Текст книги "Утонуть в крови"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Сопровождаемый отборными конными телохранителями, Бату-хан проехал по главной улице Рязани, заваленной телами мертвых русичей, мужчин и женщин, раздетых донага. Своих убитых татары успели убрать к приезду джихангира.

Бату-хан спросил у темника Бурундая, почему на улицах Рязани так много убитых русских женщин.

– Я же повелел убивать мужчин, а женщин приказал обратить в рабынь, – недовольно сдвинув брови, сказал Бату-хан.

– О светлейший, здешние женщины сражаются наравне с мужчинами, поэтому нашим воинам приходится убивать их, – ответил темник Бурундай. – Более свирепых женщин мне еще не приходилось видеть.

В подтверждение своих слов Бурундай велел своим воинам привести к джихангиру одну пленницу, намеренно оставленную им в живых.

– Эта женщина убила двух наших воинов и двоих покалечила, когда они попытались пленить ее, – сказал Бурундай. – Эта баба необычайно сильна, повелитель. Четверо крепких нукеров с трудом смогли ее связать.

Сидя на саврасом длинногривом коне, Бату-хан с любопытством вперил свой взгляд в рослую русоволосую пленницу, руки которой были прижаты к телу и опутаны веревками от локтей до плеч. На вид пленнице было около сорока пяти лет. На ней была длинная льняная рубаха, разорванная в нескольких местах, сквозь эти прорехи виднелось белое нагое тело женщины, покрытое синяками и ссадинами.

Пленница не выглядела испуганной. Ее светло-голубые очи сверкнули холодным блеском, когда она подняла голову и встретилась взглядом с джихангиром.

Бату-хан пожелал узнать имя пленницы, из какого она сословия и кто у нее муж.

С пленницей заговорил толмач-бухарец в полосатом стеганом халате и мохнатой монгольской шапке. Пленница отвечала на его вопросы коротко, без неприязни в голосе, при этом лицо ее было не просто спокойно, но дышало некоей горделивой величавостью.

– Повелитель, эту женщину зовут Вассой. Сословия она незнатного, – переводил толмач сказанное женщиной. – Муж ее – ремесленник, детские игрушки мастерит. Из его рук выходят самые лучшие игрушки в Рязани.

Бату-хан заинтересовался услышанным.

– Сыщите мне мужа этой женщины-богатырши, – приказал он своим нукерам.

Нукеры через толмача узнали у пленницы имя ее супруга и отправились туда, где находились под присмотром стражи пленники-русичи.

Мирошка Кукольник не поверил своим ушам, когда татарский глашатай на ломаном русском объявил, что его разыскивает сам хан Батый.

– Ну, Мирон, вспоминай, где ты перешел дорогу Батыге, – шутливо обронил купец Данила Олексич, тоже угодивший в плен. – Батыга небось из-за тебя одного нам такой разор учинил!

Однако Мирошке было не до смеха. Он вышел к глашатаю, не скрывая охватившей его робости.

Ханские нукеры привели Мирошку к джихангиру, который между тем завел беседу через толмача с бродячим монахом Парамоном. Тот поразил татар тем, что своим демоническим голосом и взглядом заставлял всякого бросавшегося на него с оружием в руках невольно опустить саблю или копье.

Видя, что джихангир увлечен беседой с длинноволосым растрепанным схимником, нукеры подвели Мирошку к Вассе, стоящей в сторонке.

При виде связанной супруги, при виде кровавых ссадин у нее на лице и плечах Мирошка едва не расплакался.

Не утратившая самообладания Васса тихим и внушительным голосом повелела мужу держать себя в руках.

– Незачем показывать нехристям проявление наших чувств, Мирон, – сказала Васса. – Незачем усугублять наше и без того бедственное положение слезами и охами.

Вместо сетований на свою горемычную долю Васса принялась расспрашивать мужа о том, как он угодил в плен к мунгалам и не видел ли он среди пленниц их дочь.

– Я спровадила Пребрану на подворье женского монастыря, когда татары на рассвете начали к нам в дом ломиться, – молвила Васса. – Я-то с мунгалами сцепилась, когда они дверь выломали, поэтому не знаю, добежала Пребрана до подворья иль нет.

– Даже если и добежала Пребрана до подворья, от мунгалов она все едино не спаслась, – мрачно сказал Мирошка. – Нехристи с ходу ворвались на монастырское подворье, не задержали их стена и запертые ворота. Видел я плененных монахинь, но Пребраны среди них не было.

О своем пленении Мирошка ни словом не обмолвился. Ему было стыдно признаться Вассе, что он сдался в плен, даже не вынув меча из ножен, от растерянности и страха при виде множества врагов, окруживших его.

Неизвестно, что наговорил джихангиру монах Парамон, только волею Бату-хана ему была дарована свобода.

Схватив Мирошку, нукеры приволокли его пред очи повелителя монгольской орды.

Оказавшись лицом к лицу с Батыем, Мирошка так перепугался, что толмачу пришлось дважды повторять ему свой вопрос.

– Ты ли Мирошка Фомич, по прозвищу Кукольник? – спросил толмач.

– Я и есть, – закивал головой Мирошка.

– Какие же игрушки ты делаешь? – опять спросил толмач.

– Разные… – промолвил в ответ Кукольник, переминаясь с ноги на ногу. – Коней и медведей из дерева вырезаю, из кожи и шерсти мастерю боярышень в сарафанах, из глины свистульки делаю… Много чего.

– Великий хан желает взглянуть на твои игрушки, мастер, – сказал толмач и многозначительно приподнял черную бровь: – Услужи великому хану и не останешься без его милости.

– Чем же мне порадовать великого хана, ведь дом мой разграблен и у меня ничего нет, – волнуясь, проговорил Мирошка.

– А ты сходи к своему дому, мастер, может, хоть одну игрушку там отыщешь, – посоветовал толмач Мирошке. – В доме своем ничего не найдешь, тогда по городу походи, вокруг посмотри. Вдруг где-нибудь игрушка твоя валяется. Твое ремесло редкое, и великий хан не сможет не оценить это.

Увидев, что ее мужа два рослых мунгала уводят куда-то в сторону Исадских ворот, Васса подумала, что Батый отпускает Мирошку на все четыре стороны, как только что отпустил на волю монаха Парамона. Тот тоже удалился к воротам в сопровождении двух ханских телохранителей.

«Хвала тебе, Господи, что сжалился над моим мужем! – мысленно воскликнула Васса. – Помоги, Отец-Вседержитель, еще дочке моей ненаглядной избегнуть печальной участи!»

Мирошке повезло: в своем разграбленном доме ему удалось отыскать несколько игрушек, раскиданных по углам. Шарившие здесь татары искали прежде всего золото и серебро, поэтому не обратили никакого внимания на детские игрушки. Мирошка бережно собрал игрушки в подол своей длинной рубахи.

Вторая встреча Мирошки Кукольника с ханом Батыем произошла в княжеском тереме на Соколиной горе.

Бату-хан разместился в хоромах рязанского князя, дабы взглянуть на захваченную военную добычу и заодно наградить своих отличившихся темников и нойонов.

Особо почетной наградой считались у монголов жены и дочери побежденных врагов, поэтому царевичи-чингизиды пребывали в нетерпении, ожидая, когда же джихангир начнет одаривать их знатными пленницами. Во время этой процедуры младшие ханы и темники могли определить, к кому из них Бату-хан более милостив и на кого его милость не распространяется. Татарской знати также хотелось увидеть, какую из знатных невольниц джихангир возьмет в свой гарем.

Осмотрев всех знатных пленниц, Бату-хан остался недоволен.

– Где Евпраксия? – кричал он на своих приближенных. – Где она? Почему ее нет среди пленниц?

Царевичи отвечали Бату-хану, что Евпраксия уехала из Рязани еще до начала осады и где она теперь пребывает – неизвестно.

Бату-хан был также рассержен тем, что его родные братья, ворвавшись в рязанский детинец, самовольно поделили между собой наиболее красивых пленниц, а из трех плененных княгинь двух убили сразу и жестоко надругались над третьей.

Волею Бату-хана все невольницы были отняты у его родных братьев и розданы другим царевичам и военачальникам. Особо щедро были вознаграждены джихангиром его дядя Кюлькан и его внучатый племянник Бури, воины которых подавили последние очаги сопротивления в Рязани. Гуюк-хан и Урянх-Кадан получили от Бату-хана не достойное вознаграждение, а жалкие подачки, к скрытой радости родных Батыевых братьев. Бату-хан был разгневан тем, что Гуюк-хан и Урянх-Кадан посмели ослушаться его приказа, начав решающий штурм Рязани за два часа до рассвета. То, что воины из туменов Гуюк-хана и Урянх-Кадана ворвались в Рязань под покровом ночи и с малыми потерями, не было оценено Бату-ханом должным образом. Бату-хан желал видеть военные успехи лишь тех царевичей, в чьей преданности к нему он не сомневался.

Когда Мирошка, сопровождаемый двумя ханскими нукерами, появился у княжеского терема, то он не мог не ужаснуться открывшемуся перед ним зрелищу. Прямо у теремного крыльца на истоптанном окровавленном снегу была распростерта мертвая Агриппина Ростиславна. Ее большое нагое тело было иссечено плетьми и истыкано копьями. Было видно по следу на снегу, что бездыханное тело старой княгини татары приволокли сюда на веревке. Рядом лежало мертвое обнаженное тело молодой женщины, совершенные формы которого не могли не притягивать мужской взгляд. Голова несчастной почернела и обуглилась, сожженная огнем.

Тут же на теремном дворе трое ханских воинов на грязной соломе насиловали супругу боярина Яволода и двух его малолетних дочерей. Девочки, рыдая, звали мать на помощь. Однако боярыня Вышеслава сама заливалась безудержными слезами, не в силах противиться воле жестоких татар, бесчинствующих в Рязани.

Мирошка за день уже насмотрелся немало подобных жестокостей, но все равно душа его холодела от ужаса и сердце обливалось кровью при виде любого нового бесчинства татар.

Принесенные Мирошкой игрушки понравились царевичам-чингизидам. Даже хмурый Бату-хан немного повеселел, увидев игрушечных коней, собак и круторогих козлов.

Гуюк-хан взял в рот глиняную свистульку в виде голубя и задудел с тонкими протяжными переливами.

Глядя на него, Батыевы братья Шейбан и Тангут дружно расхохотались. Даже на расцарапанном скуластом лице хана Берке появилось некое подобие улыбки.

И словно не было за бревенчатыми стенами терема разоренного заваленного трупами города, наполненного страданиями многих тысяч русских людей, угодивших в татарскую неволю. Предводители татарской орды, сидя на мягком войлоке, со смехом и веселым говором передавали из рук в руки забавных деревянных зверей, гудели в глиняные свистульки, трясли на длинных нитках смешных, раскрашенных в яркие цвета скоморохов, которые при этом дрыгали ногами и взмахивали руками, как живые. Но более всего ханов изумила игрушка ванька-встанька.

Гуюк-хан через толмача спросил у Мирошки, почему игрушка так называется.

– Молодчик энтот игрушечный, как его ни положи, все едино прямо встанет, как поплавок, – ответил Мирошка. – Потому-то и прозвали у нас в народе такую игрушку ванькой-встанькой.

Игрушечный воин и впрямь не желал склонять свою крохотную головку в блестящем шлеме. Гуюк-хан укладывал ваньку-встаньку на бок и на спину, прижимал его к полу ладонью, но, едва он убирал руку, ванька-встанька мгновенно выпрямлялся. Раскачиваясь из стороны в сторону, маленький деревянный человечек дерзко улыбался нарисованным ртом и смело таращил свои нарисованные синие очи на склонившихся над ним монгольских ханов.

Царевичи громко хохотали, как дети, каждому хотелось потрогать столь необычную и такую непокорную игрушку. Таких игрушек царевичам еще не приходилось видеть, хотя они прошли почти всю Азию со своей дикой конницей!

Внезапно веселье царевичей-чингизидов мигом прекратилось.

Бату-хан наступил сапогом на ваньку-встаньку. Игрушка с треском превратилась в щепки.

На узкоглазых скуластых лицах царевичей отразились недоумение и недовольство.

– Брат мой, ты рассердился на Бучена, который допьяна напился русского хмельного меда, но Бучен, в отличие от тебя, даже в пьяном виде не позволял себе подобных выходок! – бросил упрек Батыю хан Шейбан.

– Чем тебя разгневала эта игрушка, о светлейший? – не скрывая своей язвительности, обратился к Батыю Гуюк-хан.

– Глупцы! – рявкнул Бату-хан, похожий в эту минуту на вожака волков, на которого вдруг окрысилась вся стая. – Вот почему урусы так стойки в битве! Вот почему урусы не сдаются в плен! Вот почему у них даже женщины и подростки сражаются, как бешеные! Такими вот игрушками урусы воспитывают стойкость в своих детях с младых лет. Недоумки! Вы думаете, это забава. Нет, это не забава. Это характер этого народа!

Батый жестом подозвал к себе двух своих нукеров.

– Убейте его! – Батый ткнул пальцем в Мирошку, который стоял ни жив ни мертв. – Этот урус опасен, ибо его игрушки непокорны, хотя они и бездушны.

Мирошка, не понявший ни слова из сказанного Батыем, тем не менее догадался, что пришел и его черед умирать.

Уже выходя из просторных теремных покоев на широкий двор, подталкиваемый в спину двумя плечистыми монголами с обнаженными саблями в руках, Мирошка услышал позади свист своей свистульки-голубя. Ему вдруг вспомнилось, как он месил глину, как лепил эту свистульку, а потом обжигал ее в печи. Ему вспомнилось, как он расхаживал по дому с уже готовой свистулькой и дудел в нее, продувая воздушное отверстие. А Васса, чистившая рыбу, добродушно ворчала, мол, ее супруг так и останется дитятей до седых волос. Смеялась над отцом и помогавшая Вассе Пребрана.

От этих воспоминаний страх куда-то улетучился из Мирошкиного сердца. Смерть вдруг показалась ему самым лучшим избавлением от всего происходящего вокруг.

Глава восьмая. Беглянки

Фетинья до поздней ночи не сомкнула глаз, ожидая возвращения Пребраны и четырех других девушек, уведенных желтолицым толстяком неизвестно куда и зачем. Едва за окнами светлицы стемнело, большинство юных пленниц улеглись спать прямо на полу, завернувшись в найденные здесь же полотенца, скатерти и обрывки грубой ткани. Чтобы согреться, девушки легли в обнимку одна к другой. Кому из невольниц не спалось, те сидели тесной кучкой возле печи и вели тихий разговор. Вместе с ними сидела и Фетинья.

После полуночи Милослава уговорила Фетинью лечь спать рядом с нею. Милославе досталось место с краю, с одного бока ее грела Звенислава, пятнадцатилетняя дочь боярина Веринея Дерновича, а с другого бока ее донимал сквозняк, тянувший от двери. Завернувшись в оконную занавеску, Фетинья улеглась на пол и, прижавшись к Милославе, вскоре заснула, измученная чудовищными событиями прошедшего дня.

Утром юных пленниц разбудил все тот же желтолицый толстяк, который принес им молока и хлеба. После столь неприхотливого завтрака невольниц вывели во двор и пересчитали. Затем девушек, окруженных татарской стражей, повели из детинца на Соколиную гору.

Выйдя из терема, юные пленницы взяли с собой полотенца, занавески и скатерти, из которых они смастерили некое подобие накидок и юбок, чтобы прикрыть свою наготу. День выдался не морозный и безветренный, но все равно девушек, вышедших из теплого помещения на свежий зимний воздух, охватила сильная дрожь. Особенно страдали те из них, кто шел босой по снегу.

Фетинье в этом смысле повезло, поскольку на ногах у нее были теплые кожаные чиры, сработанные ее покойным супругом. Татары, в спешке срывавшие одежду с Фетиньи, не обратили внимания на ее обувь.

С Милославы же мунгалы, пленившие ее, сняли и одежду, и зимние чёботы. Чтобы ее подруга по несчастью не застудила себе ноги, Фетинья обмотала ступни Милославы длинными лентами из разорванной скатерти. Бедра Милославы были обмотаны рушником. Ей приходилось постоянно поддерживать левой рукой эту набедренную повязку, дабы она не сваливалась с нее.

Недлинный путь от детинца до теремов на Соколиной горе стал для девушек сущей пыткой. Татарская стража вела их по улицам, залитым кровью, где повсюду лежали мертвые голые тела мужчин, женщин и детей. Многие трупы были с отрубленными головами, некоторые трупы были разрублены на куски. Всюду сновали татары в вонючих овчинных шубах, которые продолжали заниматься грабежом, толкая в свои кожаные сумки все, что им приглянется.

На княжеском подворье было согнано татарами множество русских пленников, мужчин и женщин. Здесь, в присутствии Бату-хана, происходил дележ военной добычи между всеми предводителями татарских туменов.

Фетинья старательно вглядывалась в толпу полуобнаженных пленников, ища среди них свою мать и младшую сестру. Неожиданно ее взгляд упал на четверых нагих женщин, подвешенных за ноги вниз головой к нижним длинным ветвям дуба, росшего в дальнем углу обширного княжеского двора. Тела этих несчастных были утыканы стрелами, видимо, ханские телохранители вчера вечером упражнялись здесь в стрельбе из лука. Одну из этих женщин Фетинья узнала сразу: это была Васса, мать Пребраны. Трех других Фетинья не смогла опознать, как ни вглядывалась.

Дележ военной добычи у монголов происходил быстро и без излишней суеты.

Поскольку вокруг звучала чужая гортанная речь, Фетинья и Милослава не могли знать, кому именно из монгольских военачальников они достались в качестве рабынь. Обеих радовало лишь то, что их не разлучили. Продрогшая Милослава так крепко прижималась к Фетинье, что, когда ханский слуга вывел Фетинью из группы юных невольниц, за нею последовала и Милослава. Фетинья знаками объяснила знатному монголу, который отныне становился ее владельцем, что Милослава – ее родная сестра.

Знатный татарин что-то сказал ханскому слуге, видимо прося его уступить ему Фетинью вместе с Милославой. Тот пожал плечами и не стал возражать.

Девушек вместе с двадцатью другими невольниками, среди которых были в основном женщины и дети-подростки, без промедления вывели с княжеского подворья и отправили под стражей из города в одно из татарских становищ.

Пока пленников вели по городским улицам к Пронским воротам, многие из женщин не могли сдержать слез, узнавая среди убитых рязанцев, лежащих тут и там, кто – мужа, кто – брата, кто – соседку, кто – дальнюю родственницу…

Шагавшая впереди Фетинья не плакала, всматриваясь в мертвые тела. Она продолжала искать мать и младшую сестру.

«Уж лучше им обеим умереть, чем жить и видеть весь этот ужас! – думала Фетинья. – Лучше мне увидеть бы их обеих мертвыми, чем страдать от мысли, что грязные мунгалы где-то сейчас раздевают их и бесчестят!»

Дойдя до Пронских ворот, Фетинья так и не разглядела среди многих сотен трупов, лежащих у нее на пути, останков матери и сестры. В ее зачерствевшем от боли сердце не было радости по поводу этого, ибо она видела и знала, сколь ужасна татарская неволя.

Оказавшись за городом, пленники сначала шли по дороге мимо березовых рощ и разрушенных изб села Ольховка; бревна от этих изб татары использовали при сооружении своих осадных машин и защитных частоколов. Затем татарская стража вывела пленников на лед Оки. Стало ясно, что татары ведут невольников к стану, лежащему на левом, низком окском берегу.

– Слушай, подруга, судьба дает нам возможность сбежать от мунгалов, – негромко обронила Фетинья, стиснув заледеневшие пальцы Милославы в своей руке. – Ты плавать умеешь?

– Умею, а что? – так же тихо ответила Милослава.

– Глянь вперед, подруга, – шепнула Фетинья. – Видишь огромную полынью, в которую провалился и ушел на дно татарский камнемет? Мы с тобой нырнем в эту полынью, проплывем подо льдом по течению реки до следующей полыньи, вон она виднеется саженях в семидесяти от первой. Потом выскакиваем из воды и бежим со всех ног вон к тому лесу на левобережье Оки. Я этот лес знаю как свою ладонь. Мунгалы ни за что нас там не отыщут!

– Ты спятила, сумасшедшая! – Милослава изменилась в лице. – Вода в реке ледяная, мы же утонем! А ежели и не утонем, то все едино пропадем зимой в лесу от холода и голода!

– Ну и оставайся в татарской неволе, подруга! – процедила сквозь зубы Фетинья. – Мунгалы тебя согреют и накормят, да еще и приласкают! Я лучше в реке утоплюсь, чем стану терпеть унижения от этих нехристей косоглазых!

Видя, что Фетинья и впрямь настроилась бежать из плена столь опасным способом, Милослава простонала, чуть не плача:

– Страшно мне, Фетиньюшка! Это же жуть – захлебнуться в ледяной воде!

– Не робей, глупая! – бодро прошептала Фетинья, заглянув в очи Милославе. – Ты, главное, оказавшись под водой, не закрывай глаза и плыви за мной следом. Течение само вынесет нас к следующей полынье. Не думай о холоде, думай о спасении, милая.

– Ладно, я согласна! – тихо произнесла Милослава, еще крепче вцепившись в руку Фетиньи.

– По моему сигналу, Мила, делай, как я, – дала последнее наставление Фетинья, выпустив руку Милославы из своей руки. – Забудь про страх! Со мной не пропадешь!

Милослава молча кивнула, хотя предательский страх уже завладел ее сердцем. Собирая волю в кулак, Милослава старалась не смотреть на огромную темную полынью, усеянную обломками льдин, расстояние до которой быстро сокращалось.

Татары то и дело подгоняли пленников громкими окриками. В поведении степняков чувствовалось, что покрытый трещинами и полыньями лед Оки вызывает у них опасения. Начальник татарской стражи даже сошел с коня и предпочел идти по льду пешком, страшась, что подтаявший после оттепели лед может подломиться под тяжестью всадника.

Чувствуя, что страх все сильнее одолевает ее, Милослава принялась мысленно молиться Богородице о ниспослании удачи ей и Фетинье в их дерзновенном замысле. Милослава не успела в мыслях произнести молитву до конца, как услышала из уст идущей рядом Фетиньи короткое и решительное «Пора!».

Сдернув с себя набедренную повязку из обрывка занавески, Фетинья стремительно метнулась к полынье, до которой было не более сорока шагов. Вереница пленниц и татарские стражники в этот момент как раз проходили мимо этого зияющего большого пролома в ледяном панцире реки. Запоздав всего на одну секунду, Милослава устремилась следом за Фетиньей, голая спина которой и развевающаяся на бегу коса стали для нее неким притягательным ориентиром.

Обе нагие бегуньи сразу взяли столь молниеносный разбег, проскочив между татарскими воинами, растянувшимися длинной цепочкой, что никто из татар не успел им помешать.

Милослава даже не заметила, как льняной рушник соскользнул на бегу с ее бедер. Она не бежала, но почти летела, едва касаясь пальцами ног присыпанного снегом льда. Обмотки из тряпок одна за другой слетели с ее ступней. Вот бегущая впереди Фетинья, не снижая скорости, оттолкнулась ногами от неровной ледяной кромки и на миг будто взмыла над черным окном полыньи. Сверкнули в лучах солнца белые округлые ягодицы Фетиньи и ее крепкие бедра. Гибкая и стремительная, Фетинья почти без всплеска скрылась под водой.

С замершим от ужаса сердцем Милослава добежала до края полыньи и нырнула в реку, вытянув руки вперед. Оказавшись под водой, Милослава почувствовала нестерпимый холод, словно тысячи ледяных иголок разом воткнулись в ее тело. Неимоверным усилием воли Милослава заставила себя открыть глаза. Просвечиваемый солнцем ледяной покров реки показался Милославе неким полупрозрачным гладким сводом. Она сразу увидела Фетинью, которая плыла почти вплотную к ледяному своду, загребая обеими руками и делая ритмичные движения ногами, словно огромная лягушка. Солнечные блики играли на теле плывущей Фетиньи, а от сильных движений ее рук и ног рождался смутный шум, заполнивший уши Милославы вместе с пробками из ледяной воды.

Чувствуя, что могучее течение реки несет ее, словно щепку, Милослава плыла следом за Фетиньей, мысленно прощаясь с жизнью, так как в спешке она глотнула слишком мало воздуха и теперь чувствовала, что к ней вот-вот подступят муки удушья. Внезапно впереди толщу воды прорезали широкие потоки солнечного света, льющиеся сверху. Фетинья, заплывшая в это огромное солнечное пятно, вдруг куда-то исчезла.

«Вторая полынья!» – мелькнуло в голове у Милославы.

Из последних сил она рванулась к этому солнечному окну. Вынырнув на поверхность полыньи, Милослава сразу же уцепилась обеими руками за обломок льдины. Течение прибило ее вместе с ледяным обломком к краю огромной проруби.

– Давай руку! – воскликнула Фетинья, уже выбравшаяся на лед.

Видя, что Милослава совсем обессилела и закоченела, Фетинья без долгих раздумий схватила ее за косу и вытянула из полыньи на ледяную поверхность.

– Вставай! Бежим! – Фетинья заставила Милославу подняться на ноги и потянула ее за собой. – Ну же, шевелись, милая!

Татары, кучкой сгрудившиеся у полыньи, куда нырнули две юные невольницы, с изумлением увидели, как обе девушки выскочили из другой полыньи примерно в ста пятидесяти шагах от них и бегом устремились к лесу, стоявшему стеной на левобережье Оки. Преследовать отчаянных беглянок по испещренному трещинами льду реки никто из татар не решился.

Повинуясь приказу сотника, татары схватились за луки.

Черные свистящие стрелы степняков пролетали то над головами беглянок, то втыкаясь им прямо под ноги.

Бег Фетиньи и Милославы по скользкому льду был неровным, они то спотыкались, то падали, то метались из стороны в сторону. Это мешало татарам как следует прицелиться. Так храбрые девушки добежали до берегового изгиба, и татары потеряли их из виду.

Когда до спасительного лесистого берега оставалось не более двухсот шагов, Фетинья вдруг замедлила бег, а затем и вовсе остановилась.

Не отстававшая от Фетиньи ни на шаг Милослава едва не налетела на нее.

– Что? – воскликнула Милослава, стуча зубами от холода. – В чем дело?

– Гляди! – Фетинья кивком головы указала Милославе на труп мужчины, припорошенный снегом.

Мертвец лежал лицом вниз, одежд на нем не было.

Фетинья присела возле убитого, оглядев его разрубленную саблей голову.

Перевернув затвердевшего мертвеца на спину, Фетинья изумленно проговорила:

– Это же княжеский огнищанин Лихослав! Мой отец одно время плотничал в тереме у него. Похоже, Лихослав хотел ночью улизнуть из осажденной Рязани, но наткнулся на татар, чуть-чуть не добежав до леса.

– Идем же, Фетинья! – промолвила Милослава, поджимая то одну ногу, то другую. – Я уже ступней не чувствую от холода!

Девушки двинулись дальше по льду реки и уже у самых береговых ивовых зарослей наткнулись еще на несколько мертвых тел.

– Это купец Никодим Сова, а это его жена и старший сын, – молвила Фетинья, оглядывая трупы. – Это жена Лихослава и его дочь. Это Ян, двоюродный брат огнищанина. Это супруга Яна и его сыновья. А этого здоровяка я не знаю… – Фетинья склонилась над мертвым русичем с широкими плечами и большим животом.

Все убитые были раздеты донага. У мертвых женщин были отрезаны уши и некоторые пальцы на руках. Видимо, татары позарились и на женские украшения – серьги и перстни.

Увидев на ногах у мертвой дочери огнищанина теплые башмаки, Милослава без колебаний взяла их себе. Фетинья помогла подруге обуться, видя, что застывшие пальцы Милославы совсем не слушаются ее.

Продравшись сквозь ивовые заросли, беглянки наконец оказались в лесу.

На опушке возле могучих сосен Фетинья и Милослава наткнулись еще на два мертвых тела: мужчину средних лет и девочку лет тринадцати. Мужчина был полностью обнажен, а с убитой девочки были сняты лишь шубейка и шапка.

– Повезло нам, подруга, – трясясь от холода, сказала Фетинья. – Дочери купца Никодима одежка уже ни к чему, а вот нам она вельми нужна. Ты уж прости нас, Любаша. – Фетинья ласково погладила мертвую девочку по заиндевелой холодной щеке.

Помимо тонкой исподней сорочицы на убитой дочери купца Никодима было надето два длинных платья из шерстяной ткани, теплый белый платок, а на руках теплые рукавицы.

Любава была девочкой рослой, поэтому ее исподняя сорочица и платье оказались почти впору для хрупкой и стройной Милославы. Но для Фетиньи платье Никодимовой дочери оказалось настолько не по росту, что ей пришлось разорвать его в проймах и оторвать рукава. Лишь после этого Фетинье удалось влезть в узкое детское одеяние.

Платок и рукавицы Фетинья отдала Милославе.

– Ну, и куда мы теперь пойдем? – спросила Милослава, глядя на Фетинью.

– В гости к старику-лесовику, – ответила Фетинья и уверенно направилась в заснеженную лесную чащу.

Путь по замершему в чуткой тишине густому лесу вымотал Милославу настолько, что она на какое-то время забыла про холод и снег, набившийся ей в башмаки. Милославе казалось, что Фетинья бредет наугад через чащу, перебираясь через древние поваленные ветром стволы и описывая круги.

– Давай передохнем, – наконец взмолилась Милослава. – Сил моих больше нет!

– Держись, милая! – оглянулась на Милославу идущая впереди Фетинья. – Скоро уже придем.

К удивлению Милославы, Фетинья вывела ее на узкую тропу, явно протоптанную среди сугробов людьми. Двинувшись по тропе, девушки вскоре вышли на широкую поляну, посреди которой стояли кучкой три бревенчатых строения, кровли которых были укрыты бурой сосновой корой. Над самой большой из избушек через дымоход в крыше тянулся к вершинам столетних сосен и елей сизый шлейф дыма.

Пройдя мимо небольшого стога сена и загона из жердей, беглянки торопливо подбежали к этому затерянному в чаще жилью.

– Дедушка! – вскричала Фетинья, увидев старика в тулупе и заячьей шапке, копошащегося под навесом.

Старик удивленно поднял голову, выронив из рук корзину с берестой. Это был дед Евстрат, отец плотника Петрилы.

– Внученька! Откель же ты взялась? – Подойдя к Фетинье, дед Евстрат обнял ее за плечи. – Почто ты раздета? Кто это с тобой?

– Это Милослава, подруга моя, – чуть не плача от радости, молвила Фетинья. – От мунгалов мы бежали, дедушка. Захватили Рязань мунгалы, множество народу истребив и пленив. Страшно вспомнить, что вчера в Рязани творилось!

– Ступайте, милые, в избу, – сказал дед Евстрат, мягко подталкивая беглянок к низким дверям из толстых досок. – Обогрейтесь и обсушитесь. Косы у вас, я гляжу, заледенели и колом стоят. В прорубь вы обе провалились, что ли?

– Не провалились мы, дедуня, а плыли голыми подо льдом, иначе было никак не вырваться от мунгалов проклятущих! – сказала Фетинья, гордая своей смелостью и находчивостью. – А одежку мы с убитой девочки сняли, тело которой нашли на опушке леса. – Фетинья подмигнула хранившей молчание Милославе: – Я же говорила тебе, что со мной не пропадешь!