Текст книги "Биография отца Бешеного"

Автор книги: Виктор Доценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Сергей…

Именно этим именем я назвал одного из своих сыновей. Всеми силами я пытался вытащить из самых дальних уголков памяти хоть что-нибудь неприятное, связанное с Серегой, какие-нибудь отрицательные черточки в его характере, но так и не смог.

Вероятно, трудно себе представить, что в таком возрасте между двумя мальчишками напрочь отсутствуют какие-либо конфликты. А вот мы с Серегой были именно такой парой! Если кто-нибудь из завидовавших нашей дружбе пытался нас с ним столкнуть или поссорить, то почему-то получалось, что сам завистник и страдал от этого. Как говорится, не рой другому яму…

Мы были в том возрасте, когда мальчишки, в любой точке земного шара, проявляют сходную склонность к познанию мира и самого себя, хотя и не вполне осознанную.

Повествуя о своих «сокровищах», которые естественно иметь в детстве любому ребенку, я вспоминаю: чего там только не было… И сломанная подкова, и стеклянный шар-поплавок от морских рыболовных сетей, и перочинный ножичек с наполовину отломанным лезвием, которым, однако, можно было не только строгать, но и играть «в ножички»: очерчиваешь круг, делишь его площадь пополам – одна половина сопернику, другая тебе, и по очереди каждый втыкает нож в половину соперника, отхватывая и отхватывая его землю, пока тот не сможет устоять на ней даже на одной ноге. В общем, много чего было в этой коллекции, что можно было предложить другим пацанам для обмена на что-либо кажущееся более ценным в настоящий момент.

«Жемчужиной» моих сокровищ были старинные карманные часы фирмы «Павел Буре», найденные на какой-то свалке. То, что они были сломаны и не ходили, не играло никакой роли, потому что можно было вертеть у них головку, и тогда стрелки начинали двигаться, что давало ощущение удивительное.

Однажды Серега нашел где-то заржавленный трехствольный старинный револьвер, чем вызвал зависть всех мальчишек в округе. Я перебирал свои «сокровища», когда он принес и показал мне свою новую «ценную вещь». Увидев, с каким пристрастием я рассматриваю этот необычный револьвер – думаю, любой мальчишка на моем месте не остался бы безразличным, – Серега неожиданно сказал:

– Вить, а хочешь «мен-мен» со мной?

– Еще бы! – воскликнул я, но тут же осекся, подумав со страхом, что приятель решил поменяться на мои часы. – А на что? – с некоторым напряжением в голосе спросил я.

Вероятно, от Сереги не укрылось мое волнение, а может, он был просто гораздо лучше и щедрее меня, во всяком случае, он после небольшой паузы ответил:

– А на шар-поплавок…

Представьте себе, зеленый из бутылочного стекла шар, размером с футбольный мяч, в рыбацком Южно-Сахалинске считался редкостью, но не потому, что его было сложно достать, а потому, что он стоил денег и никогда не был лишним: шары часто бились, а без них можно было потерять не только весь улов, но и дорогостоящую сеть.

Однако мне этот шар-поплавок порядком надоел, и я искал случай махнуть его на что-нибудь «приличное».

– На шар? – недоверчиво воскликнул я.

Мне не верилось, что нормальный человек может отдать настоящий револьвер за какой-то унылый шар-поплавок.

Моим первым желанием было скорее согласиться на обмен, пока Серега не передумал, но я вспомнил счастливое лицо друга, когда он принес мне показать этот злополучный револьвер. Мне кажется, я тогда впервые ощутил чувство стыда, и совесть запретила мне отобрать у приятеля столь ценную для него вещь. Немного подумав, я, сам не знаю почему, предложил:

– Давай, только не на шар, а на часы!

– Что? На часы? – На этот раз изумляться пришлось моему другу.

– Да, на часы… – кивнул я и добавил: – А давай лучше меняться на один день…

– Как это? – не понял Серега.

– Очень просто: день револьвер у меня, а часы – у тебя, второй день, наоборот, часы – у меня, револьвер – у тебя! Понятно?

– Здорово! – искренне обрадовался тот: Сереге наверняка было тяжко расставаться навсегда со своим «сокровищем», а потому, когда я отдал ему часы, он с готовностью протянул мне револьвер…

Мечтой пацанов того времени был личный самокат. Мы с Серегой давно раздобыли и уже отполировали подходящие доски: какие-то удалось из моря выловить, какие-то выменяли у других пацанов. Запаслись требуемого размера гвоздями, а также не менее нужной вещью – дверными петлями. На этой петле крепилась передняя рулевая доска. Нашего добра хватило бы на добрых три самоката, однако главного-то мы не имели: у нас не было подшипников, которые ценились буквально на вес золота.

Все пацаны постарше давно обзавелись самокатами: подшипники им удалось достать на рыбозаводе. Почему на рыбозаводе? И почему старшие смогли обзавестись этими подшипниками, а мы, мелкота, нет? Вот об этом мне и захотелось рассказать: память выхватила из прошлого историю, связанную с очень опасным мероприятием…

На рыбозавод мальчишек, ни больших, ни маленьких, естественно, не пропускали, а заборы, окружавшие тот завод, были очень высокие и прямо-таки неприступные. Единственная возможность пробраться на территорию завода была связана с опасностью для жизни.

Опасным соблазном был старый списанный транспортер, в механизме которого было полным-полно столь нужных нам подшипников.

Рыбозавод одной стороной упирался в небольшой залив Охотского моря, вдававшийся метров на сто, а то и сто двадцать в сушу. Ширина залива была метров семьдесят. Именно над этим заливчиком и высилась металлическая конструкция старого транспортера, причем примерно на высоте пяти-шестиэтажного дома от поверхности воды. По этому транспортеру когда-то, прямо с борта рыболовного сейнера на рыбозавод подавали рыбу в вагонетки, которые и везли ее в цех засолки. Позднее углубили дно в соседнем заливчике, подходившем к цеху засолки, и старый транспортер стал ненужным.

С него сняли все, что могло сгодиться на запчасти для нового транспортера: двигатель, ленту и валики. Двигатель и ленту убрали на склад, а гора валиков возвышалась недалеко от заброшенного транспортера, демонтировать металлическую конструкцию которого все не доходили руки, да он особенно никому и не мешал. Так вот эта гора и являлась для всех мальчишек вожделенной мечтой: валики крепились на тех самых подшипникх, столь необходимых для самокатов. Причем на каждом валике было по два подшипника.

Но для того, чтобы добраться до этой драгоценной горы валиков, требовалось преодолеть железную конструкцию транспортера, нависшую над водой. Единственным мальчишкой наших лет, который нашел в себе силы пройти этот путь, и был тот самый Смардин. Он был немного старше нас и, пропустив по болезни первый класс, на следующий год собирался пойти в школу.

Рисковал Смардин не ради того, чтобы показать свою смелость, а из обыкновенной жадности. Дело в том, что добытыми подшипниками Смардин спекулировал, продавая их малышам за деньги, которые заставлял выпрашивать у родителей, либо менял на продукты: картофель, хлеб, подсолнечное масло…

В первые послевоенные годы жилось очень голодно, и зачастую ребятишкам приходилось довольствоваться скудной трапезой один или два раза в день. Прошло более сорока лет, а я так и не смог забыть – да, наверно, и не забуду уже, – как мама, отправляясь на работу, делила неполную буханку хлеба на три части: бґольшую часть – отцу, среднюю – мне, а меньшую брала с собой. Несколько раз я пытался спорить, но мама уверяла меня, что она женщина, а женскому организму нужно гораздо меньше пищи, чем мужскому. Не помню, верил я или нет, но почти всегда давал себя уговорить…

Утром мы завтракали втроем. Завтрак был сытнее, нежели обед или ужин: несколько картофелин в мундире, луковица, кусок хлеба и «чай». В кавычках потому, что кипяток заваривался летним сбором трав: зверобоя, мяты или еще чего-нибудь в этом роде, настоящего чая у нас, естественно, не было. А все началось с того, что я где-то нашел полуразорванную книжку о травах и подарил маме. Она несколько раз внимательно прочитала ее и узнала много такого, что помогло разнообразить наш скудный рацион.

Почти все лето мы с мамой «охотились» за травами: то приспела пора собирать побеги молодой крапивы, из которой получался полезный и очень вкусный суп, то полынь созрела, а ее можно было и в суп добавлять, и как чай заваривать. А заготовленные впрок грибы и ягоды! Они сильно выручали нас в первые зимние месяцы.

Но что странно: казалось бы, плохое, скудное питание, бґольшую часть времени – беспризорны, одеты не всегда тепло… Все это должно было способствовать различным, хотя бы обычным простудным заболеваниям, однако я, насколько помню, да и мама рассказывала, почти не болел. А возьмите сегодняшних детей: чуть что – простуда, недомогание, температура, кашель, сопли, не того поел – диатезы, аллергия или еще чего похуже. Не могу себе представить, чтобы дети моего поколения говорили: «Это я есть не буду!»

Мы лопали все подряд: что в рот полезло, то и полезно. За все наше детство меня и моего младшего братика Сашу никогда не звали: «Мальчики, идите кушать!»

Мама – обычно это было по утрам – оповещала нас о том, что имеется из еды, и приговаривала:

– Есть захотите – разогрейте или почистите, приготовьте, вскипятите и поешьте! Да не забудьте убрать за собой и вымыть посуду… – после чего уходила на работу.

На обед у нас чаще всего был рыбный суп с различными приправами. Он, конечно, был вкусным, но в нем всегда недоставало рыбы. Рыба! Казалось бы, город рыбаков, а рыба едва ли не деликатес. Рыбы было хоть завались, но… в магазине и на базаре, а там она стоила недешево, а денег у нас всегда не хватало: то валенки прохудились, то дрова на зиму купить, то штаны новые нужны…

Мне вспомнились два забавных случая, связанных с рыбой. Один, к счастью, был глубокой осенью, а другой – летом. Почему к счастью? Ну, слушайте…

Осень была в тот год затяжная и холодная. День был хмурый и пасмурный: моросил мерзкий дождик. Серегу на несколько дней отправили к бабушке во Владивосток. Мама с папой были на работе, и мне стало скучно сидеть дома одному. Я залез в огромные охотничьи сапоги отца, от дождя сверху укрылся рогожным мешком из-под картошки и отправился на улицу. Дождик усилился и лил нещадно. Прохожих почти не попадалось. А мне было сухо и очень интересно. Я часто спотыкался в огромных сапогах, что меня нисколько не огорчало. Постепенно я дошел до ворот рыбозавода и, притаившись под каким-то навесом, стал с любопытством наблюдать за машинами, снующими туда-сюда.

Сколько я так просидел, неизвестно, но тут возле меня притормозила полуторка, и шофер зачем-то вернулся в проходную. Если бы неожиданно к моим ногам не шлепнулась довольно большая рыбина, я бы так и не узнал, что находится в кузове. Она попала точно в лужу и окатила меня грязью. Чертыхнувшись про себя, я стал наблюдать, как она билась в грязной воде. Тут вдруг меня осенило: это же рыба! Не колеблясь ни секунды, я схватил ее за хвост и опустил в свой мешок. После чего хотел броситься наутек, но подумал, что этой рыбины может не хватить на обед для троих.

Оглядевшись по сторонам, я никого не увидел, шофер все еще не выходил из проходной. Будь что будет! Я взобрался на подножку полуторки, подтянулся за борт и заглянул внутрь. Боже мой! Сколько же там было живой рыбы! Полный кузов! Омываемые дождем, они бились друг о друга хвостами, головами, стараясь сбежать из плена. Увидев, сколько ее там, я утратил последние сомнения, брать или не брать. Нащупав ногой какой-то выступ, я встал на него и принялся сбрасывать рыбу в грязь.

Я спешил, боясь, что меня поймают, но азарт притупил мою бдительность. Стукнула дверь проходной, и я увидел, как к машине направляется шофер полуторки. Быстро соскользнув с подножки на землю, я хотел броситься наутек, но меня остановил грозный, как мне показалось, окрик шофера:

– Ты что тут делаешь?

Если бы не громоздкие сапоги, в которых я едва не утопал, возможно, я попытался бы все-таки удрать, но в них любая попытка бегства не имела смысла, и я обреченно застыл в ожидании возмездия.

Шофер несколько минут осматривал меня с ног до головы, а потом вдруг весело и громко рассмеялся. Я поднял голову, взглянул на него, не зная, как реагировать: то ли смеяться, то ли плакать.

– Значит, ты решил наво… – Он запнулся, видно не желая бросить пацану обидное слово. – Решил набрать, значит, рыбы, пока я отошел?

– Она сама упала оттуда… – вполне готовый к слезам, тихо произнес я.

– Сама? – переспросил он, его взгляд упал на испачканную грязью подножку.

– Некоторым… я помог, – сознался я, и слезы брызнули из глаз.

– И что же ты собрался с ними делать? В море отпустить? – спросил он, чтобы успокоить меня.

– Нет! – воскликнул я, перестав плакать. – Мамке отнести хотел, чтобы она уху сварила и пожарила еще… – ответил я и тихо прошептал. – Больно есть хочется, а у вас ее вон сколько… полный кузов… Много…

– Много… – то ли усмехаясь, то ли соглашаясь со мной, сказал шофер и как-то ласково погладил меня по голове, а потом весело воскликнул: – Что с воза упало, то и пропало! Забирай, пацан, что упало, и жми домой, к мамке, лопай рыбку! – Он распахнул кабину и хотел забраться туда, но остановился и взмахнул рукой. – Пропадай моя телега – все четыре колеса! – пропел он и стал собирать рыбу из грязи в мой мешок, потом, оценивающе взвесив его в руке, добавил еще несколько штук. – Донесешь? – спросил он, взваливая едва ли не полмешка рыбы на мои плечи.

– Это все нам? – растерялся я от такого неожиданного подарка.

– Вам, вам! Ешь, дорогой, и дядю Мишу вспоминай… Не тяжело тебе?

– Своя ноша не тянет! – ответил я услышанной от кого-то поговоркой. – Спасибо вам большое, дядя Миша! – Растроганный, я даже поклонился ему и долго смотрел вслед уехавшей машине.

Забыв и про тяжесть на плечах, и про дождь, и про неудобные сапоги, я быстро зашагал к дому…

Родители, увидев такое рыбное изобилие, встревожились, но когда я все честно объяснил, мама вдруг прослезилась и сказала:

– Добрый человек тебе попался, Витюша… Дай Бог ему здоровья…

Второй поход за рыбой был вполне осмысленным воровством. Он был в следующее лето. Вышло так, что вся наша семья просто голодала, и самой лучшей пищей был жмых, который мы с Серегой таскали с колхозной фермы. Жмых, кто не знает, это спрессованная в плитки масса, которая остается от семечек после отжима подсолнечного масла.

Однажды, когда стало совсем невтерпеж и кишка кишке кукиш показывала, я решил снова пойти к проходной рыбозавода, чтобы попытаться раздобыть рыбы. Сережке я ничего не сказал, чтобы не подвергать его опасности быть пойманным: решил, если план удастся, то поделюсь с ним.

День стоял такой жаркий, что трудно было дышать – казалось, воздух просто раскален. Чтобы не привлекать к себе внимания, я не взял никакого мешка. На этот раз операция удалась на славу, и меня никто не поймал, а бегал к проходной я раз пять и всякий раз возвращался с двумя-тремя рыбинами за пазухой. Чтобы не терять времени на пробежку почти через весь барак – наша комната была предпоследней, – я бросал рыбу за входную дверь и снова бежал на промысел.

Гордясь содеянным по завершении операции, я вызвал Серегу, который, подойдя ко мне, скривил рожу.

– Чего это от тебя так рыбой воняет? – спросил он, а я молча подхватил его под руку и потащил к выходу.

– Семь забирай себе, а восемь – нам! – деловито проговорил я, вволю насмотревшись на удивленное лицо приятеля.

Тетя Полина, мама Сереги, была на больничном и от радости всплеснула руками, когда мы с приятелем внесли в их комнату рыбу. Услышав рассказ Сережи о том, что это я натаскал рыбу и половину подарил им, она вдруг расплакалась, обняла меня и поцеловала в макушку:

– Добытчики вы мои! Вам сварить или пожарить?

– А на чем жарить-то? Конечно, сварить, – совсем по-взрослому ответил я…

К моему огромному сожалению, маме с папой пришлось довольствоваться небольшими кусочками, оставшимися у тети Поли: рыба, спрятанная мной за дверью, к вечеру протухла, и мне пришлось еще и убираться там…

Однако вернемся к истории о Смардине и о подшипниках…

Он долго скрывал, что добывает эти подшипники на территории рыбозавода, но однажды, желая похвастаться и не сомневаясь, что никто из нас не рискнет пролезть по железной конструкции транспортера на такой высоте, все рассказал нам.

После мы устроили «военный совет».

– Пойдем посмотрим, что там и как, – не очень уверенно предложил я.

– Ты чего, лезть туда хочешь? – не без страха воскликнул Серега.

– А что еще? Был у меня один малый, у которого отец на рыбозаводе работал, да уехали они… Может, у тебя кто есть?

– Откуда? – вздохнул Серега.

– Так что нам остается? Или ты хочешь, чтобы Смарда всех пацанов в «рабов» превратил?

– Конечно, не хочу! Пошли! – Он решительно направился к выходу.

– Куда? – не понял я.

– К заливу…

– Пошли! – обрадованно согласился я, но озабоченно добавил: – Нужно бы тапочки резиновые надеть, чтобы не скользить, только где их взять?

– А мы босиком пойдем: тогда не будет скользко! – предложил Серега. – Лишь бы дождика не было…

Несмотря на то что мы с Серегой довольно часто бывали возле заброшенного транспортера и как будто привыкли к нему, сейчас он показался нам настолько неприступным, что мы с моим дружком опасливо переглянулись. Чтобы как-то отвлечься, я деловито посмотрел на небо и как можно увереннее произнес:

– А дождика вроде не будет?!

– Вроде нет, – тихо подтвердил Сергей, упершись взглядом в железную конструкцию транспортера. – А ты отвертку взял?

– Да, в кармане она… – Я сунул руку в карман, чтобы проверить: отвертка нужна была для того, чтобы отвинчивать винт с валиков для освобождения подшипников.

– Хорошо, – машинально кивнул тот, похоже продолжая думать, что еще не поздно отказаться от нашей безумной затеи.

– Ну что, разуваемся? – бодро предложил я, присел на корточки и стал медленно развязывать шнурки ботинок, не очень-то желая приближать начало столь опасного путешествия над пропастью. Потом проверил, хорошо ли прикреплена к поясу авоська.

– А зачем авоську-то взял? – спросил Серега.

– Как зачем? Мы решили поломать Смардину его торговлю?

– Ну!

– Значит, наберем как можно больше подшипников, чтобы пацанам раздать…

– Вот здорово! – искренне обрадовался Серега. – Ну и побесится же он! – Эта мысль настолько воодушевила его, что он первым вступил на конструкцию транспортера.

– Только не спеши: смотри, куда ногу ставишь, и держись крепче, – напутствовал я, а у самого на лбу пот выступил.

Мы уже были примерно на середине пути, когда я зачем-то посмотрел вниз. Легкий бриз мягко шевелил поверхность воды, и сверху она казалась живою. Голова моя закружилась, и мне почудилось, что я сейчас полечу вниз. Странно защемило внизу живота.

Вероятно, то детское впечатление прочно отложилось в моем мозгу на всю жизнь: стоит мне взглянуть вниз с балкона даже пятиэтажного дома или увидеть подобную картинку на экране, как ко мне возвращается то же состояние, что я пережил тогда над заливом. В народе это состояние передают такими словами: «Так страшно, что яйца щемит!» Мне кажется, это очень точная характеристика. С другой стороны, мне было странно, что, когда мы с женой поднялись на смотровую площадку Международного центра торговли в Нью-Йорке, на высоту сто восьмого этажа, этого ощущения не было…

Но тогда над заливом я мертвой хваткой вцепился изо всех сил в железную перекладину, и казалось, никакая сила не заставит меня ослабить захват. Я замер на месте, не способный двинуться ни вперед, ни назад.

– Что с тобой? – донесся голос Сереги.

– Голова закружилась, – чуть слышно пролепетал я.

– Ты что, вниз посмотрел? – догадался он и медленно вернулся ко мне, – Ты вот что… давай отдохнем немного, а потом двинем вперед… Только вниз больше не смотри! Хорошо, Вить?

– Как – это не смотри, если смотрится? – возразил я.

– А ты думай про что-нибудь…

– Про что думать-то?

– Откуда я знаю? Придумай что-нибудь…

– Тогда я буду думать, что мы с тобой партизаны и нам приказали взорвать фашистский склад!

– Здорово! – согласился Сергей.

Я настолько увлекся своей идеей, что действительно забыл о высоте и спокойно продолжил путь…

Сережка оказался прав: нужно было видеть глаза взбешенного Смардина, когда он подошел к двум братьям-погодкам, которые давно упрашивали его снизить цену на подшипники.

– Ладно, так и быть, отдам вам чуть дешевле, – высокомерно произнес он.

– Да катись-ка ты колбаской по Малой Спасской! – весело выкрикнул тот, что постарше, потом вытащил из кармана подшипники, сунул Смардину под нос, и братья громко рассмеялись.

– Откуда? – задыхаясь от злости, спросил тот.

– От верблюда! – смеялись они. – Думаешь, ты один такой смелый над заливом лазить? Фиг тебе! – И для убедительности они сложили конструкцию из трех пальцев на обеих руках и сунули четыре дули ему под нос…

А еще мне запомнилось время, когда мама перешла работать буфетчицей в клуб. Вероятно, именно тогда и родилась моя страсть к кинематографу, с годами развившаяся настолько, что я в конце концов стал кинорежиссером. Но мой путь в кино с самого начала был усеян не розами, а терниями, что подтверждает следующая печальная история о неудачной покупке одного «серьезного» аппарата, о котором долго мечтал…

* * * Незадолго до моего поступления в первый класс, в пятьдесят втором или пятьдесят третьем году, после долгих уговоров мне наконец удалось убедить маму, и она оторвала из денег, скопленных на какую-то серьезную покупку, сто рублей. Девяносто семь рублей пятьдесят копеек – именно столько стоил диапроектор. Мне так хотелось купить его, что у меня от одной только мысли о нем захватывало дух. Смотреть на экран и видеть различные города, страны… Чего еще нужно мальчишке, живущему мечтами и фантазиями?

Чмокнув на радостях маму в щеку, я сунул огромного размера сотенную купюру в карман и устремился в магазин, до которого нужно было ехать несколько остановок на троллейбусе. Я ехал и гордо посматривал на пассажиров. Мне хотелось крикнуть на весь троллейбус:

– Посмотрите на меня! Я еду покупать диапроектор! Понимаете вы или нет? Диапроектор!

Я никак не мог примириться с тем, что все люди вокруг меня такие пасмурные и скучные. Почему они не радуются вместе со мной? Мне даже обидно стало…

Наконец я добрался до магазина, подбежал к отделу, где продавалась моя мечта, и громко провозгласил:

– Тетенька, я хочу купить диапроектор!

– Девяносто семь рублей пятьдесят копеек! – безразличным тоном бросила молоденькая продавщица, не отрываясь от чистки своих ногтей…

– Я знаю! – кивнул я и полез в карман за заветной сторублевой простыней и вдруг…

О Боже!.. Я не нащупал заветной купюры. Может, она в другом кармане? Я быстро сунул руку в другой, но и там денег не было.

– Что, мальчик, потерял? – безразлично-участливым тоном спросила продавщица, не прекращая своего занятия.

– Они были в этом кармане: я не мог их потерять…

Я все еще никак не мог поверить в то, что денег у меня нет: я продолжал ощупывать карманы, потом вывернул их наизнанку, но денег нигде не было. Наконец до меня дошло, что деньги у меня вытащили в троллейбусе. А может, я выронил их? Молча я бросился к выходу, чтобы как можно быстрее оказаться на троллейбусной остановке. Несколько часов я встречал каждый проезжающий троллейбус, входил в него, внимательно осматривал каждый уголок и дожидался следующей машины. Когда же стало ясно, что деньги пропали окончательно, я горько и безутешно разрыдался и убитый горем вернулся в конце концов домой.

Мама выслушала мой печальный рассказ и горькое: «Я так мечтал, так мечтал…», не стала меня, по обыкновению, ругать, а внимательно посмотрела на меня и глубокомысленно произнесла:

– Эх, Витюша, мечту невозможно купить в магазине…

В мудрости моей мамочки я не один раз убеждался на протяжении жизни…

После того как мама устроилась работать в клуб, оторвать меня от экрана можно было только за уши. Каждый фильм я смотрел по нескольку раз, благо что бесплатно. В те дни, когда мама только начала работать, я подходил к контролерше и с важным видом докладывал:

– А у меня здесь мама работает!

– Твоя мама? И кем же она работает? – подозрительно прищуривалась та.

– Буфетчицей, вот кем! – с достоинством отвечал я, словно оповещая всех, что именно моя мама самая главная здесь.

Из всех фильмов, просмотренных в то время, более всего мне запомнился один, да и то, наверное, потому, что это был первый в моей жизни цветной фильм. Это был трофейный американский фильм, и назывался он «Приключения Робин Гуда».

Родители не возражали против моего увлечения кино и всегда знали, что если меня нет дома, то я в клубе. Это их вполне устраивало: мама всегда могла накормить меня в буфете. Самым любимым моим лакомством были «Ситро» и бутерброд с колбасой, хотя чаще всего это был просто черный хлеб, но все равно было вкусно. До сих пор, приходя в кинотеатр, я покупаю бутерброд с колбасой и бутылку лимонада…

Иногда, если приходила родная удача, я сидел на стуле, но чаще приходилось устраиваться на полу перед первым рядом: обычно зал был заполнен под завязку.

Но есть и одно тяжелое воспоминание, связанное с кино…

Стояла весна. Снег кое-где еще лежал, но по улицам шумно бежали ручьи. В тот день мама то ли приболела, то ли была выходная, и потому мы с ней были дома. Мама занималась починкой моей одежды, а я одним из самых любимых мною дел – рисованием…

Мне очень хотелось пойти в кино, но было не в чем: ботинки мои сильно прохудились, и мама отдала их в починку. Я канючил, пытаясь упросить маму сходить за моими башмаками, но она отнекивалась, а когда ей надоело, в шутку бросила:

– Если так приспичило, надевай отцовы сапоги и иди!

Потом мама говорила, что ей и в голову не могло прийти, что я возьму и надену отцовы резиновые болотники. Они были такие огромные, что доходили до паха взрослому человеку, а если верх отогнуть, то получались настоящие ботфорты. Мама очнулась, только когда заметила, что в доме тихо. Обнаружив, что нет сапог, она забеспокоилась:

– Вот постреленок, действительно ушел в отцовых сапогах! Что делать? Иван же сегодня на охоту собирался!

Отец вернулся с работы и сел ужинать. Тут мама и призналась, что я ушел в его сапогах в клуб. Отец разъярился настолько, что бросился туда, за шкирку вытащил меня прямо в середине сеанса, подхватил свои сапоги, из которых я моментально выскочил, и пинками погнал меня домой. Это было первое и последнее насилие с его стороны по отношению ко мне: более ничего подобного он никогда себе не позволял. Сашку, своего родного сына, иногда хлестал ремнем, а меня нет.

Ясно, что в школе кинофильмов не показывали, а моими самыми любимым предметами были: рисование, оно же черчение, литература, химия и английский язык. О физкультуре и пении не говорю, само собой разумеется, они мне нравились. Любовь к рисованию и химии помогла мне позднее, когда я учился на первом курсе Бауманского училища. Любовь к литературе я развил самостоятельно. Мама научила меня читать за год-полтора до школы. И все: любовь к книгам сопровождает меня всю жизнь. Моя первая книга – не помню, чей подарок ко дню рождения, – «Русские народные сказки. Детям», запечатлена на «исторической» фотографии, подписанной мной: «А когда я стану писателем…» Второй книгой, на долгое время ставшей моей настольной, была книга о честном, благородном и бесстрашном рыцаре Айвенго, который казался мне тогда образцовым героем.

Я рос и воспитывался на таких авторах, как Марк Твен, Чарлз Диккенс, Теодор Драйзер, Джек Лондон, Майн Рид, Конан Дойл, Эдгар По, позднее – Агата Кристи. Я был равнодушен к русским авторам, и только Пушкин и Достоевский всерьез затронули мое сердце. Я настолько полюбил книги, что мог читать их днями и ночами, скрываясь от мамы под одеялом и читая при свете карманного фонарика. Я мысленно участвовал с героями в их приключениях, сражался рядом с ними, пытался расследовать преступления и найти виновника раньше, чем автор раскроет тайну.

Это было своеобразным тренингом, который помог развиться моей памяти, научил фантазировать, существенно увеличил мой словарный запас. В школе я не любил русский язык и почти всегда, за исключением последнего года изучения русского языка, когда я получил «четверку», мне с огромной натяжкой выводили в каждой четверти хлипкую «троечку», учитывая отличные успехи в литературе и мои увлекательно написанные сочинения.

Вероятно, первые прочитанные мною книги и определили мои нравственные позиции. Именно эти авторы и развивали во мне будущего писателя и режиссера. Мир приключений властно тянул меня к себе, как самый сильнодействующий наркотик. Именно эти авторы еще больше закрепили во мне заложенное зодиакальным созвездием Овна обостренное чувство справедливости.

Кстати, где-то в девятом классе меня потянуло написать приключенческий роман. Мать всегда скрывала правду о моем родном отце, а в детстве вообще говорила, что он погиб на фронте, точно рассчитав, что у меня не хватит ума сравнить даты окончания войны и моего рождения. Я окружал гибель отца героическими выдумками, которые постепенно становились столь реальными, что я решил выплеснуть свои фантазии на бумагу. Слишком будничной казалась профессия мамы. И в моих мечтах мама стала доктором, а отец героически погибшим летчиком. Моя фантазия не воплотилась в жизнь, но долгие годы я мечтал стать военным летчиком, «как папа». Летчики для меня были людьми особой породы, небожителями, так продолжалось до тех пор, пока я не познакомился с одним капитаном, военным летчиком, с которым встречалась моя двоюродная сестра. Я признался ему в своей заветной мечте и с удивлением услышал от него:

– Если у меня родится сын, я ему куплю кепку с огромным козырьком!

– Зачем? – удивился я.

– А чтобы он никогда не видел неба и не хотел пойти по моим стопам…

Мне стало почему-то грустно, после этого откровения я утратил трепетное отношение к профессии летчика…

Но встреча с летчиком случилась существенно позже, чем я начал писать роман, и его герой, мой отец, остался военным летчиком и погиб как герой. Так рождался мой первый роман, который я назвал «Жизнь продолжается…».

Писался он мучительно долго: последний раз я вернулся к нему где-то в семидесятых годах – но он все-таки вышел в свет, правда, в виде повести в моем сборнике «Дороги в ад». Любопытная деталь: обратившись к нему всерьез в девяносто седьмом году, после более чем двадцатилетнего перерыва, я поймал себя на мысли, что и сейчас складывал бы предложения точно так, как и в те далекие годы…

Тогда фантазия настолько меня захлестывала, что мне нужен был какой-то более конкретный путь, нежели слова, выплеснутые на бумагу. Я принимал активное участие в школьной самодеятельности и коронным моим номером, который всегда принимали «на ура» и в студенческой самодеятельности, был любимый поэт Маяковский и его стихи о советском паспорте.