Текст книги "Зона для Сёмы–Поинта"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Главка 21

4–й сон Семы–Поинта – «ЕГО ЛЮБОВЬ»

А Сема–Поинт ни о каких врагах в этот момент и не думал: удобно устроившись на второй полке, он уткнулся головой в свой баул и быстро «улетел» в не очень далекое прошлое. В то прошлое, когда он был самым счастливым человеком на земле…

Серафим только что вернулся к своей любимой из Афганистана ЖИВЫМ! Да, раненым, но ЖИВЫМ и вполне ЗДОРОВЫМ! Каждый день на войне Сема думал о ней, мечтал о том, как они будут счастливы и какими красивыми детьми они обзаведутся. Серафим всерьез думал о мальчике и девочке. Он очень хотел, чтобы девочка была похожа на его любимую Валечку, и даже назвать ее хотел похоже– Валерия, Лера, Лерочка! А сын должен был стать точной его копией, а имя для него он придумал самое, что ни на есть русское– Святослав! Святослав Серафимович! Звучит?

В тот день Валечка встречала его в аэропорту. Он специально не сообщил ей точную дату прилета, хотя и знал ее, но ему так хотелось сделать любимой сюрприз:

«Прилетает, приобретает самый большой букет ее любимых алых роз, ловит частника на розовом лимузине, подъезжает к ее окнам и начинает сигналить до тех пор, пока Валечка не выглянет в окно. Выглянет, чтобы обнаружить под своими окнами роскошный розовый лимузин и с удивлением спросить:

– К кому приехала эта роскошная машина? Что за принцесса, ради которой приехал какой-то человек, словно принц на бригантине с розовыми парусами?

И тут он выходит в белоснежном костюме с огромным букетом алых роз и говорит ей:

– Любимая Валечка, я приехал за тобой!..»

Он столько раз рисовал эту картину в своих мечтах, что когда он вышел из самолета и увидел, как по летному полю к нему, словно на крыльях, в роскошном голубом платье, развевающемся на ветру, бежала его Валечка, на глазах которой застыли слезы счастья, он моментально забыл обо всем. О розовом лимузине, о белоснежном костюме, даже об алых розах. Он даже забыл о том, что на нем потертая гимнастерка, хоть и украшенная двумя орденами и медалью «За боевые заслуги», и видавшие виды кроссовки. Отбросив свой огромный рюкзак в сторону, Серафим бросился к ней навстречу. Он бежал так быстро, что казалось, обгонял даже ветер. И все равно ему казалось, что расстояние между ними сокращалось столь медленно, словно все происходило в замедленном кино.

Десять метров, пять метров, два мета, метр и… они столкнулись, Серафим подхватил ее на руки и закружил, закружил ее под звуки вальса, который звучал у обоих в груди.

Это была столь умилительная картина, что все прилетевшие с ним пассажиры, а среди них были и военные, застыли в восхищении и вдруг зааплодировали им, словно зарубежным звездам эстрады.

– Как? Почему? Откуда?– продолжая кружить Валечку, кричал Серафим, стараясь перекричать шум взлетающего самолета.

– Не понимаю! – смеясь, отвечала она. – О чем ты спрашиваешь меня?

– Я же не написал, когда прилечу!

– Да, не написал,– кивнула девушка, и ее глаза были залиты счастьем и радостью.

– Тогда как ты узнала? Угадала, что ли? – удивился Серафим.

– Нет, я каждый день приходила сюда в течение двух недель: меня уже знают все смены аэропорта и потому пустили на летное поле…

– Милая, родная моя, как же я люблю тебя!– он нежно прикоснулся к ее губам и тихо прошептал:– Дочка будет похожа на тебя, и звать ее будут Валерией!

– Согласна!– радостно воскликнула Валечка.

– А сын… – начал он, но она перебила его:

– А сын должен быть точной твоей копией и имя ему будет Святослав!

– Откуда ты знаешь? – удивился Серафим.

– Ты мне сам сказал!

– Когда?

– Во сне, милый…

– Согласен! – воскликнул он и в тот момент он был уверен, что все ими задуманное воплотится в жизнь…

– Сема, твой рюкзак! – проговорил кто-то за их спиной.

Он повернулся и увидел завистливый взгляд Васо, на его груди красовался орден Красного Знамени.

– Познакомься, Валечка, это Васо, мой друг, однополчанин и человек, который вынес меня с поля боя и этим…

– Перестань, командир! – смутился Васо. – Если бы я раньше видел эту красавицу, то я десять раз бы вынес тебя с поля и лучше сам закрыл тебя от пули!– в чисто грузинском стиле начал Васо: казалось, что сейчас он произнесет тост.

– Спасибо вам, Васо! – тихо проговорила Валечка и на ее глаза навернулись слезы.

– Вай, зачем на таких красивых глазах эти слезы! Все хорошо, Валечка! – И закричал во весь голос, подкидывая вверх свою выцветшую пилотку: – Мы вернулись живые!

– Вы с нами, Васо?– спросила Валечка.

– Нет, счастливые мои! У меня рейс на Тбилиси через полчаса: на земле моей Грузии ждет меня моя красавица–Тамара! – он крепко обнял их обоих и поспешил в сторону транзитного выхода.

Но вдруг остановился, махнул рукой, залез в свой рюкзак и вытащил из него бутылку шампанского:

– Вы такие счастливые, что мне захотелось поднять шампанского в вашу честь! – выкрикнул он, и пробка вылетела из бутылки…

– Пути не будет!– проговорил какой-то седовласый мужчина.

– Отец, не нужно верить в глупые приметы! – воскликнул Васо и протянул Валентине бутылку.

– А как же твоей невесте? – рассмеялась Валентина.

– Моей любимой Тамаре я подарю всю Грузию! – ответил Васо…

Даже во сне сердце Серафима больно заныло: Васо погиб через две недели после их расставания в аэропорту, в автомобильной катастрофе: о его гибели сообщили его родители, а вскоре ушла из жизни и его любимая Валечка…

Вот и не верь в народные приметы!

Боже, как же несправедлива жизнь!!!

Глава 22

КОНЕЦ ЭТАПА

К удивлению всех опытных зэков, не раз прошедших настоящие испытания во время этапирования к месту назначения, прошло более четырех суток и состав, который тащил их вагон к месту назначения, прибыл, наконец, в оренбургские степи.

Дело в том, что, как правило, подобные этапы, на такие долгие расстояния, как, к примеру, из Сибири в Оренбургскую область, словно специально, шли самым неудобным маршрутом, причем обязательным транзитом через Москву, то есть путь проходил почти через всю страну. Такие этапы, хотя бы раз, останавливались в одной из пересыльных тюрем, из тех, что встречаются по пути следования. И обычно такой тюрьмой становилась Владимирская тюрьма.

Автор, на правах осужденного прошедший Владимирскую тюрьму в качестве пересыльной, хочет немного рассказать об этой тюрьме.

В те времена, которые описываются в данном романе, Владимирская тюрьма славилась настоящим беспределом, как со стороны ментов, так и со стороны отбывающих там срок местных уголовников. И всем заключенным, переночевавшим одну или две ночи на Владимирской пересылке, оказывалось вполне достаточно, чтобы не только не поминать эту тюрьму добрым словом из-за отношения к ним конвоя и местных уголовников, но еще и расстаться в ней со своими вещами, повезет еще, если не со всеми.

Когда грабят менты, с этим зэки еще могли как-то смириться: где найдешь управу на представителей власти, тем более во время этапирования? Но когда оборзевшие местные уголовники насильно отбирают у этапников вещи, продукты, одежду, это не лезло ни в какие ворота. И очень часто приходилось разбираться по воровским понятиям. И в таких случаях обычно везет тем этапам, где среди них присутствует какой-нибудь уважаемый представитель элиты криминальной среды: Положенец, а еще лучше – Вор в законе. Однако и они не всегда могут оказать помощь пострадавшим от беспредела.

К примеру, такому третейскому судье приходится закрывать глаза на то, когда местные осужденные, правдой или неправдой, кого-то, из вновь прибывших зэков с этапа, смогли уболтать и заставить поиграть в карты. Тот садится играть, как бы от скуки, на первых раздачах ему дают немного выиграть, вовлекая и возбуждая в нем азарт, а потом, естественно, его раздевают до последней нитки.

В подобных случаях никто и по понятиям не сможет ничего предъявить тем, кто обобрал простых зэков–лохов – и главным аргументом являлся: «насильно никто его не заставлял в карты играть!» И что на это можно возразить? Ничего!

Не правда ли, ситуация сильно напоминает обыкновенный лохотрон?

Нашему герою повезло: этап, которым он был отправлен, попал под так называемую «зеленую волну» и, нигде не останавливаясь, проследовал до самого конечного пункта назначения без единой остановки в местных пересыльных тюрьмах. То есть до самого Оренбурга, а потом их вагон продержали в тупиковой ветке несколько часов, подцепили к другому тепловозу, похожему на «кукушку», и медленно дотащили до Новотроицка, где их уже ожидал конвой из двух «воронков». Один «воронок» приехал за Филимоном, которого этапировали для проведения с ним следственных действий в одной из местных тюрем, во второй загрузили одиннадцать оставшихся осужденных.

Когда выкрикнули фамилию Филимона, он быстро подхватил свой рюкзак и повернулся к Семе–Поинту:

– Ну, что, землячок, добрались наконец и вроде бы без потерь! – А потом, через небольшую паузу, неуверенно добавил: – Во всяком случае, пока…

Позднее, вспоминая эти его слова, Сема–Поинт понял, что они оказались пророческими именно в отношении самого Филимона…

Филимон радушно улыбнулся и еще раз добавил, на этот раз вполне уверенно:

– Думаю, что у тебя все будет нормалек!

– Не сомневайся, дружище: твоими молитвами! Как-нибудь прорвемся!

Сема–Поинт быстро осмотрелся и, воспользовавшись секундным отвлечением начальника конвоя, протянул Филимону руку для прощания, а когда тот ответил на его рукопожатие, быстро сунул в его ладонь одну из пятидесятирублевых купюр, скоммунизденных во время шмона.

– Это тебе на дорожку! – шепотом проговорил он, и дружески похлопал его по плечу.

При этом Сема–Поинт неожиданно ощутил такую тоску, словно предчувствуя какую-то непоправимую боль потери близкого человека.

– Может, не стоит: на новом месте «бабки» тебе могут больше пригодиться, – попытался возразить Филимон.

– Я себя тоже не обидел! – Сема–Поинт, стараясь отвлечься от грустных мыслей, хитро подмигнул ему, выразительно похлопал рукой по карману.

– Ну, ты и жучара, дружище! – рассмеялся Филимон, после чего крепко обнял его за плечи и с грустью прошептал» – Хороший ты пацан: очень не хочется затеряться в этом дурацком мире…

В его голосе тоже ощутилась такая тоска, что у Семы–Поинта защемило сердце.

А мы и не потеряемся, – не очень уверенно проговорил он. – Это скала со скалой может встретиться лишь при землетрясении, а человек, если захочет, может встретиться в любой момент!..

– Хорошо бы! – словно прощаясь, с тоскливой грустью проговорил Филимон и медленно направился к выходу.

Его сгорбленная поникшая фигура так и врезалась в память Семы–Поинта. В тот момент его мозг, словно предвидя трагедию, заострил на этом уходе Филимона его внимание.

Забегая вперед, нужно сказать, что Филимон, как и сам Сема–Поинт, словно действительно предчувствовал что-то. Буквально через два часа после того, как Филимона поселили в камеру следственного изолятора, его живот неожиданно так нестерпимо скрутило, что дежурный по продолу вызвал тюремного врача, совсем еще молодого терапевта. Тот, не разобравшись в диагнозе, сделал обезболивающий укол, но дикие боли продолжились, и молодой доктор обратился за помощью к своему наставнику по институту.

На его счастье, старый хирург дежурил в тот момент и сразу же приехал в СИЗО. Едва ощупав несчастного Филимона, он сразу приказал везти его в операционную палату своей больницы. А потом повернулся к своему молодому коллеге:

– К сожалению, плохо я тебя учил, Сергей Павлович, у твоего подопечного – прободная язва желудка! Не определить ее при таких острых показаниях… – старый доктор поморщился и развел руками: – Можно, конечно, надеяться на чудо, но… – с огорчением покачал головой, – время, кажется, уже упущено…

– Упущено? Но учитель, я же все делал, как вы учили! – чуть не плача воскликнул тот.

– Все, кроме одного, – вздохнул старый доктор.

– И что же? – с болью воскликнул молодой.

– Вы, Сергей Павлович, пропустили такой момент, как резкое повышение температуры, а через некоторое время – такое же резкое снижение температуры, а это о чем должно было сказать вам? – спросил старый доктор.

– Господи, о перитоните! – обреченно выдавил Сергей Павлович, и шепотом добавил: – Как все глупо…

– Да, молодой человек, все это говорило о перитоните, а потом была еще одна подсказка: резкое снижение температуры и вроде бы резкое улучшение состояния больного. Сам организм больного прямо сказал нам, медикам, что больной просто устал бороться, и иммунная система дала сбой!

– И что теперь мне делать, учитель? – его руки тряслись от волнения и переживания.

– Вам, Сергей Павлович, теперь остается только одно: молить Бога, чтобы несчастный дожил до операционного стола!

– А потом?

– А потом все в руках у Всевышнего…

Филимон не только дожил до операции, но даже и прожил еще два часа после нее, и пятьдесят рублей, всунутых Семой–Поинтом, помогали ему избавляться от болей до самой своей кончины. И он до самого последнего вздоха поминал своего подопечного добрым словом. Дело в том, что за эти деньги он сумел не только приобрести несколько ампул морфия, но в какой-то момент уговорил сестричку, которая дежурила у его кровати, взять себе оставшуюся сумму, а взамен попросил дать ему листок бумаги, ручку и конверт. Быстро набросав небольшой текст, он сложил листок в конверт, написал на нем адрес и попросил сестричку отправить его по почте. Чуть пококетничав, девушка согласилась, взяла конверт в руки.

Больной счастливо улыбнулся, крепко пожал ее руку и тут же замер в неподвижности. Медсестра быстро наклонилась к нему, попыталась нащупать на его шее пульс, но тот не прощупывался: Филимон скончался тихо и мирно, а на его лице так и застыла блаженная улыбка полного покоя.

Медсестра прочитала адрес на конверте и тут же вздрогнула: это был адрес колонии, в которой дежурным доктором работал ее жених…

Обещаю, что твое письмо дойдет до адресата уже сегодня! – словно клятву произнесла девушка…

Когда вновь прибывших загнали в «воронок», мотор натужно заурчал, и машина двинулась вперед, один из бывалых зэков, не очень уверенно заметил:

– Кажется, нас на «четверку» везут…

Сидящий с ним пожилой мужичок с двумя золотыми фиксами мягко возразил:

– Не–е-е, на «четверке» я был с пятилетку назад, на нее дорога совсем в другую сторону ведет, скорее всего, нас на «двойку» закинут, – добавил он уверенным голосом, потом глубоко вздохнул и недовольно покачал головой, но ничего не сказал.

– И как там, на «двойке», жить-то можно? – спросил первый, сразу согласившись с его мнением.

– Жить везде можно, – многозначительно произнес собеседник: – Важно – как жить?

– И все-таки ты скажи, какая жисть-то на этой «двойке»? – не отставал первый. – Есть ли работа? Не морозят менты, не борзеют понапрасну?

– Насколько я помню, как-то мне говорил мой землячок, отпарившись на «двойке» целую семилетку от звонка до звонка, менты там хоть и не морозят, да командировка-то очень полуголодная…

– Что, работы нет?

– Работа-то есть, да народу много: вот на всех и не хватает… – пояснил мужик с фиксами.

– И что за работа?

– Мебель для предприятий стряпают, да небольшая швейка имеется: джинсы рабочие строчат.

– А менты как, не борзеют? – повторил он свой вопрос.

– По–разному слышал… – осторожно заметил тот. – Раньше-то эта зона общего режима была, а когда ее вдруг перевели на строгий, а ментов не заменили, много чего те натворили. Ведь разница большая между режимами-то, а значит, и подход к спецконтингенту должон быть разный: если раньше они «пионеров» охраняли – одно, а потом бывалые люди пришли, а это совсем другое! Разве можно их равнять-то под одну гребенку и спрашивать одинаково? Раньше мент гаркнет во глотку и «пионеры» только что в штаны не накладывают, а на строгаче не забалуешь: могут и в ответку получить такое, что мало не покажется! Слышал я, что едва–едва до серьезной бузы на «двойке» не дошло: заместителю по режиму пикой бок проткнули, а его помощнику полголовы топором снесли. Из самой Москвы приезжали разбираться! Хозяина заменили, Кума старшего скинули, даже замполиту по шапке дали… С большим трудом выправили положение-то, а ты говоришь беспредел… Беспредел беспределу рознь! – он вдруг поморщился от боли в спине и, тихо охнув, добавил: – Ох, грехи наши тяжкие…

В зону их привезли, когда уже стемнело. Начальник конвоя не стал заморачивать голову себе и своим подчиненным и легко договорился с ДПНКа – дежурным помощником начальника колонии – майором Загоруйко, чтобы автозак пропустили прямо в зону.

Майор, старый больной мужичок, отбывающий на этой зоне последние полгода до пенсии, особо не сопротивлялся: пятница подходила к концу, а его дежурство заканчивалось утром. Вот и скинул всю работу по приему нового этапа на своего сменщика: все равно до понедельника вновь прибывшие осужденные будут париться в карантинном бараке, зато он в выходные на рыбалку успеет смотаться.

Быстро пробежавшись по личным делам вновь прибывших осужденных, и не найдя в них тех, кто прибыл с «красной полосой», майор передал личные дела врачу колонии.

Автор хочет пояснить, что «красная полоса» на личном деле осужденного означает, что ее владелец либо склонен к побегу – СКП, либо склонен к симуляции – СКС, а те, у кого стояли две красные полосы, означали склонность к суициду или и того хуже: обладает специальными навыками самообороны и нападения. И ко всем тем, кто имел такие отметки, было особое внимание. Они сразу же попадали под строгий круглосуточный надзор, а тех, кто имел две полосы, проверяли ежечасно, а осужденных с навыками в боевых искусствах обязаны были сопровождать не менее трех конвоиров.

Необходимо заметить, что это столь сильно осложняло жизнь осужденных на зоне, что многие быстро «исправлялись» и всеми правдами и неправдами старались добиться отмены подобных отметок.

После того как моложавый, стройный доктор колонии, жених медсестры, на руках которой скончался Филимон, не нашел среди вновь прибывшего этапа инфекционных больных, он зашел в кузов «Черной Маруси» и обратился к новеньким:

– Больные или травмированные есть? – спросил доктор скорее для проформы.

Никто не отозвался, и тот вернул дела ДПНКа:

– Моя миссия закончена, – хитро улыбнулся он и сразу же пошел прочь.

– Счастливчик, – вздохнул майор, взглянул на стопку дел, потом на своего помощника и решительно произнес: – Выводи вновь прибывших на свет божий!..

И как только вновь прибывших зэков построили перед ним, ДПНКа устало произнес:

– Вы прибыли для отбывания срока в ИТУ-2 Оренбургской области. Кому посчастливится, тот получит работу, а кто-то будет просто лапу сосать! А ты, мужик, не криви губы-то: я тебя сюда не звал! Так что, если кто-то недоволен, то свое недовольство можете сунуть себе, знаете куда! – безо всякой злобы привычно закончил пожилой майор…

При первом же взгляде на территорию колонии при выходе из «воронка», зэки могли сразу заметить, что колония уже успела перейти на локальные зоны.

Автор обязан пояснить, что понятие «локальная зона», «локальный участок» или «локалка» появилось где-то в начале восьмидесятых годов. И постепенно почти все колонии, за исключением лесных, где «локальные зоны» входили в противоречие с выводом бригад на делянки.

Каждый отряд, каждое строение в колонии, где «локальные зоны» прижились – все были огорожены высокими металлическими заборами. Столовая, банно–прачечный комплекс, клуб, библиотека, бытовые мастерские, и даже административный корпус, все они были огорожены прочными заборами, и у каждого локального участка имелся собственный проход и свой дежурный «локальщик», который и пропускал на подотчетную ему территорию по специальным пропускам, выданным руководством колонии.

И эти пропуска, особенно в первое время появления локальных участков, являлись вожделенной мечтой любого зэка. Это было особой привилегией, которой пользовались доверенные осужденные.

Автор вспоминает, что когда он получил от замполита разрешение на получение такого пропуска на правах заведующего клубом, то выточил специальную фанерку, попросил замполита написать на ней текст разрешения и расписаться. После чего залил эту фанеру полиэфирной смолой и соорудил к ней самодельную булавку, которой и прикреплял пропуск на грудь, чуть ниже бирки, на которой были указаны ФИО, отряд и номер бригады.

Буквально через неделю вся блатная элита колонии обзавелась подобными пропусками! Так что можно сказать, что ваш покорный слуга был первым, кто придумал VIP–пропуска…

Это была свобода передвижения по всей колонии без ограничений!

Особо нужно заметить, что между теми, кто имел право выдавать такие пропуска: старший Кум, заместитель начальника по режиму, начальник спецчасти и замполит, шло настоящее противостояние, доходящее до абсурда.

К примеру: разозлился чем-то старший Кум на заместителя по режиму и заблокирует его пропуска для свободного передвижения по территории колонии. А, как правило, сами локальщики находились в подчинении именно Кума. Волей не волей, а приходилось изгою идти на поклон: чтобы дело не страдало. И так до следующего столкновения.

Но была и элита среди осужденных, которая в подобных пропусках не нуждалась. К ней относился старший нарядчик колонии, дневальный штаба, шеф–повар, иногда заведующий клубом, художник колонии, заведующий библиотекой, начальник пожарной части, завхозы отрядов и, негласно, дневальный старшего Кума. Их все знали в лицо и пропускали безоговорочно.

Несмотря на имеющиеся в колонии локальные зоны, ограничивающие свободу передвижения заключенных по территории колонии, новый этап встречали с десяток зэков.

Судя по чистой одежде и начищенным сапогам, это как раз и была своеобразная элита колонии: старший нарядчик, завхозы, «кумовские» и те, кто имел особый статус в колонии.

Старший нарядчик выделялся и более дорогим костюмом и белым шарфиком, небрежно наброшенным на шею, и даже офицерскими сапогами, в которые можно было смотреться, как в зеркало. Быстро осмотрев вновь прибывших, он поморщился: то ли приходил, чтобы знакомых встретить, то ли внешний вид новеньких не понравился, он тут же удалился, сопровождаемый двумя своими помощниками – «шестерками».

ДПНКа тщательно сверил каждого из новеньких по обычным данным и по фотографиям из личного дела, потом приказал старшему прапорщику с помощниками произвести шмон этапа, после чего снова взглянул на личные дела новеньких, потом снова на старшего прапорщика, ему явно не хотелось заниматься вновь прибывшими зэками в свой предвыходной день. А кому такое захочется?

И майор обратился к старшему прапорщику:

– Вот что, Прокопьевич, отправь-ка ты их в карантинный барак, пусть до понедельника яйца свои там погреют, а у меня еще дела есть на промзоне, – он вспомнил, что там его ждет уникальный нож мастера.

ДПНКа повернулся и быстро направился в сторону проходной на промышленную зону.

После того как майор ушел, доверив заниматься с новым этапом старшему прапорщику, новеньких окружили встречающие зэки из местной элиты: по всей видимости, с оставшимися представителями администрации они не очень-то и считались. А те, в свою очередь, делали вид, что они ничего не замечают.

Худой мужчина лет сорока, с землистого цвета лицом и многочисленными наколками на руках, спросил, обращаясь к этапу:

– Пензенские есть?

– Ну, я из Пензы, – угрюмо отозвался молодой парень лет тридцати.

– По какой ходке пришел? – продолжил расспрашивать тот.

– По третьей, а что? – парень отвечал неохотно, ему явно не нравились расспросы незнакомца.

– По каким статьям чалился ранее? – не унимался старожил.

– Кражи и грабеж, а что?

– С кем дружбу водил?

– С Костей–Уралом, с Толиком–Косьяном, с Рыжим Сынком… – перечисляя, парень выпаливал имена с гордостью: мол, не того ты проверяешь.

– Значит, и Сеньку–Трака знаешь? – как бы между прочим, поинтересовался мужик.

– Слушай, земляк, – понизил вдруг голос парень и склонился прямо к лицу пытливого мужика. – А ты, случаем, не цветной? – в лоб спросил он.

– Чего ты буравишь? – с пол–оборота завелся тот.

– А то, что Сенька–Трак уже с год, как с Богом общается! Так что ты, мужик, очень гнилую пробивку используешь! – его глаза смотрели недобро.

– Не держи зла, земляк, – тут же миролюбиво заговорил тот. – Должен понимать, что не всем доверять можно.

– Не всем, и я согласен, но и встречать сразу в штыки любого не стоит: мало ли на кого наткнешься? Понапрасну прикрылся именем – ответ держать будешь: я так понимаю, – парень несколько смягчился.

– Как кличут-то?

– Чижом меня нарекли!

– Господи, Чижик? – всплеснул тот руками. – Слышал о тебе много чего славного. А меня люди прозвали Васькой Карданом! – он протянул руку земляку.

– Васька Кардан? – удивился парень. – А я слышал, что тебя менты завалили года два тому назад…

– Слухи о моей смерти оказались преждевременными! – он подмигнул.

И только после этого Чижик ответил на его рукопожатие.

– На распределении просись в четвертый отряд, на нас швейка лежит, – шепнул Васька Кардан.

– А ты кто, завхозом там, что ли? – настороженно спросил Чижик.

– Нет, я просто так: погулять вышел, – тот хитро подмигнул, потом достал из кармана пачку чая. – Чифирем побалуйтесь в карантинке, а завтра я еще навещу: подгоню что-нибудь вкусненькое…

Подобные вопросы и проверки всегда сопровождали всех вновь прибывших с этапа на любой зоне. Вопросами закидывают со всех сторон, и очень редко, кому из новеньких эти вопросы приносят радость.

Зэки, прибывшие с этим этапом, стояли отдельной кучкой и хмуро поглядывали на старожилов, не очень охотно и односложно отвечая на их вопросы.

Сема–Поинт и Семеон стояли хотя и рядом, но чуть обособленно от остальных. Как ни странно, но к ним никто не обратился с вопросом и даже не смотрел в их сторону, словно их вовсе и не было. То ли они обладали маловыразительными фигурами, а потому не внушали уважения, то ли не решались заговорить с теми, кто стоял отдельно от остальных: вдруг что-то не так с их ориентацией?

Никто из встречавших зэков не догадывался, что Сема–Поинт специально сделал так, чтобы они с приятелем исчезли на время из поля внимания встречавших.

Тем не менее Сема–Поинт заметил быстрый и цепкий взгляд одного невзрачного мужичка лет тридцати пяти. Худющий, как глиста, с кожей, покрытой сплошь угрями и чирьями, он тоже стоял в стороне от остальных и даже не пытался принять участие в знакомстве с новенькими. Он столь явно выказывал свое безразличие, что это сразу бросалось в глаза. Свой быстрый оценивающий и цепкий взгляд он бросил на Сему–Поинта и на Семеона.

Причем это было его второе проявление к ним внимания. В первый раз он среагировал на них, когда они показались в дверях «воронка». Почему-то на его лице появилась некоторая растерянность.

Скользнув по их лицам во второй раз, он неожиданно наткнулся на пронизывающий взгляд Семы–Поинта и тут же, словно ощутив опасность, отвел глаза в сторону.

Сема–Поинт шепотом спросил Семеона, кивнув в сторону тощего мужичка:

– Ты знаешь эту мерзкую и очень гнусную рожу? – и даже брезгливо передернул плечами.

– Впервые вижу, – так же шепотом ответил Семеон.

Хотя они и старались общаться незаметно, угрястый мужик оказался глазастым: заметил, что говорят о нем, и это явно насторожило его. Он тут же повернулся и медленно зашагал в сторону какого-то жилого барака.

– Мне кажется, что это первая нас пробивка, – задумчиво проговорил Сема–Поинт.

– А мне кажется, что я догадываюсь не только, кто его послал, но и кто он, – хитро прищурился Семеон.

– Вот как? И кто же?

– Мне описывали портрет этого слизняка, и ты правильно дал ему определение: гнусная рожа…

– Пашка–Гнус! – догадливо воскликнул Сема-Поинт.

– Точно! – кивнул Семеон, – такое впечатление, что просто срисовали для меня его портрет!..

– Что ж, должен заметить, что первый контакт прошел достаточно удачно! – констатировал Сема– Поинт.

– Да, этот слизняк в полной прострации, такое впечатление, что он даже испугался, – предположил Семеон, – интересно, что он Винту скажет…

– Не уверен на все сто, но мне кажется, что уже сегодня нам станет известно о том, что этот Гнус скажет своему хозяину… – задумчиво проговорил Сема–Поинт.

– А мы достойно подготовимся к встрече! – подхватил Семеон и у него даже глаза заблестели.

– Не гони волну, приятель! – осадил его Сема-Поинт. – Вполне возможно, что к нам захотят сначала присмотреться…

Сема–Поинт не мог сказать Семеону, что в глазах Пашки–Гнуса он прочел не испуг, а неуверенность: он явно не знал, что ему делать. А значит, он не станет торопиться и предпринимать активных действий, а просто присмотрится, чтобы определить, кто из них Сема–Поинт. Вполне возможно, это не первый этап, который встречает Пашка–Гнус: наверняка им уже был допущен какой-то прокол, за который ему и намылил холку Кемеровский Винт.

Прав он или нет, а Сема–Поинт решил особо не напрягаться, но и совсем не расслабляться.

Вскоре вновь прибывший этап привели в карантинный барак, где их встретил завхоз карантинки: высокий стройный парень лет тридцати. У него, несмотря на правила содержания осужденных, черные волосы были несколько длиннее положенных. Тщательно отутюженная черная роба, еле уловимый запах дорого мыла и хорошо выбритые щеки говорили о его чистоплотности и финансовых возможностях.

Внимательно осмотрев новеньких, он чуть дольше задержался на лицах Семы–Поинта и Семеона:

– Братья, что ли? – удивился завхоз.

– Ага, братья–разбойники! – весело ответил Семеон.

– Мы даже не родственники, – вставил Сема– Поинт.

Он выразительно пожал плечами, как бы говоря: «Такое бывает!»

– Ну–ну! – завхоз вдруг радушно улыбнулся. – Привет, земляки! Все меня кличут Тимкой–Бесом. Я – завхоз карантинки, а в понедельник вы придете ко мне на склад получать вещи: одежду, матрасы, подушки, постель! Вас – едва ли не втрое меньше, чем мест в карантинке, а потому сами решайте, на каких шконках вам спать! Вопросы?

– Так мы что, до понедельника будем здесь париться? – спросил кто-то. – И выходить в зону нельзя?

– Точно так: гулять и курить можно только в пределах локального участка!

Тимка–Бес все говорил и отвечал на вопросы спокойно: просто ставил в известность.

– А питаться как будем? – поинтересовался Семеон.

– Питание будет доставляться прямо сюда, в том числе и горячие блюда. Сегодня ужин уже закончился, поэтому позднее получите его сухим пайком: по пайке хлеба, по банке кильки в томате на двоих, по порции сахара и пачку чая на всех. Кто объединится для чифиря, возьмете у меня «машинку» и пол– литровую банку. Мой совет, если у кого-то имеется собственная замастыренная «машинка», то советую сразу выбросить: у нас здесь строго с этим!

Автор поясняет, что «машинкой»в колонии называется самодельный кипятильник, сделанный из двух половинок лезвия, кусочка дерева или эбонита между ними и двух кусков провода. Два конца провода подсоединяются к разным кускам лезвия, а другие концы вставляются в розетку. Эта конструкция сильно гудит, не очень долго работает, но вода вскипает очень быстро.