355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Поротников » Утонуть в крови » Текст книги (страница 7)
Утонуть в крови
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:21

Текст книги "Утонуть в крови"


Автор книги: Виктор Поротников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава тринадцатая. Прощание

Слух о том, что у Черного леса стоит несметная татарская орда, быстро распространился по Рязани.

Пребрана чистила рыбу, когда услышала, как судачат об этом в сенях соседки, пришедшие к ее матери за солью. Материнский голос показался Пребране необычайно встревоженным. Пребрана вся обратилась в слух и не заметила, как порезала себе палец.

Вернувшаяся из сеней Васса увидела, что дочь стоит у стола бледная, зажав палец в кулаке. Васса сразу сообразила, в чем дело.

– Порезалась?

Пребрана молча кивнула.

– Потерпи, дочка. Сейчас перевяжу.

Васса живо отыскала кусок чистого тонкого полотна и разорвала его на узкие ленты. Обмыв порезанный палец дочери холодной водой, Васса произнесла заговор, останавливающий кровь, потом умело сделала перевязку.

Пребрана с тревогой в голосе спросила у матери:

– Неужто мунгалы до Рязани доберутся?

Глаза Вассы стали серьезными.

– Не пугайся, милая, – сказала она и погладила дочь по волосам. – Князья наши этого не допустят. А коль и дойдут мунгалы до Рязани, то ворваться в город они все равно не смогут, ибо валы и стены рязанские им не преодолеть. Ведь и половцы в былые времена не раз подступали к Рязани, но так ни с чем и уходили в свои степи.

За обедом Мирошка, наслушавшись на торжище разговоров про татар, завел речь о том же:

– Может, конечно, и так случиться, что промешкают князья наши, войско собирая, и татары под Рязанью объявятся. Токмо страшиться этого не стоит. – Мирошка ободряюще подмигнул жене и дочери. – Рязанские стены безбожным мунгалам не одолеть! Эти валы и стены возводил незабвенный князь Ростислав Ярославич, когда вышел из-под власти Чернигова и не желал склонять голову перед сильным в ту пору Муромом. Это было еще при моем прадеде, который сам валил деревья под срубы, на коих потом, засыпав их камнями, рязанцы возвели восточный и южный валы вокруг города. Столь высоких валов нету ни в Муроме, ни в Пронске, ни в Коломне. Сказывают, что в Суздале валы и то ниже рязанских. Вот так-то!

Мирошка отхлебнул из кружки квасу и горделивым голосом продолжил:

– При ратолюбивом князе Глебе Ростиславиче рязанцы дважды обновляли стены Рязани и перестраивали воротные башни. В те времена рязанцы постоянно враждовали с суздальцами. Мой дед, который всю жизнь с топором не расставался, помогал перестраивать те воротные башни. А при князе Игоре Глебовиче, помню, рязанцы целое лето всем миром углубляли рвы перед валами. Вынутой из рвов землей укрепляли вал вокруг детинца. Я тогда был молодой и работал за троих, – похвастался Мирошка.

– Так уж и за троих? – усомнилась Васса.

– Ну, за двоих! – насупился Мирошка.

Васса молча усмехнулась, тем самым выражая сомнение, что и на такое усердие ее супруг вряд ли был способен в молодые годы.

После обеда Пребрана вышла за ворота и столкнулась нос к носу со Стояной.

– Родион увидеться с тобой желает! – с ходу выпалила Стояна. – Уезжает он сегодня по воле князя в Чернигов! Беги скорее! Родион ждет тебя у часовни, близ женского монастыря.

Эта деревянная покосившаяся часовенка возле подворья женского монастыря была обычным местом свиданий Пребраны и Родиона.

Пребрана где бегом, где торопливым шагом добралась по узким улицам Рязани до бревенчатой монастырской стены, прошла вдоль нее, обогнув угловую башню, и вышла к древней часовне, увенчанной тесовой маковкой с православным крестом.

Родион, одетый по-дорожному, сидел на ступеньках у входа в часовню. Рядом стоял его рыжий конь, потряхивая гривой.

Увидев запыхавшуюся Пребрану, Родион бросился к ней.

Пребрана и не предполагала, что ее увлечение Родионом перерастет в столь сильную привязанность к нему. Прошедшие лето и осень были наполнены для Пребраны трепетной радостью именно по причине ее частых встреч с Родионом. Они уже без стеснения целовались друг с другом. А несколько дней назад Родион признался Пребране, что хочет взять ее в жены. Он собирался поговорить о засылке сватов со своими отцом и матерью…

– Уезжаешь? Надолго? – волнуясь, промолвила Пребрана, поцеловавшись с возлюбленным в уста. – К чему такая спешка?

– Орда татарская к землям нашим подвалила, так Юрий Игоревич рассылает гонцов к соседним князьям, уповая на их помощь, – сказал Родион, поправляя шапку на голове. – Мне велено добраться до Чернигова, передать грамотку тамошнему князю и призвать домой Ингваря Игоревича, который пребывает с дружиной в Чернигове и не ведает о напасти татарской. Князь повелел мне скакать без передышки, лучшего коня мне дали. Однако при любой спешке путь до Чернигова займет дней шесть, не меньше. А обратный путь будет еще более долгим, ибо обратно я с воинством Ингваря Игоревича проследую.

– Стало быть, долго не увидимся, – с грустной улыбкой обронила Пребрана, уткнувшись лицом в широкую грудь Родиона.

– Я буду думать о тебе в дороге и там, в Чернигове, горлица моя, – ласково проговорил Родион, мягко обняв Пребрану за плечи. – Вот увидишь, разлука мигом пролетит!

– Ты успел поговорить с отцом-матерью о… нашей свадьбе? – Пребрана заглянула в глаза Родиону.

– Успел, но лишь с матерью, а с отцом поговорю после возвращения из Чернигова, – ответил Родион. – Матушка одобрила мой выбор.

– Я тоже буду вспоминать тебя каждый день, – с улыбкой сказала Пребрана, хотя на душе у нее было горько.

Ее рука заботливо поправляла отвороты Родионова полушубка.

Родион потянулся губами к устам Пребраны. Она с готовностью отдалась его поцелую.

Их страстные лобзания прервала стая голубей, прилетевшая из-за бревенчатой монастырской стены на крышу часовни.

Родион поднял голову и пронзительно свистнул.

Голубиная стая, хлопая крыльями и распушив хвосты, взмыла высоко вверх сизо-белым облаком. Описывая круг в небесной синеве, голуби стремительно летели над заснеженными крышами домов и куполами церквей.

– Эх, мне бы их крылья! – мечтательно произнес Родион. – Я живо слетал бы до Чернигова и обратно!

* * *

Родион не сказал всей правды Пребране, не желая расстраивать ее в миг разлуки. У него накануне состоялся разговор с отцом о засылке сватов в дом отца Пребраны.

Однако боярин Твердислав выступил резко против женитьбы сына на простолюдинке.

– Ты бы еще на дворовой девке жениться надумал, сын мой! – негодовал Твердислав. – Вот к чему привели все эти хороводы и прыганья через костер по вечерам! Иль боярских дочерей вокруг мало, что ты таращишь глаза на девок безродных, у коих из приданого лишь сарафан да лента?

Мать Родиона, неплохо знавшая Пребрану, попробовала было заступиться за нее:

– Отец Пребраны не из бедных, он приданое за дочерью дать может.

– Да что он может?! – скривился Твердислав. – Иль не ведомо мне, чем он занимается! Небось игрушек настругает полный короб, вот и все приданое, прости, Господи!

– Я на Пребране не из-за приданого жениться хочу, – нахмурившись, промолвил Родион. – Люба она мне.

– Коль люба, значит, обождешь год-другой, – властно сказал сыну Твердислав. – Я в твои годы тоже быстро влюблялся, но и остывал вовремя.

Твердислав многозначительно постучал костяшками пальцев по лбу сына:

– А ты, дурень, сразу жениться!

Утешением Родиону было лишь то, что мать в этом деле была на его стороне. Пребрана ей очень нравилась. Боярыня Феофания сразу распознала своим женским оком, что красивая и статная Пребрана, с широкими бедрами и налитой грудью, может нарожать красивых и крепких деток. Да и почтения от невестки-простолюдинки к имовитой свекрови будет больше, нежели от иной избалованной боярышни.

Поэтому Феофания незаметно шепнула сыну, чтобы он не вешал нос и не порывал отношений с Пребраной. Мол, она придумает, как заставить боярина Твердислава изменить свое отношение к возлюбленной Родиона.

Глава четырнадцатая. Замысел Юрия Игоревича

По возвращении из Нузы Юрий Игоревич вновь собрал всех князей на совет. На этот раз княжеское собрание было более многочисленное, поскольку в Рязань прибыли из дальних приокских городов сыновья Ингваря Игоревича. Из Коломны приехал Роман Ингваревич, а из Ростиславля и Перевитска – Глеб и Олег Ингваревичи. Из Михайловска прибыл Кир Михайлович, младший брат пронского князя. Из Ольгова приехал Давыд Юрьевич.

Поначалу князья, обсуждая условия Батыя, подбадривали друг друга смелыми речами. Мол, татары такие же степняки, как и половцы, чего их страшиться? Против объединенных русских ратей половцы даже в большом числе никогда выстоять не могли, не устоят и татары.

Однако воинственный пыл рязанских князей разом поостыл, когда рязанский гонец привез ответ от суздальского князя.

Послание князя Георгия было устным.

– Князь Георгий велит рязанским князьям крепко стоять против татар, – сказал гонец. – Подмога от него не замедлит подойти, как только суздальская рать возвратится из Киева.

В гриднице повисла долгая, гнетущая пауза.

– В зимнюю-то пору суздальская рать из Киева до Владимира два месяца добираться будет, – проворчал Всеволод Михайлович, нарушив тягостное молчание собравшихся князей.

– Что делать будем, други? – обратился к собравшимся Юрий Игоревич, жестом руки повелев гонцу удалиться.

– Надо первыми напасть на татар! – пылко воскликнул Федор Юрьевич. – Помощи нам ждать неоткуда, поэтому нужно действовать самим!

Федора Юрьевича поддержал Роман Ингваревич, такой же горячий и бесстрашный:

– Чем сиднем сидеть, братья, лучше попытать счастья в битве.

Начались бурные споры: князья помоложе рвались в битву, князья постарше предлагали пересидеть беду за стенами городов, так как без суздальцев рязанское войско вряд ли сможет потягаться с татарами в открытом поле.

– Ясно, что не все города наши смогут выдержать долгую осаду, но какие-то все едино выстоят и сберегут в своих стенах наших ратников и множество прочего люда, – молвил Всеволод Михайлович. – А ежели ударим на татар, то зараз все наше воинство погубим и сами поляжем бесславно, оставив Рязань и прочие грады без защиты.

С пронским князем согласился его брат Глеб Михайлович, а также муромский князь.

Князья ждали, что скажет Юрий Игоревич, за которым было старшинство родовое и вотчинное.

– Отбиваться от нехристей каждому в одиночку глупо, – сказал Юрий Игоревич. – Нам нужно полки купно держать, ибо это какая-никакая, но сила. Время нам надо выгадать, братья. В Чернигов к брату Ингварю я послал уже гонца. Ингварь медлить не будет, сразу двинет к нам на помощь. Может, и черниговцев с собой приведет. Сегодня же отправлю во Владимир другого гонца, познатнее и посмелее в речах. Нужно любой ценой выпросить хоть какую-то подмогу у князя Георгия! – Сжав кулак, Юрий Игоревич пристукнул им по подлокотнику своего княжеского трона.

– Батый вряд ли станет долго ждать нашего ответа на свои условия, – заметил Олег Игоревич. – Не забывай, брат, татарам до Рязани всего-то день пути!

– А мы придержим Батыя у нашего порубежья, – с хитрым прищуром промолвил Юрий Игоревич. – Тем временем гонцы наши успеют добраться до Чернигова и Владимира.

– Как это придержим? – не понял Олег Игоревич.

У прочих князей в глазах был тот же вопрос.

– Отправим к Батыю посольство с дарами, – после короткой паузы заговорил Юрий Игоревич. – Послы наши станут бить поклоны Батыге и лить льстивую патоку в его поганые уши. Пусть Батый уверится в том, что князья рязанские готовы признать его власть. Надо такой пыли напустить в глаза Батыге, чтобы он поверил в то, будто русичей одними угрозами одолеть можно.

– Без толку все это! – проворчал Роман Ингваревич. – Не верю я, что Батыгу слащавыми речами умаслить можно. Батыга прошел со своей ордой многие страны, наверняка сталкивался уже и с хитростями, и с коварством.

– Да и кого послать на такое дело? – озадаченно проговорил Олег Игоревич. – Я вот за это не возьмусь. Не могу я перед нехристями спину гнуть.

– И я не могу, – вставил Глеб Михайлович.

– Я тоже на это не гожусь, – отозвался Всеволод Михайлович.

– И я не гожусь! – решительно заявил Кир Михайлович.

– К Батыю поедет мой старший сын, – заявил Юрий Игоревич.

Федор Юрьевич аж вздрогнул от услышанного!

– За что мне такая немилость, отец? – возмутился он. – Не гожусь я для этого! Не говаривал я угодливых речей и не собираюсь!

– Придется, сын мой! – строго и непреклонно произнес Юрий Игоревич. – Для спасения Рязани ныне одной храбрости мало, надо еще разум и хитрость употребить.

– Брат, не посылал бы ты Федора с посольством, – сказал Олег Игоревич. – Испортит он все дело! Езжай сам к Батыю.

– В том-то и задумка, что сначала с Батыем должен мой сын встретиться, – промолвил Юрий Игоревич. – Батый, конечно же, спросит у Федора, почто сам князь рязанский не приехал к нему на поклон. Федор на это скажет, мол, князь рязанский собирает дань, дабы не с пустыми руками прибыть в стан татарский. Как вернется Федор от Батыя, тогда и я к татарскому хану поеду. Нам ведь важнее время выиграть.

– А коль Батыга оставит Федора у себя в заложниках, что тогда? – спросил Всеволод Михайлович.

– Что ж, посидит мой сын в заложниках, покуда я с Батыем договариваться буду, – ответил Юрий Игоревич.

* * *

Юрий Игоревич такими словами напутствовал сына перед трудным и опасным делом:

– Гордыню свою, Федор, запрячь в себя поглубже, не к месту она теперь. В стане татарском длинных речей не молви. За тебя все скажут мои думные бояре Патрикей Федосеич и Любомир Захарич, они вместе с тобой поедут. Пусть Батыга увидит в тебе тихоню непутевого, заранее на все согласного. Ну, не хмурь брови-то! Слушай, что говорю! Нам ныне не до взбрыкиваний, помни об этом.

– Ладно, – хмуро произнес Федор, – уразумел я.

– Теперь главное, сынок, – добавил Юрий Игоревич, – по сторонам поглядывай. Велик ли стан у Батыя, где шатры стоят, где возы. Как одеты мунгалы, как вооружены. В каком состоянии их кони – все примечай. Для нас это сгодится, когда на Батыгу в лоб пойдем. Смекаешь?

Федор молча кивнул.

– Толмачом с тобой поедет мой сокольничий половчин Сентяк, – сказал сыну Юрий Игоревич. – Сентяк и степи знает, и на многих степных наречиях изъясняться умеет.

– Можно, я возьму с собой Апоницу? – промолвил Федор. – Он будет мне вместо оберега.

– Возьми, – кивнул Юрий Игоревич. – Пестун твой воин бывалый. И мне спокойнее будет.

Дружинник Апоница находился при Федоре с малых лет, обучая его ратному умению. За годы отрочества Федор так свыкся с Апоницей, что, возмужав, оставил его при себе на правах друга и телохранителя.

На другой день ранним утром с княжеского подворья выехало трое саней-розвальней, запряженных тройками крепких лошадей. Этот маленький обоз сопровождали пятнадцать всадников. Впереди на буланом коне ехал Федор Юрьевич в коротком меховом полушубке и собольей шапке. Рядом с Федором, чуть приотстав, уверенно правил вороным жеребцом плечистый одноглазый бородач в шапке с лисьей опушкой, надвинутой на самые брови. На нем поверх кольчуги был надет полушубок, сшитый из медвежьей шкуры. Это был Апоница.

Небольшой отряд промчался по заснеженным сонным улицам Рязани, лишь скрип полозьев и глухой топот копыт нарушали чуткую предрассветную тишину.

Было свежо и безветренно.

Из лошадиных ноздрей валил густой пар.

За городскими воротами тянулся санный путь мимо дремлющих деревенек и темных перелесков, теряясь в заснеженной дали. Это была дорога в Дикое поле.

Отъехав с полверсты, Федор остановил коня и бросил прощальный взгляд на Рязань. Он сдернул с головы шапку и перекрестился на блестящие купола Спасо-Преображенского собора, возвышавшиеся над бревенчатыми крепостными стенами и возносившие золоченые кресты к низкому хмурому небу, в котором уже занимался бледный зимний день.

«Пособи, Господь-Вседержитель, вынести все предначертанное мне судьбой!» – подумал Федор.

Апоница, тоже осадивший коня, широко зевнул, перекрестив при этом свой рот.

Глава пятнадцатая. Послы рязанские

Моисей не знал, радоваться ему или печалиться, узнав от рыжеволосого толмача, что отныне он и Яков будут служить славному хану Кюлькану. Моисея и Якова перевезли из ставки хана Бури в другой татарский стан, расположенный в двух верстах к югу.

– Повезло нам, младень, – сказал Яков Моисею. – Хан Кюлькан молод и горяч. Он непременно вперед рваться будет. Его тумен в татарском войске головной, как и тумен хана Бури. Хан Кюлькан наперед Батыя в русские земли вступит, а нам это на руку. – Яков подмигнул Моисею: – Как увидим наши леса, так и удерем от нехристей узкоглазых! В лесу-то мунгалы не столь прытки, как в степи.

Оказалось, что хан Кюлькан знает половецкий язык. Юный чингизид часто приглашал Моисея в свой шатер и расспрашивал его про обычаи русичей, про их вооружение и военную тактику. Моисей проникся невольной симпатией к хану Кюлькану, который держался с ним как с равным. Кюлькан угощал Моисея пловом и арзой – водкой из овечьего молока. Однажды хан Кюлькан позволил даже Моисею заночевать в своей юрте, желая побеседовать с ним еще и перед сном.

Каждый день конные разведчики мунгалов отправлялись в сторону приокских лесов.

По вечерам хан Кюлькан с помощью Моисея сверял данные своих лазутчиков с картой, нарисованной на желтом пергаменте. Это была карта окраинных русских земель. На пергаменте яркими китайскими красками были нанесены извилистые прожилки рек, широкие массивы лесов и непроходимые болота. Были отмечены все города и многие деревни Рязанского княжества.

Иногда для уточнения составляемой карты хан Кюлькан приглашал и Якова, но проку от него было мало. Яков лишь однажды в своей жизни побывал на Оке и то добрался только до Мурома, который стоит в окском низовье. Зато Яков прекрасно знал волжский речной путь и дороги, ведущие от Волги к главным городам Владимиро-Суздальского княжества.

Хан Кюлькан держал при себе Якова с расчетом, что тот может пригодиться ему, когда татарская конница через рязанские земли выйдет в Залесскую Русь.

Как-то поутру Яков растолкал спящего Моисея и взволнованным голосом сообщил ему, что в татарский стан прибыли послы от рязанского князя.

– Я подслушал, как об этом переговариваются стражи возле нашей юрты, – прошептал Яков, наклонившись к Моисею. – Во главе посольства стоит Федор, сын Юрия Игоревича. Это его старший, что ли?

– Да, старший, – протирая глаза, ответил Моисей. – Всего у рязанского князя двое сыновей и дочь-отроковица.

– Рязанцы хотят откупиться от Батыя данью, – продолжил Яков. – Стражники у нашей юрты восхищались богатыми дарами, привезенными Федором.

В душе Моисея всколыхнулась радостная надежда. Может, татары возьмут дань и обойдут Рязань стороной. Моисей сказал об этом Якову.

Купец с сомнением покачал головой:

– Вряд ли такое случится. Зачем Батыю довольствоваться малым, ежели он все может заграбастать? Эти мунгалы хуже диких разбойников!

В этот же день Моисею довелось самому увидеть рязанских послов.

Рязанцы были приглашены на пир в огромный шатер Бату-хана. Пришел на это пиршество и хан Кюлькан, взяв с собой Моисея.

Хан Бату сидел на золотом троне китайского императора. На нем была шелковая одежда, расшитая золотыми драконами, и шапка с высоким узким верхом, украшенная сверкающими драгоценными камнями. Слева от Бату-хана сидели на мягких подушках его жены – семь узкоглазых молодых женщин в ярких шелковых одеяниях и круглых отороченных мехом шапочках. По правую руку от Бату восседали одиннадцать царевичей-чингизидов, среди которых были четыре родных брата Бату, пять его двоюродных братьев, один внучатый племянник и сводный дядя. Этим сводным дядей и был хан Кюлькан, хотя по возрасту он был моложе Бату почти на девять лет.

Хан Кюлькан сидел на кошме между ханом Бури и Урянх-Каданом. Эта троица и здесь была неразлучна.

Позади трона и за спинами царевичей теснились знатные татарские военачальники в своих национальных одеждах и шапках. Вдоль войлочных стенок шатра расположились рядком на коврах, поджав под себя ноги, нойоны и ханские советники-мурзы.

В стороне от всех сидели шаманы, небритые и косматые, увешанные амулетами и погремушками.

У дверного проема стояло внутри и снаружи два десятка татарских воинов в блестящих доспехах, с саблями и короткими копьями.

Когда рязанские послы появились в ханском шатре, то им отвели место в центре шатра между двумя очагами, в которых трещало веселое пламя. Дым, поднимавшийся к отверстию в круглой войлочной кровле, смыкался над головами у русичей наподобие широкого сизого шлейфа. Отвратительного вида старуха-шаманка время от времени бросала в огонь какой-то порошок и бормотала заклинания.

Моисей уже знал, что мунгалы поклоняются огню и всех чужеземных послов обязательно обкуривают священным дымом.

Увидев всю татарскую знать, самого Бату-хана, его братьев и жен, Моисей совсем растерялся. Однако ему пришлось быстро собраться с мыслями, поскольку хан Кюлькан то и дело расспрашивал его вполголоса про Федора Юрьевича и про людей из его свиты. С небольшого возвышения, где сидели царевичи-чингизиды, рязанские послы были видны очень хорошо.

Послов было восемь человек. Моисею были знакомы в лицо только Федор Юрьевич и два седоусых боярина, которые часто бывали в тереме у рязанского князя. Остальные послы были ему незнакомы, хотя их внешний вид говорил о том, что это люди имовитые.

Перед тем как начать разговор с Бату-ханом, рязанские послы сняли шапки и отвесили низкий поклон. При этом Федор Юрьевич лишь слегка поклонился. Он был статен и могуч, возвышаясь среди прочих послов, подобно кряжистому дубу в окружении чахлого березняка. Старший сын рязанского князя пришел на встречу с Бату-ханом в роскошном кафтане из желтой золоченой парчи, на ногах у него были красные сафьяновые сапоги, узорный пояс был украшен золотыми накладными пластинками.

Моисей видел, как жены Бату-хана заерзали на подушках и начали перешептываться между собой, разглядывая синеглазого и золотоволосого Федора Юрьевича. Бату-хан был одногодком с Федором Юрьевичем, им обоим было по двадцать девять лет. Однако низкорослый и щуплый Бату-хан совершенно терялся в глазах женщин на фоне высокого красавца Федора Юрьевича.

Разговор между Бату-ханом и Федором Юрьевичем получился короткий. Повелитель татарской орды похвалил намерение рязанских князей покориться ему без сопротивления, пожелав при этом увидеть у своих ног отца Федора Юрьевича. Узнав, что Юрий Игоревич собирает дань, которую он намерен лично доставить в татарский стан, Бату-хан заулыбался и пригласил послов отведать его угощение.

Русичи уселись на ковре там же, где стояли. Было видно, как им непривычно сидеть, поджав ноги по-восточному.

Татарские слуги поставили перед рязанцами большие блюда с жареной бараниной, подносы с лепешками, сыром, изюмом и курагой. Послам раздали золотые чаши, наполненные кумысом.

Одновременно кушанья и напитки были принесены слугами и для татарской знати. Всей этой церемонией распоряжался баурчи, ханский стольничий. Баурчи стоял в сторонке, сложив руки на груди, и зорко следил, чтобы яства подавались в соответствии с рангом пирующих: лучшие куски мяса доставались Бату-хану, его женам и царевичам-чингизидам.

Жареное мясо знатные татары брали руками, вытирая жирные пальцы о мягкие белые полотенца или о голенища сапог. Лишь Бату-хану одна из его жен то и дело протягивала небольшую круглую чашку с водой, в которой он споласкивал пальцы.

Русичи, не привыкшие обходиться за трапезой без ножей и вилок, ели медленно, стараясь не заляпать жиром свои нарядные одежды.

Отвечая на вопросы любопытного хана Кюлькана, Моисей поведал ему все, что знал о боярах Любомире Захариче и Патрикее Федосеиче, а знал он о них очень мало. Немногим больше Моисей мог поведать и о князе Федоре. Впрочем, упоминание Моисеем того, что Федор Юрьевич женат на красавице-гречанке из рода византийских императоров, необычайно заинтересовало не только хана Кюлькана, но и прочих царевичей, с которыми тот поделился этим известием.

Моисей поглядывал на хана Бату, стараясь определить по выражению его скуластого круглого лица, доволен ли он приезду посольства из Рязани. Бату-хан смеялся над шутками братьев-царевичей, постоянно заговаривая с какой-нибудь из своих жен или обращаясь к кому-нибудь из нойонов. На рязанцев Бату-хан не обращал никакого внимания, словно их не было в шатре.

Вдруг кто-то из царевичей громко и развязно спросил о чем-то князя Федора.

Толмач перевел прозвучавший вопрос на русский язык:

– Светлый хан Берке желает знать, князь Федор, правда ли, что супруга твоя из семьи греческих василевсов?

– Правда, – ответил Федор после краткой паузы.

Моисей заметил, что при этом Федор отодвинул от себя жаркое и слегка нахмурился.

– Красива ли твоя жена, князь? – прозвучал вопрос от хана Бури.

– Красива, – промолвил Федор и нахмурился еще больше.

– Скажи, князь, что прелестнее у твоей жены, лицо или тело? – поинтересовался Гуюк-хан, смакуя маленькими глоточками кумыс из чаши.

Среди царевичей прошло оживление, они принялись со смехом переговариваться между собой и о чем-то спорить.

Федор хмуро проговорил, что не станет говорить об этом.

Гуюк-хан опять что-то сказал. Царевичи засмеялись еще громче.

Толмач перевел Федору сказанное Гуюк-ханом:

– Доблестный Гуюк-хан говорит, что в знак милости к тебе, князь Федор, он хочет взять в наложницы твою жену. У Гуюк-хана среди наложниц есть китаянки, туркменки, армянки, половчанки, а вот гречанки пока нет.

– Ну, так скажи ему от меня, что гречанке совсем не место в его задымленной юрте! – сердито произнес Федор, обращаясь к толмачу.

Толмач слегка запнулся, переводя на монгольский язык смелый ответ Федора Юрьевича.

Гуюк-хан свирепо зыркнул на князя Федора своими раскосыми глазами и что-то гневно прокричал татарской страже. Стражники ринулись было к Федору Юрьевичу, но были остановлены властным окриком Бату-хана.

Обращаясь к Гуюк-хану, Бату-хан заговорил с нескрываемой неприязнью в голосе. Гуюк-хан сидел, не смея поднять глаз, не смея возразить. Примолкли и остальные царевичи. В шатре водворилась гнетущая напряженная тишина, нарушаемая лишь треском горящих поленьев и резким голосом Бату-хана.

Моисей испуганно спрятался за спину хана Кюлькана.

Одна из жен Бату что-то сказала ему.

Бату-хан улыбнулся и через толмача обратился к Федору:

– Такой видный витязь достоин более высокой чести! Тебя, князь Федор, я готов взять к себе на службу, а твоя жена-красавица станет украшением моего гарема.

Произнеся это, Бату-хан вытянул вперед ногу в узорном башмаке с загнутым носком. Его узкие темные глаза миролюбиво и с ожиданием взирали на Федора Юрьевича.

– Князь, тебе следует поцеловать носок башмака у непобедимого Саин-хана в знак признательности за оказанную честь, – тоном, не допускающим возражений, сказал Федору Юрьевичу татарский толмач. – Так принято у нашего народа, – негромко добавил он, видя, что князь Федор не двигается с места.

– Такое раболепство не принято у нас, русичей! – резко промолвил Федор Юрьевич.

Князь встал на ноги, но кланяться явно не собирался. Бояре с двух сторон что-то сердито и настойчиво шептали Федору, теребя его за рукава кафтана, но Федор не желал их слушать.

Толмач пребывал в полнейшем замешательстве.

– Скажи своему хану: разве он одолел меня в битве, что желает владеть моей женой? – заявил толмачу Федор Юрьевич, не скрывая своего негодования. – Скажи ему, что у русичей недостойно отдавать своих жен на позор кому ни попадя! Я бесчестьем себя покрыть не хочу. У вас свой обычай, а у нас свой.

Царевичи и ханские советники с нетерпеливым ожиданием взирали на толмача, желая узнать, что сказал русский князь. Особенное нетерпение можно было прочесть на лице Гуюк-хана.

Толмач, запинаясь, перевел на монгольский сказанное князем Федором.

Едва толмач умолк, как по шатру прокатился гул гневных голосов. Татарская знать была возмущена дерзостью и неучтивостью Федора Юрьевича. Царевичи переглядывались между собой, жены Бату-хана перешептывались, толкая друг дружку локтями. Лишь Гуюк-хан криво усмехался.

Выслушав толмача, Бату-хан вскочил с трона как ужаленный. Он что-то быстро проговорил, указав рукой на дверь юрты.

– Великий Саин-хан говорит, что вы можете возвращаться домой, – обратился толмач к рязанским послам. – Вас никто больше не задерживает.

Отвесив прощальный поклон, русичи гурьбой двинулись к выходу из юрты. Впереди шел Федор Юрьевич с гордо поднятой головой.

Стража распахнула перед послами двойные плотные занавески на дверях.

Едва послы покинули ханский шатер, Бату-хан жестом подозвал к себе молодого плечистого военачальника в пластинчатом панцире и что-то прошептал ему на ухо. Военачальник поклонился и торопливо удалился из шатра.

Вскоре невдалеке от ханского шатра раздались звуки борьбы, лязг мечей, гортанные выкрики татарских воинов и громкая русская брань, потом раздался громкий предсмертный вскрик князя Федора.

Вся монгольская знать, забыв про яства, вслушивалась в то, что творилось за войлочной стенкой огромной юрты, на холодном зимнем воздухе. Где-то рядом, всего в полусотне шагов от ханской юрты, шла ожесточенная рукопашная схватка. Всем было понятно, что это нукеры Бату-хана безжалостно расправляются с рязанскими послами. Хрипы и стоны умирающих звучали в унисон яростным крикам монголов, которые подбадривали друг друга, стараясь одолеть какого-то неодолимого врага.

Беспокойство и раздражение отразились на лице у Бату-хана, который не мог понять, почему его нукеры так долго возятся с горсткой безоружных русов! Обеспокоены были и царевичи-чингизиды, слыша дикие вопли Батыевых нукеров, словно тех заживо резали на куски!

Наконец Бату-хан стремительно ринулся вон из шатра, опрокинув низенький стол с кушаньями, стоящий подле золотого трона. Следом за Бату-ханом толпой устремились царевичи, нойоны и ханские советники. Даже толстый баурчи и некоторые из слуг, одолеваемые любопытством, выбежали из шатра.

Зрелище, открывшееся Бату-хану и толпе татарской знати, могло потрясти кого угодно.

На истоптанном окровавленном снегу в разных позах лежали рязанские послы и гридни, сопровождавшие их в этой поездке. Мертвые русичи лежали, образовав круг, в центре которого лежал безжизненный князь Федор, заколотый в спину ударами копий. Из семерых гридней в живых оставался один, одноглазый и седовласый. Окруженный полусотней Батыевых нукеров, одноглазый рязанец отбивался столь храбро и умело, что это невольно вызывало восхищение. В одной руке у отважного рязанца был прямой славянский меч, в другой – кривая монгольская сабля. Два клинка, сверкая, как быстрые молнии, разили татарских воинов одного за другим. Отсеченные руки и головы так и разлетались в разные стороны, кровь брызгала фонтаном из разрубленных шейных артерий, раненные и умирающие ханские нукеры корчились со стонами у ног бесстрашного русича, который был неуязвим, словно разгневанный демон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю