твоя удача, дружок? Почто же судьба-злодейка загнала тебя в рабские колодки?

– Сам теми же мыслями терзаюсь, друже, – горестно вздохнул Терех, пряча под мышками замерзшие пальцы рук. – Помоги мне, Моисей. Замолви за меня словечко перед ханом Кюльканом. Иначе совсем пропащее мое дело!

– Ладно, помогу тебе, – милостиво кивнул Моисей, – но с уговором, приятель: будешь мне прислуживать и выполнять все, что я прикажу. Согласен?

– Конечно, согласен! – Терех бухнулся на колени перед Моисеем и прижал его плеть к своей склоненной голове. – Буду твоим верным слугой, брат. Пойду за тобой в огонь и воду!

Моисей поговорил с ханом Кюльканом и без особого труда убедил его переселить к нему в юрту русского раба Тереха. Моисей пообещал хану Кюлькану обучить Тереха нескольким тюркским диалектам, а также языку монголов, на котором Моисей уже довольно сносно изъяснялся. Моисей резонно заметил хану Кюлькану, что если царевичи-чингизиды в будущем намерены управлять завоеванными землями Руси, то без толмачей им никак не обойтись. И тот из царевичей, у кого толмачей будет больше, окажется в более выгодном положении.

Поселив Тереха в своей юрте, Моисей нарядил его в татарские одежды, объяснил ему его обязанности и манеру поведения. Помимо того, что Тереху приходилось следить за чистотой в юрте, ходить за водой и собирать топливо для костра, ему волей-неволей надо было ежедневно заучивать много слов и коротких фраз из монгольского и половецкого языков.

«Чем скорее ты научишься бегло говорить на этих двух степных наречиях, тем больше вероятности для тебя заслужить милость и даже почет среди татар», – молвил Моисей Тереху, тем самым давая тому понять, что толмачи в татарской орде всегда востребованы и имеют кое-какие привилегии благодаря той пользе, какую они приносят.

Однако, при всем своем старании, Терех очень туго воспринимал премудрости степных наречий. В отличие от Моисея, у него не было способностей к быстрому овладению чужеземными языками, тем более такими далекими от общеевропейских и славянских языковых корней.

Моисей, видя, с каким раболепством прислуживают слуги знатным татарам, требовал этого же и от Тереха. Тот исполнял любые прихоти Моисея, дорожа его заступничеством перед степняками. Моисей всячески помыкал Терехом, упиваясь своей властью над ним и мстя ему за прошлое. Злопамятный Моисей помнил все насмешки Тереха в свой адрес в их бытность в княжеской дружине, не забыл он и свои проигрыши в кости везунчику Тереху.

Однажды хан Кюлькан, вернувшись с пиршества из шатра Бату-хана, привел в свой шатер троих красивых невольниц. Моисей, вызванный ханом Кюльканом для уточнения карты рязанских земель, удивленно вытаращил глаза, узнав в одной из невольниц свою сестру Саломею.

От хана Кюлькана не укрылось то, какими глазами пожирают друг друга прекрасная чернокудрая рабыня и его преданный толмач. Хан Кюлькан был слегка навеселе, поэтому пребывал в благостном расположении духа.

– Эй, Мосха, хочешь подарю тебе эту черноокую кудрявую рабыню? – с хмельной усмешкой обратился к Моисею молодой хан. – Похоже, ты ей приглянулся. Как она на тебя поглядывает! Забирай ее себе! Это тебе подарок от меня за верную службу!

Моисей низко поклонился хану, рассыпаясь в благодарностях на монгольском и половецком языках.

Нанеся кое-какие дополнения на карту приокских земель, хан Кюлькан сообщил Моисею и находящейся здесь же Тулусун-хатун, что его тумен завтра утром выступает к Переяславцу и дальше – к Перевитску и Коломне. Основное же татарское войско будет еще несколько дней стоять у разоренной Рязани.

– Когда насладишься прелестями этой рабыни, приходи ко мне в юрту, сыграем в боа, – с лукавой улыбкой шепнула Моисею Тулусун-хатун, выйдя вместе с ним и Саломеей из ханского шатра.

При этом Тулусун-хатун легонько похлопала Саломею ладонью пониже спины.

Эта вольность юной ханши явно не понравилась Саломее, это было видно по ее недовольным глазам и по тому, с каким раздражением она передернула плечами, обтянутыми теплым стеганым халатом.

Оказавшись в юрте Моисея, Саломея со слезами на глазах бросилась к нему на шею. Однако Моисей холодно отстранил сестру от себя.

– Запомни, голубушка, отныне ты – моя рабыня, – надменно промолвил он. – Только что хан Кюлькан передал тебя в мою личную собственность.

Саломея растерянно хлопала глазами, не веря своим ушам. Среди всех постигших Саломею бедствий за последние дни эта неожиданная встреча с Моисеем казалась ей настоящим чудом! Словно умерший Моисей воскрес прямо на глазах у Саломеи!

– Я благодарна тебе, милый братец, что ты избавил меня от позора, которого я уже испытала сверх меры в этой постылой неволе, – сказала Саломея, садясь на мягкие подушки возле тлеющего очага. – Что ж, я готова изображать твою рабыню, лишь бы поганые мунгалы оставили меня в покое. Кто только не принуждал меня к совокуплению с той поры, как я угодила в неволю в Ожске: и простые воины, грязные и кривоногие, и знатные военачальники, свирепые и жестокие, и Батыевы братья, не знающие ни стыда, ни жалости… – Саломея печально вздохнула, глядя на красные уголья в очаге, покрытые пеплом. – Я видела, как мунгалы насилуют женщин, а потом отрезают им груди и выкалывают глаза. Но самое ужасное зрелище, это когда татары бесчестят совсем юных девочек. Я насмотрелась этого кошмара в Ожске и здесь, в Батыевом стане.

– Как ты оказалась в Ожске? – спросил Моисей, сбросив шубу и шапку и усевшись напротив сестры.

– Я уехала туда вместе с Брониславом и его дочерью от первого брака еще до того, как татары подступили к Рязани, – ответила Саломея. – Юрий Игоревич поручил Брониславу собрать войско в городках и селах вокруг Переяславца. Однако Бронислав ничего не успел сделать, татары несметными полчищами подвалили к Переяславцу и Ожску со стороны Курлышевского леса, запалив огнем все деревни в округе. – Саломея помолчала, затем продолжила: – Бронислав погиб на крепостной стене при обороне Ожска. Я видела его отрубленную голову на татарском копье. Татары перебили всех русских ратников в Ожске, а также стариков и младенцев. Женщин и отроковиц нехристи обратили в рабство.

– А что сталось с Милоликой, дочерью Бронислава? – поинтересовался Моисей, всегда питавший к ней самое искреннее расположение.

– Мунгалы убили ее, – мрачно сказала Саломея, не глядя на Моисея. – Милолика была на седьмом месяце беременности, так нехристи раздели ее догола и вспороли ножом ей живот. Вывалившегося из чрева младенца кто-то из татар насадил на копье.

– Что ж, на то и война, чтобы страдали виноватые и безвинные, – после недолгой паузы заметил Моисей, ломая тонкие прутики и бросая их поверх тлеющих угольев.

– Мне странно это слышать от тебя, братец, – с неким внутренним протестом произнесла Саломея, вперив свой пристальный взгляд в Моисея. – Ты как будто оправдываешь гнусности мунгалов. Неужели ты на их стороне? И как вообще ты очутился у татар?

В этот миг колыхнулся входной полог и в юрту ввалился Терех в длинном чапане и татарской шапке, неся в руках большую вязанку хвороста.

– Пресвятая Богородица! – изумленно воскликнул он, увидев сестру Моисея. – Очам не верю! Неужто это ты, Саломеюшка?!

– Здравствуй, Терех Левша, – промолвила Саломея. – Рада видеть тебя живым!

– Сие немало по нынешним-то временам, – многозначительно обронил Терех, подходя к очагу.

– Где ты шляешься? – сердито набросился на Тереха Моисей. – Почто в юрте холодно и очаг потух? Ты забыл свои обязанности, раб?

– Прости, господин, – испуганно забормотал Терех. – Вот, за дровишками я ходил, сейчас мигом огонь разведу. Я же две вязанки в лесу насобирал, но одну вязанку у меня татары отняли.

– Терех, так ты тоже в рабах у Моисея ходишь? – с кривой усмешкой проговорила Саломея. – Похоже, мой братец весьма неплохо устроился среди поганых нехристей!

– Саломеюшка, я на твоего брата не в обиде, – заюлил Терех, подкладывая сухие ветки в набирающие силу языки пламени. – Моисей меня пригрел и приютил, языку татарскому меня обучает, а то, что я у него в слугах хожу, так иначе никак нельзя. Моисей же – ханский толмач, свой человек для мунгалов, я же – пленник, в сече полоненный. Доверия мне со стороны татар нету никакого.

Саломея понимающе покивала головой с той же кривой усмешкой на красивых пунцовых устах.

Эта усмешка сестры и выражение ее больших глаз вдруг привели Моисея в ярость.

– Чего ты ухмыляешься, сука! – рявкнул он и, метнувшись к сестре, схватил ее за волосы. – Да, я отлично устроился у мунгалов и не жалею об этом! У меня ни в чем нет нужды, в том числе и в деньгах. Я всей душой на стороне татар, жестокости которых есть кара небесная таким скупым тварям, как мой отец и моя сестра. Если Милолика умерла безвинно, это надо признать, то ты, паскудница, получила все свои страдания в неволе как возмездие за свое бессердечие! – Моисей приблизил свое перекошенное от злобы лицо к бледному испуганному лицу Саломеи, перейдя на срывающийся крик: – Помнишь, гадина, как я умолял тебя одолжить мне несчастные восемь гривен! Помнишь?!. И что ты ответила мне тогда, не забыла? Коль ты позабыла, то я могу тебе напомнить, скупая тварь!

– Я ничего не забыла, Моисей, – вскричала Саломея, закрывая лицо руками. – Прости меня! Я очень виновата перед тобой! Умоляю, прости!

Отпустив Саломею, Моисей снова уселся на свое место и протянул руки над потрескивающим в очаге огнем.

– Из-за вас я очутился у мунгалов и еще из-за отцовской жадности, – угрюмо проговорил Моисей, нарушив долгую гнетущую паузу. – С отцом я уже рассчитался. Нукеры хана Кюлькана зарезали его по моему приказу. Теперь ваш черед платить по старым долгам…

Терех и Саломея с тревогой переглянулись.

То, что угроза Моисея не пустые слова, Саломея убедилась в этот же вечер. После ужина, приготовлением которого занимался Терех, Моисей стал с грубой настойчивостью приставать к сестре, веля ей обнажиться и отдаться ему.

– Ты с ума сошел, Моисей! Я же твоя родная сестра! – бурно протестовала Саломея, отталкивая Моисея и пятясь от него. – Не прикасайся ко мне, наглец! Убери от меня свои руки, я не лягу с тобой на ложе!

Поскольку Моисей не прекращал своих домогательств, за волосы подтащив Саломею к своей постели, та обратилась за помощью к Тереху, который с показным равнодушием сгребал кости и объедки с глиняных блюд в корзину для мусора.

– Что же ты молчишь, Терех? – воскликнула Саломея, придавленная к ложу коленом брата. – Помоги же мне, ради Бога! Пристыди Моисея!

Однако Терех остался глух к мольбам Саломеи, более того, он поспешил убраться из юрты, понимая, что ему лучше не видеть столь непотребного зрелища.

Тогда разозленная Саломея вцепилась зубами в руку Моисея, прокусив ее до крови.

– Ах так, мерзкая дрянь! – Моисей отпрянул от сестры, осматривая свою прокушенную ладонь. – Тебе это даром не пройдет!

Выбежав из юрты, Моисей вскоре вернулся обратно с забинтованной рукой и в сопровождении двух плечистых коротконогих монголов в длиннополых, подбитых мехом чапанах и мохнатых малахаях, с саблями на поясе.

Моисей сердито ткнул пальцем в Саломею и что-то сказал по-монгольски, обращаясь к двум ханским нукерам. Те обрадованно заулыбались и, скинув с себя пояса с саблями, шапки и халаты, двинулись к Саломее, растопырив руки в стороны.

Несмотря на отчаянное сопротивление, Саломея была раздета догола, связана и даже взнуздана двумя узкоглазыми помощниками Моисея, по ухваткам которых можно было понять, что им уже не раз приходилось усмирять подобным образом плененных женщин. Швырнув Саломею на ложе, нукеры широко раздвинули ее пышные белые бедра. Они держали Саломею за ноги, похотливо усмехаясь и поглядывая на Моисея, который неторопливо обнажился и приблизился к распростертой перед ним сестре с видом человека, наконец-то достигшего заветной цели.

– Кто это тут у нас так сердито пыхтит, а? – с улыбкой промолвил Моисей, возвышаясь над связанной сестрой и поигрывая своим вздыбленным мужским достоинством. – Кто это так злобно сверкает карими глазками, а?.. Ба! Да это же Саломея-паскудница, дочь скряги Пейсаха! Ну надо же, до чего изменчива судьба у гордячки Саломеи! Было время, когда эти роскошные груди и ляжки мог ласкать только боярин Бронислав, а ныне их тискают дикие мунгалы. – Склонившись над Саломеей, Моисей с силой мял пальцами ее упругую грудь, касался ее живота и внутренней поверхности бедер. Затем Моисей прикоснулся к лону сестры, обрамленному черной вьющейся порослью, густой и мягкой. – А это тайное вместилище, по-моему, будет как раз впору для моего могучего молодца! А ну-ка, сестричка, позволь мне проникнуть в тебя! О!.. Ах!..

Моисей уверенно и сильно вогнал свое затвердевшее естество в лоно сестры, наслаждаясь ее беспомощностью.

Саломея видела совсем близко над собой злорадное лицо Моисея, который орудовал своим жезлом с таким напором, словно хотел пронзить ее чрево насквозь. Саломее захотелось плюнуть в глаза брата, преступившего самый строгий христианский запрет, но она не могла этого сделать, поскольку во рту у нее была веревка. Этой же веревкой были спутаны и руки Саломеи.

Насилуя сестру, Моисей злобно шептал ей прямо в лицо, напоминая про горсть серебра, которую Саломея пожалела для него в свое время. За свою тогдашнюю жадность, молвил Моисей, Саломея теперь обречена расплачиваться позором и унижениями.

После Моисея со связанной Саломеей поочередно совокупились два скуластых потных нукера. Саломея не понимала, о чем разговаривает с нукерами Моисей, но она догадалась по выражению их лиц, что таким образом ее злопамятный брат вознаградил этих двоих мунгалов за оказанную ему помощь.

Освободив от пут измученную и униженную Саломею, нукеры поспешно удалились из юрты, вместе с ними ушел и Моисей.

Вернувшийся в юрту Терех застал Саломею плачущей. Она сидела возле очага полуодетая, с растрепанными волосами, со следами веревок на запястьях.

Терех развел побольше огонь в очаге и хотел было утешить Саломею, но нарвался на оскорбления с ее стороны.

– Трусливое ничтожество! – выговаривала Тереху Саломея, с презрением глядя на него из-под вьющихся локонов, упавших ей на лицо. – Тебе впору убирать объедки и собирать хворост. Какой ты воин, ты – жалкий трус! Братец мой – мерзавец, и ты такой же. Собачье отродье! Лизоблюд несчастный!..

Терех сокрушенно качал головой, слушая Саломею и подкладывая поленья в огонь. По его давно не бритому лицу было видно, что он сам такого же о себе мнения и презирает себя за это не меньше Саломеи.

Выговорив всю свою обиду и злость, Саломея как ни в чем не бывало обратилась к Тереху:

– Что делать-то будем, Терех? Как будем выпутываться из этой беды?

– Терпеть надо, Саломеюшка. Терпеть и ждать! – ответил тот. – Мунгалы настроены идти до Владимира и Суздаля, а в тамошних землях князья посильнее, и рати у них многочисленнее рязанских. Как разобьют русские полки татар, так и закончатся наши с тобой мучения.

Глава одиннадцатая. Шаман Судуй

Моисей узнал от Тулусун-хатун, что Батый приказал хану Кюлькану, а также Урянх-Кадану и Гуюк-хану, чьи тумены тоже выступили в авангарде, повсюду искать княгиню Евпраксию. Батый потребовал разыскать Евпраксию, где бы та ни скрывалась, и доставить к нему живой и невредимой.

Тумен хана Кюлькана, выступив от Рязани, продвигался на северо-запад по льду Оки. Установилась морозная погода, поэтому лед Оки затвердел настолько, что выдерживал тяжесть идущих колонной многих тысяч всадников, табуны запасных лошадей, отары овец, груженных поклажей верблюдов и скрипучие неповоротливые татарские повозки, запряженные быками и лошадьми.

Конные отряды Урянх-Кадана и Гуюк-хана рыскали по притокам Оки, по рекам Воже и Мече, разоряя села и городки на своем пути.

Добравшись до сожженного Ожска, хан Кюлькан дальше повел своих воинов лесными дорогами к Перевитску. Близ Ожска река Ока круто поворачивает на север, огибая холмистую возвышенность и делая изрядную петлю. Хан Кюлькан, сверяясь со своей картой, решил сократить путь своего войска до Перевитска, избрав прямую дорогу через лес.

Перевитск являлся уделом Олега Красного, угодившего в плен к татарам в битве у Черного леса. В Перевитск сбежалось много смердов из окрестных деревень, которые надеялись отсидеться за бревенчатыми стенами городка.

Хану Кюлькану пришлось взять Перевитск в осаду, поскольку захватить его с налету татарам не удалось. Отражая приступы татар, защитники Перевитска лили сверху на головы осаждающих кипящую смолу. Гнать впереди себя на крепостную стену пленных русичей татары не могли, так как множество пленников, лишенных теплой верхней одежды, попросту замерзли в пути. Телами невольников, умерших от холода, был отмечен путь орды Кюлькана от Рязани через Переяславец и Ожск до Перевитска.

Хан Кюлькан слал гонцов к Урянх-Кадану и Гуюк-хану, прося у них помощи, но те явно не стремились помогать молодому Батыеву дяде, стремясь выйти по льду реки Осетр к Ростиславлю.

В один из последних дней уходящего декабря в стан хана Кюлькана под Перевитском прибыл военачальник Бодончар с сотней конных воинов из тумена Урянх-Кадана. Этот небольшой отряд сопровождал сани, запряженные тройкой лошадей. В санях находился длинный дощатый ящик, в котором лежало тело княгини Евпраксии, завернутое в ковер и засыпанное колотым льдом.

Бодончар сказал хану Кюлькану, что Урянх-Кадан досадует на то, что ему не удалось взять Евпраксию живой, поэтому он не смеет сам передать тело княгини Бату-хану, а просит сделать это хана Кюлькана. Урянх-Кадан надеется, что хан Кюлькан, пользующийся расположением Батыя, смягчит его возможный гнев при виде мертвой Евпраксии.

Когда Бодончар и его люди уехали, хан Кюлькан и его приближенные открыли ящик и вынули из него тело Евпраксии. Угодливые руки слуг развернули темно-красный хорезмийский ковер, открыв взору хана Кюлькана обнаженную молодую женщину с маской смерти на красивом, очень бледном лице. Длинные светло-золотистые волосы мертвой княгини были распущены и тщательно расчесаны. Евпраксия казалась спящей, ее глаза были закрыты, посеревшие уста были плотно сомкнуты.

Хан Кюлькан, присев на корточки подле безжизненной княгини, долго разглядывал ее всю, словно хотел запомнить на всю жизнь прекрасный облик жены Федора Юрьевича, покончившей с собой, дабы не оказаться в неволе у татар.

Между тем приближенные Кюлькана заинтересовались интимной частью тела мертвой Евпраксии. Даже при беглом осмотре было видно, что лоно прекрасной покойницы послужило для утоления чьей-то похоти.

Хан Кюлькан велел позвать Тулусун-хатун и ее служанок, чтобы и они осмотрели тело прекрасной гречанки. Женщины без колебаний заявили о том же: кто-то надругался над мертвой Евпраксией.

«Возможно, насильников было несколько», – высказала предположение Тулусун-хатун.

Хан Кюлькан был в сильнейшем озлоблении. Он не ожидал столь подлого поступка со стороны Урянх-Кадана. Ему было ясно, что Бату-хан, конечно же, увидит следы насилия на безжизненном теле Евпраксии и привлечет к ответу в первую очередь его, Кюлькана. Не осмотрев тело Евпраксии в присутствии Бодончара и его людей, хан Кюлькан лишился возможности напрямую обвинять Урянх-Кадана в подлом преступлении, ведь тот может от всего отпереться и взвалить вину на приближенных Кюлькана и даже на него самого.

– Тело Евпраксии лучше не показывать Бату-хану, – молвили Кюлькану некоторые из его приближенных. – Нужно сделать так, чтобы это тело исчезло без следа. Лучше испытать гнев Бату-хана за невыполнение его приказа, чем подвергнуться его каре за кощунство над прахом столь желанной ему Евпраксии.

Однако хан Кюлькан решил все же доставить тело Евпраксии в ставку Батыя.

– Забудьте о том, что мы открывали ящик, – сказал он своим приближенным. – Пусть Бату-хан увидит то, что должен увидеть. Ящик привезли ко мне нукеры Урянх-Кадана. Я-то смогу доказать свою невиновность в этом кощунственном деле, а вот как поведет себя Урянх-Кадан, когда Бату-хан привлечет его к ответу, мне будет любопытно посмотреть.

Впрочем, Кюлькану не пришлось отправлять ящик с замороженным телом Евпраксии в ставку Бату-хана, поскольку джихангир сам прибыл к осажденному Перевитску со своими отборными тургаудами и туменом хана Бури.

Осмотрев безжизненное тело прекрасной гречанки со следами насильственного надругательства, Бату-хан приказал шаману Судую – ни много ни мало – оживить мертвую Евпраксию.

– Твой отец был великим шаманом, Судуй, – сказал Батый в присутствии своих советников. – Я хоть и был тогда совсем маленьким ребенком, но отлично помню, как он оживил умершую от болезни любимую жену моего дяди Толуя. Чары твоего отца, Судуй, были очень сильны, ведь он напрямую общался с добрыми и злыми богами. Я уверен, Судуй, ты постиг все тайные премудрости своего отца и тебе по силам оживить княгиню Евпраксию, благо на ее теле нет ран и разрезов. Что скажешь, Судуй?

Шаман долго молчал, о чем-то задумавшись и потирая темными кривыми пальцами свои впалые щеки.

Наконец он промолвил, взглянув на Батыя из-под густых седых бровей:

– Осмелюсь тебе напомнить, повелитель, что ожившая супруга хана Толуя прожила всего полмесяца. Все это время она не могла говорить, не отзывалась на собственное имя и вообще не узнавала никого из родственников. Ожившая ханша была похожа на безумную, ее ни на минуту нельзя было оставить одну. Если мне удастся вырвать Евпраксию из лап смерти, то она, скорее всего, будет точно в таком же невменяемом состоянии.

– Колдуй получше, старик, – сказал на это Батый. – Я хочу, чтобы ожившая Евпраксия указала на тех, кто надругался над ее безжизненным телом. Даже если Евпраксия оживет всего на день или два, этого будет вполне достаточно. Главное, чтобы она была в здравом уме и могла говорить. Коль сделаешь так, Судуй, тогда можешь просить у меня любое вознаграждение.

– Я постараюсь не разочаровать тебя, повелитель, – произнес шаман, прижав ладонь к груди. – Для успешного камлания и общения с духами смерти мне нужно изготовить новые священные дудки из берцовых костей высокой рыжеволосой девушки не старше восемнадцати лет. Мои старые дудки уже почти утратили магическую силу, с их помощью даже воробья не оживить.

– Судуй, можешь выбрать любую невольницу в становищах хана Бури и Кюлькана, – промолвил Батый. – Если тебе нужно что-то еще, говори. Я выполню любую твою просьбу.

Шаман попросил Батыя, чтобы его юрту поставили в отдалении от военного стана татар, в пустынном месте, окруженном лесом.

Поиск нужной ему девушки не занял у Судуя много времени. Он облюбовал двух юных невольниц, подаренных Кюлькану Батыем вместе с Саломеей. Это были Пребрана и рыжеволосая Людмила, дочь боярина Любомира Захарича.

* * *

После пиршества, во время которого была зверски убита ханом Берке княгиня Евлампия и безжалостно изнасилована захмелевшими ханами княгиня Зиновия, Пребрана находилась в таком душевном потрясении, что совершенно не придавала значения всему происходящему с нею после этого ужасного застолья. Пребрану ощупывали и разглядывали какие-то знатные монголы в забрызганных кровью панцирях и сапогах, которые шли один за другим в княжеский терем, чтобы отдохнуть после всех жестокостей, совершенных ими на улицах захваченной Рязани.

Какой-то татарский военачальник, молодой и статный, с сабельным шрамом на лбу, с черными блестящими волосами, заплетенными в две косички, свисающие у него с висков, пожелал совокупиться с Пребраной. Татарские слуги привели Пребрану в небольшую светлицу и уложили ее на постель. Пришедший туда же молодой военачальник со шрамом сначала довольно долго смывал с себя пот и кровь, раздевшись донага. Потом он жадно ел какие-то кушанья, которые подносил ему на подносе желтолицый узкоглазый толстяк, беспрестанно кланяясь и угодливо улыбаясь.

Насытившись, военачальник возлег на ложе рядом с Пребраной. От него исходил довольно сильный запах полыни и пропитанных потом кожаных доспехов, его смуглое мускулистое тело было покрыто множеством шрамов, эти розовые и белые зажившие рубцы, большие и маленькие, виднелись у военачальника на груди, на руках и ногах, имелся рубец даже в паху. Этому молодому воину на вид было не более двадцати пяти лет, и, судя по обилию шрамов на его теле, становилось понятным, что он с самой ранней юности только и делал, что воевал.

Пребрана пребывала как в полусне, с безвольным безразличием позволяя узкоглазому скуластому крепышу ласкать и целовать себя. Она без стона приняла в себя детородный жезл монгола, лишивший ее девственности и причинивший ей боль. Этот навалившийся на нее сверху степняк со свисающими ей на лицо черными косами не вызывал у Пребраны ничего, кроме отвращения. Она закрыла очи, чтобы не видеть этих раскосых пронзительных глаз, зловещая чернота которых была сродни той темной безжалостной массе кочевников, заполонивших поверженную Рязань.

Картины сцен насилия ханов над юной княгиней Зиновией и ужасной смерти княгини Евлампии столь сильно отпечатались в мозгу Пребраны, что вызванные этим переживания довели ее до тошноты. Пребрана едва не захлебнулась хлынувшей из нее рвотой в тот самый момент, когда обладающий ею молодой темник почти дошел до пика наслаждения. Пропахший степными травами монгол с недовольным взгласом отпрянул от Пребраны, излив струю своего семени ей на живот и бедра. На его зов прибежал желтолицый толстяк, который грубо схватил Пребрану за косу и уволок ее, давящуюся кашлем, в соседнее помещение.

Там двое татарских слуг уже приводили в чувство зашедшуюся в истерике рыжеволосую Людмилу, которую грубо изнасиловал другой татарский темник. Наконец, видя, что одна из девушек бьется в неудержимых рыданиях, а другую мутит так, что ее шатает из стороны в сторону, слуги и желтолицый толстяк оставили их в покое.

Пребрана и Людмила, кое-как успокоившись, провели ночь в этом довольно холодном покое, устроившись вдвоем на какой-то жесткой лежанке и укрывшись старой облезлой шубой с оторванными рукавами.

Утром девушек разбудил все тот же желтолицый толстяк, который принес им пару рваных платьев и две пары стоптанных башмаков. Похожие на нищих оборванок, Людмила и Пребрана оказались на теремном дворе, где происходил дележ русских невольников татарскими ханами и нойонами. То, что они стали рабынями самого Бату-хана, Людмила и Пребрана узнали, лишь оказавшись в татарском стане на другом берегу Оки.

Вскоре обеих подруг по несчастью вместе с иудейкой Саломеей Батый подарил хану Кюлькану. Это случилось во время пиршества в Батыевом шатре, когда Батыю и его знатным гостям прислуживало около двадцати обнаженных юных русских невольниц.

И вот волею судьбы Людмилой и Пребраной завладел шаман Судуй, пользующийся большим почетом и уважением среди монголов. Все прочие шаманы в татарском войске беспрекословно подчинялись Судую, который единственный имел доступ к Бату-хану в любое время дня и ночи.

Судую было около семидесяти лет. Это был сухой, как щепка, старик, с жидкой седой бородкой и редкими усами. Его узкие глаза под низкими бровями были еле заметны на темном обветренном лице, изборожденном глубокими морщинами. Несмотря на преклонный возраст, Судуй был очень подвижен и неутомим в делах. При этом он мало ел и совсем не пил хмельное питье татар – кумыс и арзу.