Текст книги "Зона для Сёмы–Поинта"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 25

ТИМКА–ХИТРОВАН

С Тимкой–Хитрованом Иннокентий Добролюбов угадал и во второй раз, вернее, не угадал, а точно прочувствовал, что его подопечный несколько заскучал на своей должности. А дело в том, что новоиспеченный завскладом, наладив четкую работу своего участка, действительно откровенно заскучал: рутинное болото просто выматывало его, столь деятельного парня. Никакого общения, никакого движения: предыдущий день ничем не отличался от последующего. Основная нагрузка ложилась только на те дни, когда подходил срок обмена изношенной одежды или постельных принадлежностей.

Да, должность заведующего складом была блатной и, как правило, относилась к тем должностям, которые назывались «кумовскими». Почему «кумовскими»? Да потому что почти все блатные должности находились в ведении заместителя начальника по оперативной работе, то есть старшего Кума колонии.

Тимка–Хитрован, порядочно отсидев в местах не столь отдаленных, отлично понимал, что долго удержаться на этой должности можно только двумя путями: либо стучать на всех и вся, либо сделать так, чтобы все противоборствующие стороны руководства колонии ощутили его полезную работу. Стучать он не мог: это противоречило его жизненным принципам. А потому он понял, что должен стать незаменимым, полезным для всех, чтобы его оставили в покое. Но эту полезность особенно должны ощутить две главные противоборствующие стороны: оперативники и сотрудники по режиму.

Короче говоря, он обязан стать нужным и незаменимым, как для одних, так и для других.

Конечно, первое время то старший Кум, то заместитель по режиму просто заколебали своими проверками его участка работы, но когда им так ничего и не удалось обнаружить, они решили по-тихому подбросить ему компромат, при помощи которого сам начальник колонии не решился бы вмешиваться в «оперативные» дела и защищать замполита.

Но Тимка–Хитрован за долгие годы отсидки слишком хорошо изучил методы работы оперов и режимников, а потому в сложившейся ситуации придумал единственный выход, который мог помочь ему не только сохранить свою должность, но и избавиться от усиленного надзора над своей персоной с обеих противоборствующих сторон. Он взял и столкнул лбами оперативников старшего Кума и сотрудников заместителя по режиму.

Причем он проделал это столь виртуозно и тонко, что каждый из противников был твердо уверен, что именно противоборствующая сторона первой нарушила негласный нейтралитет. И этим Тимка–Хитрован надолго поссорил между собой два конфликтующих между собой ведомства. Причем каждый из них был твердо уверен, что Тимка– Хитрован работает именно на него и ни на кого другого.

Да, недаром его окрестили Хитрованом!

Конечно, Тимке–Хитровану приходилось вертеться на грани фола и, как говорится, ходить по лезвию бритвы, но это ему как раз и нравилось. От этого он получал настоящий кайф! Да, он часто пытался сохранить, в крайнем случае, хотя бы нейтралитет, и, нужно отметить, иногда ему это неплохо удавалось.

Но кроме ментов были еще и собственные течения внутри спецконтингента, а с ними уже все обстояло гораздо серьезнее. Здесь нужно было быть столь осторожным, чтобы, как говорится, и комар носа не подточил.

Автор уже рассказывал ранее о специфике жизни в местах не столь отдаленных. Порой за колючей проволокой от просто плохого настроения: не выспался или с кем-то цепанулся, может зависеть не только чье-то здоровье, но даже и человеческая жизнь.

К примеру: старший нарядчик не всегда ладит с шеф–поваром, а заведующий клубом часто недолюбливает заведующего библиотекой, и между ними, едва ли не открыто, ведется война, вспыхивает ревность к отношениям замполита и его соперника, который, как ему показалось, неожиданно проявил к тому большее внимание, чем к его особе.

Да иногда даже и завхозы отрядов между собой пытались что-нибудь делить: возможность первым получить у шеф–повара пайки на отряд, получить лучшие постельные принадлежности, мыло на складе, быть вызванными первыми на просмотр фильма, да мало ли еще чего?

А все эти недоразумения и столкновения между ними часто провоцировались самими ментами, которые специально старались выделять сначала одного, потом другого из противников, используя старое как мир правило: разделяй и властвуй.

Дело в том, что в местах лишения свободы личные отношения очень много значат, и они всегда связаны с привилегиями, которыми может обладать тот или иной заключенный в колонии.

Привилегия за колючей проволокой то же самое, что деньги на свободе: ни первого, ни второго много не бывает – хочется все больше и больше!

«Всяк человек слаб и ничтожен!»

Так сказал один из великих русских классиков.

Вероятнее всего, он имел в виду человеческие слабости, до поры до времени, скрываемые даже от самого себя.

Автор считает, что в замкнутом, то есть лишенном свободного общения с внешним миром, коллективе все человеческие слабости обостряются до наивысшего предела накала человеческих страстей.

Ведь любой коллектив: будь то детские ясли, средняя школа, высшее учебное заведение, армия, тюрьма – все они являются полноценными коллективами. И все эти обособленные, то есть замкнутые в ограниченном пространстве, коллективы – и являются сутью самой страны, ее обнаженным срезом, с единственным дополнением: все пороки, присущие данной стране, данной нации, обнажаются до максимального предела в подобном замкнутом коллективе.

Особенно в таком коллективе, в котором насильно насаждается дисциплина и порядок, наиболее и склонен к насилию. Прошу извинить за тавтологию.

И такими замкнутыми коллективами, где нервы обнажены до самого предела, порой до настоящего взрыва, являются армия и тюрьма! Первый страшен тем, что официально обладает оружием, второй тем, что таким людям нечего терять, кроме своих цепей!

Тимка–Хитрован и замполит, если подходить с философской точки зрения, были яркими представителями двух противоборствующих классов: условного класса угнетателей и условного класса угнетаемых. Однако и тот и другой переросли свое окружение, это уже были люди новой формации, с новым, развитым мышлением.

Таких людей, выделяющихся из общей массы, как правило, не принимает коллектив, их не понимает начальство. Эти люди четко видят, что старые правила безнадежно устарели, и всячески пытаются внести что-то новое, улучшить жизнь, быт, наладить контакт, найти компромисс с условным противником. Лих воспринимают в штыки: «Умный такой, что ли?» или «Тебе что, больше других нужно?», «Чего ты лезешь поперек батьки в пекло?»

А такие люди нового мышления даже не пытаются ставить себя выше других людей, они вовсе не хотят насильно кого-то переделать, кому-то насильно навязать свое мнение. Такие люди твердо уверены, что не сила, а красота, терпение и умение правильно донести до других свою мысль, сделают мир чище, богаче, более наполненным.

Они уверены, что каждый человек должен заниматься только тем, к чему у него лежит душа и сердце, тем, что только он делает лучше всего. Иначе и не должно быть! Если какой-то винтик в системе не подходит к гайке, вся система может застопориться, а то и вообще сломаться…

Таких людей смело можно назвать новаторами, людьми новой формации. Именно такие люди двигают науку, культуру и искусство вперед. Для таких людей главное – прогресс!

Это совсем не означает, что все они являются бессребрениками, и деньги для них ничего не значат. Конечно же, нет! Но для таких людей деньги – не средство обогащения для воплощения мечты: ничего не делать и все иметь. Нет, для таких людей деньги – средство для достижения какой-нибудь, обязательно высокой, цели!

Конечно, можно долго и нудно перечислять такие цели, но можно и сказать одной фразой – в конечном итоге, задача таких людей – сделать мир лучше!

Однако, вернемся к нашему повествованию…

Не прошло и часа после того, как завхоз карантинки просветил вновь прибывших о правилах проживания в карантинном бараке, он, вновь выстроив новеньких зэков в проходе между двумя рядами двухэтажных шконок, внимательно осмотрел присутствующих.

После чего обратился с вопросом к вечно голодному старику с чуть заметной иронией:

– Ну, что, батя, не умер еще от голода?

– Так живу пока еще, – тяжело вздохнул тот.

– Вот и хорошо, – завхоз перевел взгляд на парня из Пензы. – Мне кажется, что кто-то не понял моего предупреждения о том, что с нашего локального участка выходить нельзя ни в коем случае!

– А почему ты на меня так смотришь? Я и не выходил никуда! – с вызовом возразил тот.

– Ты, кажется, на имя Чижик отзываешься? – никак не реагируя на его ответ, спросил Тимка-Хитрован.

– Да–а-а, меня Чижиком зовут, – парень был явно удивлен тому, что завхоз знает его прозвище.

– Не тушуйся, земляк, – улыбнулся завхоз, – я очень люблю читать журнал «Хочу все знать». – Он хитро подмигнул.

– Я и не тушуюсь: просто непривычно как-то, – искренне признался тот. – Тебя ж вроде не было, когда нас принимал ДПНКа?

– Не было, – согласился завхоз.

– Тогда откуда знаешь о моем погоняле? – то ли спросил, то ли подытожил Чижик.

– Все очень просто: мы с Васькой Карданом кентуемся, – пояснил завхоз. – А потому повторяю в последний раз: выходить с локального участка карантинки категорически запрещается, если, конечно, кто-то из вас не хочет до понедельника в ШИЗО попарится, и локальщика не вздумайте подкупать, – он выразительно взглянул в глаза Чижика.

Парень виновато их опустил: он действительно пытался договориться с локальщиком.

И завхоз продолжил;

– Поймите, тот примет ваше подношение, наобещает с три короба, а потом бац! Ментовской расход!

Автор должен пояснить, что «ментовской расход» – это когда менты что-либо сорвали: то ли встречу, то ли передачу чего-то важного, то ли блат–хату накрыли, то ли сделку накрыли и забрали деньги или товар.

При таком раскладе ни одна из сторон не несет ответственности перед другой стороной: это негласное правило в криминальных кругах, то есть так называемое форс–мажорное обстоятельство, которое прекращает все претензии друг друга. Иногда непорядочные люди используют это в своих корыстных целях, чтобы присвоить то, что им не принадлежит, но ссылаются на «ментовской расход»!

«Ментовской расход», – какие могут быть претензии?

– Понятно, – с явным огорчением вздохнул Чижик.

– Ты не волнуйся, земляк: я же не сказал, что вас запрещено навещать? – завхоз хитро усмехнулся.

– Как к тебе обращаться? – спросил Чижик.

– По–всякому откликаюсь: можно завхоз, можно земляк, а погремуха моя – Тимка–Бес, – и добавил: – Так люди прозвали, – потом снова внимательно осмотрел новый этап, на мгновение остановил взгляд на Семе–Поинте, и чуть заметно подал ему знак глазами, как бы подтверждая раннюю договоренность.

Сема–Поинт тоже подтвердил свое согласие едва заметным наклоном головы.

А завхоз продолжил:

– Судя по всему, вы без каких-либо проблем спокойно разобрались с местами, тем более что все места равнозначные и блатных мест нет. Да, вот еще: забыл сказать одну вещь, если кто-то беспокоится за сохранность своих вещей, то их можно сдать ко мне в каптерку, а нет беспокойства, то можно сложить их под своей шконкой! Еще вопросы?

Никто ничего не спросил, и завхоз махнул рукой:

– В таком случае подходите по одному к моей каптерке и получите продукты на ужин…

После того как все получили свои порции сухого пайка, они принялись за приготовление ужина.

Несчастный старик, в буквальном смысле уничтожив полученную им пайку в какие-то минуты, бросал по сторонам завистливые взгляды на ушастого парня, с которым ему пришлось поделить банку кильки.

– Ну, ты, старый, и проглот! – недовольно заметил его вынужденный напарник.

– Не проглот я, сынок, – мягко возразил тот. – Просто солитер во мне сидит и все сжирает изнутри: потому я все время и голодный хожу, – он даже всхлипнул.

Не выдержав сам, а также и перехватив злой взгляд Чижика, Сема–Поинт решил разрядить обстановку: взяв оставшийся кусок хлеба, оставшуюся от своей порции кильку, он отнес старику.

– Вот спасибо тебе, сынок! Спасибо преогромное тебе, спаситель ты мой! – несчастный старик просто заворковал от счастья и тут же принялся судорожно впихивать принесенное себе в рот.

– Да он же больной на всю голову, а ты его жалеешь! – недовольно бросил вслед Семе–Поинту ушастый, который назвал несчастного старика проглотом.

Сема–Поинт вернулся, наклонился и уставился в его глаза:

– Мне бы очень хотелось взглянуть на тебя в возрасте этого старика, – тихо заметил он, не мигая глядя в его глаза. – Вполне возможно, если ты и доживешь до его возраста, ты будешь писаться и какать под себя в кровати, а от пролежней у тебя сгниет мясо до самого позвоночника, но ухаживать за тобой будет некому, потому что ты никого не любишь, кроме себя, и ты так и сдохнешь, одиноким и никому не нужным, весь в говне и моче провонявший…

Картина, описанная Семой–Поинтом, была столь ужасной и омерзительно–красочной, что в жилой секции воцарилась мертвая тишина. Было такое впечатление, что каждый из присутствующих примерил на себя описанное будущее.

Но более всего эти описанные картины вникли в душу ушастого, который испуганно захлопал глазами, силился что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова и лишь хватал ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

– Никогда не смейся над убогими, ибо и тебя может не миновать чаща сия! – философски подытожил Семеон.

Сема–Поинт покачал головой, наконец-то отвел глаза от ушастого в сторону и парень сразу молча уткнулся глазами в кильку.

В этот момент в голове ушастого медленно прошел какой-то мыслительный процесс, после которого он отломил небольшой кусочек хлеба от своей пайки, положил на него небольшую кильку из собственной порции и протянул старику.

Для того это было столь удивительным, что он не сразу решился взять подношение ушастого, а когда взял, тихо пролепетал:

– Спасибо, сынок, – и тут же вкинул в рот свалившийся нечаянно кусок пищи.

– А у тебя, мужик, не все потеряно, – отметил Семеон того, кто поделился со стариком, заметив, что Сема–Поинт встал со шконки, спросил: – А ты куда это, приятель, до ветру, что ли?

– Да, нет, завхоз попросил подойти к нему в каптерку…

– Когда? – удивился Семеон.

– Еще в тот раз…

– Тебя не напрягает это? Ты ж его совсем не знаешь, – Семеон явно был недоволен неожиданным приглашением. – Может, мне с тобой пойти?

– Не беспокойся, все будет о’кей! – подмигнул Сема–Поинт.

– Хорошо, как скажешь, – Семеон пожал плечами, но, дождавшись, когда Сема–Поинт выйдет из жилой секции, тут же направился вслед за ним: мало ли чего?..

Подойдя к двери каптерки, Сема–Поинт осторожно постучал и спросил:

– Можно?

– Да, входи, – глухим голосом ответили из-за дверей.

Сема–Поинт распахнул ее настежь. В небольшой комнатке у самого окна стоял малогабаритный столик, за которым сидел завхоз спиной к улице. Перед столом стояла табуретка. Одна стена комнаты была сплошь усыпана дверцами встроенных шкафов–ячеек. На каждой дверке ячейки стоял порядковый номер и были укреплены шпингалеты. Именно в этих ячейках и хранились вещи вновь прибывшего этапа.

Перед завхозом стояла стеклянная полулитровая банка с крышкой. В вазочке горкой навалены дешевые конфеты–подушечки. В пепельнице кучка пепла от сгоревшей бумаги.

Глаза завхоза тупо уставились в одну точку перед собой. Семе–Поинту показалось, что они были на мокром месте. Так могут плакать только сильные духом мужчины, которые столкнулись с трагической потерей кого-то из близких.

– Что-то случилось? – едва не шепотом спросил у него Сема–Поинт.

Завхоз не ответил, словно ничего не слышал: он продолжал смотреть застывшим взглядом в никуда.

– Извини, земляк, может, я не во время и мне лучше уйти? – снова спросил наш герой, на этот раз чуть громче.

Завхоз медленно поднял взгляд на него и какое– то время как бы пытался вникнуть в суть вопроса и понять, кто перед ним стоит и о чем спрашивает, потом вернулся от своих мыслей к действительности, покачал головой, словно китайский болванчик, и кивнул ею на свободную табуретку.

– Присаживайся, земляк, – бесцветным голосом предложил он.

Сема–Поинт опустился на табуретку и не стал допытываться от него ответа. Так они просидели несколько минут при полном молчании, глядя друг на друга почти не мигая, пока хозяин кабинета не прервал их молчание:

– Как все глупо! – с надрывом воскликнул он.

Сема–Поинт вдруг «услышал» его мысли:

«Эх, дружбан, дружбан, как нечестно ты поступаешь со мною…

Ведь обещал и клялся, что мы никогда не бросим друг друга…

Обещал, а сам взял и бросил меня!..

Господи, о чем я базарю?

У меня что, глюки начались?

Его же нет!..

Нет, и я уже никогда его не услышу!..

Мы же с тобой, Филя, столько всего испытали, прошли через такие препоны, что другим и во сне никогда не приснится…

Интересно, что это за пацан передо мною?

Я что-то не припомню случая, чтобы ты, Филя, за кого-нибудь такие добрые слова говорил…

Разве только обо мне, да и то давно уже…

Вот и выходит, что слова-то эти искренние!..

А искренние слова, да еще высказанные перед смертью, на вес золота ценятся!..

А потому, Филя, твои слова для меня – закон!

И я все сделаю, чтобы твоему приятелю яму не вырыли…»

Едва услышав имя, которое озвучил в своих мыслях Тимка–Бес, Сема–Поинт невольно вздрогнул, и его охватило неприятное предчувствие, возникшее еще в тот момент, когда он увидел потухший взгляд завхоза более часа назад на пороге в жилую секцию. Сейчас тревога еще больше усилилась, и он вдруг понял, что вот–вот ему придется услышать о какой-то страшной, непредвиденной трагедии, судя по «кровоточащей» боли, случившейся только что.

Сема–Поинт уже понял, о ком пойдет речь, но изо всех сил гнал свою догадку прочь, не желая получить информацию, которая подтвердит его догадки. И эту информацию он совсем не жаждал услышать. Да, с этим человеком они были знакомы лишь несколько дней, но бывает, что и часа, а то и одного взгляда, одного слова, оказывается вполне достаточно, чтобы ты поверил почти незнакомому человеку, с которым тебя, случайно или не случайно, столкнула Судьба.

Именно к таким людям относится и Филимон, с которым при первом же звуке его голоса на душе становилось светло, тепло и уютно. С первой же минуты он вселял уверенность в собственные силы близким и друзьям, но врагам наоборот: становилось не только неуютно, но охватывал какой-то животный страх, а нечестных людей – охватывали настоящие паника и ужас.

Нечестному человеку казалось, что Филимон видит их вранье насквозь, а выслушивает лишь для того, чтобы вранья скопилось как можно больше, и можно было больнее ткнуть этим враньем прямо в лицо вруну.

– Только что получил «маляву» от своего кента, с которым мы не один пуд соли вместе скушали, – тихо произнес завхоз, но в конце его голос дрогнул, и он снова замолчал.

Сема–Поинт терпеливо ожидал продолжения разговора: он уже успел «прочитать» мысли завхоза карантинки о том, что он только что получил от Филимона предсмертное послание, в котором тот просил своего приятеля прикрыть его – Сему, как он сам прикрывал его.

Сема–Поинт отлично ощущал его состояние всей своей душой, а потому понимал, что сейчас любое слово, даже слово участия, может вызвать еще более сильную боль утраты.

Почему-то Автору кажется, что в такие моменты, когда кто-то уходит из жизни, близкие люди покойного не вникают в суть слов, которые им говорят близкие и знакомые: они могут слышать только интонацию, мелодию звуков окружающего мира.

Видимо, именно для этого, чтобы хоть как-то притупить боль утраты, у некоторых народностей существует обычай приглашать для отпевания своих близких профессиональных плакальщиц.

– Ты молодец, земляк: хорошо молчать умеешь, – одобрительно заметил хозяин комнаты, но тут же решил поправить самого себя: – Нет, не молчать, а слушать! – он снова покачал головой, потом пожевал своими губами: – Даже и не знаю, земляк, с чего начать… Как странно получить послание от человека, которого уже нет в списке живых! Словно привет получил с того света! – он вздохнул, поморщился, потом сунул руку куда-то за спинку стола, уткнувшегося к стене, и вытащил оттуда самодельную плоскую стальную фляжку, отвинтил крышку. – Помянем хорошего человека, нашего с тобой общего знакомого, который сегодня покинул нас и ушел в лучший мир! – торжественно произнес завхоз.

– О ком это ты говоришь? – едва не шепотом спросил Сема–Поинт.

– Филимон скончался! – выдохнул Тимка-Хитрован.

– Филимон? – невольно воскликнул Сема– Поинт, все еще надеявшийся, что это говорится о ком-то другом. – Надеюсь, что ты говоришь не о Филимоне Ружейникове? – едва не по складам повторил он.

– Как раз о нем и говорю…

Да мы же с ним всего несколько часов как расстались! – все еще пытался опровергнуть услышанную правду. – Что случилось? Убили, что ли? – Сема даже не пытался играть, он действительно был искренен в своем проявлении чувств, и его переживания были перемешаны с болью и горечью.

– Да у кого могла рука подняться на такого человека? – с пафосом воскликнул собеседник. – Порвал бы такую суку, как грелку! Зубами бы горло перегрыз! – добавил он со злостью. – Прободная язва его достала, писал, что вроде бы и операцию сделали, и боли прошли… А–а-а! – он махнул рукой и протянул фляжку собеседнику. – Давай помянем Филю!

Сема–Поинт взял фляжку и тихо сказал:

– С этим человеком я был знаком, к моему большому сожалению, совсем недолго, но успел с ним сдружиться так, словно мы знали друг друга всю жизнь!

Он поднялся со стула, подождал, пока поднимется и собеседник, после чего закончил свою поминальную речь дежурной фразой, подобающей данному случаю:

– Филя, пусть земля тебе будет пухом! – сделал глоток и вернул фляжку Тимке–Хитровану.

Который подхватил его речь:

– Дорогой мой дружбан, я уверен, что ты сейчас слышишь нас, твоих друзей! Уверен, что тебе там гораздо лучше, чем нам. Я всегда говорил, что в моей жизни ты занимаешь самое важное место! Ты был единственным человеком, которому я верил безоговорочно, и ты ни разу не заставил меня засомневаться в тебе! Да, нетерпимо больно терять близкого человека…

Он сделал небольшую паузу, вероятно вспомнив что-то связанное с покойным, потом продолжил:

– Но память о тебе, дорогой мой Филя, навсегда сохранится в моем сердце! – его голос предательски дрогнул, и чтобы скрыть охватившее его волнение, он сделал небольшую паузу, и уже совсем пересохшим ртом добавил: – Спи спокойно, мой друг! Пусть земля будет тебе пухом!

Потом завхоз отпил большой глоток из фляжки, коротко кашлянул: видно не в то горло попала водка, и медленно опустился на свой стул.

Сема–Поинт тоже присел на табуретку, и они несколько минут помолчали, как и полагается после поминального тоста.

Не говоря ни слова, Тимка–Хитрован вытащил из стола плитку шоколада «Золотой колос», поломал ее, прямо в обертке, на небольшие кусочки, осторожно разорвал обертку и положил на середину стола. Так же молча, он достал с полки над головой эмалированную кружку, снял с банки крышку, помешал ложкой чифирь, опуская нифиля на дно, потом плеснул заварку в кружку, вылил ее назад в банку, и эти манипуляции проделал трижды. Потом прикрыл банку крышкой, давая нифилям опуститься уже самостоятельно, подождал с пол минуты, открыл банку и налил из нее в кружку уже чистого чифиря без нифилей.

– Ты как к чифирю относишься? – спросил он собеседника.

– Нормально, – кивнул Сема–Поинт.

– Тогда начинай, – предложил завхоз, придвинув к нему кружку. – И шоколад бери, не стесняйся… Кстати, меня Тимкой–Хитрованом кличут!

Сделав пару глотков, Сема–Поинт перехватил кружку другой рукой и протянул ее ручкой к хозяину каптерки. Этим жестом он подчеркнул особое уважение к собеседнику. Завхоз тоже сделал два глотка и точно также, ручкой вперед, протянул кружку Семе–Поинту.

– А почему ты всему этапу назвался Тимкой-Бесом, – поинтересовался Сема–Поинт.

– А–а… – отмахнулся завхоз. – Чтобы не объяснять почему Хитрован! Да и звучит опаснее… – он хитро ухмыльнулся.

Допив первую порцию чифиря, они закусили шоколадом, и только после этого Тимка–Хитрован спросил:

– А ты знал, как друзья называли за глаза Филимона?

– Откуда, нет, конечно!

– Пулемет! – он улыбнулся и добавил: – Филя-пулемет!

– Почему пулемет? – удивился Сема–Поинт.

– Ну не ружьем же называть такого человека, как Филимон?

Тимка–Хитрован ответил столь просто и уверенно, словно, действительно, это было аксиомой, не требующей особого доказательства.

– Резонно, – согласился Сема–Поинт.

– Послушай, земляк, – завхоз вдруг понизил голос: – Несколько дней тому назад, когда пришел предыдущий этап с новыми зэками, карантинку кое-кто навестил и попытался кое с кем разобраться прямо здесь… – Тимка–Хитрован перешел на шепот.

– Парень выжил? – нахмурился Сема–Поинт и на его скулах заходили желваки.

– Не переживай! Сибиряк не только выжил, но и вломил этим гориллам по полной программе, – завхоз злорадно усмехнулся.

– Сибиряк? – переспросил Сема–Поинт. – Откуда он? Как его фамилия?

– Сибиряк и есть его фамилия! – повторил завхоз и хитро подмигнул.

– Понятно, его попутали с прямым углом? – хмыкнул Сема–Поинт.

– С каким углом? – не понял собеседник.

– Анекдот такой есть:

«Стоит шеренга солдат. Перед ними – старшина, который и говорит им:

– Так вот, солдаты, на основании вышесказанного мною, можно заключить, что вода кипит при девяноста градусов!

Один солдат вскидывает руку.

Старшина:

– Слушаю тебя, солдат!

– Товарищ старшина, а нам в пятом классе учительница говорила, что вода кипит при ста градусах! – выпалил солдат.

Старшина морщит лоб:

– Минуту… – вытаскивает из кармана гимнастерки блокнот, долго листает, потом довольно тычет пальцем в надпись и вскрикивает:– Точно, солдат! Вода кипит при ста градусах, это я спутал с прямым углом!..»

– Спутал с прямым углом? – завхоз скорчил физиономию от смеха и вдруг зашелся в хохоте, повторяя раз за разом: – Вода кипит… спутал с прямым углом… в пятом классе… Ну, умора! – потом резко оборвал смех и серьезно сказал: – Спутал-то спутал, но ты поверь мне, все очень серьезно. Тот, кто привел «быков» для разборки, говорил, что его хозяин «маляву» получил, и в ней говорится о том, что кто-то должен прийти на «двойку» и за ним вроде бы много трупов числится, а еще говорит, что он вроде бы стукач!

– И что здесь – правда, как ты думаешь? – спокойно спросил Сема–Поинт.

– Лично мне кажется, что здесь во всем ложь! – твердо ответил Тимка–Хитрован.

– С чего вдруг такой вывод?

– У того, кто говорил об этом, слишком глаза воровато бегали, а это значит, что он врал в тот момент!

Сема–Поинт плеснул из банки в кружку чифиря, глотнул пару раз и протянул кружку собеседнику.

Тимка–Хитрован молча взял чифирь, сделал два глотка, вернул кружку и тихо сказал:

– Мне кажется, что тебя кто-то с воли заказал…

Сема–Поинт отхлебнул чифиря, протянул кружку хозяину комнаты, но когда тот отказался, выразительно рубанув ребром ладони по своему горлу, поставил кружку на стол.

Сема–Поинт продолжал молча смотреть на собеседника, уверенный, что тот сам продолжит рассказывать о своих догадках, тем не менее решил чуть подтолкнуть разговор:

– А этот вывод, откуда возник? Есть что сказать или так, наобум ляпнул? – прямо спросил он.

– Ты всегда такой прямой или только мне так повезло? – в его голосе почувствовалась некая обида.

– Извини, люблю впрямую говорить с теми, кому доверяю, – откровенно ответил Сема–Поинт.

– Что ж, благодарю за доверие! – смягчился тот. – А по поводу заказа с воли скажу так: во-первых, интуиция. Во–вторых, они слишком суетятся и спешат вокруг этого дела, словно боятся не выполнить полученное задание. Наконец, в–третьих, я умею из любой, даже самой, на первый взгляд, никчемной информации выжимать полезные, а значит, драгоценные капли познания.

– Очень полезное умение, – одобрительно отметил Сема–Поинт и, после недолгих размышлений, высказал то, что он сам думает: – Хоть и не знаю, как ты догадался или вычислил, но тема заказа с воли и у меня стоит на первом месте! Так ты говоришь, что они слишком спешат и суетятся?

– Вот именно! И мне кажется, что ты даже знаешь имя заказчика, – уверенно вставил Тимка-Хитрован.

– Скажем так: все больше начинаю не сомневаться в его имени, – он попытался улыбнуться, но тут же нахлынули воспоминания о любимой Валечке, которые захлестнули настолько, что он стиснул так зубы, что казалось, вот–вот лопнет кожа на скулах.

– Эко, тебя приперло при одном лишь воспоминании, – наморщил лоб Тимка–Хитрован. – Даже не хочется представлять, чтобы ты с ним сделал, окажись он сейчас рядом…

– Кстати, того, кто приводил «быков» для разборки, случаем не Пашкой–Гнусом кличут?..