Текст книги "Биография отца Бешеного"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Так вот где таилась погибель моя!

Потрясение было столь сильным, что я на всю жизнь запомнил условие задачи: «Сколько альфа и бета превращений имеет уран двести тридцать восемь, превращаясь в плюмбум двести девять?»

В вечерней школе мы об этих «превращениях», как говорится, и слухом не слыхивали. Физику нам преподавал совсем старенький учитель, который очень часто болел, а перед выпускными экзаменами и вообще умер. Мы его все любили и очень жалели: он был одиноким человеком, и его жизнь целиком принадлежала школе. Я до сих пор вспоминаю всегда помятый пиджак, вечно обсыпанный перхотью и блестевший на локтях, его очки с надтреснутой оправой, которые он постоянно поправлял левой рукой, так как одной дужки не было и они все время перекашивались…

По прочтении задачи мне оставалось только петь:

Это мы не проходили, Это нам не задавали…

Я посидел немного и собрался было уйти от неминуемого позора. Взял записи, билет и направился к столу, чтобы сдаться.

– Уже готовы? – неожиданно услышал я и увидел добродушную улыбку преподавателя. – Вот молодец! Вы посмотрите на этого юношу: уважаю смелых! Вы все сидите и не решаетесь, а он первым рискнул! Садитесь! – Он дружелюбно указал на стул рядом с собой.

Все это время я пытался прервать его пафосную речь, но это мне не удалось, а когда он закончил, мне почему-то не захотелось его разубеждать, и я сел на указанный стул. Педагог взял билет, пробежал его глазами и ободряюще кивнул. Я приступил к ответу на теоретический вопрос и когда дошел до середины, он сказал:

– Очень хорошо! Достаточно!.. Теперь давайте ваше решение задачи!

– Дело в том… – Я замялся, потом призвал на помощь все эмоциональные резервы и произнес тихим голосом: – Дело в том, товарищ преподаватель, что я ее не решил! – Увидев его недоуменный взгляд, сконфуженно добавил едва ли не шепотом: – Мы это не проходили…

Экзаменатор растерянно помолчал, покачивая головой: он явно не знал, что со мною делать.

– Вот так история! Я не должен был слушать ваш ответ по теории, пока не проверю решение задачи… Даже и не знаю, что с вами делать… Все сдать и оступиться на последнем этапе… – Он действительно был огорчен и пристально взглянул на меня, но я промолчал и стыдливо опустил глаза к полу.

– А вы знаете, что у нас гораздо труднее учиться, чем поступить? – неожиданно произнес он сакраментальную фразу.

– Да, Гайкас Акопович мне говорил то же самое! – Я уныло вздохнул.

– Откуда вы знаете Гайкаса Акоповича? – заинтересовался он, – Вы что, спортом занимаетесь?

– Да, десятиборьем!

– Разряд имеете?

– Второй взрослый!

Экзаменатор встал из-за стола и несколько минут ходил от дверей до окна и обратно, затем вернулся к столу:

– Приношу в жертву свои принципы… – Он быстро черкнул что-то в экзаменационном листе и протянул мне. – Я оканчивал наше Училище и тоже занимался у Гайкаса Акоповича! Желаю удачи!

– Спасибо! – прочувственно поблагодарил я и тут же вышел, радуясь троечке: мне для зачисления нужно было получить любую положительную отметку…

Вадим Константинович не сразу поверил, что я без всякой помощи сдал экзамены, и потом он всегда и везде говорил: у Доценко такое упорство, что он достигнет всего, чего захочет…

Позднее я узнал, что преподаватель, принимавший у меня физику, был чемпионом Бауманского училища по вольной борьбе и он любимый ученик Гайкаса Акоповича…

Как после этих историй не поверить, что очень многое, если не все, зависит от господина Случая…

Я – студент МВТУ имени Баумана и учусь на К-2: «К» – факультет – «конструкторский», «2» – «гусеничные и тракторные машины». Под этим скромным названием скрывались довольно современные разработки ракетных установок и транспортных механизмов на воздушной подушке. Уже на первом курсе я стал посещать «ученый кружок», который вел сам академик Кристи. Когда я принес ему свой реферат и он прочитал его, то сказал мне приятные слова, которым так никогда и не суждено было сбыться:

– Молодой человек, вы весьма способны, и вас, если приложите максимум усилий, ожидает большое будущее ученого!..

Честно говоря, на первых порах учеба давалась мне трудно. Не потому, что сложно было учиться, а в чисто физическом плане. Во-первых, жили мы в сорока минутах езды по Казанской дороге, где находились корпуса общежития Бауманского училища. На дорогу туда и обратно уходило около двух с половиной часов! А еще около двух часов в день у меня отнимали тренировки! Правда, нужно отдать должное Вадиму Константиновичу: он все-таки добился, и меня, месяца через три, перевели в главное общежитие, где обычно жили иногородние старшекурсники и дипломники. Это общежитие было расположено прямо напротив училища, и жить стало гораздо легче…

Учеба на первом курсе запомнилась мне только несколькими забавными историями, которыми я и поделюсь с вами…

Первое время в Бауманском училище мне было очень трудно психологически: я часто испытывал недовольство самим собой. Недовольство тем, что я не преодолел первое серьезное жизненное испытание и не продолжил борьбу за учебу во ВГИКе. Наверное, во мне тогда было слишком много романтизма и максимализма. ВГИК относился к элитным вузам, и в нем обучались в основном дети очень обеспеченных родителей.

Для меня до сих пор остается загадкой: почему Мастер взял меня на свой курс? Может, заранее предвидел, что я не пройду последующих испытаний? Но тогда мне казалось, что я предал свою мечту…

Иногороднему первокурснику, не обросшему достаточными связями и знакомствами, жизнь в столице дается гораздо труднее, чем первокурснику, который после занятий возвращается под крылышко родителей. Стипендия – тридцать пять рублей в месяц, из которых два рубля вычитается за общежитие. Что говорить: студенты действительно жили впроголодь, если не получали существенной поддержки из дому.

Мне еще относительно повезло: в нашей комнате жили четверо ребят, и двое из них были из довольно обеспеченных семей. Особенно запомнился мне кучерявый парень с Украины по имени Микола, кажется, он был из Львова. Отец Миколы директорствовал на сыроваренном заводе и раз в месяц, кроме ощутимых денежных переводов: от пятидесяти до ста рублей, присылал огромную, килограммов на пять, голову ароматного сыра. Сыр был настолько жирным, что за несколько минут трехслойная газета пропитывалась жиром насквозь.

Поверьте, что, даже побывав на родине сыра, в Швейцарии, я никогда не ел ничего более вкусного, чем сыр, который присылал отец Миколы. Не сомневаюсь, что делался он по специальному заказу заботливого родителя, и этой головой сыра мы ужинали всей комнатой около двух недель.

У нас была очень дружная компания, и мы жили как бы одной семьей, вместе питались, ходили развлекаться, устраивали совместные вечеринки. Иногда и я получал продуктовые посылки от мамы и, конечно, отдавал их на общий стол. В отношении амурных дел у нас сложился жесткий порядок: полный запрет в будни. Девушек разрешалось приглашать только с вечера пятницы и по вечер воскресенья. Если ситуация с девушкой у кого-то из нас была напряженной, то можно было попросить, но не менее чем за сутки, чтобы пару часов остальные где-нибудь погуляли.

Единственное исключение было сделано для меня, когда ко мне приехала Лариса Петрова. Она приехала в четверг, и ребятам, которым я рассказал о наших с Ларисой отношениях, пришлось свалить из комнаты на весь вечер.

О своем приезде Лариса не сообщила: решила сделать сюрприз. Она робко постучалась в дверь нашей комнаты. Я писал какие-то конспекты, Микола что-то чертил: остальные ребята еще не пришли с занятий.

– Та можно же! – откликнулся Микола и, когда дверь открылась, присвистнул: – Подывитесь на эту красулю!

– Мне Виктора Доценко! – чуть смущенно проговорила Лариса.

Стоял на редкость теплый апрель, и Лариса была одета в очень симпатичный в черно-бело-серую клетку костюмчик. В письмах Лариса обещала навестить меня, но то, что собирается преподнести мне подарок к дню рождения, скрыла.

– Лариса! – вскочил я и бросился ее обнимать. – Проходи, ставь свой чемодан! Что же не предупредила? Я бы встретил тебя на вокзале…

– Сюрприз есть сюрприз! – Она так нежно улыбнулась, что у меня на душе стало легко и тепло.

– Познакомься, это Микола, он…

– Помню-помню: ты писал! Вы с Украины… – Она протянула руку. – Лариса!

– Ну а як же: Виктор все уши прожужжал нам про вас! – Пожимая ей руку, он выразительно вздернул брови, кинув взгляд в мою сторону.

Я пожал плечами, не зная, как поступить в данном случае: не мог же я выгнать его из комнаты. Однако он сам сообразил:

– Тю, черт! – воскликнул Микола, выскочив из-за стола. – Мне ж бежать треба: опаздываю вже!

– Куда опаздываешь? – не врубился я в его хитрый ход.

– Забыл, что ли? Мы ж с ребятами идем смотреть двух-серийный индийский фильм… Так что вернемся не раньше одиннадцати вечера! – Он повернулся к Ларисе. – Не прощаюсь: увидимся вечером! Хорошо?

– Хорошо! – растерянно кивнула Лариса, и Микола исчез.

Казалось бы, что такого особенного, что ребята решили сходить в кино? Но я-то знал, что никакого уговора о походе в кино не было, а это значит, что Микола давал мне понять, что он перехватит ребят и комната до одиннадцати вечера в моем полном распоряжении. Кроме того, он открытым текстом дал понять Ларисе, что она может остаться и на ночь: это никого не стеснит.

Расположение кроватей и бельевых веревок в комнате было таково, что при желании можно было отгородить любую кровать, и опыт подобных уединений у нас уже имелся. А по поводу тесноты есть поговорка: «С любимой женщиной и на лавке просторно, а с нелюбимой и в трехспальной кровати тесно!»

Я был обрадован и взволнован приездом Ларисы, и долгое время мы смотрели друг на друга и молчали. Я боялся сотворить какую-нибудь глупость, но и Лариса была тоже напряжена, тщетно пытаясь скрыть свое состояние.

– Чайку поставить? – спросил я, чтобы разрядить это гнетущее молчание.

– Поставь! – ответила Лариса. – А я и конфет привезла… – Она раскрыла чемодан и вытащила коробку шоколадных конфет, затем молча поставила на стол бутылку красного вина и вопросительно взглянула на меня.

– Конечно, можно, – кивнул я и добавил: – Только ты знаешь, я…

– Знаю, ты не пьешь! И очень хорошо! А я выпью… Говорят, праздновать день рождения заранее нельзя: оно у тебя послезавтра, но свой подарок, если не возражаешь, я вручу сейчас! – Она вытащила из чемодана красиво завернутый внушительный пакет и протянула мне.

В бумаге оказалась коробка, в которой я обнаружил очень модные в то время плетеные туфли чешского производства с острыми носами.

– Господи, это же так дорого! – воскликнул я, подумав про себя, что на такие туфли не хватило бы даже целой моей стипендии.

– Тебе не понравился мой подарок?

– Ну что ты, милая, они просто чудо!

– Вот и прекрасно! Носи на здоровье!

– Спасибо, милая! – Я обнял ее и крепко поцеловал в губы.

На этот раз ее губы были податливыми, прохладно-влажными и пахли чем-то очень нежным и волнующим.

– Может, сначала ты меня чаем напоишь? – смущенно спросила Лариса, а ее глаза излучали радостное сияние.

В тот вечер Лариса стала женщиной. Я до сих пор помню те прекрасные волнующие мгновения, которые мы ощутили. Мы словно слились в единое целое, и казалось, ничто на свете не разлучит нас. Каких только любовных слов не шептали мы друг другу. В тот вечер и Лариса очень сильно изменилась: она словно в раз повзрослела, обрела нечто такое, что ощущается только в женских глазах: уверенность в себе, в своей красоте, в своей любви, а еще знание того, что ей открылась какая-то женская тайна, и она горда этим…

После занятий в пятницу и всю субботу мы с Ларисой бродили по Москве, посетили Третьяковку, ВДНХ, Сокольники, прокатились по Москве-реке на речном трамвайчике. К вечеру возвращались, буквально падая от усталости, и быстро засыпали в своем укрытии. Это было как нельзя кстати: мы просыпались среди ночи, когда ребята спали, и тихонечко, стараясь и дышать-то через раз, чтобы не разбудить их, начинали свои любовные игры, твердо уверенные, что нас никто не слышит. Правда, когда Лариса уехала, ребята признались, что все наши «ахи и охи» они слышали, но старались лежать тихо, чтобы не помешать нашему счастью…

Милые чудаки! Какое прекрасное было время!

Но, как я говорил выше, хорошее не длится долго. Оказалось, Лариса приехала только на три дня, и об этом я узнал лишь тогда, когда мы отпраздновали мой день рождения.

Праздновали, естественно, в нашей комнате. Гостей было немного: соседи по комнате, три их приятельницы да мы с Ларисой. Одна из приятельниц принесла с собой небольшой магнитофон, и мы вволю натанцевались: по правилам общежития, гостям предписывалось покинуть общежитие до одиннадцати часов, но мне сделали исключение в честь дня рождения и продлили вечеринку на один час.

Кстати, чтобы Лариса спокойно проходила в общежитие, я уговорил одну студентку, и та на время отдала свой пропуск…

Пока ребята провожали своих подружек, мы быстро вернули простыни-ширму на место и улеглись в свою «землянку». После бурной обоюдной эротической атаки, продолжавшейся долго и шумно: не было страха кого-то потревожить, мы замерли в объятиях друг друга, чтобы немного отдохнуть и вновь ринуться в бой.

– А я завтра уезжаю… – неожиданно сообщила Лариса.

– Как уезжаешь? Куда? – растерянно воскликнул я.

– Домой.

– Как же так? Почему ты мне раньше не сказала?

– А что бы изменилось? Надеюсь, ты не думал, что я на все лето приехала к тебе?

– Нет, но почему всего на три дня? – Я был настолько обескуражен неожиданным известием, что никак не мог прийти в себя.

– Во-первых, тебе учиться нужно, а я только мешаю, во-вторых, у меня тоже дела есть: повидались, день рождения отпраздновали, пора и честь знать…

– Все как-то неожиданно и… грустно…

– Вот и хорошо, что не сказала раньше: не было бы такого веселья на твоем празднике. – Лариса задумчиво улыбнулась. – Не печалься, Доца, не навсегда же мы расстаемся…

Кличку Доца придумал мне Никита Фридьев еще в четвертом классе, и с его легкой руки меня все ребята так и называли до самого моего отъезда в Москву, но девчонки – только по имени. Когда я услышал «Доца» из уст Ларисы, повеяло чем-то родным и далеким…

– Да, не навсегда, – облегченно вздохнул я, обнял Ларису и нежно прикоснулся к ее губам.

– Ну что ты, в самом деле, Витя, целуешь так, словно мы действительно долго не увидимся с тобою? Сдашь сессию и сам в Омск приедешь – или раздумал? – Она вопросительно сощурила свои милые глазки.

– Как ты можешь так говорить? – с обидой произнес я. – Мне и так на душе тошно, а ты еще добавляешь…

Ни я, ни Лариса и представить в те часы не могли, что следующая наша встреча произойдет лишь через несколько лет, когда я сумею все-таки выбраться в Омск, но это уже будет совсем другая Лариса, и, конечно же, изменюсь и я. Во всяком случае, после следующей встречи мы расстанемся с Ларисой на двадцать долгих лет…

Прежде чем начался учебный семестр, нам объявили, что занятия начнутся лишь с пятого октября, а весь сентябрь мы проведем «на картошке». Я пришел посоветоваться с Вадимом Константиновичем, моим тренером: нет ли каких-нибудь соревнований или так называемых прикидочных стартов. «Прикидочными стартами», или «прикидками», назывались внутренние соревнования, результаты которых шли в зачет спортсмену для его зачисления в команду. Ничего подобного не предвиделось, и мне ничего не оставалось, как отправляться «на картошку»…

Итак, «Здравствуй, милая картошка!»

Вскоре мы узнали, что наша картошка растет в районе подмосковного городка Можайска. Сборы были недолги, и в начале сентября ранним утром нас загрузили в автобусы, и к обеду мы подъехали к месту назначения. Местом нашей борьбы за урожай оказалась небольшая деревушка с несколькими домами, в которых жили в основном пожилые люди.

Встретили нас не очень-то гостеприимно: быстренько рассовали по двое, по трое на постой в разные дома, хозяева которых, как вы понимаете, всю жизнь «мечтали» о нашем приезде. Председатель колхоза выделил нам небольшой сарай, который стал нашей столовой. Он предупредил, что обеспечивать нас будут только мясом и молоком, а все остальное – в поле и в сельском магазине, кроме того, людей в колхозе не хватает, и готовить себе мы должны сами, и добавил: за питание будут высчитывать ежедневно… Выход на работу завтра в шесть утра, бригадир покажет.

– Вопросы ко мне есть? – буркнул он и обвел нашу группу своим тяжелым взглядом.

Желающих спросить не оказалось, и председатель неожиданно усмехнулся:

– Странно, почему никто не интересуется нормами оплаты? Или вам все равно?

– А мы думали, что вы сами посвятите нас в это, – приняв глуповатый вид, радостно улыбнулся я.

– Молодой, здоровый, да и веселый к тому же, – усмехнулся он. – Думаю, вам, молодой человек, не составит большого труда одному из первых собрать дневную норму! Она составляет пятнадцать корзин на человека, то есть триста килограммов картофеля! За выполнение одной нормы начисляется восемьдесят шесть копеек.

– А за две нормы? – продолжая улыбаться, спросил я.

– Один рубль семьдесят две копейки, – терпеливо ответил председатель. – И так за каждую норму! Однако мне кажется, что вряд ли кто из вас наберет больше двух норм, а потому и считать дальше – пустая трата времени! – Оглядев нас с видом победителя, он важно удалился прочь.

Мы немного приуныли, но вскоре молодость взяла свое, и мы с огромным энтузиазмом принялись за устройство сарая, который нашими стараниями вскоре превратился в «Ресторан „Арагви“, во всяком случае, именно такая надпись красовалась на его дверях…

Всего нас было девятнадцать и лишь только две девушки. Это обстоятельство заставило нас проголосовать за назначение представительниц прекрасной половины человечества поварами, с освобождением от полевых работ. Решение было принято почти единогласно: против было только двое – сами девушки.

Для выполнения работ, требующих физической силы, постановили выделять на два часа в день двух дежурных, которые меняются ежедневно. В их обязанности входило: заготовить дрова, натаскать воды и обеспечить заготовку и снабжение девчонок полевыми продуктами.

В первый вечер мы праздновали начало нашей «трудовой деятельности по оказанию помощи сельскохозяйственным труженикам» у костра. У одного из самых запасливых и дальновидных ребят оказались две бутылки портвейна «Три семерки». К большому удивлению хозяина вина, желающих причаститься оказалось не так много: всего четверо, а потому им вполне хватило. Вечер оказался на редкость веселым. Под гитару мы пели, танцевали: девчонок буквально разрывали на части.

Странное дело: Светлана и Марина были далеки не только от совершенства, но даже от средней «нормы». Более-менее миловидной была Марина. У нее была женственная фигура, черные, коротко подстриженные волосы, и единственное, на чем мог остановить взор любой мужчина, – огромные карие глаза. К тому же она была москвичкой, что, как вы понимаете, было немаловажным фактором для иногородних мужчин.

Наверное, нужно чуть подробнее рассказать о нашей группе. Соотношение полов вы уже знаете. Наша группа была составлена в основном из тех, кто уже успел поработать до института, и были даже семейные – двое парней не только обзавелись женами, увеличили население страны. Марина и еще пятеро ребят были москвичами, остальные приехали в Москву из разных городов СССР.

Светлана, в отличие от Марины, была блондинкой, с совершенно нескладной фигурой, очень худенькая, да еще и конопатая, а ее волосы наверняка не знали, что такое парикмахер. Светлана приехала откуда-то из глубинки России, закончив школу с золотой медалью, да и все вступительные экзамены она сдала на «отлично». Столкнувшись с ней где-нибудь на улице, вы вряд ли обратили бы на нее внимание. Другое дело полевые условия, в которых оказались мы, когда других представительниц прекрасного пола не было на десятки километров. И поэтому в поклонниках ни та ни другая недостатка не испытывали.

Кстати, Марина довольно скоро вышла замуж за старосту нашей группы. Их отношения начались едва ли не с того вечера у костра. И если мне не изменяет память, они поженились где-то через полгода после поездки на картошку. Константин приехал из Белоруссии. Отслужил в армии, заработал там лычку ефрейтора. Как бы там ни было, но после картошки, на которой он как-то незаметно занял место звеньевого, его единодушно выбрали старостой нашей группы.

Не слишком отстала от Марины и Светлана: она потеряла девственность буквально в первые дни нашей картофельной эпопеи. «Счастливчиком» оказался один из тех, кто приложился к спиртному: как-то литра «трех семерок» оказалось маловато, и он сходил в сельский магазинчик, расположенный в добром десятке километров от нашей деревни. Мне кажется, что с того злополучного дня, точнее сказать, ночи он навсегда возненавидел алкоголь: на следующий день, во время завтрака, Светлана при всех объявила, что они помолвлены.

Новость оказалась сокрушительной не столько для всей группы, сколько для самого «виновника». Валентин был высоким статным черноволосым парнем, с тонкими чертами лица. Услыхав заявление Светланы, он попытался было свести все к шутке, но… не тут-то было. Светлана неожиданно расплакалась и выбежала из-за стола, за которым мгновенно воцарилась гнетущая тишина. Бросив гневный взгляд на Валентина, за Светланой устремилась и Марина.

– Она что, врет? – спросил Константин. – Ты не делал ей предложение?

– Конечно, нет! – с надрывом воскликнул Валентин.

– Тогда почему она пошла на это? – спросил я.

– Может, подумала, что, переспав со мной, получит на меня какие-то права? – В его голосе явно слышалась злость.

– Да, попал ты, парень, – покачал головой Константин.

– Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь, – заметил один из наших «женатиков», рыжеволосый Гриша.

– Чего? – буркнул Валентин.

– Не знаю… Но так просто, ни с того ни с сего Светка вряд ли пошла бы на такой шаг.

– Мне тоже так кажется, – поддержал Константин. – Колись, Валька, и мы вместе подумаем, что делать дальше…

– Отойдем? – неожиданно предложил ему Валентин.

– Давай, – согласился тот.

Они отошли, и несколько минут Валентин о чем-то ему рассказывал. По возвращении Константин спросил его:

– Ребятам можно сказать?

Валентин нахмурился и неуверенно пожал плечами, словно предоставляя ему самому решать.

– Дело в том, что Светлана оказалась девственницей! – объявил Константин.

– Послушайте, не кажется ли вам, что они сами должны во всем разобраться! – сказал я: почему-то было неприятно до тошноты все это выслушивать. Словно перетряхивалось чужое грязное белье.

– Если бы Светлана не подключила нас, – возразил Константин.

– Что же мне делать? – Валентин был явно растерян.

– Не знаю, – откровенно признался Костя. – Пойду попробую поговорить с ней.

Когда он отошел, мы несколько минут сидели молча, не смотря друг на друга.

– Ситуация, признаться, пошловатая, – сказал наконец Гриша. – У нас нечто подобное было на фабрике…

– И что? – спросил я.

– Дошло до профкома, потом до районного секретаря ВЛКСМ, вызвали их обоих на бюро и так прочистили ему мозги, что бедняга молил ее о прощении и дал слово жениться…

– Думаешь, Светка может пойти на это? – дрожащим голосом спросил Валентин.

– Женская душа – потемки! – неожиданно объявил Валерий.

Неожиданно потому, что он уже прославился своей немногословностью. Кроме того, Валерий имел ряд странностей…

Это был высокий парень лет двадцати пяти. Внешностью он немного напоминал Юрия Никулина. Словно стесняясь своего роста, он чуть горбился, его огромный нос, как ни странно, был к месту на длинном лице. Он был весьма молчалив на людях, но регулярно разговаривал сам с собой. Как-то, вернувшись с гулянок из районного центра далеко за полночь в дом, где мы ночевали – его поселили со мной и еще одним парнем, – уверенный, что мы спим, Валера тихонечко прошел к своей кровати, включил ночничок и взглянул на ноги. Его ботинки и брюки едва не по колено были сильно заляпаны грязью. Я сплю очень чутко и потому проснулся сразу, когда только он вошел, но он об этом не подозревал.

– Валера, и где это ты так вымазался? – с совершенно серьезной миной спросил он сам себя и тут же добавил: – Ну конечно, свинья всегда грязь найдет! – Потом со вздохом покачал головой, разделся, аккуратно сложил одежду на стул и лег спать.

Честно признаюсь, я с большим трудом удержался от смеха. Сначала я подумал, что просто Валера заметил, что я не сплю, а потому и «сработал на зрителя», но нечто подобно произошло и позднее, когда мы вернулись с картошки. Начались занятия, и однажды, когда у нас была физкультура, он опоздал, а мы раздевались в специальной комнате, где у каждого был отдельный шкафчик.

Я за чем-то вернулся в раздевалку, а мой шкафчик стоял в другом проходе, нежели шкафчик Валеры. Услышав, что кто-то пришел, я осторожно выглянул и увидел Валеру, который дергал заевшую дверку своего шкафчика и бубнил себе под нос:

– Валера, как тебе не стыдно! Не ломай дверку! Не ломай дверку! – приговаривал он.

Тут я понял, что ему действительно присущи некие странности. Причем все буквально животы надрывали, наблюдая за его «примочками». Особенно когда педагоги вызывали его к доске. Например, есть слово «выпуклость», а его антоним – «вогнутость», а Валера вместо этого говорил «впуклутость»! Представляете? А на английском, вместо «Йес, оф корс!» – «Да, конечно!», он говорил: «Йес бикоз!» – «Да, потому что!» Но самым шикарным его перлом было слово «выбоина»: вместо него он вдруг употреблял – «выибона»!

* * * Услыхав философское замечание Валеры в столь драматический момент, ребята с трудом удержались от смеха, тем более что в этот момент вернулся Константин.

– Ну? – едва ли не хором воскликнули мы.

– Честно?

– Конечно, честно! – кивнул Валентин.

– Светлана в соплях, но настроена очень решительно: думаю, тебе нужно самому с ней поговорить… – И добавил: – Но мой совет: если не хочешь вылететь за «аморалку», то уладь с ней все мирным путем…

Никто не знает, о чем говорил с ней Валентин, как и чем сумел уговорить, но всю уборочную они были вместе, а через пару месяцев Света стала носить его фамилию. Правда, после скромного бракосочетания, на котором никто из группы не присутствовал, их более никто вместе не видел. Но из общежития Светлана выписалась и поселилась где-то на квартире. Был слух, что Валентин откупился от нее тем, что дал ей на время свою фамилию, а его родители сняли ей комнату, которую обязались оплачивать до окончания ее учебы. Однако это были только слухи: правду знали лишь Валентин и Света…

К уборке картофеля я относился довольно скептически и был уверен, что этот труд не придется мне по душе. Так оно и вышло: когда мы очутились на поле «битвы за урожай», не знаю, как остальные, но я понял, что долго я этого не выдержу. К счастью, меня выручил случай: дело уже близилось к обеду, а у меня было всего лишь шесть корзин из пятнадцати, и тут к нам приехал бригадир.

– Нужен кто-нибудь поздоровее! – сказал он, и все ребята почему-то посмотрели на меня.

– А что делать-то? – не проявляя особого интереса, спросил я на всякий случай, хотя был готов броситься к нему со всех ног.

– По дороге расскажу, – уклонился тот, окидывая взглядом наполненные картошкой корзины.

Дело в том, что у каждого из нас была собственная грядка, которую требовалось очистить от картофеля. Многие ушли далеко вперед, а я был едва ли не самым отстающим, если не считать Валерия, который дежурил по кухне и явился на поле на два часа позднее, чем остальные.

– Садись, – сказал мне бригадир, указывая на место в бричке. – Надеюсь, у тебя лучше получится возить картошку, чем собирать. Лошадей любишь?

– Конечно! – уверенно заявил я и улыбнулся.

Мне совсем не хотелось признаваться, что последняя встреча с этими благородными животными произошла в далеком детстве, когда я жил в семье старшей маминой сестры. Ее муж был начальником райотдела милиции, и у него была бричка, на которой он объезжал свой район.

– Запрягал когда-нибудь? – спросил бригадир.

– Очень давно, в детстве! – почему-то соврал я.

– Ничего, конюх поможет! – подбодрил бригадир.

У меня отлегло от души: спасательный круг, в виде конюха, я получил, а значит, не утону.

– Видишь то строение? – кивнул бригадир в правую сторону от дороги.

– Ну, – кивнул я.

– Сюда будешь возить картошку и разгружать ее. Сам нагрузил двадцать корзин – сам разгрузил, затем собрал пустые корзины и вернул их в поле. – Понял?

– Вполне…

Когда мы подъехали к конюшне, нас встретил пожилой усатый конюх, который, получив от бригадира приказ выделить студенту телегу и помочь запрячь ее, вывел из конюшни настоящего тяжеловоза с таким огромным крупом, что на нем спокойно можно было играть в настольный теннис. Лошадь была коричневой масти, а на лбу у нее, как звездочка, белело пятнышко.

– Запрягал коды? – спросил конюх.

– Да как вам сказать…

– Значится, нет! – рассудительно вздохнул тот. – Так вот, гляди сюды…

– Ни слова не говоря, он принялся запрягать кобылу в телегу.

Когда он закончил, мне показалось, что я действительно освоил азы «водителя кобылы» и готов отправиться за картошкой.

– Погодь-ка, студэнт, шибко быстрый ты, однако! – усмехнулся он в свои прокуренные рыжие усы. – Когда закончите работать: это часов в шесть-семь будет, доставишь Невидимку сюды…

– Какую невидимку? – не понял я: мне и в голову не могло прийти, что такое огромное существо можно назвать невидимкою.

Видно, ее «крестный» был большим шутником…

– Каку, каку? Вот бестолочь-то навязали на мою головушку, – пробурчал тот. – Невидимка – вот она, – указала он на лошадь. – А завтрева, часам к десяти, приходь за ней…

– К десяти? – удивился я.

– А зачем раньше-то? Ты картошку будешь возить, а не землю: ее собрать сначала нужно-ть… И не забудь распрягать ее в обед: ей тоже поесть-попастись не мешат… – Он вздохнул, махнул безнадежно рукой и пошел по своим делам.

В этот день обедать ни мне, ни моей новой «подружке», не пришлось: с большим трудом я справился с корзинами, собранными и наполненными нашей группой. Эта работа оказалась для меня более интересной, нежели собирать картошку, выкапывая ее из земли, тем не менее к вечеру я буквально валился от усталости. Жадно проглотив ужин, я доплелся до кровати и мгновенно заснул. За ночь я полностью восстановил силы и был готов к новым подвигам на трудовом фронте.

К моему удивлению, работать на следующий день мне было гораздо легче: постепенно приобретались нужные навыки…

Пришло время обеда, и я уверенно распряг Невидимку, чтобы та попаслась на полянке, но потом что-то стукнуло в мою неугомонную головушку, и я решил прокатиться на ней верхом. О ее крупе я уже упоминал. А с Невидимкой, по всей вероятности, так никто до меня не поступал, и не успел я толком на нее взобраться, как та пустилась в такой бешеный галоп, что я намертво вцепился в ее гриву…