Текст книги "Зона для Сёмы–Поинта"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18

НА ЭТАПЕ

В «воронках» ехали чуть более часа и вскоре остановились, судя по специфическим звукам, на железнодорожном вокзале. По одному, выкрикивая фамилии, их высадили на перрон, в самом конце огромного состава.

Перрон плотным кольцом оцепили автоматчики с немецкими овчарками, которые постоянно лаяли только на спецконтингент. Бывалые зэки поясняли, что у зэков специфический запах, на который специально и натаскивают сторожевых собак.

Кроме автоматчиков, чуть поодаль, прямо за их цепью, стояли цивильные горожане. Их было с десяток, не более. В основном пожилые мужчины и женщины.

Автор уверен, что эти люди наверняка не понаслышке были знакомы и с «воронками», и с автоматчиками, и с овчарками. Кто-то сам прошел лагеря и тюрьмы, у кого-то в места не столь отдаленные окунались родственники.

В те времена довольно расхожей была фраза, наверняка рожденная в недрах правоохранительных органов:

«Половина людей уже сидит в местах не столь отдаленных, а другая половина ПОКА ЕЩЕ находится на свободе!»

Эти люди стояли единой стеной и молчаливо взирали на происходящее. Судя по их недвусмысленным взглядам, сразу становилось ясно, кому они сочувствуют, а на кого взирают с презрением.

– На корточки! Сели на корточки! – просипел простуженным, а может быть, и осипшим от вчерашнего перепоя, голосом начальник конвоя, отвечающий за доставку осужденных, после чего прохрипел: – Шаг влево, шаг вправо считается, как и прыжок вверх, за побег, и огонь открывается конвоем без предупреждения!

Его гортанный, противный, да к тому же еще и осипший голос, сопровождаемый окающим акцентом, взбаламутил овчарок, и те принялись лаять неистово, до хрипоты.

В положении «на корточках» осужденных промурыжили более часа: начальник конвоя, доставивший осужденных на вокзал, долго сверял документы с начальником конвоя, принимающего этих осужденных.

Наконец, все у них сошлось, и начальник конвоя принимающей стороны, упитанный коротышка-капитан, громко скомандовал с окающим акцентом:

—Внимание! Всей группе осужденных приготовиться к посадке в вагон! Слушать команды офицеров и не допускать никакой самодеятельности!

В этот момент громко прозвучал автомобильный гудок и к перрону подъехали еще четыре «Черных Маруси».

Коротышка–капитан бросил взгляд на свои часы, чертыхнулся с досады, потом вновь осмотрел первую группу, с которой, хотя и с трудом, уже разобрался, хотел уже отменить приказ об их посадке, но тут увидел спешащего к нему стройного майора из первого «воронка»: судя по всему, начальника конвоя, сопровождающего вторую группу.

Коротышку–капитана почему-то задели за живое его до блеска начищенные сапоги и отутюженная форма, но он терпеливо решил дождаться, что тот скажет в оправдание их опоздания.

—Товарищ капитан, в пробку попали, потому и опоздали! – виновато пояснил тот.

И эта «школьная» отговорка вконец вывела из себя осипшего капитана:

—Опоздали, значит, ждите своей очереди! – злорадным голосом отрезал он.

—Но, товарищ капитан… – воскликнул майор, уверенный, что сумеет уболтать капитана и тот ему не откажет.

—Нет, товарищ майор! – ехидно усмехнулся капитан. – Ждите своей очереди: я не могу держать группу, которая прошла процедуру проверки документов и ожидает посадку в вагон! – оборвал капитан, подумал, что чуть зарвался, так разговаривая со старшим по званию, и миролюбиво пояснил: – У меня нет лишних автоматчиков для охраны!

Среди осужденных прошелестел одобрительный рокот: все давно уже устали сидеть на корточках и рады были как можно быстрее оказаться в вагоне.

Осипший капитан, бросив недовольный взгляд на сидящих на корточках осужденных, громко прохрипел:

—Внимание, осужденные первой группы: внимательно выслушайте порядок посадки в вагон. Как только я называю чью-то фамилию, вызванный тут же выкрикивает свои имя, отчество, год рождения и срок, после чего быстро приподнимается, подхватывает свои вещи, и мухой, на своих полусогнутых, бежит к вагону, поднимается в вагон и дальше слушается старшего прапорщика, который и определит ему место следования в вагоне!

Напоминаю, с конвоирами не разговаривать: запрещено!

Ни с какими просьбами не обращаться: запрещено!

Подниматься во весь рост: запрещено!

За подобные нарушения незамедлительно последует наказание!

—Что, приговорите к расстрелу? – насмешливо бросил кто-то из осужденных.

—Можно и к расстрелу при попытке к бегству, – невозмутимо просипел капитан. – Но пока я добрый, нарушителя ожидает карцер–стакан со всеми последствиями данного наказания! Есть желающие? – он обвел осужденных грозно–ехидным взглядом. – Нет? Я так и думал! – удовлетворенно ухмыльнулся он.

В этот момент он заметил группу граждан, стоящих за цепью автоматчиков. В их взглядах он ощутил столько ненависти, что даже безотчетно вздрогнул, потом посмотрел на старшего лейтенанта, начальника группы автоматчиков, хотел что-то попросить его, но во время передумал и повернулся к своему помощнику, который держал в руках пятнадцать личных дел осужденных, отправляющихся на этап.

Тот с готовностью протянул первую папку, и капитан выкрикнул первую фамилию…

Началась рутинная посадка в вагон, специально оборудованный для перевозки осужденных.

Автор попытается посвятить Читателя, на что похож вагон для перевозки заключенных. Нет, это была не теплушка для перевозки скота, в которой соорудили трехэтажные нары и посередине поставили печку–буржуйку. Именно в таких теплушках и перевозили заключенных еще во времена Столыпина, а позднее и ГУЛАГа. С тех дореволюционных времен вагоны для перевозки заключенных и прозвали в народе «столыпинскими».

Но сейчас перед ними стоял нормальный вагон, переделанный из обычного пассажирского вагона.

Такие вагоны напоминали почтовые: в них также не было окон, а если и были, то только с одной стороны. То есть со стороны перрона, противоположной от той, где ехали осужденные. Но и они, укрепленные решеткой, были плотно закрашены краской под цвет вагона. В них, как и в любом обычном пассажирском вагоне, с одной стороны был коридор, а с другой – своеобразные купе. Такие же трехэтажные полки, а внизу в стене был вмонтирован небольшой столик.

Отличие заключалось в том, что вторые полки соединялись между собой откидной полкой и образовывали своеобразные нары, на которых при желании конвой мог загнать до семи осужденных. На третьих полках могли ехать двое, внизу были сидячие места, и там набивали до десяти страдальцев.

Итого, в одном «купе» «столыпинского» вагона конвой мог загнать до двух десятков спецконтингента, а в особых случаях, когда не хватало мест, а везти было нужно, то и намного больше.

Духота, вонь от давно немытых тел, вонь от естественных человеческих испражнений и, конечно же, отсутствие какой бы то ни было вентиляции, все это доводило некоторых, наиболее ослабленных осужденных, до инфаркта. Но кто обращал на это внимание?

Конвой отвечал только за количество заключенных, которых он принял во время загрузки: сколько голов принял, столько голов и должен сдать по прибытии к месту назначения. За болезни или даже смерть особой ответственности конвойные не несли, тем более что фельдшер, иногда сопровождающий осужденных, подписывал все, что было нужно начальнику конвоя для того, чтобы отмазаться перед проверяющим начальством.

Хуже всего было тем осужденным, которым приходилось ехать по этапу вместе с туберкулезниками. Возможности везти больных изолированно были столь мизерны, что неделями, а то и месяцами, дожидаться медицинского сопровождения с отдельными боксами никто не хотел, и на больных просто закрывали глаза.

Никому из тех, кто принимал подобные решения, а это, как правило, были начальники конвоя, и в голову не приходило, что, засовывая больных к здоровым людям, он рискует тем, что чахоткой могут заразиться и солдаты, охраняющие осужденных, да и он сам, и его дети, и внуки. Пропущенная им зараза, может бумерангом вернуться и к его родным.

Однако продолжим описание «столыпинского» вагона.

Вместо дверей, которыми были снабжены обычные пассажирские купе, там были укреплены раздвижные двери, сваренные из прочной железной решетки, чтобы дежурный конвоир, круглосуточно обходя вагон, мог просматривать и следить за тем, что происходит в отдельных «купе».

Несмотря на предупреждение капитана, Филимону как-то удалось договориться со старшим прапорщиком, распределяющим этап по местам, и они: сам Филимон, Сема–Поинт и Семеон, оказались в одном «купе». Кроме них в «купе» посадили еще восемь человек. Сема–Поинт хотел было занять места внизу, но бывалый зэк, Филимон, резонно заметил, что трое суток спать сидя малоприятно: гораздо удобнее спать лежа, а потому он и предложил занять место на втором ярусе.

—И занять нужно быстрее, пока не начали сажать второй замес зэков! – заметил он.

– Думаешь, нас еще могут уплотнить? – спросил Сема–Поинт.

—Смотря сколько зэков понабивали в «воронки», могут и в вагон как сельдей в бочки нашпиговать!

Но быстрее расположиться на выбранных местах им не удалось: всех по одному конвой принялся выдергивать в отдельное «купе», чтобы там досконально прошмонать все их вещи.

—Когда тебя дернут на шмон, не жадничай: отдай четыре пачки «Явы» тому, кто будет обыскивать, – тихо прошептал Филимон Семе–Поинту.

—С какой стати? – нахмурил тот брови.

—А чтобы всего не лишиться, – пояснил Филимон. – Понравятся ему твои сапоги и перчатки, докопается к чему-нибудь, и заберет их себе, и ничего и никому ты не докажешь!

—Но это же самый настоящий беспредел, нарушение всяческих, даже ментовских, законов! – возмутился Сема–Поинт, – они что, Бога не боятся?

—Это вологодский конвой: самый жадный и беспредельный из всех конвоев! Тащат все, что под руку попадется! – пояснил тот и с усмешкой добавил: – Видно, они и с Богом сумели договориться…

—А вот этого они не хотят? – Сема–Поинт рубанул ладонью по изгибу своего локтя. – Член им от пожилого зайца! – он действительно разозлился не на шутку.

—Смотри, тебе виднее, земляк! – не стал с ним спорить Филимон.

Сему–Поинта дернули на шмон во второй десятке первой группы осужденных, уже загруженных в вагон.

Когда Сему–Поинта ввели в «купе», где велся обыск, там его встретил упитанный сержант с пухлыми розовыми щеками. У него были маленькие глазки зеленого цвета и ладони–лопаты, словно специально отращенные, чтобы ими ловчее было загребать чужое. Но самым запоминающим в его внешности, конечно же, были его огненно–рыжие кудри, торчащие во все стороны.

На столике беспорядочно лежали вещи, ранее отобранные сержантом у осужденных: разнообразные зажигалки, самодельные ручки, наполненная жидкостью грелка, скорее всего в ней была водка. Кроме того, виднелась золотая цепочка с золотым крестиком, какая-то шкатулка, наверняка сделанная тюремным умельцем, позолоченные часы и даже деньги: несколько пятидесятирублевых купюр.

Купюры были столь тщательно сложены в тонкие полоски, что их явно обнаружили либо в швах одежды, либо в корешках книг с твердым переплетом.

—Запрыщенные вещи есть? – с характерным окающим акцентом спросил сержант, даже не поднимая на Сему–Поинта своих зеленых глаз.

—Запрещенные? – спокойно переспросил Сема–Поинт и добавил: – А что к ним относится?

—Огнестрельное оружие, холодное оружие, деньги, драгоценные камни, драгоценные металлы, наркотики, алкоголь, – терпеливо перечислил тот, бесцеремонно вытряхивая все вещи из баула Семы–Поинта.

—А мозги относятся к холодному оружию? – на полном серьезе поинтересовался он.

—Каки таки мозги? Каки мозги? Причем здеся мозги? – растерялся сержант, впервые подняв взгляд на странного осужденного, да так и застыл с блоком сигарет в руке и с широко раскрытым ртом.

Именно этого и добивался Сема–Поинт: он пристально уставился в его глаза и мысленно приказал:

«Мои вещи уже просмотрены тобой! Ничего нужного и полезного для тебя у меня нет! Сложи все вещи в баул и скажи напарнику, что все в порядке: пусть отведет меня на место!»

Словно сомнамбула сержант молча сложил вещи Семы–Поинта в баул и туда же принялся складывать вещи, отобранные у других осужденных, в буквальном смысле расценив приказ Семы–Поинта: «Сложить все вещи в баул!»

Очень хотелось Семе–Поинту не останавливать сержанта в его рвении, но он прекрасно понял, что даже если он полностью сотрет память сержанта, его напарник начнет его донимать расспросами: куда делись вещи, которые они отшмонали? А то и вновь решит произвести повторный обыск. Поэтому Сема–Поинт удовлетворился двумя пятидесятирублевыми купюрами и зажигалкой, резонно предположив, что пропажа одной зажигалки из пяти и двух купюр из шести или семи окажется незаметной для конвоя.

Когда Сему–Поинта вернули к его приятелям, Филимон спросил:

—Ну, как шмон?

—Нормально! – подмигнул Сема–Поинт, незаметно засветив ему пятидесятирублевую купюру.

—Что, ловкость рук и никакого мошенничества? – понимающе улыбнулся Филимон. – Это надо же! Стянуть из-под носа мента, производящего шмон, деньги, это уметь надо! – он явно восхищался Семой–Пойнтом, уверенный, что тот просто украл купюру.

Сема–Поинт не стал разубеждать его, но заметил:

—Какое тут умение? Просто повезло: сержант не во время отвлекся, а я сунул деньги в карман.

—А как сигареты?

—И сигареты на месте!

—Ну, ты и жучара! – одобрительно воскликнул Филимон. – Держи пять! – протянул он руку.

—Отдашь десять! – вновь подмигнул Сема-Поинт, отвечая ему рукопожатием.

К счастью, предположения Филимона не оправдались, и к ним никого более не только не подселили, а к тому же на одной из остановок из их «купе» выдернули двух зэков, которые были вызваны для проведения следственного эксперимента. Стало намного свободнее.

Кроме жадности, конвой к тому же был еще и ленивым.

По всем правилам перевозки осужденных по железной дороге, конвоиры были обязаны не менее двух раз водить их в туалет и раздавать питьевую воду через каждые четыре часа, причем один раз в сутки – кипяток. Но эти правила, по всему, были явно написаны не дня вологодского конвоя, и злостно предавались ими игнору.

Не в силах терпеть, некоторые использовали полиэтиленовые пакеты, чтобы сходить по малому. Пакеты рвались, и в вагоне как правило сильно воняло мочой.

К концу первого дня поездки едва не дошло до настоящего бунта в вагоне, и чтобы утихомирить и успокоить недовольных зэков, начальник караула твердо пообещал, что водить и поить их будут, согласно «утвержденным правилам для перевозки осужденных». Нужно заметить, что свое слово он сдержал, и более эксцессов с водой и туалетом не было.

Во время следования по этапу Семе–Поинту пару раз удалось уединиться с Семеоном и кратковременно пообщаться. Эти общения были хоть и короткими, но полезными для них обоих.

В первый раз они устроились в дальнем уголке второго яруса, воспользовавшись тем, что остальные увлеклись приготовлением чифиря.

Автор считает приготовление чифиря самым настоящим священнодействием для зэков и столь занимательным, что пришел к выводу о необходимости рассказать об этом своему Читателю.

На вопрос, что нужно иметь в наличии для того, чтобы заварить чай, ответит любой, даже самый маленький ребенок. Нужна емкость, где можно будет вскипятить воду и заварить чай, также вода и, самое главное, непосредственно чай, то есть заварка. Наливай в емкость воду, ставь емкость на плиту, доведи воду до кипения и сыпь заварку в кипяток. После чего дай чаю завариться, выстояться, и разливай по стаканам. Как говорится, все проще простого.

А как это можно заварить чай в дороге, причем зэку, который не имеет при себе нагревательных приборов, не имеет достойной емкости, испытывает трудности даже с водой?

Тут-то и подключается русская смекалка. Для емкости используют алюминиевую кружку или миску, в которую постепенно собирается вода, которую отрывают от себя все участники процесса. Итак, заварка есть, емкость есть, вода есть. Остается решить, как довести воду до кипения? Для этого, как минимум, нужен огонь. Если есть спички или зажигалка – уже пол–дела. У попутчиков нашего героя были спички, и даже зажигалка, свистнутая Семой–Пойнтом у сержанта. Остается разжиться «дровами», на которых и можно будет вскипятить воду.

В качестве «дров», в таких экстремальных ситуациях, как камера или вагон, используется любая материя, желательно плотная: чем плотнее материя, тем больше уверенности, что огня окажется достаточно, чтобы вода закипела.

И вот, представьте реальную ситуацию в вагоне. Разводить огонь запрещено категорически: за нарушение последует наказание, а главное, менты все реквизируют. И это самое страшное наказание!

Второй ярус – очень удачное место для приготовления чифиря. Во–первых, высоковато, и ментам, чтобы рассмотреть, что там происходит, нужно приподниматься на цыпочки. Во–вторых, на втором ярусе такая скученность зэков, что среди их тел легче укрыть от глаз ментов огонь.

И вот все готово: вода налита, порция заварки приготовлена и в любой момент может быть брошена в кипяток. Из одежды, которую кто-то из участников выделил на «дрова», нарывают широкие полоски материи. Материалом могут служить и пиджак, и куртка, и штаны, а порой и дорогое пальто. Свертывают эти полоски в жгуты, и один зэк, обмотав руку, чтобы не обжечься, держит кружку за ручку, а другой зэк поджигает жгут и держит огонь точно под дном кружки. Догорает один жгут, поджигается другой, и так до тех пор, пока вода не закипает.

Здесь важно, чтобы «дровами» занимался зэк с опытом. Огонь не должен коптить, должен быть прямым, а пламя должно быть ярким, белым и ровным. А когда вода закипит, зэк, занимающийся огнем, должен ловко затушить его, чтобы материя не затлела, не пошел дым, а значит, и запах, который сразу привлек бы внимание ментов.

Потом засыпается заварка, закрывается сверху чем-нибудь плотным, и все ждут, пока заварка не заварится до чифиря. Настоящий чифирь, когда пятидесятиграммовая пачка чая засыпается на пол–литра воды.

Когда чифирь хорошо заварится, его размешивают, чтобы опустить нифиля, то есть чаинки, на дно, и приступают к употреблению. На московской земле каждый зэк, участвующий в питии чифиря, делает по три глотка и передает кружку по кругу, в других регионах по два глотка.

Пока все попутчики занимались чифирем, Семе–Пойнту и Семеону удалось спокойно пообщаться.

– Я очень рад тому, Сема, что именно мне Саня Омский доверил роль изображать твоего двойника! – шепотом говорил Семеон. – Я думаю излишне говорить, что во мне ты обрел самого преданного друга и о том, что я четко знаю, как себя вести на этапе и в зоне. Во время переклички мы будем все время рядом, и никто не догадается, кто из нас кто! Во всяком случае, до тех пор, пока мы не окажемся в зоне, и нас не расколет Кемеровский Винт.

—Я тоже рад нашему знакомству и надеюсь, что о своих добрых словах тебе не придется когда-либо пожалеть! – также шепотом заверил его Сема-Поинт, после чего спросил: – Мне передали, что мы должны были встретиться при переводе из одной камеры в другую: какую информацию ты должен был мне передать?

—Все, что я должен был тебе сказать, это описать внешность человека, к которому ты можешь обратиться за помощью в зоне в самую трудную минуту. И назвать его имя и пароль, с помощью которого ты и сможешь заговорить с ним. По паролю он сразу поймет, что ты от Сани Омского, и будет верить тебе, как самому себе. Когда наша вторая встреча не состоялась, Саня Омский, на всякий случай, продублировал эту информацию и затарил ее в вещах, которые тебе передали перед этапом. Там текст хоть и зашифрован, но Серега Младой заверил, что ты легко его расшифруешь, но если ты хочешь, я сейчас опишу и его внешность, и скажу его имя, и назову пароль?

—Не стоит, – возразил Сема–Поинт и заверил: – Сам расшифрую!

—Как скажешь, – согласно кивнул Семеон.

После этого они договорились, что общаться будут как можно меньше и только в силу необходимости, чтобы поддержать версию о том, что он – Сема–Поинт, а тот, в свою очередь, является Семеоном…

Во второй раз они уединились следующей ночью, когда остальные попутчики крепко уснули.

Тихим шепотом Семеон сообщил:

—Есть одна тема, которую мне хочется с тобой перетереть!

—Я готов! – отозвался Сема–Поинт.

—Я многое слышал о тебе от Сереги Младого и от Сани Омского, но мне хочется услышать от тебя некоторые подробности того, что происходило в СИЗО? Говорят, ты и в пресс–хате побывал, и веселых мальчиков к тебе подсылали, и к убийцам тебя подсаживали…

—Было и такое, – кивнул Сема–Поинт. – Что тебя конкретно интересует?

—Именно конкретные вещи меня и интересуют! – подхватил Семеон. – Мне не хочется проколоться на мелочах: вдруг кто-то захочет поинтересоваться, к примеру, фамилиями тех, кого ты согнул в тех камерах?

—Надеюсь, что память у тебя хорошая, – улыбнулся Сема–Поинт.

—До сих пор не жаловался!

—Тогда слушай…

И Сема–Поинт очень подробно, с именами и фамилиями, рассказал едва ли не о каждом дне своего нахождения в СИЗО во время следствия…