Текст книги "Клан Мамонта"

Автор книги: Виктор Халезов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Понаблюдав однажды процесс охоты на диких лошадей, Семен решил его радикально улучшить, тем более что теперь у него был топор. К тому же, несмотря на все доводы разума, приложить руку к добыванию пищи ему все-таки хотелось. Не меньше недели он ежедневно переправлялся на противоположный берег, лазил по лесу на террасах и работал топором – рубил жерди, точнее, все, что было достаточно прямым и длинным. Потом переправлял все это через реку, грузил на волокушу и заставлял Варю тащить на перешеек. При помощи мальчишек там за несколько дней был воздвигнут забор-дарпир, наискосок перегораживающий сухое пространство, оставляя неширокие проходы у воды. Принцип строительства был знакомый и примитивный: две треноги и между ними горизонтальные слеги, дальше еще одна тренога – слеги крепятся на нее и на предыдущую. Сооружение невысокое и хлипкое, рассчитанное на то, что ломать эту изгородь или прыгать через нее животные не станут – просто постараются обойти. Стройку закончили без особых мук и стали гадать, что получилось: испорченное место охоты или наоборот.

Стадо оленей дозорный заметил еще на подходе. Нашлись поблизости и свободные охотники – они успели вовремя. Луки им не понадобились. К тому же, как потом выяснилось, возле озер арьергард стада был атакован местными волками.

«Я преступник и варвар, – думал Семен, глядя на груду оленьих тут. – Неандертальцы с их способами охоты рядом со мной просто невинные дети. Оправдать меня может лишь одно – если не пропадет ни куска мяса. А как это сделать?»

Собственно говоря, технология вяления и копчения была уже отработана, проблема заключалось в хранении готового продукта: вяленое мясо, даже будучи развешанным под крышей, требует постоянного внимания и все равно портится. Сейчас его много, а куда девать свежее? К решению этой проблемы Семен был не готов и напрягал мозги довольно долго.

«По литературе и жизни известно еще два способа "консервирования" мясопродуктов без соли – их использовали эскимосы и чукчи. Вариант первый: выкапывается яма, набивается мясом и… закапывается. В итоге получается легендарный продукт под названием "капальгын" или "капальхен". Для "бледнолицых" моего родного мира это блюдо символизирует… В общем, не важно, что оно символизирует, но есть они его не могут. Вот в книжке, помнится, было написано, что мясная яма иногда оборудовалась внутри чума, и когда ее открывали, чтобы извлечь мясо для варки, населению приходилось на время покидать жилье – такое там возникало "амбре". Другой способ ферментированного консервирования: в кожаный мешок собирается кровь, туда забрасываются куски мяса, жира, рыбы, растений и все это сбраживается. Деликатес, наверное… Впрочем, об этом только читал, а от соратников даже рассказов не слышал – у нас такое давно уже не делают. Попробовать? Что-то как-то… Нет, не поймут меня люди… Они и вяленое-то мясо заготавливают лишь в память о прошлой голодовке. Можно придумать "вариации на тему". Традиционные мясные ямы эскимосов и чукчей не являлись настоящими погребами. Они были мелкими – лишь до мерзлоты, долбить которую не было, наверное, ни желания, ни возможности. Под нами тоже мерзлота, и, в принципе, мож-но оборудовать большой хороший погреб. Вот только копать его нужно зимой, чтобы не началась неуправляемая оттайка грунта, но зимой-то с хране-нием мяса проблем как раз и нет! Тем не менее надо будет, наверное, заняться. Но это – на будущее, а сейчас?»

В конце концов решение нашлось – странно даже, почему Семен сразу не додумался: пеммикан!

«Блюдо это, изобретенное североамериканскими индейцамн, одно время было весьма популярно и среди «белых" людей – охотников, полярников и во-енных. Говорят, в Штатах и Канаде целые фабрики работали по его производству, а может, и сейчас ра-ботают. Ну, бледнолицые этот индейский продукт, конечно, усовершенствовали, чтобы, значит, их ци-вилизованная кишка от такой первобытной пищи в узел не завязывалась.

По сути своей пеммикан – это вяленое мясо, перетертое с жиром. При соблюдении технологии приготовления продукт может храниться годами – а что ему сделается? Ну, прогоркнет сало снаружи, так его соскрести можно, зато сколько калорий! Правда, такой концентрат даже индейский желудок не вдруг усвоит, поэтому в него добавляется наполнитель – толченые орехи и сушеные ягоды. Это, если по-научному, необходимо для улучшения перистальтики кишечника, иначе (пардон!) и запор заработать можно. Поздним летом и осенью с орехами и ягодами проблем не будет – питекантропы, да и люди, натаскают сколько хочешь – только успевай сушить. А сейчас можно обойтись и без наполнителя – освободить сушильню-коптильню для нового мяса».

Идея получила официальное одобрение руководства племени, и производство пеммикана постепенно наладилось. На первых порах он состоял, конечно, лишь из двух ингредиентов – сала и мяса. Продукт имел отвратительный вкус, но когда Семен представлял, сколько жизней прошлой зимой мог спасти десяток килограммов этой неаппетитной субстанции, ему становилось обидно и горько. Утешала лишь мысль о том, что он все равно не смог бы заставить людей заниматься таким трудоемким и скучным делом. Это теперь все знают…

Нарту Семен все-таки закончил, причем задолго до снега. Правда, был момент, когда он был готов махнуть на все рукой и признать свое поражение – на ходовых испытаниях по траве изделие продержалось под весом автора метров двести, а потом прекратило свое существование. Зрителей Семен благоразумно не пригласил, а Варя, которую он использовал в качестве тягловой силы, выдать его не могла. Семен довольно долго плевался, матерился и боролся с искушением отправить все эти чертовы деревяшки в костер и сделать вид, что их никогда не было. Потом он вспомнил, что местный народ не сдается, потому что не умеет этого делать. Он в последний раз ругнулся, выпятил челюсть и поставил Варю в известность, что пойдет на принцип. На какой именно, он объяснять не стал, хотя она очень просила. В общем, пришлось все начинать… Не с начала, конечно, а примерно с середины.

Вторая проба оказалась более удачной. Доводку изделия «до ума» Семен отложил на будущее, поторопился продемонстрировать его «приемной комиссии» и потребовать воспроизведения в еще одном экземпляре.

Глава 3
ОСЕНЬ

Лето кончилось, и началась осень – с дождями, с разноцветьем листьев, с утренними заморозками. Вот тогда-то и произошло неожиданное событие – возле поселка объявились новые питекантропы или, на местном языке, пангиры. Семен их легко опознал – то самое семейство, с которым он встретился в походе за глиной. Причем у него создалось впечатление, что обе девицы беременны – ай да Эрек! Как выяснилось позже, они всем семейством покинули место своего постоянного проживания и двинулись по горам – по лесам правого берега вниз по течению. Напротив поселка они остановились и прожили там до начала холодов. Семен сильно подозревал, что на каком-нибудь острове, заросшем кустами, у женщин было место встреч с Эреком. Потом переплывать протоки стало холодно, а может быть, основной причиной явилось то, что Мери смирилась и привыкла к супружеской неверности своего мужчины. Семен предложил новичкам обосноваться непосредственно в поселке, но они застеснялись обилия людей и оборудовали логово на приличном отдалении – в зарослях кустов на речной террасе. Таким образом, Эрек как бы официально сделался «троеженцем», что, впрочем, у людей племени лоуринов извращением не считалось.

По поводу появления новичков состоялось некое подобие заседания Совета. В том смысле, что главные люди племени обменялись мнениями. Вообщето против присутствия пангиров старейшины не возражали, но всем было ясно, что зимой волосатикам придется туго, и их нужно будет подкармливать мясом. В связи с этим желательно, чтобы и от них была какая-нибудь польза. Эрек и Мери охотно таскали людям съедобные корешки и ягоды, причем в большом количестве. Кижуч предложил озаботить новичков тем же самым. Зачем племени столько ягод, которые к тому же нужно сушить? А вот за тем… Высушенные ягоды и орехи можно перетирать вместе с жиром и вяленым мясом в пеммикан – так советовал Семхон. Ну, а что не высушится… сгодится для волшебного напитка, конечно!

В общем, ямы для закваски вскоре вновь оказались полными. Чуть позже Семену пришлось монтировать и запускать самогонный аппарат. Его конструкцию он немного усовершенствовал – так, чтобы хлопот было поменьше, а результатов – наоборот. За свою совсем не короткую жизнь Семен так и не успел сделаться настоящим алкоголиком, поэтому возня с самогонкой особой радости ему не доставляла. Немного скрашивали ситуацию два момента: во-первых, «заказчики» понятия не имели о количестве готового продукта, и большую его часть можно было прятать – закапывать в кувшинах под стенкой вигвама. А во-вторых, сохранился и укрепился запрет женщинам пробовать волшебный напиток, так что их можно было ставить к аппарату со спокойной совестью.

Кабанчики, которых Семен привез из похода за глиной, к осени изрядно выросли. Первое время они действительно жили в загоне, но однажды подрыли стенку и убежали. Правда, не далеко – на следующую же ночь все поселковые помойки подверглись атаке. Волков и собак-полукровок отбросы не интересовали, так что у этих поросят кроме ворон конкурентов не оказалось. Набеги стали регулярными, и руководство племени вынуждено было озаботиться санитарным состоянием территории – загородки пришлось строить не для кабанов, а от них. Это, впрочем, мало помогло, и был придуман другой способ – стаскивать все пищевые отходы в одно место на окраине поселка. Комфорта людям это, естественно, не прибавило, но против умерщвления хулиганов категорически возражал старейшина Кижуч. Он утверждал, что они являются неприкосновенным запасом пищи, который нужно беречь до трудных времен. Кабанчики же, вероятно, узнали об этом и окончательно обнаглели – стали шарахаться по поселку средь бела дня, воровать еду, ссориться с собаками и гадить где попало. Один из них – самый наглый – возлюбил за что-то Кижуча и сделался почти ручным: откликался на кличку, бродил за старейшиной по территории поселка и все время норовил потереться боком о его голую ногу.

В процессе приготовления самогона – по Семеновой технологии – образовывалось большое количество отходов в виде перебродивших ягод рябины. Кто-то из помощников имел неосторожность выбросить очередную порцию этой дряни не в реку, а в «кабанью» помойку. После сего деяния жители поселка смогли узнать, что означает выражение «пьян, как свинья». Людям, конечно, сначала было смешно, но потом пришлось строить загородки и нести охрану возле ям с рябиновой бражкой.

Осеннее понижение температуры заставило Семена вспомнить прелести прошлой зимы. Выжить в коническом вигваме при отрицательных температурах на улице, конечно, можно, но вот жить… Очаг в центре такого жилища для обогрева помещения почти бесполезен – тепло бывает лишь непосредственно у огня, а чуть в стороне вода благополучно замерзает.

Нагретый воздух внутри не задерживается, поскольку по своей конструкции вигвам представляет собой одну большую дымовую трубу.

Кое-какие идеи насчет усовершенствования жилища у Семена возникли давно, но, занятый другими делами, ничего в этом году осуществить он не успел, разве что помечтать. Поскольку переходить к кочевому образу жизни племя лоуринов, кажется, не собиралось, мечтой Семена стала изба – деревянная и с печкой. При наличии металлических топоров это было реально, но проблема заключалась в отсутствии поблизости строевого леса. Подходящие тополя, лиственницы и березы в большом количестве встречались лишь на том берегу реки в нескольких километрах выше и ниже поселка. Доставка бревен на место строительства казалась Семену почти неразрешимой задачей – в воображении возникали лишь какие-то смутные образы плотов на лесосплаве. Можно было, конечно, ограничиться минимумом материала и построить этакую полуземлянку, но Семен хотел настоящую избу и в итоге остался ни с чем. Пришлось изобретать что-то совсем простое. И он изобрел. Точнее, вспомнил.

«В моем родном мире люди "циркумполярной цивилизации" веками живут при очень низких температурах и дефиците топлива. Чукчи и эскимосы используют дрова не для обогрева, а в основном для приготовления пищи. А как же они отдыхают, спят и вообще? Что, все время в теплой одежде? Девять месяцев в году?! Нет конечно – такого не выдержит ни один человек. Они создают для себя маленькие жилые пространства, в которых держится комфортная температура. Такое пространство – внутреннее спальное помещение чума или яранги – называется полог.

В общем случае полог имеет вид прямоугольного ящика из шкур, поставленного на пол открытой частью. Жесткого каркаса у него нет – шкуры свободно свисают с двух шестов, которые крепятся к остову внешнего жилища или поддерживаются вертикальными стойками. На полу толстый слой веток, застеленный шкурами. Под них подворачиваются края полога. Почему внутри должно быть тепло? Да потому, что воздуху некуда деваться! Отопление полога происходит живым, так сказать, теплом его обитателей. Чем полог меньше, а обитателей больше, тем теплее. А свет от жирового светильника. Получается этакий меховой занорыш, набитый голыми телами со всеми их ароматами. А комфорт… в европейском смысле? Да, собственно говоря, он здесь ни при чем – тепло, и ладно. Возможные усовершенствования? Почти никаких: можно сделать жесткий каркас, приподнять спальные места над уровнем общего пола… Только шкуры все равно придется регулярно снимать и вымораживать или просушивать, чтобы избавить шерсть от конденсатной влаги. По сути дела полог это, наверное, ближайший родственник спального мешка».

Полог Семен в своем вигваме построил. Правда, при этом пришлось переделывать и внешнее помещение – почти вдвое увеличивать его площадь. Тем не менее с этим он справился довольно быстро и стал ждать настоящей зимы, чтобы все увидели достоинства нового способа борьбы с холодом.

Зима, конечно, настала, но какая-то неправильная. Впрочем, календарей здесь не водилось, так что, возможно, это было лишь продолжение осени: увяла и засохла трава, облетели листья с кустов и деревьев на речных террасах. Начались заморозки, а потом и настоящие морозы. Вода в реке поднялась, потом пришла в норму и замерзла даже на стремнине. А вот снега почему-то все не было, и лед остался чистым. Ходить по нему, кроме Семена, никто не решался. Собственно говоря, лоурины вообще избегают ходить по льду, а по такому – тем более.

Добыча рыбы, конечно, прекратилась. Это Семена совсем не обрадовало. Во-первых, он привык к ухе и отказываться от нее не хотел, а во-вторых, лишнюю добычу уже не нужно было коптить и вялить, а можно было просто морозить. После первых прогулок по прозрачному льду у него возникла очередная идея.

На мелководье рыбу неплохо видно – особенно неподвижно стоящих щук. Причем они почти не пугаются, когда кто-то там наверху ходит. Значит… В памяти всплыл текст из прочитанной в детстве книжки. Там среди прочего описывался такой способ рыбалки: стоит рыбина подо льдом, человек подкрадывается и бьет по льду над ней деревянной колотушкой. Удар через лед и воду передается рыбе, и та, будучи оглушенной, переворачивается кверху брюхом. А доставать как? Ну, пешню нужно сделать. Лучше бы, конечно, лом, но это слишком сложно и металлоемко.

Пешню Семен сделал – тяжелую палку с металлическим наконечником. В качестве деревянной кувалды решил использовать довольно тяжелый обрубок ствола лиственницы с сохранившейся веткой вместо ручки. Эксперименты свои он начал в широкой мелкой заводи в полутора километрах от поселка. Поскольку Семен подозревал, что первый блин, скорее всего, будет комом, свидетелей и помощников с собой он не взял.

Получив мощный акустический удар, щука средних размеров (килограммов семь?) удивленно покосилась из-подо льда на Семена и тихо поплыла в сторону. Семен обиделся и для второго захода выбрал жертву поменьше. Колотушкой он вмазал с такой силой, что сучок-рукоятка обломился, а лед покрылся сетью трещин. Усилие было вознаграждено – рыбина перевернулась и замерла. Семен яростно заработал пешней. Когда дырка необходимого размера была готова, он засучил рукав до плеча и отважно сунул под лед голую руку. Никакой щуки там не оказалось: то ли ее снесло течением, то ли она успела оклематься и уплыла сама. Семену оставалось матерно ругаться и думать, что здесь не так: лед, рыба, колотушка или у него что-то с головой? В конце концов он пришел к выводу, что все это баловство: даже если удастся освоить такой метод рыбалки, он все равно годится лишь в качестве детской забавы – слишком много условий.

«Но ведь ловят же как-то рыбу из-подо льда? Ловят – и на удочку, и сетью. Удочка – это тоже баловство, а вот сеть… Видел же когда-то по телевизору… А почему, собственно, нет? Протянуть подо льдом веревку – от лунки до лунки… Как? Палкой, конечно, – не нырять же. Палка должна быть метра 2– 2,5, но тогда для ставной сети понадобится цепочка лунок – штук десять, не меньше. Пока все это продолбишь… А если бур? Да-да, бур того типа, с каким наши мужички на зимнюю рыбалку ходят? Ну, собственно говоря, типов этих несколько, а нам нужно… Да, нам нужен вариант с кольцом – тем, которым выпиливают столбик льда. Кольцо с "зубами" можно сделать металлическим, а все остальное, включая ко-ловоротную рукоятку, как-то придется изобразить из дерева. Будет громоздко и тяжело, но тяжесть в наших условиях большого значения не имеет».

Погрузившись в размышления, Семен брел по льду в сторону поселка. В конце концов, он оказался у того места, где поселковый народ после заморозков брал воду. Лед тут был пробит, а дырка накрыта крышкой из веток и шкур. Сейчас эта конструкция была сдвинута в сторону, а возле полыньи топталась мамонтиха. Это был явный непорядок, и Семен на нее немедленно напустился:

– Варвара! Сколько раз тебе говорили, чтоб не ходила по льду, пока он тонкий?! Провалиться хочешь? Как потом тебя вытаскивать?

«Тут, впрочем, мелко, – мысленно поправил он сам себя. – И потом, как мамонт может оценить толщину и крепость льда? Наверное, только провалившись».

Варя стояла, понуро опустив хобот. Вид у нее был настолько смущенный и виноватый, что Семену стало ее жалко, и он немного смягчился:

– Люди сюда за водой ходят, а ты весь лед вокруг загадила. Потерпеть не могла? Что молчишь? Скажи что-нибудь!

«Пить. Я пить хочу. Сильно…» – получил он беззвучный ответ.

Когда до Семена дошел его смысл и значение, он испытал просто ужас:

– Прости, Варя, я был не прав! Пей, конечно…

«У взрослого слона, живущего в тропиках, суточная потребность в воде составляет, кажется, 100– 150 литров, а то и больше. Это 10-15 больших ведер. Пускай мамонту воды нужно меньше, но все равно это многие десятки литров в сутки. Если кругом лед, то где взять столько воды?! Весной и летом трава сочная, но сейчас поздняя осень и она сухая, значит, потребность в воде еще больше! А что творится в степи?! Ведь все мелкие ручьи и речки пересохли – просто потому, что питающая их почвенная влага замерзла. Есть, конечно, озера и довольно крупные речки, в которых полно воды, но… Но вокруг них обычно заболоченная местность, талые грунты. При ходьбе мамонт, как и слон, производит на почву давление, в несколько раз большее, чем человек. Строго говоря, если бы человек давил на квадратный сантиметр грунта с той же силой, что и мамонт, то жарким летом он не смог бы ходить по асфальту – там, где он низкосортный или уложен с нарушениями технологии. Мамонт может перемещаться только по ровному твердому грунту. К обычному озеру в тундре ему просто не подобраться. А если и подобраться? Там лед – его нужно проломить. Но дно обычно вязкое… Значит, для водопоев остаются лишь знакомые места – броды, где мамонты пересекают реки. Но таких мест мало, да и там на поверхности лед…»

Рыжий был обычным взрослым самцом. Даже, наверное, не очень крупным – метра 3,5 высотой в холке, – с изогнутыми бивнями чуть длиннее трех метров. Его лоб и темя покрывала шапка черных грубых волос, направленных вперед, а хобот и уши были закрыты подшерстком и остью бурого цвета. Такая ость, только более длинная – до метра внизу, – закрывала и тело, пряча под собой подшерсток желтоватого цвета. Столбообразные ноги заканчивались округлыми расширяющимися ступнями, на каждой из которых спереди были три крупные роговые пластинки – ногти или копытца.

На самом деле он не был рыжим – хоть в летней шерсти, хоть в зимней. Просто очень давно вожак стада, к которому он тогда прибился, решил его прогнать, потому что счел конкурентом на самок. Рыжий не согласился с такой постановкой вопроса, и они подрались, что среди мамонтов случается редко. Вожак был тяжел, силен и стар. Рыжий был моложе, легче и слабее, но быстрее, злее и агрессивней. Он, конечно, не хотел убивать вожака – он сражался за право остаться в стаде. Точнее, он хотел доказать вожаку, что прогнать его тот не сможет. Рыжий и сам-то не понял, почему получилось так, что старый вожак после его атаки начал умирать. У мамонтов бивни, по сути дела, рабочий инструмент, а вовсе не оружие. Тем не менее вожак умирал – медленно и долго, а победитель ничем не мог ему помочь. Уйти, чтоб не мучиться самому, победитель тоже не мог. И тогда появился двуногий.

Вообще-то двуногие в одиночку по степи не рыщут – они стайные падалыцики. Этот же был один. Он смог избавить старого вожака от мучений. Двуногий лишил жизни «своего», и Рыжий должен был, конечно, наступить на него ногой или сломать хоботом. Но он был благодарен ему и потому оставил в живых. Рыжий, как и все мамонты, не любил и презирал падалыциков, особенно двуногих, но этот «заговорил» с ним, и Рыжий его понял. Человечек и обозначил (для себя, конечно) убитого вожака «черным», а его – победителя – «рыжим».

Потом была зима катастрофы. Рыжий вовсе не добровольно стал тогда первым – ведущим огромного клина мамонтов-самцов, ломающих бивнями наст, чтобы дать возможность кормиться молодняку и самкам. Просто рядом не оказалось равных ему. Это был марш против смерти, в котором сильные умирают раньше слабых. Тогда – посреди снежного простора – перед Рыжим вновь возник тот самый двуногий. Он не хотел, чтобы Рыжий вел «своих» на север, куда обычно уходят мамонты, когда зимой становится нечего есть. Он не хотел этого так сильно, что совершенно не боялся смерти. И Рыжий не убил его. И не пошел на север. Точнее, пошел, конечно, но стал забирать чуть правее – совсем чуть-чуть, но все время. Весной с севера никто не пришел. Наверное, те, кто туда отправился, умерли – иначе куда же они делись?! А Рыжий был жив, и большинство тех, кто за ним шел, тоже были живы. При чем тут этот человечек? Кто его знает, но зла он, во всяком случае, не несет.

Летом, что наступило после зимы катастрофы, Рыжий вновь оказался первым. Сколько «своих» идет за ним, он не знал, но чувствовал, что много. В теплый сезон мамонты редко собираются в большие стада. Когда много еды и воды, они пасутся группами голов по 5-10 – молодняк и самки. Возглавляет такую группу обычно старая мамонтиха. Она знает пути, и все идут за ней. Когда она их не знает, за ней все равно идут – а за кем же?! Взрослые самцы пасутся отдельно. Когда много еды и воды. Если становится плохо, они собираются вместе. Инстинкт заставляет их собираться. Кто-то из взрослых самцов становится вожаком. Даже если не знает, куда вести.

Рыжий был взрослым. Даже, наверное, старым. Нет, он, конечно, не имел представления о количестве прожитых лет – он просто чувствовал себя старым. Ему, наверное, не исполнилось и 40, но он редко теперь встречал самцов старше. Потому что была зима великих бедствий, зима катастрофы. Было время большого наста в тундростепи – тогда погибли самые сильные. А он выжил, хотя шел первым.

Когда настала эпоха зеленой травы, Рыжий думал, что бедствия кончились навсегда и будут забыты. Память предков подсказывала, что тяжелые зимы бывают очень редко – не каждому поколению выпадает такой кошмар. Великая тундростепь быстро залижет раны – все живущие в ней на огромные зимние потери ответят вспышкой рождаемости. И молодняк выживет почти весь, ведь пастбища будут просторны и обильны.

Растаял снег, начала пробиваться новая трава. Ветки кустов и деревьев в распадках стали сочными и нежными. Рыжий с наслаждением рвал их, отправлял в рот, перетирал зубами. Кругом было много воды – ее можно было пить вволю. Впервые за много месяцев он был по-настоящему сыт и хотел самку. Он, конечно, нашел ее – и не одну. Только блаженного, бездумного довольства не наступило.

Память мамонта хранит все пройденные когда-то пути и тропы – зимние, весенние, летние. Хранит в виде последовательностей смены запахов, контуров холмов, ощущения ступней, вкуса еды. Теперь что-то постоянно было не так в окружающем мире, что-то все время не соответствовало той матрице-образу, что сформирована генетической памятью и опытом собственной жизни.

Рыжий двигался одним из обычных – тысячи лет неизменных – летних маршрутов, а ничего не получалось: то и дело перед ним оказывалась вода там, где должен быть луг, надежная твердая почва под ногами вдруг становилась мягкой и переставала давать опору. Он несколько раз застревал, с трудом обретал свободу и наконец понял, что память предков и собственная память подводят, что надо искать новые пути.

И он искал их – нюхал воздух, щупал почву ногами, тщательно проверял глубину и дно бродов степных речек, которые когда-то переходил не замечая. Как-то раз он наткнулся на семейную группу мамонтов, которая лишилась предводительницы. Молодняк пошел за ним. Потом к ним присоединилась еще одна группа, и еще… Среди них не было одно-двухлетних детенышей – они не пережили зиму. Зато были маленькие, лохматые, смешные существа, рожденные в этом году. Рыжий чувствовал, понимал, что они должны жить, что от них сейчас зависит присутствие в этом мире «своих». Нужно сделать так, чтобы кормящие мамонтихи были сыты, чтобы к следующей зиме накопили достаточно жира. Для этого надо вести их – вести так, чтобы они могли есть почти круглые сутки.

Он, конечно, не понимал, что происходит в родной степи. Утоптанный, унавоженный верхний слой образует плотный почвенно-растительный покров. В нем злаки, осоки, полынь, мхи и папоротники, а кое-где добавляются еще и кустарники – ольха, береза, ива. Этот плотный ковер быстро просыхает весной и покрывается зеленью, которая кормит стада животных. Эта дерновая подушка выдерживает давление копыта большеротого бизона и ступни мамонта, она насыщена воздухом, который изолирует от солнечного тепла мерзлоту, на которой лежит. Так было тысячи лет, но стало иначе. Теперь в низинах и на северных склонах почвенно-растительный покров не просох. Он сочится, хлюпает, чавкает влагой, которая душит корни травы и кустов, которая заставляет таять под ней мерзлоту, превращая луга в болота, лужи – в ямы, степь – в тундру.

Даже когда еды много, мамонты не могут пастись на одном месте – они должны двигаться, должны проходить в сутки десяток-другой километров. Их хоботы не оставляют за собой пустыню, мамонты не конкурируют из-за пищи с копытными – у них разная диета. Они должны идти и есть, есть и идти. Но мир изменился – места, где много еды, оказались далеко друг от друга. От пастбища до пастбища нужно делать длинные и не всегда безопасные переходы. И главное, проведя много часов в пути, никто не знает, ждет ли его в конце изобилие или, может быть, придется возвращаться. Те, кто питается мясом, живут иначе – они могут не есть сутками. Взрослый же мамонт должен нащипать за день 200– 300 килограммов травы и веток, чтобы быть сытым. Если здесь еда кончилась, надо идти на новое место, но кто знает – куда? Рыжий тоже не знал. Но он был осторожным и опытным, он умел учиться на чужих ошибках. Пока стадо паслось, он ходил широкими кругами, удаляясь иногда на десятки километров. Он уходил, возвращался и уходил вновь – искал новые пастбища, прокладывал новые пути, которых нет в генетической памяти.

«Своих» собралось уже несколько десятков. В таком количестве трудно кормиться, но легче использовать чужой опыт. Кроме того, этим первым летом после катастрофы с ними был Рыжий. Не понимая, не отдавая себе отчета, они надеялись на него, они шли за ним. «Свои» все равно гибли – проваливались в протаявшие под дерном ямы, ломали ноги, поскользнувшись на склоне, застревали в вязком дне речек. Но каждый погибший обозначал собой опасное место. Оставшиеся запоминали, старались держаться подальше.

Потом теплый и относительно сытный период кончился. Наступил холодный – голодный и трудный. Он тоже оказался каким-то непривычным и новым. Не таким, конечно, как в год катастрофы, но все равно неправильным: слишком резкие колебания температуры, слишком много снега…

Стадо, которое Рыжий водил все лето, неплохо отъелось, детеныши подросли и окрепли. Вожак, конечно, не мог видеть себя со стороны, но чувствовал, что сам он к зиме не готов – слишком много двигался, слишком редко бывал сытым. Собственная судьба, правда, его почти не волновала – свой век он считал давно прожитым. Но рядом не было равных ему по опыту и уму, и Рыжий продолжал жить, чтобы было кому заботиться о «своих».

Он пережил и эту зиму. Его стадо сохранило почти половину детенышей.

Ради них ему пришлось стать жестоким. Время от времени появлялись другие мамонты – они брели откуда-то со стороны закатного солнца. Кажется, там мир изменился еще сильнее. Новички пытались присоединиться к стаду, но вожак не принимал их. Инстинкт подсказывал ему, что если «своих» станет слишком много, его новая память, его новый опыт будут бесполезны – им не прокормиться всем вместе. Только одиноким самкам с детенышами отказать он не мог.

И была весна, было новое лето. Рыжий шел уже знакомыми путями – теми, которые сам проложил прошлым летом. Эту память хранили многие, и он надеялся, что стадо распадется или сможет обходиться без него. Надежда не сбылась – еды не хватало там, где раньше ее было вдоволь на много дней. Вожак не думал о причинах – «своих» ли стало слишком много, или не успели восстановиться пастбища. Он просто снова искал пути. И находил их.

А потом лето кончилось.

На том пастбище, площадью в сотни гектаров, они находились уже несколько дней – сухая трава на склонах была обильной, а по руслам многочисленных ручьев рос густой кустарник. Рыжий почти сразу же начал искать новое место, в которое потом поведет «своих». Он нашел его, только идти туда было далеко и, пока не кончилась здесь еда, можно было не торопиться.