Текст книги "Биография отца Бешеного"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Но не будем о грустном! Вот на твоем кукане уже плещутся две-три сорокасантиметровые щучки, и в этот момент начинают трезвонить колокольчики «закидушек». Ты не торопишься, давая возможность поглубже заглотить наживку, а может, и другая рыбина заметит наживку: глядишь, вытащишь не одну, а две, три, а то и четыре рыбины зараз.

На «закидушки» попадались пескари, окуни, чебаки, подъязки, а иногда стерлядки и даже сомы! Представляете?..

Боже мой, куда делось все это богатство? Почему человек так расточителен к богатствам природы?!

В прошлом году я съездил в Омск вместе со своей будущей женой Наташей, чтобы познакомить ее с родителями. Они пришли в восторг от Наташи, хотя вначале отнеслись с некоторой настороженностью.

– Она же тебе в дочери годится! – увидев ее, испуганно прошептала мама.

Но не прошло и двух дней, как мама в ней души не чаяла и при случае не уставала повторять:

– Ты береги НАШУ дочку!..

Мы с Наташей прошлись по тем местам, где я рыбачил, куда ходил купаться… Я рассказывал ей о том, о чем рассказываю в этой книге, но ей во все не очень-то верилось. Я говорил о чистоте реки и о том, как мы пили прямо из нее, а она видела мутную воду, пахнущую нефтью; я показывал, где вытаскивал свой улов, а она видела там песок: река очень сильно обмелела. В том месте, где были понтоны и я ставил свои «закидушки», раскинулся пляж. Иртыш уступил земле более ста метров, и мне почему-то стало очень и очень грустно…

Мне кажется, то лето было пиком моего увлечения рыбалкой. Во всяком случае, я больше не помню подобного всплеска в дальнейшем, хотя и не раз бывал приглашен порыбачить. Иногда я, чтобы вспомнить былое, не отказывался, но таких острых ощущений никогда не испытывал…

Тот год запомнился и первыми настоящими брюками, которые мама подарила мне к школе. До этого я все время ходил в школьной форме, которая была существенно дешевле и от которой меня, честно признаться, уже начинало тошнить. Да и стыдно становилось: почти все пацаны моего класса уже отказались от формы и щеголяли в самых настоящих, «взрослых» брюках.

И вот свершилось! У меня настоящие брюки: с карманами по бокам и одним сзади. Такие красивые, черные… А к ним еще и новые ботинки…

Стояла осень… В этот день было пасмурно и дождливо, что меня нисколько не смущало: мне хотелось во что бы то ни стало поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь из друзей. Я быстро натянул брюки, влез в ботинки, натер их до зеркального блеска, накинул пальто и вышел из дому… Улицы были совершенно пустынны. Казалось, город просто вымер, а я остался один на целом свете. Я уныло бродил по двору в надежде встретить хоть кого-нибудь…

«Люди, посмотрите, у меня же новые брюки! Как вы не понимаете: новые, самые настоящие брюки!» – так хотелось мне закричать во весь голос, и я с огромным трудом сдерживал слезы от того, что никто не видит моего триумфа.

Вдруг, о радость, из арки мне навстречу вышел Юрка Рычков. Он был самый натуральный бандит, во всяком случае, такая слава за ним была. Юрка был года на три старше меня, но учился только в шестом классе и был круглым двоечником и злостным хулиганом. Он всегда задирал меня, но я не мог дать сдачи, так как был намного слабее его. К тому же он нередко угрожал мне ножом. Но тут я обрадовался ему, словно лучшему другу:

– Привет, Юра! – миролюбиво поздоровался я.

– Да пошел ты на… – Он грязно выругался и, проходя мимо, топнул ногой по луже и облил грязной водой мои новые брюки.

Испачкал мои новые брюки!!! Этого я стерпеть никак не мог. Переселив страх, я кинулся на него с кулаками, но ударом в лицо был сбит с ног, вскочил, снова был сбит в грязь, и Рычков с яростью принялся пинать меня куда попало…

Домой я вернулся весь в крови, а мои брюки и ботинки невозможно было узнать, и было непохоже, что они всего час назад были новыми. В те дни у нас гостил Володя, сын покойной маминой сестры. Он только что пришел из армии и решил навестить родных в Омске. Увидев меня избитым и в грязи, он сразу спросил:

– Кто это сделал?

Сквозь слезы я рассказал ему все.

– Где живет эта гнида?

– В соседнем доме…

– Веди к нему!

Мы поднялись на нужный этаж, Володя позвонил в дверь. Открыла мать Рычкова. На ней был видавший виды халат, прическа «недельной давности».

– Кого надо? – не очень дружелюбно спросила она: видно, успела принять не одну рюмку водки.

– Позовите, пожалуйста, Юру! – вежливо попросил Володя, прикрывая меня своим телом, чтобы женщина не догадалась о причине нашего визита.

– Юрка! – зычно крикнула она. – К тебе! – Потом повернулась и направилась в комнату, бормоча сквозь зубы: – Шлындают тут всякие… покоя от них нет…

– Кто там? – выкрикнул Юрка, выходя на площадку.

Володя молча схватил его за грудки и как звезданет между глаз.

– За что? – испуганно всхлипнул Юрка, размазывая кровь, хлынувшую из разбитого носа.

– Видишь Витю? – спросил Володя, отступая, чтобы тот заметил меня.

– А что я… Я ничего… – плаксиво и испуганно залепетал Рычков, извиваясь как змея и пытаясь освободиться от железного захвата моего родственника.

– Ничего? – разозлился Володя и еще раз так засандалил по его физиономии кулаком, что Юрка пролетел через весь коридор, шмякнулся спиной о стену и сполз на пол, словно сопля по губе.

Услышав шум, в коридор выскочила Юркина мать и завопила на весь дом:

– А-а-а! Помогите, люди добрые! Убивают!

На ее крик никто не откликнулся: для всех соседей драки и скандалы в неугомонной семье алкоголиков были вполне привычным делом. Эту семейку никто не любил, но все побаивались: взрослые – Юркиного отца, дважды отсидевшего за поножовщину, дети – «злого Юрку».

Володя, не обращая внимания на причитания женщины, грубовато отодвинул ее в сторону, подошел к лежащему на полу Юрке, приподнял его одной рукой за шкирку и буквально прошипел ему в лицо:

– Еще раз, гнида, тронете моего братишку, ты или твои дружки, я тебе яйца оторву и в твою засранную жопу засуну! Ты понял?

– Понял-понял! – запричитал тот испуганно, а Володя еще раз ткнул ему в лоб:

– Ну, смотри, козел драный… Пошли, Витек, отсюда!

С того дня Рычков и его приятели с опаской обходили меня стороной и никогда не только не трогали, но и не смели задевать даже словами. Видно, Юрка красочно и правдиво передал им угрозу «бешеного Витькиного брата»…

Осенью пятьдесят девятого года маму обвинили в растрате, арестовали и посадили в следственный изолятор. Помните, рассказывая историю про мой «кок», я заметил, что у нее на работе были какие-то неприятности? Дело в том, что ее сменщица Зинаида, с которой они были очень дружны, стала любовницей директора столовой, в помещении которой и находился их буфет. Однажды Зинаида присвоила всю недельную выручку, а вину свалила на маму. Сумма оказалась довольно значительной, и собрать ее не было никакой возможности, а доказать свою непричастность маме никак не удавалось: сменщицу прикрывал ее любовник.

Скорее всего мама так бы и получила года два-три за растрату государственных денег, но когда следствие уже близилось к завершению, а к тому моменту мама находилась в следственной тюрьме уже более восьми месяцев, Зинаида, которую жестоко побил по пьянке ее любовник, неожиданно пришла к следователю, который вел дело мамы, и рассказала, что директор столовой, оказывается, приказал отдать деньги, ему. Он был начальник, она – подчиненная и ослушаться его не могла: он пригрозил, что уволит ее. Не пришла раньше потому, что тот ее запугивал, но после последнего избиения она не выдержала и решила рассказать следователю всю правду.

Зинаида представила настолько веские доказательства, что директора сразу взяли под арест, а маму через сутки отпустили с извинениями. Вороватому любовнику дали четыре года, Зинаиду приговорили к выплате «государственных алиментов» – двадцать процентов зарплаты в течение года у нее удерживали в доход государства.

К маминому освобождению я закончил шестой класс, и на этот раз мои отметки маму порадовали…

Эти месяцы без мамы были самыми эмоционально тяжелыми в моем детстве. Многие учителя в школе меня жалели, но были и такие, кто в глаза оскорблял, заявляя, что я – сын уголовницы. Отвернулись и некоторые ребята, которых я считал друзьями. Они старались не водиться со мной и избегали встречаться вне стен школы. Остались верными только Акимчик да те, кто входил в «великолепную четверку». Учиться-то я начал лучше, но поведением похвастаться не мог: стал нетерпимым, дерзким и драчливым. Чуть что – сразу в драку.

Очень популярным развлечением нашей «четверки» был один прикол, к которому мы довольно часто прибегали. Посылаем какого-нибудь пацана лет десяти вперед, и он, подойдя к незнакомому мужчине, просит:

– Дяденька, угости сигареткой! – или: Дяденька, дай денег!

Тот, естественно, его матом, а то и подзатыльник отвесит. Тут-то один из нас и объявляется:

– Мужик, ты чего сироту обижаешь?

Слово за слово, мужик, не сомневаясь, что легко справится с сопляками, начинал права качать, а иной и руки распускал… На этом месте из засады выскакивали остальные и принимались мять бока «хулигану».

В другое, «спокойное, мирное» время мы собирались в сквере на «нашей» лавочке, пели под гитару блатные песни, позднее среди нас появился симпатичный кореец Ким, с потрясающей красоты голосом, который и приобщил нас к «ливерпульской четверке». Это было даже символично, что наша четверка безоговорочно приняла и влюбилась в их четверку. Мы стали настоящими фанатами «битлов». Правдами и неправдами доставали магнитофонные записи и рентгенов-ские снимки, на которых были записаны их песни. А я даже набросал эскиз курточки-пиджака и принялся копить деньги, чтобы ее сшить. Черный плотный материал, впереди кусок черного кожзаменителя, и главная деталь а-ля Битлз – овальный вырез вокруг шеи: своеобразное декольте…

В то время, чтобы не тратиться на ателье, я научился перешивать брюки, зауживая их до невозможности, вносил свои поправки и в рубашки. А где-то за год до окончания школы придумал собственный фасон демисезонного полупальто из рифленой плотной ткани коричневого цвета, которое долгие годы с гордостью носил. Оно мне очень шло, и меня часто спрашивали, где я достал такой «шик». Я небрежно бросал, что мне привезли его из-за границы…

Вполне возможно, что именно группа «Битлз», занятия спортом, а позднее и оперотряды помогли мне не пойти по криминальной дорожке, закалили мой характер и помогли не сломаться тогда, когда меня, невинного, бросили в тюрьму…

Шестой класс я закончил без единой тройки. Наверное, жизненные невзгоды, напасти мобилизуют внутренние резервы человека, заставляют действовать с полной отдачей, иначе, чем в обычных условиях. Кроме того, мне требовалось, оставшись без мамы, доказать всему миру, что смогу преодолеть трудности сам, да и маму хотелось порадовать…

Мы с отцом верили, что наша мама ни в чем не виновата, и всячески поддерживали ее письмами, которые передавали с адвокатом: свиданий нам не давали, так как они, по советскому Уголовному кодексу, были «не положены». Пока идет следствие – никаких свиданий! Вторым моим утешением, после спорта, стало новое, еще редкое в нашем кругу развлечение – телевизор…

Я забыл сказать, что отцу удалось, не без помощи директора завода Малунцева, которого он возил, получить талон на покупку телевизора. Почему-то считается, что первым советским телевизором был «КВН» – «Купил Включил Не работает», а как мне кажется, на самом деле первым телевизором, выпущенным на Омском радиозаводе, является телевизор «Звезда», и его экран по размерам был точно таким же, как у известного всем советским людям телевизора «Темп».

Телевизор «Звезда» был сконструирован не в ширину, а в длину: по форме он напоминал печку «буржуйку». Включался телевизор поднятием верхней крышки, под которой находились ручки настройки. Поднимаешь крышку, раздается щелчок, и становится слышно негромкое гудение токов высокой частоты: телевизор работает! А вскоре экран освещается ровным голубым светом.

Я слышал, что выпуск «Звезды» был прекращен в связи с конструктивными недостатками схемы: многие аппараты, не проработав и месяца, возвращались на завод для капитального ремонта, и завод нес колоссальные убытки. Но наш телевизор оказался настолько надежным и с такими хорошими разрешающими способностями экрана, что мы его, ни разу не ремонтируя, продали через восемь лет за сто сорок пять рублей, купив его до хрущевской денежной реформы за тысячу двести! То есть продали дороже, чем купили…

Незаконное обвинение и арест мамы и связанные с этими событиями переживания очень сильно повлияли на мой характер и внутренний мир. За эти месяцы я так очевидно повзрослел, что если бы речь шла не о тринадцатилетнем парне, то вполне можно было применить слово «постарел», во всяком случае, стал серьезнее не только в собственных глазах, но и в глазах окружающих. Недаром говорят: как ты сам к себе относишься, так к тебе относятся и окружающие.

Вся наша четверка выглядела намного старше своего возраста, но я в эти месяцы далеко обогнал своих «боевых» соратников.

Не знаю, связано ли это с моим ускоренным взрослением или просто так совпало, но в конце шестого класса на май-ской демонстрации я познакомился с милой девушкой Валей, которая училась в седьмом классе другой школы. Она была одета в красную курточку, из-под которой выглядывала красная в клеточку коротенькая юбчонка, словно специально подчеркивающая – а почему бы и нет? – ее аппетитные округлые коленки.

Мы так сразу увлеклись друг другом, что всю демонстрацию ходили держась за руки, боясь оторваться хотя бы на миг, а после демонстрации отправились ко мне домой. Мама еще находилась под следствием в тюрьме, Санька жил у одной из маминых сестер, отец, как водитель персоналки, несмотря на праздник, был на работе: так что в доме никого не было, во всяком случае, до шести вечера, когда отец, возможно, вернется с работы. Так что часа два у нас было, и мы с огромным наслаждением стали целоваться. Конечно, я делал попытки достичь чего-то большего: разговоров про это в нашей «четверке» было предостаточно, однако мои руки были допущены только до ее бедер. После чего им, дрожащим от новых ощущений, милостиво позволялось, как бы невзначай, коснуться ее груди, что действовало на меня как ожог. Стоило мне дотронуться до ее груди, как мы оба, словно по команде, вздрагивали, а Валечка еще и томно вскрикивала…

Мы так нацеловались за два часа, что наши губы распухли, и это было заметно. Расставаясь, мы договорились, что через три дня, если никто из нас не передумает, мы станем «мужем и женой». Подтвердить окончательное решение следовало накануне: в восемь часов вечера, когда Валя будет выгуливать свою овчарку, она подойдет к моему дому, и мы встретимся на пять минут.

С понятным нетерпением я ожидал заветного вечера, когда «решится моя судьба». По ночам мне снились эротические сны, и всякий раз я видел в них голую Валечку, лежащую почему-то на песочном берегу, а мой палец словно магнитом протягивается к ее заветному и пока запретному для меня местечку… Просыпался я в мокрых трусах, так и не успев прикоснуться…

Не дождавшись, пока пробьет восемь часов вечера, я выскочил из дому словно угорелый аж в семь и почти целый час бегал как безумный вокруг своего дома. Валечка появилась ровно без пяти восемь: овчарки при ней не было.

– Ой, как хорошо, что ты уже вышел! – воскликнула она, счастливо улыбаясь. – Мама вдруг решила пройтись со мной и Джеком… Я не знала, что ей сказать, куда я иду. Повезло, что рядом с тобой живет моя одноклассница, Сорокина Инка: я и сказала, что должна отдать ей тетрадь по алгебре… Вот возьми, завтра заберу!.. – Она смущенно замолкла и вопросительно посмотрела мне в глаза.

– Значит, ты не передумала? – тихо проговорил я, с трудом сдерживая дыхание: сердце мое так громко колотилось, что казалось, его стук слышен даже в соседнем дворе.

– Конечно, нет, глупенький! – Она прижалась ко мне бедром.

Я, забыв обо всем на свете, попытался поцеловать ее, но она остановила меня, прижав свой пальчик к моим губам:

– Не здесь, Витенька… – потом вдруг подхватила меня под руку и потянула в мой подъезд.

Мы вошли внутрь, спустились по лестнице вниз, но зайти в подвал она не захотела, и мы у двери в него слились в страстно-ненасытном поцелуе. На этот раз мой палец, дрожа от ожидания неизведанного, чуть сдвинул в сторону трусики и жаждал устремиться дальше, но был остановлен ее рукой: такой же дрожащей, как и у меня.

– Потерпи, милый, до завтра… – томно прошептала Валечка, не понимая, почему ее охватила дрожь. – Господи, что творится со мной? – добавила она…

– Наверное, то же, что и со мной… – прошептал я ей на ухо.

Стать «мужем и женой» – а как это происходит, мы оба знали исключительно теоретически – мы решили в нашей квартире: у нее было опасно – в любой момент могли прийти родители, которые работали врачами «Скорой помощи». Встречу назначили на завтра, на четыре часа, то есть за два часа до того, как вернется с работы мой отец. Закрепив договор крепким долгим поцелуем, мы вышли из подъезда.

– Не провожай меня, милый мой Вик… – Она чмокнула меня в щеку и резво бросилась прочь…

Какой тут сон, какие уроки? Я думал только о том, что случится в четыре часа. Время тянулось так медленно, что казалось, впереди – целая вечность. В этот день в школе я был сам не свой, а члены нашей «четверки», несколько раз пытавшиеся меня расшевелить, махнули рукой и оставили в покое. Наконец уроки закончились, и я бегом бросился домой. Когда я влетел в комнату, часы показывали без десяти три.

Переодеться было минутным делом, безрукавка и спортивные брюки, которые я натянул на голое тело, придавали мне мужественный спортивный вид. Потом я поменял простыни и наволочку на своей кровати, побрызгал на них папиным «Шипром» и стал нетерпеливо ходить из угла в угол, подбегая через каждые пять минут к кухонному окну, выходящему прямо на подъезд, чтобы не пропустить свою возлюбленную.

Когда на часах было без двадцати четыре, мне пришла в голову кошмарная мысль: а вдруг ОН не наберет нужной силы?

В своей компании мы, конечно, обсуждали сексуальные темы. Особенно любил это Никита Фридьев, которому посчастливилось, как хвастался он, обрести «боевое крещение» в зимние каникулы, когда он ездил к бабушке, в деревню. По его словам, там он познакомился с одной дояркой, с которой и приобрел первый опыт половой близости…

Тогда, правда, мы не слишком ему верили, но потом, когда я сам набрался соответствующего опыта, я понял, что Никита не врал и деревенская девица действительно сделала его мужчиной… Кстати, именно его рассказы о том деревенском опыте и вызвали у меня мысли о возможном конфузе…

Недолго думая, я спустил штаны, поработал немного рукой, заставив свою доблесть войти в достойное состояние, и снова стал ждать. Не прошло и пяти минут, как ОН вновь указал на полшестого. Я опять обратился к «Дуньке Кулаковой» и легко добился должного состояния…

Так мы поддерживали друг друга, пока не пришла виновница моих торжественных приготовлений. Еще в коридоре я впился в алые, горящие страстью губы Валечки и незаметно для нее осторожно опустил свободную руку, чтобы убедиться, что Он находится в состоянии «готовности номер один». Слава Богу, так оно и было! Отлично! Начали!..

Не тратя время на пустые разговоры, я потащил Валю в свою комнату, где мы как-то застеснялись и, стараясь не глядеть друг на друга, стали быстро скидывать с себя одежду. В этот момент мы, наверное, напоминали участников соревнований на скорость раздевания.

Вероятно, многие из уважаемых читателей служили в армии и на своем опыте знают, что такое раздевание в отведенное военным уставом время, другие, надеюсь, слышали об этом. Примерно так действовали и мы с Валей.

На мне были только штаны и тенниска, а потому я обнажился гораздо быстрее. Что мне оставалось делать? Правильно: я, чуть отвернувшись от Вали, стал незаметно поглядывать, чем она занята. К этому моменту на ней еще оставались розовые хлопчатобумажные, с начесом рейтузы, называемые во всем мире «русскими трусами», и один коричневый чулок, который она сняла, и принялась стаскивать с себя трусы, потом маечку. Более всего меня впечатлили розовенькие сосочки на ее довольно объемных полушариях. Они выглядели столь соблазнительно, что я, позабыв о конспирации, откровенно уставился на них, широко открыв рот.

– Ой, не смотри! – конфузливо прощебетала Валя и прикрыла «русскими трусами» свою грудь, обнажив при этом обольстительный лобок, покрытый редкими рыжими волосиками.

– Ты что, милая? – прошептал я пересохшими от волнения губами. – Стесняешься меня?

– Нет! – Словно дразня меня, девушка откинула свои «начесанные» в сторону, опустила руки вдоль соблазнительных бедер, прикрыла глаза и как-то неестественно запрокинула свою голову с водопадом распущенных волос.

Робко и медленно, боясь спугнуть ее, я подошел к ней и неловко обнял за талию, и тут Валино тело задрожало.

– Тебе страшно? – еле ворочая пересохшим языком, тихо спросил я.

– Нет, а тебе?

– Тоже нет, – солгал я, от страха забыв, что положено делать дальше.

Почувствовав мою нерешительность, Валя потянула меня на себя, и мы буквально рухнули на кровать. Я впился в ее губы долгим поцелуем, а моя рука, влекомая природным инстинктом, потянулась к ее лобку. Ее тело извивалось, и она чуть постанывала: скорее всего, девчонки тоже делились между собой рассказами о сексуальных играх, и Валя, по-видимому, слышала, когда и какие нужно издавать звуки…

Добравшись наконец до заветного местечка, я случайно задел свое достоинство и с удовлетворением заметил, что ОН в полной боевой готовности. Я раздвинул ей ноги и хотел было устремиться в неизведанное, но для этого требовался хотя бы элементарный опыт, а не теоретические знания. Безрезультатно ткнувшись несколько раз «мимо денег», я решил сначала проложить дорогу пальцем, но действовал довольно неумело: палец уткнулся в нечто горячее, пульсирующее и живое. Валя вскрикнула, я убрал руку, а мой доблестный дружок предательски покинул меня на поле боя, оставив один на один с соперницей…

Понятно, внутреннее желание у меня не пропало: Валечка все так же влекла меня, а кроме того, я все еще хотел «стать мужчиной» и потому не оставил настойчивых попыток и продолжил целовать и ласкать ее юное тело. Мои ласки возбуждали ее все сильнее и сильнее. Валя забыла про «звуковое оформление», а ее руки без стеснения исследовали состояние моего дорогого приятеля. Судя по всему, она не понимала, почему это он никак не дойдет до необходимой готовности.

Мы уже были мокрыми от пота, но все наши усилия ни к чему не приводили, и я всерьез начал злиться на собственное бессилие. Утратив над собой контроль, я снова устремил свой палец туда, куда не сумел войти мой неопытный приятель. Валя вновь громко вскрикнула, на этот раз ей действительно было очень больно: она оттолкнула меня, и несколько минут мы лежали неподвижно. Никто из нас не знал, что делать дальше, и пауза становилась угнетающе тоскливой.

Первой не выдержала Валя: она вдруг рывком встала с кровати и судорожно принялась одеваться. Моим первым желанием было остановить ее, попытаться объяснить, что моей вины в этом нет, но было так стыдно, что я даже не смог поднять на нее глаза. Когда она оделась и принялась натягивать чулки, я тоже встал, залез в штаны.

Потом виновато взглянул на Валю.

– Ты на меня сердишься? – прошептал я.

– Вот еще! Ни вот столечко! – с вызовом бросила она, указав на кончик своего мизинчика.

– Мы еще увидимся? – спросил я скорее из чувства вежливости.

– Возможно… – неопределенно кивнула Валя и быстро пошла к выходу, строго бросив на прощанье: – Не провожай меня…

Больше мы никогда с ней не встречались. Правда, через пару лет как-то столкнулись в автобусе, но она демонстративно отвернулась в сторону, а я почему-то покраснел и тоже сделал вид, что мы незнакомы…

Вот такой был у меня первый сексуальный опыт – печальный и обидный в том возрасте, вызывающий улыбку и сейчас. Хотя он мог дать серьезные нарушения моей сексуальной потенции: после этого случая я просто боялся приближаться с сексуальными намерениями к особам противоположного пола. Меня выручали ежедневные тренировки, на которых я старался нагружаться под завязку. К тому же в любую погоду: в снег, в дождь, в грозу – я вставал за два часа до начала занятий в школе, надевал спортивный костюм, тапочки и на час-полтора отдавался бегу. И не только трусцой, но и пробегая разные отрезки дистанции с ускорением…

Впрочем, физические истязания не приносили сексуального успокоения: по ночам меня продолжали посещать эротические сны, а любая особа противоположного пола, одетая чуть более фривольно, чем положено, заставляла мое сердце усиленно трепыхаться и совершать безумные поступки даже в стенах школы.

Однажды на большой перемене я стоял в окружении ребят из нашей четверки, а рядом с нами, спиной ко мне, стояла Нина Никифорова в окружении девчонок нашего класса. Они о чем-то увлеченно сплетничали.

Вдруг Никита Фридьев, поигрывавший учительской указкой, подмигнул мне, развернул меня лицом к Нине и прямо из-под моей руки указкой приподнял подол ее школьной формы, и перед нами открылись упругие ягодицы, обтянутые желто-оранжевыми рейтузами. От неожиданности я, как и другие члены нашей четверки, буквально замерли с открытыми ртами. Слава Богу, мы стояли так, что никому, кроме нас четверых, не была видна прелестная попочка Нины. Все бы, наверное, так незаметно и мирно и закончилось, если бы Никита не затянул наше лицезрение, точнее сказать, «попозрение», но…

Словно почувствовав что-то неладное, Нина повернулась и моментально среагировала. Резко одернув подол платья, Нина бросила Никите презрительно:

– Дурак! – и в слезах помчалась в сторону девичьего туалета.

Ничего не понявшие ее подружки понеслись вслед за ней. А я застыл как оплеванный и не мог переварить в сознании ее упитанные ягодицы и ее взгляд, полный укора и обиды. В дальнейшем, вспоминая этот случай, я до сих пор чувствую неловкость и стыд…

Наверное, потому, что не только не остановил Никиту, но и сам получил некоторое удовольствие от того, что он показал нам.

Странное дело: на уроках физкультуры мы видели девчонок еще более обнаженными, но это было что-то другое, ненароком подсмотренное, а потому возбуждающее… Запретный плод всегда слаще…

Но тогда, увидев, как вспорхнули девчонки, Никита громко рассмеялся им вслед, я впервые его не поддержал:

– Чего ржешь? Ты что, ребенок, что ли?

– А тебе что, ее жопа не понравилась? – грубо возразил он.

– При чем здесь ее задница? Мне ты не понравился! – с вызовом бросил я ему в лицо.

Этого Никита не стерпел и схватил меня за грудки – нас с трудом разняли приятели… Прозвенел звонок, и всем пришлось идти в класс.

Но наша стычка не закончилась, и после уроков мы решили продолжить выяснение отношений. До этого случая мы с ним, не знаю почему, даже на уроках физкультуры, во время боя в боксерских перчатках всегда избегали встречаться друг с другом, словно ощущая некое неустойчивое равенство. Однако на этот раз оба были настроены весьма решительно и даже хотели драться по-настоящему, на кулаках, но остальные члены нашей четверки уговорили не делать этого, а просто побороться «до лопаток».

Стояла ранняя весна: мокрый снег, грязь и яркое солнце. Борьба оказалась нешуточной, и победить мог каждый: силы были почти равны, но я все-таки оказался чуть более удачливым или более проворным и в конце концов, захватив его на болевой прием, придавил его лопатки к земле.

– Все! Все! – закричал Гена Царенко, вызвавшийся судить наш поединок. – Успокоились? А теперь встаньте и пожмите друг другу руки!

Мы поднялись нахохлившиеся, еще разгоряченные борьбой, но, едва взглянув друг на друга, почти одновременно расхохотались: мы были грязные, мокрые, потные.

– Ну и дураки же мы с тобой! – воскликнул Никита.

– Точно, дураки… – кивнул я, давясь от смеха…

С этого дня у нас с Никитой сложились особые отношения: каждый во что бы то ни стало стремился быть лидером, стать лучше, сильнее другого. А когда я начал во многих видах легкой атлетики обходить его, он не смирился с тем, что проигрывал мне, и ушел в акробатику, в силовую четверку и опередил меня, выполнив гораздо раньше норму «мастера спорта». Но при этих страшных физических нагрузках он баловался алкоголем, и сердце его не выдержало: я уже учился в Москве, когда мне сообщили, что Никита умер прямо во время соревнований…

Сейчас, вспоминая Никиту, этого талантливого парня, отлично игравшего на гитаре и аккордеоне, прекрасно знавшего английский: в их доме два дня в неделю говорили исключительно по-английски, балагура, душу любой компании, мне становится грустно, и я почему-то ощущаю себя немного виноватым…

Во время встречи с первой учительницей через 42 года пришли и Женя Ясько с Геной Царенко, с которыми я не виделся более 30 лет. Женя стал полковником милиции, а Гена работает главным технологом крупного Омского завода. И вдруг Женя напомнил мне важную деталь детства. Где-то в 8 классе я ему признался, что пишу книгу. Он не поверил и с усмешкой попросил почитать.

– Когда-нибудь ты ее прочитаешь… – серьезно пообещал я.

* * * Боюсь, моя сексуальная неудовлетворенность и неудача с первой девушкой привели бы к еще более печальным последствиям, если бы ровно через год после моего незавидного «сексуального эксперимента», то есть когда мне исполнилось четырнадцать, мне не повстречалась женщина, которая была старше меня ровно вдвое…

Это случилось как раз на мамин с отцом «общий день рождения» в июле шестидесятого года. Санька был в пионерлагере, из маминых сестер на месте оказалась только Валентина, и кроме нее мама пригласила свою подругу по работе.

Застолье проходило очень весело и празднично. Хорошая закуска, достаточно вина и водки, что нужно еще русскому человеку? Разве только музыки для души? Мои родители были заводилами в хорошей компании: мама отлично чувствует музыку, знает много песен и с удовольствием подхватывает любые русские народные и сочиненные мелодии и напевы. Отец тоже трогательно относился к музыке, но всякий раз, заслышав полюбившийся ему мотив, несколько секунд тряс головой в такт, словно искал подходящее настроение, потом призывно вскрикивал и… пускался в пляс.

В тот раз компания была небольшой и зрителей было немного, но… русская душа просила простора и чего-то большего, чем разговор «по душам». Мама всегда тонко чувствовала настроение отца и в какой-то момент поставила на проигрыватель любимую пластинку. С первых же аккордов я узнал «Камаринскую». Не знаю, что приключалось с моими родителями под эту музыку, но стоило им ее услышать, как они тут же пускались в пляс.