Текст книги "Утонуть в крови"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Сыновья Угэдея, Гуюк-хан и Урянх-Кадан, и вовсе открыто поговаривали, что стоять во главе монголов в походе на Запад более пристало кому-то из них двоих, а не Бату.

Эта скрытая, а иной раз и явная неприязнь среди царевичей-чингизидов часто гасила их рвение на поле битвы, так как честолюбивые родичи Бату желали обогатиться военной добычей, но при этом им не хотелось делиться с Бату славой побед.

Вот почему, когда Бату-хан в гневе приказал, невзирая на ночь, выкатить на лед Оки камнеметы и обстрелять огненосными сосудами рязанский детинец, это вызвало яростное сопротивление со стороны двоюродных братьев Бату. В результате приказ Бату выполняли лишь воины из тумена хана Бури, на которых лежала обязанность охранять осадные машины. Даже когда лед на Оке стал ломаться и камнеметы начали тонуть в реке, никто из ханов-чингизидов не поспешил на помощь воинам хана Бури, которые изо всех сил старались спасать тонущие баллисты и катапульты.

Назначив на следующее утро общий штурм Рязани, Бату-хан доверил верховное начальство хану Кюлькану за его неизменное почтение к нему. Это не понравилось Гуюк-хану и Урянх-Кадану, которые задумали вырвать у Кюлькана славу взятия Рязани.

Ночью братья-царевичи послали полсотни воинов-кебтеулов, чтобы те бесшумно перебили рязанских дозорных на восточном валу. Маскируясь под убитых, воины Гуюк-хана и его брата сумели подкрасться вплотную к русским дозорам. Истребив караульных на валу, кебтеулы проникли в Рязань.

Незадолго до рассвета в станах Бату и Кюлькана воины только начали подкрепляться пищей, чтобы с восходом солнца двинуться на штурм. А в это время тумены Гуюк-хана и Урянх-Кадана уже завязали сражение с русичами на улицах Рязани.

Рязанцы хоть и спохватились слишком поздно, тем не менее не собирались складывать оружие или спасаться бегством.

Глава седьмая. Муки побежденных

Васса пробудилась от яростного собачьего лая. Их кобель с рычанием нападал на каких-то чужих людей, заполнивших двор. Глянув в окно, Васса сумела разглядеть сквозь искажающую толщу фряжского стекла сверкнувшую на замахе кривую саблю. После чего раздался громкий предсмертный собачий визг.

«Татары!» – мелькнуло в голове у Вассы.

Васса бросилась было будить дочь, но Пребрана уже проснулась сама. Она сидела на постели в тонкой исподней сорочице с распущенными по плечам волосами, растревоженная доносившимися со двора звуками.

Мирошки дома не было. Он нес дозор где-то на южном валу Рязани.

– Беда, доченька! – взволнованно проговорила Васса. – Татары в городе! Одевайся скорее!

Пребрана вскочила с кровати и схватила со стула длинные вязаные чулки. Она долго возилась с ними, натягивая их на ноги, поскольку ее руки сильно дрожали.

Между тем на входную дверь обрушились сильные удары – это враги ломились в дом.

– Хватай одежду и беги в огород! – повелела дочери Васса. – Через отцовскую мастерскую беги, а я постараюсь задержать нехристей!

– Матушка, я без тебя никуда! – чуть не плача, воскликнула Пребрана.

– Уходи! Живее! – повысила голос Васса, сдернув с вешалки беличью шубейку и швырнув ее к ногам Пребраны. – Постарайся добраться до женского монастыря. Я все равно найду тебя, коль уцелею! – Васса на миг прижала дочь к себе, затем вытолкнула ее за дверь, ведущую к бане и к Мирошкиной мастерской.

Для встречи непрошеных гостей Васса взяла в левую руку нож на костяной рукоятке, в правую – топор. И притаилась за печью.

Выбежав в заснеженный огород, Пребрана укрылась за баней. Там она надела на себя длинное платье, набросила на плечи беличью шубейку. Торопливо заплетая волосы в косу, Пребрана вся обратилась в слух. Ею владело сильнейшее беспокойство за мать; из их дома доносились гортанные выкрики татар, там что-то с грохотом падало, что-то вдребезги разбивалось… От этих звуков невидимой яростной борьбы у Пребраны холодело в груди. Разум подсказывал ей, что самое лучшее для нее сейчас бежать к подворью женского монастыря, однако ноги девушки не слушались разума.

Неизвестно, сколько времени Пребрана простояла за баней в ожидании, что ее мать вырвется из рук татар и попытается спастись бегством этим же путем, через огород. Дочерние чувства были столь сильны в Пребране, что она не сдвинулась с места, даже когда стих шум борьбы в их доме.

Было слышно, как татары шарят в доме и в мастерской Мирошки, кто-то из татар вышел в огород и заглянул в баню. В огороде на снегу было много следов, поэтому следы Пребраны, ведущие за баню, остались не замеченными для любопытного степняка.

Прижавшись к бревенчатой стене бани, Пребрана молча глотала горячие слезы, неудержимо льющиеся у нее из глаз. Она решила, что мунгалы убили ее мать, иначе она непременно выбежала бы из дома в огород, чтобы по задворкам добраться до спасительных стен монастырского подворья. Страх и одиночество давили на Пребрану, оказавшуюся перед необходимостью принимать самостоятельное решение.

Разгоравшийся хмурый зимний день был наполнен леденящими кровь звуками, несущимися отовсюду, и сценами самого дикого насилия, творимого татарами на улицах поверженной Рязани.

Решившись наконец предпринять попытку выбраться к монастырскому подворью, Пребрана пролезла через дыру в заборе и оказалась в соседнем огороде. Она прокралась вдоль высокого тына, отыскивая другой узкий лаз, которым в прошлом не раз пользовалась, бегая на тайные свидания с Родионом.

Громкие голоса татар, раздавшиеся из переулка, заставили Пребрану замереть на месте. Голоса врагов звучали все ближе. Превозмогая страх, Пребрана взобралась на поленницу дров и выглянула из-за кромки частокола.

По узкому переулку двигалась большая группа мунгалов – не меньше пятнадцати человек. Все они были в шубах мехом внутрь, в меховых шапках с узким высоким верхом, с луками и колчанами за спиной, с саблями на поясе. У многих татар имелись копья и круглые щиты. Четверо из татар тащили набитые чем-то кожаные мешки, двое волокли на веревках двух связанных женщин с растрепанными длинными косами. Одна из пленниц была совершенно обнажена, ее белые плечи и бедра были покрыты синяками, на спине виднелся кровавый рубец от плети. На другой из одежды была лишь длинная исподняя рубаха.

Идущий впереди татарин нес копье, на острие которого торчала отрубленная голова боярина Твердислава.

Это зрелище потрясло Пребрану. Она сразу узнала в обнаженной пленнице боярыню Феофанию. Узнала Пребрана и другую невольницу – это была Меланья, мать Стояны.

Когда отряд татар с двумя пленницами скрылся за поворотом, Пребрана спрыгнула с поленницы и, в раздумье кусая ноготь, стала лихорадочно соображать, что ей теперь делать. Если пойти по переулку туда, куда скрылись татары, то можно вскоре выйти к бревенчатой стене монастырского подворья, но можно также и наткнуться на врагов.

Пребрана решила бежать к Соколиной горе в надежде, что туда татар не допустят храбрые княжеские гридни.

Выбравшись на Оружейную улицу, Пребрана увидела там настоящее побоище. Татары, которых было великое множество, безжалостно рубили саблями и закалывали копьями немногочисленных рязанских ратников, которые группами и в одиночку оказывали ожесточенное сопротивление врагу. Убивали татары и тех женщин, которые не сдавались в плен, взяв в руки оружие.

Пребрана метнулась к Большой улице, но и там вовсю шла сеча русичей с татарами. Повсюду на подтаявшем истоптанном снегу лежали убитые и умирающие, всюду алели пятна крови. По извилистому Змеиному переулку Пребрана добежала до Успенской улицы, которая прямиком вела к Соколиной горе. В переулке бегущая Пребрана наткнулась на двух мунгалов, которые снимали одежды с двух убитых немолодых боярынь. Занятые своим делом, степняки не обратили внимания на промчавшуюся мимо них девушку в беличьей шубейке.

На Успенской улице тоже лилась кровь, но здесь русичи сумели сплотиться и, сдерживая натиск татар, шаг за шагом отходили к Соколиной горе. Пребрана не сумела добраться до рязанских ратников, ее схватили трое мунгалов, выбежавших из какого-то дома с окровавленными саблями в руках. Степняки тут же начали срывать с Пребраны одежды и делить их между собой. Молодой кривоногий степняк со шрамом через все лицо стал запихивать шубейку Пребраны в большой кожаный мешок. Другой степняк, старый и седой, отнял у Пребраны платок и рукавицы. Третий взял себе платье Пребраны, а также ее нижнюю тонкую сорочицу и теплые башмаки.

Затем степняки затеяли спор, кому из них владеть такой юной и красивой невольницей. Кривоногий мунгал с обезображенным лицом, свирепо вращая раскосыми глазами, взял верх в этом споре. Вытащив из-за пояса веревку, он связал Пребране руки спереди на запястьях и потащил девушку за собой.

Пребрана пребывала как в полусне. Жуткая действительность как бы смяла в комок все ее мысли и чувства. Враги, увиденные Пребраной вблизи и во власти которых она вдруг оказалась, потрясли ее своей жестокостью и отталкивающим внешним видом. Пленившие Пребрану татары не принимали участия в стычках с рязанскими ратниками, предпочитая рыскать по домам и дворам в поисках поживы. Эта троица в вонючих овчинных шубах в одном из дворов отрубила голову какому-то беспомощному одноногому старику, в другом дворе они зарезали ножами пожилую женщину и маленькую девочку. Со всех убитых русичей степняки сдирали одежды, деля их между собой. По-видимому, это было в обычае у татар.

В одном из домов мунгалы схватили молодую женщину с грудным ребенком на руках. Младенца степняки убили, размозжив ему голову о стену дома. Бьющуюся в рыданиях женщину трое узкоглазых злодеев раздели догола и стали поочередно ее насиловать, связав несчастной руки за спиной.

При виде ужасной смерти младенца, мозги которого разлетелись по грязному снегу, у Пребраны все поплыло перед глазами. Шатаясь, как пьяная, она ухватилась руками за перила крыльца, слыша из сеней рыдания насилуемой матери умерщвленного младенца. Затем Пребрана провалилась в бесчувствие, как в темный омут.

Очнулась Пребрана от того, что кто-то легонько похлопал ладонью по ее щекам. Открыв глаза, Пребрана увидела Фетинью, склонившуюся над ней. У Фетиньи были растрепаны косы, из одежды на ней ничего не было, лишь маленький медный крестик на шее.

– Здравствуй, милая! – промолвила Фетинья, обняв себя за плечи и ежась от холода. – Сегодня мы с тобой, подруга, одеты явно не по погоде. – Фетинья невесело усмехнулась.

Пребрана приподнялась на локте и обнаружила, что лежит на грязной соломе в том дворе, где пленившие ее мунгалы зверски убили крохотного младенца. Вокруг нее и стоящей рядом Фетиньи находилось еще около двадцати женщин, многие из которых были совершенно обнажены, иные имели на себе лишь некое подобие набедренных повязок из разорванных нижних сорочиц и платков.

Фетинья помогла Пребране подняться.

– Я же была связана, кто снял веревку с моих рук? – спросила Пребрана. – Что здесь происходит?

– Меня и этих монахинь нехристи пленили на подворье женского монастыря, – ответила Фетинья, стуча зубами от холода. – Мунгалы нас раздели и погнали куда-то. В пути нам попался какой-то знатный мунгал на рыжем коне, он велел татарской страже загнать нас на этот двор. А от веревок я тебя освободила, милая. Тут были трое каких-то нехристей с мешками в руках, но при виде татарина на рыжем коне они живо куда-то удрали.

Фетинья с сочувствием оглядела дрожащую на ветру Пребрану, на которой из одежды были лишь шерстяные чулки, крепившиеся завязками на бедрах.

– Крепись, подруга, – сказала Фетинья, обняв Пребрану и прижав ее к себе. – Господь уготовил нам печальную стезю, нам надо выдержать это. Выдержать и выжить!

Вскоре во двор въехал знатный монгол на рыжем коне, сопровождаемый несколькими конными нукерами в пластинчатых панцирях и блестящих островерхих шлемах. Монгол-военачальник имел широкое темное от загара лицо, короткую бородку и жесткие черные усы. Его узкие черные глаза глядели надменно и властно из-под низких густых бровей. Голову военачальника венчала шапка с высоким верхом, украшенная бисером и мехом куницы, к шапке были пришиты два лисьих хвоста, которые свешивались на плечи знатному монголу.

Военачальник в шапке с лисьми хвостами повелел татарской страже выстроить пленниц в одну шеренгу. Спешившись, он медленно двинулся мимо обнаженных, объятых сильной дрожью женщин, разглядывая каждую из них с ног до головы. Внимание узкоглазого военачальника сразу привлекли Пребрана и Фетинья. Задержавшись возле них, он с улыбкой зацокал языком, коснувшись своими толстыми короткими пальцами упругой груди Пребраны и пышных белых бедер Фетиньи.

По знаку военачальника один из нукеров соскочил с коня и вывел девушек из шеренги, связав им руки одной длинной веревкой. Запястье левой руки Пребраны оказалось привязано к запястью правой руки Фетиньи. Вскочивший на коня нукер потянул девушек за собой, прикрепив другой конец веревки к своему седлу.

К полудню татары стали полными хозяевами в Рязани, потопив в крови последние очаги сопротивления в детинце и на Соколиной горе.

Фетинья и Пребрана, пройдя нагими и связанными по всей Успенской улице до Соколиной горы и дальше через детинец к Окским воротам, стали невольными свидетельницами убийств, грабежей и насилий, творимых татарами в захваченной Рязани.

Мертвые тела лежали повсюду, и шедшие за татарским всадником Фетинья и Пребрана то и дело спотыкались о них, с ужасом отворачивая взгляд от вывороченных наружу окровавленных внутренностей и отсеченных голов. Все убитые русичи – мужчины, женщины и дети – были полуобнажены или раздеты донага, поскольку татары забирали себе любую одежду, не брезгуя даже рваной и окровавленной. Убитых татар в Нижнем городе было немного, зато в детинце и на Соколиной горе мертвые татары лежали грудами вперемешку с последними павшими защитниками Рязани.

Среди пленников были в основном женщины и дети, которых татары сгоняли в детинец и на Соколиную гору, где и происходил дележ всей захваченной в Рязани добычи. Старух и совсем маленьких девочек татары без раздумий убивали. Красивых статных девушек разбирали себе ханы и нойоны, не отставали от них и младшие татарские военачальники, выбирая для себя пленниц покрасивее из тех, что не приглянулись знатным монголам и царевичам-чингизидам.

Всех остальных пленниц, не выделявшихся молодостью и красотой, отдавали простым воинам, которые чаще всего убивали их после долгих унижений и истязаний.

Женщин, сопротивлявшихся насилию что есть сил, татары подвергали зверским пыткам прямо на глазах у прочих невольниц и в конце концов умерщвляли. Окровавленные трупы этих бесстрашных женщин со вспоротыми животами, отрезанными грудями и выколотыми глазами Фетинья и Пребрана имели возможность видеть на залитых кровью улицах Рязани. Таких женщин было немало. Среди обезображенных женских останков в одном из переулков на Соколиной горе Фетинья с ужасом узнала Авдотью, мать Аникея и Устиньи.

Бесчувственность татар к человеческим страданиям, к виду истерзанной человеческой плоти ужасала и потрясала Фетинью и Пребрану. Татары спокойно насыщались пищей и при этом с каким-то детским любопытством разглядывали изуродованные тела русичей. Некоторые из степняков чистили свои ножи и сабли волосами мертвых пленниц, иные из татар преспокойно утоляли свою похоть с какой-нибудь невольницей всего в нескольких шагах от изрубленных человеческих останков.

Уже в детинце Фетинья и Пребрана увидели совсем дикую сцену.

Израненного боярина Оверьяна Веринеича за то, что он не поклонился и плюнул на сапог кому-то из братьев Батыя, татары привязали за руки и ноги к четырем лошадям, которых начали стегать плетками. Придя в неистовство от боли, лошади рванулись в разные стороны и разорвали пленника на части.

Монгол, приведший Пребрану и Фетинью в детинец, сдал их другому монголу, весь облик которого говорил о том, что этот полноватый человек с одутловатым желтым лицом не участвует в сражениях и штурмах. В обязанности желтолицего толстяка входило заниматься отбором лучших пленниц и наиболее ценной утвари для хана Батыя и его братьев. Пребрану и Фетинью сначала держали во дворе одного из княжеских теремов под присмотром стражи. Постепенно на княжеском дворе татары собрали больше полусотни красивых девушек со всей Рязани. Видя, что обнаженные девушки совсем закоченели на холоде, желтолицый толстяк приказал страже загнать их в одно из помещений терема, где была печь. Татары принесли несколько охапок дров и позволили юным пленницам развести огонь в печи.

После всего увиденного за прошедшие полдня многие из девушек пребывали в потерянном состоянии, многие рыдали, вспоминая своих убитых родителей, родственников и знакомых…

Еще находясь во дворе, Фетинья и Пребрана столкнулись с Милославой, дочерью боярина Турдея. Ее тоже привели на княжеский двор связанную и без клочка одежды на теле. Татарин, приведший Милославу в детинец, был весь забрызган кровью убитых им русичей. Поскольку злобный степняк то и дело лапал красивую пленницу своими окровавленными руками, грудь, плечи и ягодицы Милославы оказались вымазанными в крови.

Сидя на скамье у печи, в которой гудело сильное пламя, Милослава рассказывала Пребране печальную историю своего пленения:

– Прошлой ночью я вынесла на себе с восточного вала одного молоденького ратника, изранен он был сильно, – молвила Милослава в то время, как Пребрана обрывком полотенца, смоченным в воде, стирала с ее плеч и груди отпечатки окровавленной пятерни. – Дотащила я этого юношу до дома знахарки Акулины, помогла ей раздеть его и перевязать ему раны. Он сознание все время терял от большой потери крови. Нежатой его звали…

Милослава тяжело вздохнула.

Пребрана слегка вздрогнула и тихо спросила:

– Почему звали, неужели он умер?

– После перевязки Нежата заснул, выпив какого-то снадобья, – усталым голосом продолжила Милослава. – Я тоже еле на ногах держалась от изнеможения, прилегла отдохнуть и не заметила, как уснула мертвым сном. Проснулась от диких криков. В доме свирепствовали мунгалы, они зарезали Акулину, Нежату и еще троих раненых, лежащих в беспамятстве. Меня мунгалы раздели донага и связали веревкой. – Милослава вновь издала тягостный вздох. – Обидно, что нехристи так легко меня пленили. При мне же был кинжал, но я не успела им воспользоваться.

– Я тоже спала как убитая, когда мунгалы на монастырское подворье ворвались, – посетовала Фетинья, сидя на корточках у печной топки и подкладывая в огонь березовые поленья. – У меня тоже нож был припасен на самый худший случай. Токмо я спросонья и не вспомнила о ноже, когда мунгалы поволокли меня за волосы из кельи.

В светлице, где находились плененные девушки, было два окна, выходивших на теремной двор.

Рыжеволосая дочь боярина Любомира Захарича, подойдя к окну, воскликнула с ужасом в голосе:

– Бог мой, что творится! Нехристи раздевают догола княгиню Агриппину Ростиславну, бьют ее плетьми!

Несколько девушек гурьбой подбежали к окну, забранному ромбовидными стеклянными ячейками, и, напирая одна на другую, притиснули рыжеволосую Людмилу вплотную к оконной раме.

Подбежала к окну и Пребрана, которой в прошлом довелось несколько раз видеть Агриппину Ростиславну на службе в Успенском храме и на торжище.

Непонятно, что разозлило татар, которые гурьбой избивали старую женщину, содрав с нее все одежды. Княгиня лежала на подталом истоптанном снегу в нескольких шагах от теремного крыльца. Ее лицо было залито кровью. На ее рыхлом дородном белом теле после каждого удара плети вспухал кровавый след. Нагота и беспомощность княгини совершенно не трогали злобствующих врагов, которые наносили удары плетками и древками копий, подзадоривая друг друга веселыми гортанными выкриками. Наконец кто-то из татар вонзил в беспомощную женщину копье, тем самым прекратив ее мучения.

Потрясенные этим зрелищем девушки отпрянули от окна, лишь рыжеволосая Людмила не двинулась с места, с беззвучными рыданиями прижав ладонь к губам.

– Эти мунгалы просто нелюди! – дрожащим голосом обронила Пребрана, присев на скамью рядом с Милославой. – Это просто твари в человеческом обличье! В них нет ни малейшего сострадания!

– Я думаю, Агриппине Ростиславне было не страшно умирать в семьдесят-то с лишним лет, – с мрачным спокойствием проговорила Фетинья, глядя на огонь в печи, – а вот нам-то каково будет уходить из жизни в наши юные годы.

– Ежели Господь пособит мне бежать из плена, то я возьму в руки оружие и буду мстить проклятым мунгалам за все их зверства в Рязани! – твердым голосом промолвила Милослава.

Пребрана теснее прижалась к Милославе, выражая тем самым свое восхищение ее самоотверженной смелостью. В душе Пребраны желание мстить татарам за их жестокости подавлялось необоримым страхом перед этим свирепым степным племенем.

– Господь нам не поможет, – с тем же ледяным спокойствием произнесла Фетинья. – Самим надо думать, как спастись из татарской неволи.

Когда над крышами теремов стали гаснуть красноватые лучи закатного солнца, в светлицу к юным пленницам пришел желтолицый толстяк, сопровождаемый тремя узкоглазыми воинами в чешуйчатых панцирях. Толстяк долго осматривал пленниц, заставляя их вставать перед ним, поворачиваться и нагибаться. Он заглядывал девушкам в рот, рассматривал их пальцы, ощупывал их интимные места, присматривался к их волосам.

Выбрав пять девушек, толстяк знаком повелел им идти за ним.

Среди этих пяти пленниц оказалась и Пребрана.

– Прощайте, милые! – с трудом сдерживая слезы, прошептала Пребрана, торопливо обнявшись с Милославой и Фетиньей.

– Не прощай, а до встречи! – ободряюще кивнула Пребране Фетинья.

Желтолицый толстяк привел девушек в гридницу, где все столы и скамьи были убраны. На полу был раскинут войлок, поверх которого были расстелены роскошные узорные ковры.

На коврах восседали, сложив ноги калачиком, несколько знатных монголов, облаченных в шелковые цветастые халаты и мягкие белые шапки с кистями. Перед имовитыми монголами стояли два стола на низких ножках, уставленные серебряными блюдами с различными яствами, среди которых возвышались чеканные позолоченные сосуды и круглые чаши.

Сбоку от пирующих, излучая жар, стояли на треногах две большие железные жаровни, наполненные раскаленными углями.

При виде вошедших обнаженных девушек знатные монголы перестали вкушать пищу, разглядывая красивых стройных невольниц с откровенно похотливым любопытством. В гриднице зазвучали громкие возбужденные реплики на непонятном монгольском наречии. Было видно, что пирующие весьма довольны внешней прелестью всех пятерых невольниц.

Желтолицый толстяк расставил пленниц таким образом, чтобы они образовали полукруг позади сидящих на коврах знатных монголов. Девушек заставили опуститься на колени, каждой был дан в руки горящий масляный светильник.

Пребрана оказалась в самом центре этого полукруга.

Свет от пяти масляных ламп озарил половину обширного покоя с высокими массивными сводами, которые покоились на четырех дубовых столбах.

Пребрана не успела толком рассмотреть сидящих перед ней имовитых степняков, не успела она и оправиться от охватившего ее сильнейшего страха.

Дверь в гридницу с шумом распахнулась, четверо татарских воинов в кольчугах и шлемах грубо приволокли за косы и поставили на колени перед пирующими монгольскими ханами двух обнаженных молодых женщин.

Пребрана сразу узнала обеих: это были княгини Евлампия и Зиновия, жены князей Олега Красного и Глеба Ингваревича. Обе в последнее время часто бывали в Успенском соборе вместе с княгиней Агриппиной Ростиславной, доводившейся бабушкой их мужьям.

Евлампия была под стать своему мужу-красавцу, люди по всей Рязани заглядывались на нее, где бы она ни появлялась. Это была высокая статная красавица с длинными светло-русыми волосами и большими голубыми очами. В каждой черточке ее лица сквозили выразительность и совершенство, одинаково заметные и притягательные постороннему взгляду с любого расстояния и ракурса.

Оказавшаяся в столь унизительном положении, княгиня Евлампия держалась с удивительным спокойствием, взирая на глазеющих на нее татарских ханов как на пустое место. Нагота Евлампии лишь добавляла ей внешней прелести, так как совершенные формы ее фигуры служили гармоничным дополнением благородным чертам ее лица.

Княгиня Зиновия, в отличие от Евлампии, не могла скрыть страха перед татарами, ее колотила мелкая дрожь, а на щеках у нее виднелись следы от обильно пролитых слез. Белокурая и белокожая Зиновия имела гибкое и стройное сложение, ее плечи и бедра порозовели от долгого нахождения на холоде. Посиневшими на ветру пальцами рук Зиновия то утирала слезы с глаз, то поправляла свои растрепанные волосы, то пыталась хоть как-то прикрыть ими свою роскошную грудь с большими алыми сосками.

В тонких нежных чертах лица Зиновии, в ее овальных, как у лани, очах, чуть вздернутом носе и чувственных капризных устах было что-то детское и непосредственное. Да и вся она выглядела как избалованная девочка, страдающая от того, что волею судьбы оказалась во власти безжалостных людей.

По знаку желтолицего толстяка к двум обнаженным княгиням приблизился толмач, который стал переводить им то, что говорили двое из татарских ханов. Толмач сказал на ломаном русском, что Евлампия отныне становится наложницей Берке, брата Бату-хана, а господином Зиновии отныне будет Шейбан, другой брат Бату-хана.

Если Зиновия выслушала толмача с покорным видом, стыдливо опустив глаза, то Евлампия хладнокровно заявила, что ничьей наложницей она никогда не будет. При этом в глазах Евлампии, взирающей на знатных монголов, было столько презрения, что хан Берке не выдержал и что-то прорычал на своем грубом наречии.

Толмач сказал Евлампии, что хан Берке волен овладеть ею хоть сейчас, поэтому надменность голой голубоглазой княгини здесь неуместна.

Евлампия дерзко усмехнулась и промолвила, что хан Берке может повелевать своими косоглазыми воинами, но только не ею.

«Твой хан что же думает, коль он раздел меня донага, то этим самым превратил меня в рабыню?» – обратилась она к толмачу.

Когда толмач перевел на монгольский язык все сказанное Евлампией, хан Берке стремительно вскочил с ковра с перекошенным от злобы лицом. Он повелел слугам постелить на пол свернутый в несколько раз мягкий войлок и уложить на него Евлампию.

Пребрана с замирающим сердцем наблюдала за тем, как кривоногий широкоплечий хан Берке, сбросив с себя халат и широкие шелковые штаны, навалился сверху на распростертую на войлоке Евлампию, которую двое слуг держали за руки, не позволяя ей подняться. Смуглое волосатое тело Берке казалось грязным и нескладным на фоне прекрасного белого тела Евлампии. Толстый интимный орган хана подобно тарану вонзился в узкую розовую щель княгини, а его волосатая широкая задница задвигалась в торопливом нервном темпе меж раскинутых в стороны белоснежных женских бедер. Вцепившись темными сильными пальцами в округлые груди Евлампии, хан Берке что-то торжествующе выговаривал ей прямо в лицо, на котором была все та же маска спокойного безразличия.

Видя, что Евлампия совершенно безучастна к тому, что вытворяет с нею хан Берке, ханские слуги перестали держать ее за руки, отступив в стороны.

Четверо других ханов со смехом переговаривались между собой, попивая кумыс из золотых чаш и не без зависти наблюдая, как Берке вкушает сладость от обладания такой знатной и красивой пленницей.

Неожиданно Евлампия обвила крепкую шею Берке своими гибкими руками, приблизив свои уста к его устам. Разгоряченный страстью Берке замер в ожидании поцелуя. Однако вместо лобзания Евлампия вцепилась зубами в нижнюю губу хана, а ее пальцы расцарапали ему лицо.

Берке взвыл от боли и так стремительно отпрянул от Евлампии, словно его ошпарили кипятком. Евлампия тоже вскочила и бросилась на своего насильника, как разъяренная пантера. Она с такой ненавистью на лице вцепилась в волосы хана, что подбежавшие слуги с немалым трудом смогли оттащить ее от растрепанного и расцарапанного в кровь Берке.

Все находившиеся в гриднице были потрясены увиденным.

Теперь ханы-чингизиды уже не смеялись и не подтрунивали над Берке, который орал на слуг и воинов, брызгая слюнями и раздавая зуботычины. Надменная гордыня вмиг слетела с Берке, который зажимал тыльной стороной ладони свою кровоточащую губу.

Дождавшись, когда слуги свяжут Евлампии руки за спиной, хан Берке схватил княгиню за волосы и подтащил ее к одной из жаровень. Свирепо ощерив редкие зубы, Берке обеими руками согнул Евлампию над жаровней, вдавив ее лицо в месиво из раскаленных углей. Княгиня забилась в руках своего мучителя, издав такой жуткий вопль, что из соседних теремных помещений в гридницу сбежались ханские телохранители и много других слуг.

Громкий крик Евлампии через несколько страшных мгновений сменился предсмертным хрипом. Берке поспешно отдернул свои руки от головы несчастной в тот миг, когда ее густые волосы вспыхнули ярким пламенем.

Увидевшая все это Пребрана вскрикнула от ужаса, закрыв лицо руками. Ее трясло, как в лихорадке. Потрясены и напуганы были и четверо других девушек, стоящих на коленях со светильниками в руках.

Тело бездыханной Евлампии с черной сгоревшей головой два татарских воина выволокли за ноги из гридницы.

Рассерженный хан Берке пожелал овладеть княгиней Зиновией, которая после увиденного тряслась как осиновый лист. Хан Шейбан не стал возражать брату, видя, в каком тот взвинченном состоянии.

Зиновия покорно распростерлась перед ханом Берке на том же месте, где перед этим лежала Евлампия. Страшась злобного взгляда Берке, Зиновия закрыла глаза. Убийца Евлампии грубо и сильно буравил своим мощным жезлом нежное лоно Зиновии, закинув ее стройные ноги себе на плечи. Берке упивался беспомощностью и податливостью испуганной Зиновии, намеренно причиняя ей боль, то с силой вцепляясь пальцами в ее бедра, то принимаясь кусать ее грудь. Блаженные стоны Берке более напоминали рык хищного зверя, дорвавшегося до желанной добычи.

После Берке с белокурой соблазнительной Зиновией пожелали совокупиться четверо других ханов. Братья Берке поочередно насиловали юную сломленную страхом княгиню, бросая перед этим жребий. Это действо сопровождалось смехом и прибаутками захмелевших ханов, которые всячески изощрялись, унижая Зиновию, то заставляя ее ползать на четвереньках, то отдаваться своим мучителям в откровенно бесстыдных позах. Зиновия плакала и стонала от боли, утоляя похоть пятерых мужчин. Наконец она лишилась чувств, и ханские слуги уволокли ее за руки в дальний угол гридницы, бросив там на расстеленной на полу медвежьей шкуре.

* * *

Бату-хан появился в Рязани ближе к вечеру, желая своими глазами осмотреть город русов, оказавший ему столь упорное сопротивление.