Текст книги "Икона для Бешеного 2"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Внезапно лес расступился, и перед глазами изумленного Константина предстало открытое пространство, на котором разместился целый поселок. Отовсюду неслись голоса, визг пил, удары топоров и еще какие‑то звуки, похожие на работающий репродуктор.

Под открытым небом стояли, разбросанные в беспорядке десятка три деревянных домиков – довольно красивой постройки с затейливыми коньками, наличниками, резными дверями. Удивляло то, что ни один из домов не был окружен глухим забором, как этот принято по северному сельскому обычаю.

Троица шла между домами. Кругом сновали люди, одетые в такие же хламиды, как и стража Рокотова. Мужчины, женщины, дети… Все – разного возраста, но у каждого на груди – кожаный шнурок с металлическим солнцем, испускавшим кривые лучики. Что‑то не давало покоя Константину. И лишь когда они приблизились к центру странного поселения, он понял, что именно его раздражало: у всех этих людей было какое‑то застывшее выражение лица, словно навеки приклеенная неестественная улыбка.

Каждый из них был занят своим делом: кто‑то возился на постройке нового дома, кто‑то гнал скотину, женщины и дети шли с корзинами. Тут и там торчали высокие столбы, на которых были укреплены динамики, откуда лились бодрые звуки песни.

Прислушавшись, Константин разобрал слова:

 
Светлый лик Иссариона
Славьте, Солнца дети!
Нас десятки миллионов
Здесь – и на том свете.
 

Голос певицы был удивительно знаком. Чтобы как– то занять себя, Рокотов попытался припомнить, кому он принадлежит. Когда его подвели к дому с самой высокой, конусообразной крышей, увенчанной все тем же изображением солнца с кривыми лучами, он вспомнил, чей это голос.

Когда‑то голос этой певицы несся из окон всех автомобилей, потому что ее песни крутили по все FM–каналам, ее обожали все «продвинутые» подростки, а особенно таксисты. Звали ее Вета Властимирская. Но потом что‑то случилось, голос из радио пропал, певица исчезла. Ходили упорные слухи, что она уехала куда‑то на север, поймавшись на пропаганду какой‑то религиозной секты.

Когда вошли в дом, Константин уже все понял. Он попал в самое логово секты Иссариона – бывшего автоинспектора, изгнанного из органов за поборы на дорогах, но обретшего себя в новом качестве – полновластного хозяина, святого отца и духовного гуру секты «Дети Солнца», или, как ее называли в средствах массовой информации, секты Иссариона.

Но тут размышления пришлось прервать, потому что Рокотова втолкнули в большую комнату, почти пустую, если не считать подобия трона, установленного у дальней стены. Его сопровождающие разом повалились на колени. Рокотов остался стоять.

С трона поднялся высокий и сухой мужчина средних лет с изможденным лицом, одетый в точно такой же балахон. Единственное, что отличало его от прочих обитателей поселка, – знак солнца на его груди был из белого металла, тогда как у прочих это был черный металл, похожий на простой грубый чугун.

Иссарион (что это именно он, не оставалось сомнений) сделал приглашающий жест. Константин подошел ближе на подкашивающихся от боли ногах. Противная муть ползала в голове и не давала покоя. Хотелось упасть и заснуть или хотя бы присесть. Но в этой комнате, которую так и хотелось назвать тронным залом, из мебели был только Иссарионов трон – почти копия того, что хранился в Грановитой палате Московского Кремля.

Иссарион стоял у окна и обозревал свое маленькое царство. Рокотову ничего не оставалось, как тоже взглянуть в окно. Удивительное зрелище предстало перед ним. Казалось, что это не окно, а экран телевизора, по которому показывают кукольный мультфильм из жизни обитателей сказочной страны.

– Счастье. Тишина. Покой, – промолвил Иссарион. Голос его оказался на удивление слабым и тихим. —

Вот и все, что нужно человеку. Но в одиночку он этого никогда не достигнет. Надо, чтобы счастье каждого творилось коллективно, многими руками.

Иссарион отвел взгляд от окна и внимательно посмотрел на Рокотова.

У вас есть вопросы? – спросил он.

Еще сколько! – зло бросил Константин. – Я приехал изучать северный край с

самыми мирными намерениями. Вдруг какой‑то сумасшедший снайпер всаживает пулю в лоб моему проводнику – честнейшему человеку, а я получаю удар тупым предметом по голове. После чего два молодца в нелепой одежде тащат меня по лесам и полям. И вот я стою в доме, рядом с троном, как из сказки про царя Додона, и чувствую себя полным идиотом.

Лучше чувствовать себя живым идиотом, чем мертвым мудрецом, —

наставительно произнес Иссарион.

Его речь была плавной, и говорил он веско и наставительно, словно диктовал невидимой стенографистке.

Что вам от меня нужно? – прямо спросил Рокотов, поглаживая большую

шишку над ухом. – Я вам никакого вреда не сделал…

Это смотря что понимать под вредом… – задумчиво изрек Иссарион. – Вы

еще не догадались, где находитесь и с кем разговариваете?

Догадался…

Значит, слава о делах и людях Иссарионовых докатилась до университетских

центров, – с видимым удовлетворением сказал Иссарион, поглаживая жидкую бородку. – Истинно скажу: лестно слышать это, лестно!

Бросьте юродствовать! – обозлился Константин. – Сколько хотите втирайте

свою веру в мозги доверчивым кретинам, а меня не трогайте. Мне дальше надо путь продолжать. И еще: кто за убийство проводника ответит?

В здешних краях одно правило: закон – тайга, медведь – хозяин, – хищно улыбнулся Иссарион. —

Не бодритесь, товарищ, ничего хорошего вам не светит… Попасть сюда непросто, а уж выбраться – просто невозможно. Впрочем, я могу вам помочь…

Это как же?

Видите ли, – пустился в рассуждения Иссарион, расхаживая по залу, – есть у

нас такой обычай – отправлять братьев и сестер, наиболее отличившихся в изучении моей веры, в дальний путь, к Солнцу, на фаэтоне Славы…

Что‑то уже я слышал про этот фаэтон…

Иссарион довольно кивнул:

Этот фаэтон везет в одни конец. Обратного пути нет. Но у вас есть шанс

уцелеть. Скажем, я организую для вас вознесение. И вам жизнь сохраню, и адептов своих чудом позабавлю. Давненько я что‑то чудес не творил… Надо размяться.

Цинизм Иссариона поразил Рокотова настолько, что он потерял дар речи. Даже боль в голове на время отступила.

Но ведь не просто так вы меня отпустите? Что вам нужно?

Как говорят у нас в «органах»: «Колитесь, гражданин, вам же легче будет», —

рассмеялся Иссарион нехорошим смехом.

Он взял стоявшую на подоконнике красивую резную шкатулочку.

Вам, гражданин подследственный, надо будет лишь объяснить, что значит

предмет, который я вам предъявлю.

И с этими словами он открыл шкатулку. В ней находилась крохотная ладья – второй «признак» из храма Святого Иринея.

Я наблюдал за вами в бинокль, – спокойно произнес Иссарион. – Меня

заинтересовал тот факт, что взрослый человек проделывает путь в несколько тысяч километров для того, чтобы поиграть в кораблики на краю земли. Подчеркиваю – на краю моей земли.

Рокотов молчал.

Иссарион понимающе кивнул:

– Значит, разговора не будет. Что же, у вас есть время до полуночи, когда свершится церемония. Сейчас я объявлю братии, что следующим пассажиром фаэтона Славы будет наш таинственный незнакомец, который настолько проникся духом моего учения, что пожелал отправиться к Солнцу сразу, без промедления.

Иссарион взял в руку колокольчик, висевший у него на поясе, и позвонил. В зал тотчас вломились знакомые Рокотову двое «иссарионовых братьев».

Их вождь и учитель приказал:

Посадить этого храбреца под замок, еды и воды не давать, никого к нему не

пускать. Если сам захочет со мной поговорить – ведите ко мне немедленно. Если нет – сегодня он станет пассажиром фаэтона Солнца.

Вот так Рокотов и оказался в огромном темном сарае, где противно пахло мышами и чем‑то кислым. Руки ему не связали, но за дверями дежурила стража из двух человек, сами двери были заперты на большой замок. Рокотов присел на копну подгнившего сена и задумался: правильно ли он поступает? Не лучше ли рассказать обо всем Иссариону? Но постепенно он пришел к трезвому решению: этому психу рассказывать ни о чем нельзя, а дальше будь что будет. Недаром говорят, что российский север – край чудес.

От мыслей его отвлек шум у дверей. Похоже было, что кто‑то ломится в двери, но стража не собирается его пускать. Константин подошел ближе к дверям.

Пустите меня, рабы окаянные! – истошно надрывался женский голос, срываясь

на вопль. – Сегодня моя очередь отправиться к Солнцу! Я здесь уже полгода! Я – самая верная Иссарионова сестра! Никто не имеет права меня лишить права на счастье!

Осади назад, сестра! – грозно отвечал ей грубый мужской голос. – Осади, не

доводи до греха! А то вот двину так, что тебя сам Иссарион не вылечит!

Женщина еще кричала, но голос постепенно отдалялся. Рокотов пожал плечами. Он оказался не прав. Единственный, кто здесь был нормальным, – это сам

Иссарион.

Свет в щелях сарая темнел. По багровым пятнам на стенах Константин понял, что день клонится к закату. По Иссарионову городку бегали люди и кричали. Началась какая‑то суета – вероятно, готовились к отправке Рокотова навстречу Солнцу. Он не представлял, как это должно происходить, но чутье подсказывало, что ничего хорошего лично для него в программе праздника не предусмотрено.

Когда совсем стемнело, у дверей началась возня и створки распахнулись. Внутрь прошмыгнули две тени, и двери за ними вновь захлопнулись. Одна из фигур держала в руках свечу.

Тишину прорезал до жути знакомый голос:

Итак, господин Рокотов, вот мы и встретились! Не могу сказать, что рад, но все

равно чертовски приятно увидеть в этой глуши здорового умом человека.

Профессиональная память Константина не подвела.

Перед ним стоял не кто иной, как сам… Арнольд Критский собственной персоной! Он был наряжен в черный балахон с длинным капюшоном, который немного сдвинулся, и на Рокотова глядели веселые и наглые глаза экс–олигарха.

Вот уж действительно неожиданная встреча! – постарался сохранять

спокойствие Рокотов. – Вы – и среди этой дикости? А как же ванна дважды в день? Конные прогулки? Теннис, гольф, девочки?

Критский пренебрежительно махнул рукой:

Суета сует и всяческая суета. Иногда, знаете ли, душе и телу требуется отдых…

– …особенно если эти душа и тело находятся в розыскном списке Интерпола, – в тон Критскому закончил Константин.

Слова Рокотова не убавили веселья в голосе Арнольда:

Даже в этих местах можно жить. Недолго, правда…. Кстати, мы с Иссарионом

– давние приятели. Когда‑то я ему денег дал на создание этой замечательной сказочной деревни детей Солнца. Мы с ним не одну бутылочку моего коллекционного «Бордо» распили, сочиняя идеологию и устав его конторы, которую журналисты оскорбительно обозвали «секта Иссариона». Я как чувствовал, что придется однажды пуститься в бега. А здесь – как у Христа за пазухой! Хрен какой Интерпол меня станет искать в толпе этих блаженных, поверивших бывшему менту.

Завидую вам. А мне‑то что грозит?

Дела ваши – лучше некуда, – озорно подмигнув, сообщил Критский. Он

изрядно похудел, исчезла болезненная одышка. Похоже, что ему даже понравилось жить простой жизнью. – Видите эту даму?

Присмотревшись, Рокотов признал женщину в фигуре, держащей свечу. Женщина всхлипывала и бормотала нечто, похожее на молитву.

Одна из этих, психованных, помешанных на Иссарионовом бреде про вечное

блаженство на Солнце, – со знанием дела сообщил Критский. – Последняя стадия. Девочка созрела, как говорится. Это ее очередь была сегодня отправляться к Солнцу на фаэтоне Славы, но подвернулись вы.

Кстати, а что это такое? – не утерпел Рокотов. – Я уже столько слышал про

этот фаэтон…

Это гигантская тигельная печь в бывшем оловянном руднике, – сообщил

Критский. – В ней раньше руду обогащали, а теперь она – вроде ворот в вечное блаженство. Сейчас печку раскочегаривают, набивая углем. Когда температура достигнет критической, вас посадят на железную тележку и толкнут прямо в огонь. Это и есть фаэтон Славы. Все действо сопровождается танцами, песнями, заклинаниями. Вета Властимирская исполняет свои лучшие языческие хиты под электроорган. Что, не нравится? По вашему лицу вижу, что не нравится!

Совсем неинтересно, – осевшим голосом пробормотал Рокотов.

Не переживайте, мой скромный друг! – весело бросил Арнольд, хлопнув

Рокотова по плечу. – Я приготовил для вас замечательный сюрприз. Что‑то вроде того, когда на день рождения дарят большой торт, а из него выпрыгивает голая девушка. У вас сегодня вроде как второй день рождения. А девушку я с собой привел. У меня в руках – белый балахон, предназначенный для вас. Но сейчас его наденет эта особа и пойдет вместо вас на фаэтон. А вы напялите ее черную хламиду и сломя голову помчитесь с лес. Вот вам мешок – там есть все необходимое. Несколько дней продержитесь. Извините, но вашу сумку я взять не смог – она у Иссариона.

А как же… она? – ошеломленный Константин показал на девушку,

натягивавшую белый балахон и набрасывавшую на лицо капюшон.

Критский пренебрежительно скривился:

Ничего вы не понимаете! Ее ожидает высшее блаженство – путь к Солнцу!

Словом, одевайтесь – и в путь! Счастливо тебе добраться до Большой земли, сын Солнца! Скоро и я отсюда сделаю ноги. Сердцем чую, этот Иссарион задумал массовое самоубийство во славу своего имени. А мне еще и на земле, среди людей, побыть хочется.

И еще вопрос. – Рокотов стоял в черном балахоне и готовился надвинуть на

лицо капюшон. – Зачем вы это делаете? – спросил он.

Честно говоря, и сам не знаю, – признался Критский. – Да я всю жизнь

творил то, чего и сам не понимал. Может, когда‑нибудь и вы меня из какого‑нибудь дерьма вытащите…

Трое суток бродил Константин по лесам и полям. Он взбирался на огромные валуны, выпиравшие из‑под земли, чтоб обозреть окрестности и с отчаянием убедиться в том, что монастырь, в который он стремился, так и не видать.

Он ночевал под камнями, если ночь заставала его в поле. И тогда дрожал от холода, прижавшись к покрытому зеленоватой плесенью боку каменной махины. Костер было разжечь невозможно – мешал пронизывающий ветер.

Если ночь заставала его в лесу, он устраивался на ночлег под поваленными деревьями, греясь у маленького костерка. Засыпал только к утру, немного согревшись и дождавшись, когда пламя пропадет и останутся лишь тлеющие угли: так он старался уберечь себя от того, чтобы не сгореть.

В мешке, который передал ему Критский, находились несколько банок тушенки, соль, краюха хлеба из серой муки и вместо ножа – половинка ножниц. Одну из банок Рокотов приспособил вместо кружки. Он согревал в ней воду, которую собирал в лужицах, образовавшихся в выбоинах на поверхности валунов.

И еще, предусмотрительный Критский сунул ему в мешок крохотный компас. Это был не профессиональный инструмент, а скорее игрушка, снятая с брелка. Но и этого было достаточно, чтобы определять направление пути.

На третий день, взобравшись на валун, Константин увидел низину, а за ней, на высоком холме – белые монастырские стены, за которыми виднелись постройки и высоченная колокольня. До его ушей донесся колокольный звон. Ему даже показалось, что он видит какое‑то движение за стенами монастыря.

Он спустился с валуна и медленно побрел, с трудом передвигая ноги. Он шел, раздвигая луговые травы, которые здесь, в низине, были выше и сочнее, чем там, наверху. Тут и там торчали низенькие березки, которым ветер и низкая температура так и не дали возможность вымахать в полный рост. Увидев ручеек, Рокотов упал на колени и долго пил воду, пока не почувствовал, что у него пропал голос и вместо кашля из горла вырывается звук, похожий на собачий лай.

Подойдя к стариной каменной стене высотой в два человеческих роста, он оперся об нее и шел, пока не добрался до черных деревянных ворот, перехваченных железными полосами. Он взялся за толстое железное кольцо, с большим усилием приподнял его и отпустил. Раз, другой… Услышав, как за воротами загремел открываемый засов, он бессильно опустился, прислонившись спиной к стене…

На второй день он встал с постели, которую ему приготовили в одной из келий. Келья была крохотная, узкая и больше походила на пенал, но зато это была крыша над головой, а не серое северное небо. Здесь было довольно тепло. Константин вышел из кельи, прошел узким длинным коридором. Иногда ему приходилось нагибаться, чтобы не удариться головой о низкий сводчатый потолок. Наконец‑то он оказался во дворе.

Сновавшие вокруг монахи не обращали на него никакого внимания – каждый был занят своим делом. Их занятия мало отличались от того, что делали люди в Иссарионовой общине, но зато в воздухе витал дух благости, неведомый тем, кто посвятил себя служению нечистой силе в лице таких, как Иссарион.

С нами Христос! – приветствовал его проходивший мимо монах.

Рокотов ответил тем же. Голос его пока еще был тих и слаб.

Но Константину предстояло выполнить то, зачем он, собственно, пришел сюда.

Он бродил по двору, пока в самом дальнем углу монастыря не обнаружил то, что искал. Он смотрел на диковинное сооружение, пока позади не раздался голос:

Мы называем это «Весами судьбы».

Константин обернулся и увидел стоявшего рядом

монаха средних лет с изрядным животом. Он вращал ручки маленького радиоприемника, висевшего у него на груди. Но из динамика доносился только отчаянный треск.

Как себя чувствуешь? – Монах извиняющимся голосом добавил: – Еда наша

скудна, зато питательна. Поправляйся, а как силы в себе ощутишь – зайди к отцу настоятелю. Побеседуйте, и он поможет тебе, чем сможет. Захочешь – оставайся с нами, а нет – продолжай свой путь.

Константин слушал вполуха. Он смотрел на «Весы судьбы». Эта штука действительно походила на весы: две чаши, металлическое коромысло. Чаши были наполнены камешками разного размера и формы. Одна чаша лежала на камнях, другая покачивалась в воздухе.

Вот так всегда, – вздохнул монах. – Никак мы не можем решить загадку.

А что за загадка? – поинтересовался Рокотов.

Монах прекратил терзать приемник и охотно объяснил:

Эти весы здесь стоят с незапамятных времен. Мы пытаемся камешки

перекладывать из одной чаши в другую – да все, слава Богу, попусту. Живет поверье, что если чаши уравновесить, это будет особый знак: грядут перемены, и к ним надо быть готовыми. Надо будет проводить ритуал «Очищения времени».

Это как‑то связано с чудотворной иконой Софийской Божией матери? – глухо

спросил Рокотов.

Бросив на Константина настороженный взгляд, монах ничего не ответил, лишь отступил на шаг.

Тогда Константин подошел к весам, достал из кожаного мешочка на груди последний из «признаков», что дал ему старец из храма Святого Иринея, – камешек неправильной формы. Рокотов осторожно положил камешек на ту чашу весов, что висела в воздухе, и отступил на шаг.

Весы пришли в движение. Коромысло заколебалось, чаши стали перемещаться, поднимаясь и опускаясь, пока не остановились напротив друг друга.

Константин пришел в себя от топота. Оглянувшись, он увидел, как монах бежит через двор прочь. Рокотов остался стоять на месте. Прошла минута – и двор заполнился монастырской братией. Монахи стояли молча, глядя на чаши «Весов судьбы».

Толпа раздвинулась, пропустив крупного человека, который шел, опираясь на длинную клюку. Рокотов догадался, что это и есть отец настоятель.

Настоятель молча смотрел на чаши. Братия замерла в напряженном ожидании. Наконец настоятель вздохнул и промолвил:

Настал наш час. Готовьтесь, братке, к «Ритуалу очищения времени». Завтра,

помолясь поутру, и приступим с Божьей помощью. А сейчас оставьте меня с посланцем.

Рокотов понял: «посланец» – это он сам и есть.

Я не будут задавать тебе вопросы, – произнес настоятель, когда они остались

вдвоем. – Скажу одно: для меня великая честь свершить ритуал. Но это еще и осознание великого ужаса, потому что это значит, что для России наступили самые темные времена, если понадобилось заступничество чудотворной.

Я… – начал было Константин, но настоятель поднял руку:

Молчи, посланец. Ты свое дело сделал. Предоставь остальное нам.

Но Константин не собирался так просто отступать.

Святой отец, – настойчиво обратился он к настоятелю, – дело в том, что есть

силы, которые вам собираются помешать в этом благородном деле.

Это кто же? – бросил на Рокотова острый взгляд настоятель.

Есть враг внешний, который собирается прийти и завладеть иконой, – объяснил

Константин. – Но есть и враг внутренний, который ему помогает.

Здесь? В монастыре? Да не клевещешь ли ты на мою братию? – разгневался

настоятель. Лицо его покраснело, и он ударил клюкой о камни, которыми был вымощен двор. – Не верю тебе!

Константин улыбнулся:

Это легко проверить. Прикажите позвать того монаха, что крутился здесь с

приемником. Да приемник пусть не забудет прихватить!

Вскоре прибежал запыхавшийся монах. Он был бледен и сжимал в руке приемник. Видно было, что он готов принять наказание, даже не зная за что именно.

Константин осторожно взял в руки приемник и включил его. Эфир был забит помехами, сквозь которые с трудом пробивались какие‑то отдельные звуки.

Но все шумы перекрывал звук, похожий на короткие гудки из телефонной трубки.

Кто‑то установил в монастыре радиомаяк, – со знанием дела сообщил Рокотов,

возвращая приемник замершему монаху. – Надеюсь, вы знаете, что такое радиомаяк?

Это не я! – испуганно воскликнул монах.

Рокотов пожал плечами.

Не знаю кто, но маяк довольно мощный. Чтобы давать такой сильный сигнал, да

еще на большое расстояние, требуется установить его на высоком здании, на крыше. Словом, где‑то наверху.

И взоры всех троих обратились на колокольню, которая возвышалась над всеми прочими постройками в монастыре. Еще через десять минут Рокотов стоял на самом верху колокольни под главным колоколом и держал в руке черную коробку с выдвинутой телескопической антенной. От коробки шли провода к мощному аккумулятору. Все это оборудование было хитрым образом спрятано над самой звонницей.

Такого аккумулятора хватит для того, чтобы радиомаяк работал дней десять, —

пояснил Рокотов. – Судя по показаниям индикаторов, его мощность выработана наполовину. Следовательно, уже дней пять, как кто‑то знает, где находится икона Софийской Божией матери.

Константин собрался было выключить маяк, но настоятель остановил его.

Не надо, – в его голосе прозвучала угроза. – Пусть приходят. Встретим по–русски. А сейчас, брат Михаил, – настоятель обратился к монаху – призови ко мне брата Иеремию.

Когда брат Михаил ушел, настоятель пояснил:

Ключи от колокольни – только у меня и у нашего звонаря, брата Иеремии.

Кстати, спрячь‑ка пока все эти радиоштуки, чтобы его предательский глаз не

увидел прежде времени. Да–а-а, чувствовал я что‑то недоброе в его глазах…

Когда брат Иеремия – плотного сложения малый лет тридцати, с бегающими глазками – пришел, отец настоятель спокойно приказал:

Поднимись‑ка, брат Иеремия, на раскат да посмотри, не едет ли кто к нам с юга.

Брат Иеремия, нервно подергивая плечами, поднялся по деревянной лестнице, поднял квадратный деревянный люк и оказался на крыше колокольни. Отец настоятель с неожиданной для его возраста резвостью вскарабкался по лестнице, захлопнул люк и задвинул засов.

Брат Иеремия забарабанил в люк:

Отец мой, в чем дело? Или я провинился в чем?

Ты о том сам подумай, – предложил брату Иеремии отец настоятелью. – А мы

с посланцем должны идти трапезничать.

Обратившись к Рокотову, отец настоятель поинтересовался, нисколько не обращая внимания на отчаянные мольбы брата Иеремии:

Ведь не откажешься же ты разделить с нами трапезу нашу скудную?

А как же он? – Рокотов ткнул пальцем вверх. – Там ведь скользко, да и места

мало…

Забудь о нем, – посоветовал отец настоятель. – День посидит, помучается да

помолится. А ночью будут дождь и ветер – Божьи судьи. Они и приговорят нечестивца, и приговор исполнят.

Поутру изуродованный при падении с большой высоты труп брата Иеремии был подобран монахами под колокольней и переброшен через стену. Не пропито и часа, как его утащили в лес неразборчивые в еде и вечно голодные северные волки.