Текст книги "Утонуть в крови"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Давай, Шестак, спроси у нее про камнеметы и про знатока-китайца, который колдует над негасимым огнем, – нетерпеливо повелел толмачу Юрий Игоревич. – Пусть басурманка выкладывает все, что знает.

Шестак с готовностью кивнул, затем мягко взял невольницу за руку и заговорил с ней на каком-то непонятном степном наречии. То, что пленница понимает сказанное ей Шестаком, было видно по ее узким очам, испуг в которых сменился осмыслением услышанного. Внимая Шестаку, монголка несколько раз слегка кивнула, плотно сжав губы и обретя серьезный вид.

Отвечая Шестаку, невольница помогала себе жестами рук, видимо не слишком хорошо владея восточно-куманским диалектом, который был основным языком общения между различными кочевыми племенами в заволжских степях.

– В общем, Уки говорит, что ее подружку-китаянку зовут Су-ян, а отца этой китаянки зовут Лу Юнь, – переводил на русский Шестак все, что рассказывала ему невольница. – Лу Юнь имеет отдельную юрту и много слуг-китайцев, которые помогают ему изготовлять хвостатые шары и огнедышащие драконьи головы из глиняных сосудов. Он же знает секрет создания негасимого огня. Лу Юнь пользуется большим почетом у мунгалов…

– Еще бы! – мрачно усмехнулся боярин Твердислав. – Такой мудрец целого войска стоит!

– Пусть она про эти дьявольские шары и драконьи головы расскажет поподробнее, – сказал Юрий Игоревич толмачу. – Нутро пусть ихнее опишет. Отчего возникает такое сильное пламя и яркие искры?

Шестак вновь заговорил с пленницей, глядя ей прямо в очи и что-то показывая при этом на пальцах.

Монголка понимающе закивала головой и быстро затараторила на гортанном степном диалекте, то и дело вставляя короткие фразы на другом, неведомом для Шестака, языке. Когда Шестак переспрашивал невольницу, то она произносила некоторые слова медленно и по слогам, помогая себе жестами.

– Уки молвит, что хвостатый шар, набитый железными колючками, называется по-китайски «цэй ли хо цю», а на языке татар он называется просто «огневой шар», – вновь начал переводить Шестак. – Вытянутый шар с железным клювом по-китайски зовется «те пао», а на языке мунгалов у него вообще нет названия. Горшки с зажигательной смесью называются «хо гуань», что переводится как «огневой горшок». Точно так же эти горшки называют и татары. Крылатые сосуды в виде драконьих голов называются по-китайски «чжэнь тянь лэй», что означает «железная голова». Татары называют крылатый сосуд «огненным драконом». Из чего состоит нутро всех этих шаров и сосудов, отчего возникает сильное пламя, Уки не знает. Она говорит, что этого не знают даже приближенные Батыя. Это большая тайна.

– Теперь спроси у нее про метательные машины, – промолвил Юрий Игоревич, кивая толмачу на монголку. – Кто ими занимается? Много ли их у татар? Какова охрана у этих камнеметов?

Пленница поведала, что все камнеметы находятся в ведении другого китайского мастера, по имени Ло Гань. У него тоже имеется отдельная юрта и много китайских слуг, которые и собирают различные метательные машины по его рисункам и схемам. Если мастер Лу Юнь еще крепкий мужчина, то Ло Гань уже глубокий старец. Татары обычно не возят за собой громоздкие камнеметы, они их собирают возле того вражеского города, осада которого грозит затянуться надолго. Для сборки камнеметов нужны длинные прочные стволы деревьев, много кожаных ремней и волосяных веревок. Вот камни и глиняные сосуды, используемые при обстреле вражеской крепости, татары всегда держат под рукой в своем обозе.

Со слов Уки выходило, что китайские мастера могут собирать до двадцати камнеметов различной мощности за полдня. Стража у метательных машин всегда усиленная и располагается обычно двумя круговыми оцеплениями. Причем воины из внешнего оцепления находятся в поле зрения воинов из внутреннего охранного круга.

– Вот и получается, бояре, трудненько нам будет пробиться к татарским камнеметам, – сказал Сдила Нилыч, внимательно выслушав невольницу Уки. – Лучше и не пытаться, дабы ратниками зазря не рисковать…

Кто-то из воевод пожелал узнать, как получилось, что такие искусные мастера-китайцы оказались на службе у кочевников-мунгалов.

Шестак спросил об этом у пленницы.

Уки ответила, что Чингис-хан, дед Бату-хана, двадцать пять лет назад завоевал царство тангутов Си Ся между пустыней Гоби и Алашаньскими горами. Затем Чингис-хан сокрушил государство чжурчжэней на реке Хуанхэ, называвшееся империей Цзинь. Тангуты, как и чжурчжэни, образовали свои государства на землях, населенных китайцами. Все достижения китайцев в военном деле тангуты и чжурчжэни использовали в войнах друг с другом. Впоследствии Чингис-хан, покоривший тех и других, стал набирать китайцев в свое войско как мастеров осадного дела.

– Ныне ни один поход монгольского войска не обходится без мастеров-китайцев, их камнеметов и негасимого огня, – добавила в заключение Уки.

Воеводы шумно загалдели, затеяв спор о том, стоит ли идти на вылазку и уничтожать татарские камнеметы, если мастера-китайцы всего за один день смогут собрать много новых метательных машин.

– Не камнеметы нужно уничтожать, а китайцев, которые эти дьявольские самострелы мастерят! – выкрикнул тысяцкий Яволод, стараясь перекричать всех.

– Да ты спятил, воевода! – возразил тысяцкому сотник Данила Олексич. – Как мы отыщем этих китайцев среди многих тыщ татар? Тем паче ежели на вылазку ночью пойдем!

– У нас же басурманка смышленая имеется! – Яволод ткнул пальцем в пленницу. – Пусть она скажет нам, каковы с виду шатры, в коих обретаются мастера-китайцы. А уж мы во время вылазки постараемся шатры эти отыскать в стане татарском и перебьем всех китайцев, кого найти сможем.

Воеводы опять зашумели, большинство были не согласны с Яволодом, полагая, что пытаться перебить кучку китайцев, затерянных среди множества татар, это все равно что искать иголку в стоге сена.

Юрий Игоревич с трудом восстановил тишину в собрании и снова обратился к толмачу:

– Ну-ка, друже, выспроси у своей басурманки, что она знает про мастеров-китайцев и пусть опишет юрты, в которых они живут.

По лицу князя было видно, что замысел Яволода чем-то увлек его.

Пленница сказала, что мастер Лу Юнь должен находиться в стане хана Бури, так как его дочь – ханская наложница. К тому же хан Бури очень дорожит Лу Юнем и не расстанется с ним ни за какие богатства. Из всех чингизидов в орде Бату-хана такой знаток по изготовлению негасимого огня имеется только у хана Бури. По этой причине Бату-хан вынужден считаться с Бури и даже в чем-то уступать ему при дележе добычи. Мастер Ло Гань находится на попечении у Гуюк-хана, и даже юрта его всегда стоит рядом с ханской юртой.

Затем Уки описала внешнее убранство юрт хана Бури и Гуюк-хана, а также убранство и цвет юрт, принадлежащих китайским мастерам.

– Ну вот, други мои, – обратился к воеводам Юрий Игоревич, позволив Шестаку и его невольнице уйти с военного совета, – теперь нам многое ведомо. Осталось только расспросить тех русичей, что побывали в плену у мунгалов, в каком из татарских становищ под Рязанью они видели шатры, только что описанные нам басурманкой Уки. При вылазке нам надлежит нацелиться именно на эти становища, дабы добраться не токмо до камнеметов татарских, но и до мастеров-китайцев, от коих и исходит главное зло для нашего града. Против сабель и стрел татарских мы еще устоим, но против негасимого огня нам не выстоять. А посему, други мои, на вылазку идти все равно придется!

* * *

К полуночи южная стена Рязани превратилась в груду обгорелых развалин; восточная стена выгорела наполовину.

От пепелища исходил такой сильный жар, что взойти на крепостные валы было невозможно. Растаявший снег стек множеством ручьев в ров и в Черную речку. На валах обнажилась желтая пожухлая трава.

Несколько сотен татарских воинов попытались было под покровом ночи проникнуть в Рязань с южной стороны. Едва татары ступили на лед Черной речки, раздался треск и длинные трещины избороздили подтаявший ледяной панцирь на реке. Местами ледяной покров прогибался под тяжестью вооруженных людей, местами татары проваливались в черные полыньи. Пеший татарский отряд спешно повернул назад.

В Рязани всю ночь стучали топоры – это шла работа по возведению частокола у восточного и южного валов.

Юрий Игоревич за ночь не сомкнул глаз, распоряжаясь, где ставить бревенчатые башни, где возводить высокий тын, где городить частокол пониже, где устраивать проходы в частоколе для выхода к валам. Все дома, стоявшие поблизости от валов, по приказу князя облили водой, чтобы ледяная корка предохраняла жилища рязанцев от возгорания. Поливали водой из колодцев и вновь возведенный частокол. Этим были заняты в основном женщины и дети.

Несколько десятков холопов, которым дали вольную, долбили кирками и заступами песчаный откос на Соколиной горе близ княжеских теремов. Добытый таким образом песок вперемешку с мерзлыми комьями глины подвозили на санях к валам и насыпали там большими кучами на всем пространстве, куда могли долетать горшки с зажигательной смесью и огнедышащие «драконьи головы».

За два часа до рассвета татары ринулись на штурм южного вала Рязани. Враги преодолели ров, наполненный жидкой кашей из полурастаявшего снега и воды, бросая в это месиво тонкие бревна и длинные жерди. На вершине вала среди обгорелых бревен плотной шеренгой стояли русичи, закрывшись красными продолговатыми щитами.

Выгоревший большой участок стены вселял в татар уверенность, что Рязань обречена, что эти несколько сотен русских ратников, вставших у них на пути, есть последняя преграда перед желанным грабежом города. Идя на этот приступ, воины Батыя прихватили с собой веревки, чтобы вязать пленниц, многие взяли и кожаные мешки для ценных изделий из золота, серебра и самоцветов.

Однако сеча на южном валу показала татарам, что опрокинуть русичей с ходу им не удастся. Рязанцы подпускали врагов на самое близкое расстояние и расстреливали их из луков, забрасывали дротиками и камнями. Сверху на татар падали обломки обгорелых бревен и досок, горшки с песком, снятые с петель двери, корзины, набитые мусором и щебнем… Не прошло и часа яростной битвы, а уже весь внешний склон южного вала окрасился кровью убитых и покалеченных татар, которые скатывались в ров и лежали там грудами поверх вдавленных в снеговую жижу жердей и бревен. Идущие на приступ все новые сотни татар были вынуждены топтать ногами своих же мертвецов.

Татарские лучники, находясь в отдалении от вала, засыпали стрелами защитников Рязани. Если какой-то рязанец падал, сраженный насмерть стрелой, на его место вставал другой ратник из второй воинской шеренги, стоящей у внутреннего склона вала.

С восходом солнца полчища татар отхлынули прочь, унося своих убитых и раненых.

Мирошка Кукольник кое-как добрался до своего дома на негнущихся от усталости ногах. Все тело его ныло от полученных в сече ушибов и ссадин. Мирошка шатался из стороны в сторону, измотанный до предела тяжкими ночными трудами, когда ему приходилось на себе волочить тяжелые бревна, оттаскивать от пожарища убитых и раненых соратников, долбить мерзлую землю для установки прочного тына с башенками. В сражении на валу Мирошка дважды оказывался на волосок от смерти, но оба раза его выручали княжеские гридни, сражавшиеся бок о бок с ним.

Оказавшись дома, Мирошка бросил на пол тяжелый щит и окровавленный топор, затем снял с себя полушубок и кольчугу.

На шум из своей светлицы выбежала Пребрана в одной исподней сорочице до пят и с распущенными по плечам волосами. Спросонья она выглядела смятенной и испуганной. Ее светлые синие очи при виде измученного отца наполнились слезами сострадания.

– Тятенька… – пролепетала Пребрана, прижав руки к груди. – Я так рада, что ты жив! А матушка побежала тебя искать. Мы с ней почти всю ночь не спали, копали могилы для наших погибших ратников. Так умаялись, что просто на ногах еле держались!

Сидевший за столом Мирошка жадно ел холодную гречневую кашу из глиняного горшка, постукивая об его широкую горловину деревянной ложкой. Рядом на столе стоял его помятый шлем.

– Давай я перевяжу твои раны, тятенька, – сказала Пребрана, доставая с полки скатку чистого льняного полотна. – На тебе же живого места нету!

– Успеется! – промолвил Мирошка с набитым ртом.

Съев всю кашу, Мирошка одним махом опорожнил большой жбан квасу.

– Тятенька, правду ли молвят люди, будто вчера татары пускали на Рязань летучих огнедышащих драконов? – спросила Пребрана, присев на скамью у печи.

– Истинная правда, доченька, – устало и как-то равнодушно ответил Мирошка. – От тех огнедышащих драконов южная стена сгорела дотла, да еще выгорели три башни и прясла между ними на восточной стене, как раз между Исадскими и Пронскими воротами. Страшно вспомнить, что вчерась творилось! Много ратников было покалечено дьявольскими искрами и шипами, многие сгорели заживо в башнях. Кузнецу Радонегу у меня на глазах мелкими камнями полголовы снесло. Рядом с Аникеем разбился большой горшок с негасимым огнем, так он вспыхнул бедняга, как свечка! Изжарился в пламени в несколько мгновений!..

Мирошка перекрестился на образа в красном углу и вдруг стал валиться прямо на пол.

Пребрана бросилась к отцу, но не успела его поддержать. Она решила, что отец умер, и залилась слезами, сидя на полу подле распростертого бесчувственного Мирошки.

Вернувшаяся домой Васса застала дочь в таком виде.

Васса перевернула супруга на спину, нащупав жилку-живицу у него на шее.

– Не реви, глупая, – сказала Васса дочери. – Жив твой батюшка. Спит он. Умаялся бедолага!

Однако Пребрана продолжала рыдать, размазывая слезы по лицу.

– Что с тобой? – Васса силой усадила дочь на стул и подала ей платье. – Оденься лучше! Скоро опять могилы рыть пойдем.

– Аникей в огне сгорел, – сквозь слезы выдавила из себя Пребрана, – и отец Стояны убит камнями, прилетевшими с неба в хвостатом шаре. Как об этом сказать Стояне и Устинье?

– А никак не говори! – сердито ответила Васса. – Пусть Устинья думает, что брат ее живой и где-то среди ратников находится. И Стояна пусть так же думает об отце своем. Смертей ныне и так с избытком! Слез не хватит, чтобы всех павших оплакать.

Глава пятая. Последние дни Рязани

Все утро близ старой бревенчатой Вознесенской церкви женщины хоронили павших воинов.

Убитых подвозили на санях и выгружали прямо на подталый грязный снег, который тут же пропитывался еще не остывшей человеческой кровью. Занятые этим делом мужики и боярские челядинцы были деловиты и невозмутимы, будто под руками у них находились не человеческие останки, а мешки с различной кладью. Некоторые тела были так обезображены, что даже близкие люди не всегда опознавали в них сына, мужа или брата.

Гробов не хватало, поэтому мертвецов погребали завернутыми в холст или рогожу.

Священники наскоро читали заупокойные псалмы над чернеющими среди белого снега ямами и торопливо уходили. Они спешили к погосту возле Борисоглебского храма, где в это утро тоже хоронили павших рязанцев.

Васса пожалела, что взяла с собой Пребрану. Девушка не жаловалась на усталость и на стертые в кровь ладони после работы заступом, но когда стали подвозить мертвецов, страшных и обезображенных, то с ней едва не стало плохо. Опознав среди убитых Любима, брата Стояны, и его дружка Савву, Пребрана разрыдалась. Ни мать, ни другие женщины никак не могли ее успокоить.

Пришлось Вассе отправить дочь домой.

Едва Пребрана добралась до дому, как над Рязанью поплыл тревожный колокольный звон. Это означало, что враги снова идут на приступ.

Пребрана бросилась будить отца, но, как она ни трясла его, как ни тормошила, все было без толку. Мирошка спал как убитый.

Пребрана накинула на плечи шубейку и выбежала на улицу. Мимо нее торопливо пробегали ратники в кольчугах и шлемах, с копьями и мечами в руках. У некоторых воинов голова или рука были перевязаны окровавленными повязками. Иным из ратников не было и пятнадцати лет.

Пребрана была восхищена и растрогана смелостью этих безусых юнцов, которым были не по силам тяжелые боевые мечи, и они шли на битву кто с легким чеканом, кто с сулицей, кто с булавой… Неожиданно для себя самой Пребрана подскочила к какому-то подростку с необычайно миловидным лицом и, схватив его за плечи, крепко поцеловала в нежную румяную щеку.

Оторопевший отрок от смущения выронил небольшой круглый щит и изумленно воззрился на Пребрану большими голубыми очами.

– Да хранит тебя Господь, миленький! – выпалила Пребрана, глядя отроку прямо в очи, показавшиеся ей в этот миг самыми прекрасными на свете. – Я буду молиться за тебя! Скажи мне свое имя.

– Вот скаженная! – беззлобно проворчал отрок девичьим голосом. – Милославой меня кличут.

– Ты – девушка?! – изумленно воскликнула Пребрана. – Неужто тебе не страшно, милая?

– Все братья мои погибли, – с грустью ответила Милослава, подняв щит с земли, – и отец мой пал в сече у Черного леса. Мужчин с каждым днем становится все меньше. Кому-то же надо Рязань защищать от мунгалов.

Пребрана оглядела юную воительницу с головы до ног, от ее мужской парчовой шапки с меховой опушкой, из-под которой выбивались непослушные золотистые локоны, до красных сафьяновых сапожек. На Милославе была надета толстая суконная рубаха и кольчуга поверх нее, на плечи девушки был наброшен серый плащ с красной каймой по нижнему краю. На поясе у Милославы висел кинжал в ножнах. Со щитом в левой руке и с дротиком в правой она выглядела довольно воинственно.

– Сколько тебе лет? – спросила Пребрана.

– Шестнадцать, – ответила Милослава.

– Я с тобой пойду, – решительно промолвила Пребрана. – Токмо помоги мне в воинский наряд облачиться.

Пребрана привела Милославу к себе домой. Скинув с себя платье и платок, Пребрана быстро облачилась в мужские порты и длинную рубаху. Затем с помощью Милославы она натянула на себя отцовскую кольчугу без рукавов. На плечи Пребрана накинула отцовский военный плащ, прожженный в нескольких местах, а на ноги надела яловые сапожки. Вместо шапки Пребрана покрыла голову отцовским островерхим шлемом с ниспадающей на плечи кольчужной сеткой. Дабы шлем плотно сидел на голове, Пребрана уложила венцом свою длинную косу. Прихватив боевой топор и овальный красный щит, Пребрана вместе со своей новой подругой выскочила из дому и припустила бегом по узкой улице к восточной стене Рязани.

Туда же бежали и прочие ратники, обгоняя девушек.

Шум сражения на крепостном валу был слышен издалека. Эти грозные звуки, это смешение криков и стонов с лязгом и звоном оружия рождали в доблестных сердцах стремление к подвигам и приводили в трепет сердца робких.

Извилистая Плотницкая улица вывела Пребрану и Милославу к Исадским воротам, вернее, к тому, что от них осталось после недавнего пожара, бушевавшего здесь.

Широкий воротный проезд в высоком гребне вала был заложен камнями и обугленными обломками рухнувшей воротной башни. Татары и не пытались расчищать завал из камней и бревен в проеме Исадских ворот, они карабкались по лестницам на вал, черный и слегка дымящийся, усеянный грудами обугленных бревен. На вершине вала плотной стеной стояли рязанские ратники, встречая натиск многочисленных врагов ударами копий, мечей и топоров.

В полусотне шагов от вала по краю Плотницкого околотка тянулся длинный высокий частокол с небольшими башенками из бревен, являясь как бы второй линией обороны на случай, если рязанцам не удастся сдержать напор татар на валу.

Пребрана и Милослава с удивлением взирали на этот частокол, отгородивший от крепостного вала и Исадских ворот городские улицы и строения. Их поразило то, с какой быстротой был возведен этот новый защитный барьер, который должен был заменить наполовину сгоревшую стену на восточном валу. Девушки были также поражены видом гигантской бреши в городской крепостной стене, носившей следы недавнего сильнейшего пожара.

В эту брешь и рвались густые толпы врагов, завывая жуткими голосами и размахивая кривыми саблями.

Пребрана увидела боярина Твердислава в шлеме и панцире, щит которого был густо утыкан вражескими стрелами. Твердислав отдавал приказы сотникам, которые тут же бросались их выполнять, увлекая за собой ратников. По всей видимости, натиск татар был столь силен, что для удержания восточного вала у сгоревших Исадских ворот защитникам Рязани были нужны все новые подкрепления, поэтому всех вновь прибывающих со всего города ратников спешно распределяли по сотням и отправляли в сражение, кипевшее на гребне вала.

Пребрана и Милослава оказались в отряде, который возглавлял сотник Яробор, бородатый и хриплоголосый, в панцире из железных пластин. Отдавая сотнику приказ, боярин Твердислав назвал его по имени и похлопал по плечу, как своего давнего знакомого и бывалого воина. Яробору и его людям надлежало сдерживать татар возле полусгоревшей Светозаровой башни, названной так, поскольку рядом с ней стоял когда-то терем боярина Светозара.

Яробор взмахнул рукой, повелевая своей сотне следовать за ним, и первым устремился к валу, похожему на людской муравейник. Толпы татар лезли на вал со стороны поля, многие сотни русичей карабкались на вершину вала со стороны города. Узкий гребень вала стал полем ожесточеннейшей битвы.

– Живее, други! Живее! – восклицал Твердислав, легонько подталкивая в спину пробегающих мимо него ратников. – Рубите нехристей без жалости! Стойте насмерть!..

Коснулся Твердислав своей рукой и плеча Пребраны, спешащей вслед за Яробором. Он не узнал под воинским облачением возлюбленную своего сына, хотя знал ее в лицо и много раз встречался с нею на многолюдных рязанских улицах.

Наступая друг другу на пятки, ратники из сотни Яробора торопливо взбирались на вал по вырубленным в грунте ступеням. Пребрана карабкалась наверх вместе со всеми, стараясь не отставать от Милославы и чувствуя усиливающееся биение своего сердца. Краем глаза Пребрана успела заметить на внутреннем склоне вала и у его подножия несколько десятков окровавленных трупов – это были русичи, сраженные татарскими стрелами и саблями.

Дальнейшее воспринималось Пребраной как некий жуткий хаос, оглушивший ее звуками смерти и сковавший ее душу непередаваемым страхом, почти животным ужасом. Пребрана совершенно растерялась от увиденного так близко кровопролития, когда многие сотни вооруженных людей, облаченных в шлемы и латы, свирепо рубят друг друга мечами и топорами. В этой страшной сумятице Пребрана сразу распознала врагов по их кривым саблям, по мохнатым шапкам с высоким узким верхом, по необычным одеяниям. Узкоглазые скуластые мунгалы, громко вопившие на своем диком языке, показались впечатлительной Пребране сущими исчадиями ада. Девушке вдруг представилось, что конец света, о котором недавно вещал на площади возле Успенского храма монах-верижник, наступает именно сейчас. В ней пробудилась странная уверенность, что мунгалы порождены Вселенским Злом и полчища их брошены на Русь самим Сатаной.

Пребрану толкали свои же ратники, что-то кричащие и стремившиеся скрестить оружие с врагом. Только что находившаяся рядом с нею Милослава вдруг куда-то исчезла, словно провалилась сквозь землю. Пребрана несколько раз окликнула Милославу по имени, озираясь вокруг и натыкаясь взглядом только на незнакомые мужские лица, бородатые и безбородые. Совершенно случайно Пребрана очутилась в самой гуще сражения. Прямо перед ней возник коротконогий плечистый степняк с узкими злыми глазами, в островерхом ребристом шлеме, с окровавленной саблей в руке. Степняк замахнулся саблей на девушку. Пребрана закрылась щитом, попятилась и, споткнувшись о мертвое тело, упала на спину. Кто-то споткнулся уже об нее и тоже упал – это оказался русский ратник. Сердито взглянув на Пребрану, он обругал ее нехорошими словами, не разглядев, что перед ним девица, одетая в мужскую одежду.

Пребрана вскочила на ноги совершенно оглушенная летящими отовсюду криками и воплями, шлем съехал ей на глаза. Поправляя шлем на голове, Пребрана выронила из руки топор. Прямо перед ней сотник Яробор широкими замахами рубил секирой наседающих татар. Во время очередного замаха Яробор нечаянно огрел обухом секиры Пребрану по голове. В глазах у Пребраны потемнело, и она потеряла сознание.

Очнулась Пребрана у себя дома в своей уютной светелке на кровати, укрытая одеялом.

Рядом на стуле сидела Варвара и сматывала в клубок длинную шерстяную нить. Увидев, что Пребрана открыла глаза, Варвара негромко ойкнула и опрометью выбежала из светлицы.

Вскоре Варвара вернулась вместе с матерью Пребраны, на которой был надет передник, усыпанный мукой.

– Ну наконец-то очнулась! – с облегченным вздохом промолвила Васса, склонившись над дочерью. – Горлинка моя! Как мы перепугались с отцом, когда тебя принесли бесчувственную, залитую кровью. Это боярыня Феофания наткнулась на тебя, доченька, когда вместе с другими женщинами подбирала наших раненых на побоище.

– Со мной еще одна девушка была, по имени Милослава, – слабым голосом произнесла Пребрана. – Где она?

– Не ведаю, доченька, – ответила Васса, заботливо поправляя одеяло, под которым лежала Пребрана. – Кто такая эта Милослава? Где ты с ней познакомилась?

Пребрана поведала матери о том, как она столкнулась с Милославой на улице, приняв ее за юношу. А узнав, что перед нею девушка, переодетая в мужской наряд и взявшая в руки оружие, она так вдохновилась смелостью Милославы, что сама отважилась пойти на битву с татарами.

– Чем закончилась сеча на валу у Исадских ворот? – обеспокоенно спросила Пребрана.

– Отогнали наши ратники мунгалов, – сказала в ответ Васса и перекрестилась. – Все обошлось, слава Богу! Одно плохо – много наших воинов полегло.

– Где тятенька? – вновь спросила Пребрана слабым голосом.

– При деле батюшка твой, – усмехнулась Васса. – Стоит в дозоре на западной крепостной стене. До полуночи ему там стоять придется.

Пребрана устало закрыла глаза, ощутив слабое головокружение, ее мысли опять обратились к Милославе. Что с ней? Жива ли она?..

* * *

Два светильника на высоких подставках из витых бронзовых прутьев освещали просторный покой с тремя резными дубовыми колоннами, поддерживающими длинную потолочную балку. В покрытой блестящими изразцовыми плитками печи гудело жаркое пламя.

В четыре небольших окна сквозь зеленоватое богемское стекло пробивались последние отблески заката.

Старая княгиня Агриппина Ростиславна восседала в кресле с подлокотниками. На ней были длинные траурные одежды, голова ее была покрыта темным платком, сколотым под подбородком серебряной брошью.

Перед княгиней стоял гридень Терех Левша, комкая в руках шапку с лисьей опушкой. Гридень только что вернулся с вылазки, предпринятой рязанцами с целью уничтожить метательные машины татар.

– До камнеметов-то отряд наш добрался, матушка-княгиня, – усталым голосом молвил Терех, – но запалить огнем эти чертовы орудия мы не успели. Мунгалов из стана набежало просто тьма! Пришлось отбиваться от нехристей и отходить обратно к городскому валу. Много у нас погибло в этой неравной сече бояр, гридней и разного прочего люда… – Терех тяжело вздохнул. – Гридничий Супрун Савелич пал в сече. Боярин Громыхай Иванович и сын его Ратибор головы сложили. Погиб тысяцкий Яволод. Юрия Игоревича дружинники чуть живого из сечи вынесли, восемь стрел в него вонзилось. Лекари говорят, что князь и до утра не доживет с такими ранами, – чуть слышно добавил Терех, глядя в пол.

Бледное лицо старой княгини слегка дрогнуло, в уголках ее губ залегли скорбные морщинки.

– Кто же теперь войско возглавит? – тихо и печально спросила Агриппина Ростиславна. – На кого нам всем уповать?

– Купцы и бояре поставили тысяцким боярина Твердислава, – сказал Терех. – Твердислав тоже на вылазку ходил и выказал немало храбрости. Он же и выводил уцелевших ратников обратно к рязанским валам. Во главе старшей дружины мужи градские поставили Оверьяна Веринеича.

– Ладно, Терех, – после долгой тягостной паузы промолвила Агриппина Ростиславна. – Ступай.

Гридень поклонился и скрылся за низкой дверью.

Княгиня долго сидела в неподвижности, устремив взор на покачивающееся дверное кольцо.

Страшная действительность давила на Агриппину Ростиславну, лишая ее сна и покоя. Ей казалось, что самое страшное она уже пережила, потеряв троих внуков, но, похоже, злой рок уготовил Агриппине Ростиславне еще более тяжелое испытание – стать очевидицей разорения Рязани татарами. Собственная судьба мало заботила эту стойкую женщину. Ее ужасала возможность гибели многих тысяч рязанцев, в том числе женщин и детей. Это казалось ей высшей несправедливостью. Все ее существо добродетельной христианки противилось такому печальному исходу. В то же время Агриппина Ростиславна с тяжкой горечью сознавала свое полное бессилие перед суровой неизбежностью.

«Где же ты, сын мой? Где же ты, Ингварь Игоревич? – мысленно терзалась Агриппина Ростиславна. – Почто не спешишь на выручку своего стольного града? Где ты, храброе сердце, Роман Ингваревич? Иль не ведает твоя светлая головушка о наших бедствиях?.. Господь-Вседержитель, отврати же от Рязани злые полчища татарские! Иль даруй рязанцам удачу в битве! Пособи же, Отец Небесный, христианскому воинству!»

Гибель многих храбрых мужей во время неудачной вылазки ослабила и без того небольшое рязанское войско. Храбрейшие пали в неравной сече, и теперь на ночном военном совете вовсю звучали голоса слабовольных и малодушных. Хор этих голосов возглавляли мытник Сдила Нилыч и княжеский огнищанин Лихослав.

– Чего мы добились своей вылазкой? – нападал ретивый мытник на боярина Твердислава и сотника Лукояна. – Сколь доблестных воев положили! Где теперь Яволод? Где гридничий Супрун? Где Громыхай Иванович?.. Молчите. А я молчать не стану! Ежели прежде во время приступов татарских ратники наши могли сменять друг друга в сече, то теперь сие невозможно. В сотнях осталось по тридцать-сорок человек, и те еле на ногах держатся от усталости и ран.

– Какую еще задумку нам предложишь, удалец? – вторил мытнику Лихослав, обращаясь к сотнику Лукояну с язвинкой в голосе. – В какую новую напасть вовлечешь нас горемычных? Может, прямо на Батыев стан двинем в ночь-полночь, а?

– О вылазках теперь надо забыть, – промолвил купец Данила Олексич, соглашаясь с мытником и огнищанином. – Опытных воинов совсем мало осталось. Со стариками да юнцами нам против мунгалов не выстоять!

– Брешь в восточной стене удалось заложить бревнами и камнями, – сказал боярин Любомир Захарич, в тереме которого проходил совет. – Тын позади вала возведен, как запасной рубеж. Что еще можно сделать? Давайте думать, воеводы, а не собачиться друг с другом. Мертвых все едино не воскресить, оборону же и дальше держать нужно.