Текст книги "Ржавые листья (СИ)"

Автор книги: Виктор Некрас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Второй вывод должны были сделать те, кто видел, как воевода вернулся с пира домой, как пушил слуг и холопов, как подымал дружину и выезжал со двора, мрачный, как туча. Да ещё и Некрас, умница, подлил масла в огонь – Тернинка, с ним поговорив, выскочила на крыльцо в слезах. И теперь слуги и холопы понесут по Киеву те же самые вести.

Третий вывод сделает варта Жидовских ворот.

К воротам подлетели вскачь, и варта бросилась впереймы с копьями наперевес. Воротный старшой вскинул руки, что-то вопя про пропускную грамоту да проездное мыто. Дурак, нашёл с кого мыто справлять – с княжьих людей. Козарская камча, плеть с вплетённой в хлыст свинчаткой со свистом прорезала воздух и влепилась старшому в лоб. От расколотой головы его спас только вздетый на голову шелом. Уважал старшой правила – невзирая на жару, вздел шелом не в пример иным разгильдяям. Отлетев в сторону, он рухнул в пыль, Волчий Хвост рванулся дальше, мелькнуло нацеленное ему в грудь копье – народ в варте служил неробкий. Но сверкнуло нагое лёзо меча в руке дружинного старшого Самовита, косо срубленный под самой втулкой рожон закувыркался под конскими копытами.

Остальные вартовые решили не испытывать долю, с криками прянули в стороны, освобождая путь. Попутно вои Волчьего Хвоста опрокинули два купеческих воза, загораживая за собой проезд. Самовит накинул аркан на клин запора на цепном вороте, держащем воротное полотно. Всадники пролетели под каменным сводом и вырвались на волю, кметь дёрнул аркан, клин вылетел, и ворот с лязгом завертелся. Тяжёлое, набранное из дубовых брёвен и обитое медными листами с грохотом рухнуло сверху двухсотпудовой тяжестью, мало не придавив смельчака. С жалобным звоном лопнула цепь, теперь ворота не поднять обратно ещё часа два, пока цепь не перекинут через ворот и не склепают вновь. Воротная стража запомнит Волчьего Хвоста надолго, и сделает третий вывод – воевода уходил из Киева мало не с боем, стало быть, будет великому князю ратен.

Уже завтра к полудню эти три слуха поползут, да что там поползут – гулять пойдут по Киеву и его окрестностям. И если у Свенельда есть в Киеве или в местных весях лазутчики, то дня через два-три он Волчьего Хвоста найдёт сам. Самое большее, через семидицу.

Дорога вильнула и нырнула с холма вниз, в ложбину, туда, где раньше, ещё до нынешнего утра, было Будятино. Военег Горяич усмехнулся – то-то, что было. Печенеги шестнадцать лет тому его взять не смогли, хоть и пытались – весь загон степных удальцов полёг перед воротами от мечей Малушиной дружины, хоть и невелика та дружина была. А ныне, в мирное время… мирное, да. Совсем мирное.

Там, где когда-то было Будятино, самый любимый охотничий стан князя Святослава Игорича, ныне была гарь. В развалинах обгорелых брёвен высились ещё серые глыбы печей. Огромная гора угля и камней на месте терема Святославовой жены и Владимировой матери Малуши. Словно чёрные обломанные зубы, вздымались вверх обгорелые пали частокола. На закопчённой берёзе, как на причудливой шибенице, вверх ногами висел человек.

– Ого, – хмыкнул Волчий Хвост, несколько оживясь. – Это ещё кто таков?

Никто не ответил, да воеводе это и не надо было – он уже и так узнал повешенного. Воевода Блуд, бывший вуй великого князя Ярополка. Достал-таки его Варяжко.

Самовит подъехал ближе и сорвал с груди Блуда приколотый кусок бересты, протянул Военегу Горяичу.

– Собаке – собачья смерть, – прочёл воевода неровные резы, наспех выписанные чем-то бурым. – И впрямь, собакой он был изрядной.

– Кровью писано, воевода, – негромко обронил Самовит.

– Так мнишь? – спросил Волчий Хвост, хотя уже и сам видел, что старшой понял верно. Несколько мгновений он разглядывал бессильно обвисшее мёртвое тело. Блуд такое, вестимо, заслужил, но…

Самовит понял всё сам, по воеводскому взгляду. Его меч со свистом перерубил аркан, навь грянулся наземь, конь воеводы чуть переступил копытами, отодвигаясь от страшного тела. Волчий Хвост молвил ровным голосом:

– Заройте его.

На пепелище не было видно никого. Вестимо, ежели кто и уцелел, ныне, небось, где-нито в лесу прячется. А кто и вылезть успел, так, окольчуженных вершников завидя, вдругорядь скроется – мало ли чьих воев Перун нанёс. Вновь на Руси беспокойное время настало. Старшие, небось, хорошо помнят и печенежский погром – у Кури, по слухам, сотня-другая русичей-перелётов была. Святослав-князь их потом по степи семидиц пять ловил, да только у тех воевода тож не дураком был – беглый древлянский сотник Корняга. Так и не добрались до него – сбежал, собака.

Волчий Хвост вдруг поймал себя на том, что в последние дни всё чаще вспоминает то славное время своей молодости, – блестяще-звонкие Святославовы походы, Князь-Барс, рыцарское «Иду на вы!», время своей юности и войской славы. Именно тогда он, Военег Волчий Хвост из простого кметя стал сперва, в отца место, гриднем, потом сотником, а потом и воеводой.

– Самовит!

В глазах дружинного старшого вперемешку с преданностью стыло лёгкое непонимание – он-то не знал, чего нужно его господину на пепелище Будятина.

– Пошли вестонош в веси, пусть подымают воев. Мне нужны все! В лес – дозоры, пусть пошарят, людей поищут. Не может того быть, чтоб все попрятались так, что никого не найдёшь.

Свенельд и Варяжко, Варяжко и Свенельд… эк как столкнуло их вместях, таких разных. Ну, Варяжко-то понятно – этот от ненависти к Владимиру бесится, а вот Свенельд-то… А что Свенельд? Его после Любечского боя варяги Владимировы к колоде деревянной привязали да вниз по Днепру пустили. Его никто и живым-то не чаял видеть. Он остался в прошлом, даже не в его, Военеговом и Святославовом прошлом, а в том прошлом, в прошлом Игоря-князя да Вольги.

Рядом вновь возник Самовит, глянул вопросительно и требовательно. Военег Горяич поднял бровь.

– Вестонош отправил, – лениво ответил старшой. – Дозорные поймали троих. Двоих мужиков и бабу. Говорят, что будятинцы.

Первым был невысокий кряжистый мужик с серыми глазами чуть навыкате, прямым носом и широкой чёрной бородой, стриженые в горшок чёрные волосы перехвачены на лбу кожаным ремешком. Поклёванный искрами кожаный передник поверх обычных некрашеных портов и рубахи враз выдали в нём коваля. Руки были связаны за спиной, а под глазом наливался кровью свежий синяк.

– Гой еси, – хмыкнул воевода, оглядывая пленника с головы до ног.

– И ты не хворай, – дерзко буркнул он себе под нос.

– Да развяжите вы его! – велел Волчий Хвост кметям. – Куда он денется?

Освободив руки и разминая затёкшие пясти, коваль воровато и прицельно огляделся. Воевода усмехнулся.

– Не зыркай, ровно волк. Я сам волк, пото тебе меня и не перешибить. Слышал, я чаю, про воеводу Волчьего Хвоста?

Мужик, услыхав назвище Военега Горяича, сник, но тут же и заметно ободрился. С чего бы это?

– Коль правду говорить будешь, отпустим, – посулил воевода. – Бежать-то и незачем вовсе.

– Спрашивай, Военег Горяич.

Он почти ничего нового не сказал – всё это Волчий Хвост уже слышал от великого князя, а тот – от Люта Ольстича. Но воевода подивился точности слов мужика. Он дал мало не воеводскую оценку размещению варты на тыне, действиям защитников и нападающих. Описал подробно оружие и снаряжение, назвал троих из нападающих – Свенельда, Варяжко и Жара.

– Воевал? – цепко спросил воевода, когда коваль договорил.

– Воевал, – кивнул он. – В козарских походах был. Киев защищал от печенегов. До десятника дослужил.

Теперь ясно, почто он меня не знает, – понял Военег Горяич. – В козарских-то походах я в стороне был: в первом – на Булгарию ходил с опричной ратью, а в другом – с печенегами в Степи. А он, небось, в пехоте, а стало быть – при князе.

И вдруг Волчий Хвост постиг:

– Эге, да ты никак Юрко Грач?

– Он самый, воевода, – с достоинством кивнул коваль, и впрямь похожий на грача. – Добро слышать, что и вятшие помнят простого воя. Редкий случай.

– Кто ж не слыхал про Юрко Грача да Куденея Два Быка? – криво усмехнулся Военег Горяич. Он не лукавил. Про этих двух друзей – не разлей вода – слышали в его время многие. И про то, как Юрко Грач выиграл в кости у печенежского бека весь русский полон – не менее сотни человек. И про то, как Куденей Два Быка, прозванный так за неимоверную силу, в одиночку пешим перебил десяток конных степняков. И ещё кое про что…

– Не хочешь со мной пойти? – вновь всё так же цепко глянул Волчий Хвост.

– Прости, воевода, – отверг коваль. – Навоевался я. Мне уж на шестой десяток поворотило, что я ныне за вой?

Военег Горяич покивал. Спросил ещё:

– Синяк-то кто тебе навесил?

– Да кмети твои, кто ж ещё? – хмыкнул Юрко. – Борзый я был больно. Да и они таковы ж оказались.

Второй пленный был вовсе не таков, как Юрко. Худой и высокий, как журавль, курносый и светловолосый, он смотрел спокойно, прямо и бесстрашно. Сряда на нём болталась, как на пугале, но была аккуратно и умело постирана, вышита и заштопана. Да и обут он был не в лапти и не в постолы, а в сапоги на толстой подошве, редкие у весян.

– А ты уж не Куденей ли Два Быка? – спросил Волчий Хвост с усмешкой, – любопытно было бы встретить враз обоих. – Всё ещё двух быков за рога валишь?

– Да нет, – он даже не улыбнулся в ответ и добавил с сожалением. – Будь я Куденей Два Быка, твоим кметям меня бы не взять было. Тот кулачник был первый на всё Поросье. Сгинул он, когда Киев от печенегов берегли, шестнадцать лет уж тому…

У воеводы невесть с чего возникло чувство вины.

– Ладно, – пробормотал он, отводя глаза. – Рассказывай, что видел.

И этот мужик ему ничем не помог – он видел и заметил много меньше, чем Лют Ольстич и Юрко Грач. Отпустили с миром и его.

А вот жонка неожиданно рассказала кое-что новое. Сначала она только отмахивалась и плакала, не веря никому, потом вдруг замерла, глядя на Военега Горяича остоялым взглядом. Воевода встревожился было – не тронулась ли умом болезная? – но она вдруг вытянула руку, указывая дрожащим пальцем на его шелом:

– Ты – воевода Волчий Хвост?

Понятно, про что она – все в Поросье знали, что Военег Горяич носит в навершии шелома хвост матёрого волка.

– Он самый, – подтвердил воевода стойно Юрко Грачу.

Она облегчённо вздохнула:

– А я-то ведь мнила – опять тати!

Почти ничего нового она не рассказала, только упоминая Жара вдруг молвила:

– А ещё сосед наш.

– Как… сосед? – сердце Волчьего Хвоста рухнуло куда-то вниз.

– Он в Ирпене живёт, – пояснила она.

– В Ирпене? – это была такая удача, что воевода боялся и поверить. – Дом его показать сможешь?

– Чего не смочь-то?

– Л-ладно, – протянул Волчий Хвост. – Пока отдыхай, завтра с нами в Ирпень поедешь.

Теперь его дело упрощалось. Вестимо, надо ехать в Ирпень, а наживку забрасывать через этого Жара. Но как?

Кмети, меж тем, уже ломали валежник на дрова и рассёдлывали коней – солнце уже коснулось малиновым краем зубчатой тёмно-зелёной кромки леса. На опушке уже трещал, бросая искры и разгоняя синеватые сумерки, костёр, разгоняя сумерки и дразня ноздри запахом мяса.

И тут Волчий Хвост вдруг понял. Понял, какую именно наживку он будет забрасывать Свенельду. Придумка ворочалась в голове и так и сяк, а иного выхода он не видел. Воевода сделал большой глоток и сморщился – сладкое фряжское вино показалось ему горше полыни.

5

В великокняжеском тереме в Вышгороде – тишина. И только одно окно тускло светится в вечерних сумерках. Здесь живёт тиун – новогородец Рыжий Отеня. Сам хозяин забыл даже о вечерней выти, ушёл с головой в книгу – склонилась над столом голова, рыжий чупрун тускло играет в свете чадящей лучины.

Стук в дверь заставил Отеню вскинуться:

– Заходи, кого там Волос принёс?

Скрипнув, отворилась дверь.

– Гюрята? – с восторгом воскликнул Отеня. – Гюрята Рогович?

И два новогородца, знакомые ещё по старой, новогородской жизни обнялись у самого порога.

Войдя, Гюрята, как всегда, восторженно выдохнул:

– Да-а…

Слабостей у тиуна было две – любовь к книгам и любовь к хорошему оружию. И то, и другое он искал и собирал, где только мог. А мог он много где – Рыжий начал служить ещё при князе Игоре, пятнадцатилетним отроком, он за минувшие сорок лет прошёл огонь, воду и медные трубы, повидав, по меньшей мере, полмира. Два раза он ходил с Игорем на Царьград, со Свенельдом хоробрствовал на Хвалынском море, с трудом спасся в Искоростене, в ратях Вольги и того же Свенельда ходил на древлян, потом десять лет служил в грецких войсках, с боями побывал в Италии, Сицилии и Испании, в Палестине и на Крите, в Египте и Абиссинии, в Армении и Месопотамии. Он вернулся на Русь с караваном княгини Вольги и уехал домой, в Новгород. Но и там он сумел высидеть всего три года, а потом сорвался в походы со Святославом, побывал на Дону и Волге, на Кавказе и на Балканах. После гибели Святослава паки вернулся в Новгород, где скоро оказался на службе у Владимира.

Ныне в Вышгороде в его горнице на всех трёх стенах висело всевозможное оружие – мечи, сабли, топоры, секиры, чеканы, клевцы, палицы, булавы, кистени, шестопёры, копья, совни, засапожники, тесаки, кинжалы, метательные ножи, щиты разной формы. А четвёртая стена была занята многоярусными полками с книгами. Книги лежали и на столе. Вообще, с того времени, как Рогович в последний раз был у Отени, книг у Рыжего заметно поприбавилось.

– Однако, – как всегда, сказал Гюрята. – Отеня Добрынич, а ты сам-то хоть знаешь, сколь у тебя книг?

– А то, – весело отозвался тиун. – Полторы-то тысячи точно наберётся. Я ж их все помню, какую где брали и сколько за какую платил. И как каждая выглядит – тоже.

– Новое что достал?

– Угу, – кивнул Отеня. За его спиной холопы споро собирали на стол. – Вчера только привезли «Одиссею» Омира. Сей час покажу.

Он полез на лавку, чтобы дотянуться до самой верхней полки. А Гюрята смотрел на его и улыбался – приятно смотреть на людей, коих спросили о любимом занятии.

Если бы не книги и оружие, Отеня давно бы уже стал богачом; если бы не его лёгкое и бездумное отношение к деньгам, он бы не остался до сей поры холостяком; если бы не его беспокойный и прямодушный нрав и привычка говорить правду в глаза, он мог бы давно уже стать воеводой, равным Слуду, Свенельду или Волчьему Хвосту. Обо всех этих «если» Отеня знал, но продолжал жить так, как ему любо.

Впрочем, женат он всё же был. Из Хвалынского похода Отеня привёз невольницу – самую настоящую скифку. Уж где он её сыскал – не знал никто. Из невольниц она быстро стала женой. Но уже на следующий год она погибла в Искоростене. Может, из-за неё Отеня и не женился более? Может, потому и не знал покоя – не искал ли похожую?

– Кушать подано, господине, – помешал тиуну холоп.

Посреди стола исходил жаром горячий ржаной хлеб. Деревянный жбан с квасом, поливной кувшин с вином, ломаный сотовый мёд в деревянной чашке, блестящие капельками масла блины, желтоватый плотный сыр в глубокой чашке, солёные огурцы, переложенные укропом, брусничным и дубовым листом, обжаренная в муке рыба… н-да, своей привычки вкусно поесть при каждом удобном случае Отеня не оставил.

Несколько времени мы молча пожирали выставленное на стол обилие – слышно было только чавканье и сытое урчание, словно насыщались два голодных зверя. Гюрята вдруг усмехнулся про себя – странник, книжный ценитель и любомудр, знаток иных наречий, иной раз и правивший посольское дело, и водивший полки, Отеня жрал грубо, как голодный волк.

Словно услыхав его мысли, Отеня вдруг рассмеялся. Гюрята глянул на тиуна и подивился происшедшей с ним перемене – теперь Рыжий ел спокойно, размеренно, словно на посольском приёме.

Когда дело дошло до зверобойного взвара с мёдом, оба новогородца откинулись к стене, полуразвалясь на лавках:

– Благодарствую, – сказал, наконец, Гюрята, допив вторую кружку. – Не хуже, чем на княжьих пирах.

Отеня насмешливо хмыкнул:

– Пиры эти… он всё на древлего Владимира равняется, на Красное Солнышко. Мнит, что потомки его так кликать станут, спутают…

– Князь Владимир Святославич правит Русью, как первый средь равных, – сказал Гюрята, выискивая на столе среди сбережённых с осени в княжьих погребах яблок покрупнее и посочнее.

– Угу, – кивнул Отеня, пряча насмешливые искры в глазах. – Мнишь ли ты, что Ярополк был бы хуже?

Гюрята смешался, не нашёлся в первый миг, что ответить.

– И Святослав тож был первым средь равных.

– Святослав был великий вой, – пожал плечами Гюрята. – Но он о Руси не заботился, только воевал…

– О как, – крякнул Отеня. – Он что, для своего удовольствия воевал?

– Да нет, – вновь смешался Гюрята. – Не то я хотел сказать…

– А сказал.

– Но… сколь раз печенеги осаждали Киев, когда он где-то с войском бродил?

– Всего один раз, – возразил Отеня. – За что и поплатились потом. Разве нет? И больше ни единого набега на Русь не было. А хан Илдей и вовсе к Ярополку служить пришёл.

– Но Святослав открыл дорогу на Русь печенегам!

– Как это? – поднял брови тиун. – Опять эти байки про то, что Козария их сдерживала? Брехня собачья. Попробуй, сдержи ветер. Да и не Козария была промеж Руси и печенегов, а напротив – печенеги промеж Русью и Козарией. Нет?

– Но Козария… – всё ещё возражал гридень.

– Козария мешала нашей восточной торговле, – пожал плечами Отеня. – Не одним же иудеям караваны по Востоку водить. Козарский замок с низовьев Волги сбить было – святое дело. Пото столь охотников её губить и набежало, опричь нас. Эва – и печенеги, и аланы, и греки, и Мансур ибн-Нух.

– Но… Козария ведь уже не была врагом Руси…

– Расскажи это обозникам, – презрительно усмехнулся Рыжий. – А лучше – Военегу Волчьему Хвосту. Только на коне будь, чтоб удрать успеть, а не то плетью отходит.

Он помолчал.

– Смотрю я на вас, молодых и думаю – то ли вы и вправду такие дураки, то ль ещё что… Это ж надо придумать – Козария не была врагом! Короткая у вас память, всё забыли. Пейсах, стало быть, не Чернигов жёг, а к Киеву отдыхать приходил…

– Отдыхать?

– Угу. Ворочался с ратью домой… отколь-нито из Хорезма или из Мазандерана, вот по пути и завернул под Киев – отдохнуть да коней купить.

Тут Рогович не выдержал и захохотал, но тут же оборвал смех. Сказанное тиуном было настолько нелепо… что вполне могло сойти за правду.

– Чего ржёшь? – бросил Отеня злобно. – Иные козарские подпевалы и так ныне при Владимировом дворе болтают, что Святослав, мол, был рыцарственный дурак с шилом в заду, вот и искал, с кем бы повоевать.

Гюрята молчал – вдруг прорвавшаяся злоба Отени была для него внове, и что ответить – он не знал.

– Если хочешь знать, Святослав совершил всего одну ошибку, – добавил Рыжий потишевшим голосом.

– Какую? – вскинул брови Рогович.

– Он раньше времени влез в свару с Царьградом. Конечно, воевать с ним всё одно пришлось бы, да и случай уж больно удобный выдался… – он многозначительно умолк. – Да только переже надо было христианскую заразу в Киеве выкорчевать.

– А ныне?

– А ныне самое первое дело – Степь! Осадить печенегов на землю! И продвинуть межу к Дону, а то и к Волге.

– На это уйдёт вся жизнь… – заметил Гюрята, понимая всю правоту этого неуёмного бродяги.

– И пусть! А зато потом – Царьград!

– Царьград, – задумчиво повторил Рогович. – Империя тёплых морей сильна…

– Сильна, – подтвердил Отеня. – Да только сильна она, пока мы все порознь! Ныне вот с печенегами разратились, на самой Руси всяк в свою дуду дудит – вятичи вновь отложились, у северян и древлян всё ходит ходуном, радимичи киевских тиунов истребили, про Полоцк я и вовсе молчу! При таком раскладе великому князю более десяти тысяч воев не выставить. Куда уж тут Царьград воевать…

– Отеня, да тебе при князе правой рукой надо быть! – воскликнул гридень.

– Зачем? – Отеня отпил из вино из чары. – Владимир Святославич вряд ли дурнее меня – сам всё понимает без моих подсказок. А ежели для почестей, роскоши… зачем они мне?

Глава четвёртая Волчье отродье

1

В княжеском тереме чадно – мечется пламя факелов, разгоняя рвущиеся синие сумерки. Чеканя сапогами шаг, идёт смена ночной варты – звенят кольчуги, зловеще блестят в пламени факелов шеломы и лёза мечей и секир. Чернь, серебро, позолота, скань, резьба по дереву. Морёный дуб, золото, камень, железо.

А в покоях княгини Ирины – тишина. Не слышно ничего ни с переходов, ни с гульбищ, ни из соседних горниц. Задёрнуто занавесью окно, хозяйка сидит в глубоком кресле и не сводит глаз с двери.

Чуть скрипнув, дверь отошла в сторону. Склонив голову, – не удариться о притолоку, – в горницу могучей глыбой пролез Стемид. Гридень повёл взглядом по горнице, усмехнулся, тряхнул чупруном, огладил бритую голову ладонью.

Ирина улыбнулась одними уголками губ:

– Бесстрашный витязь явился…

– Да, госпожа, – хрипло ответил гридень, не сводя с княгини пристального обожающего взгляда. В глазах горела и плескалась страсть.

– Рассказывай…

Загляни в этот миг в хором кто-нито посторонний, через щель или через прорезь замковую, он не нашёл бы ничего предосудительного в разговоре княгини и гридня.

– Так вот, значит, – задумчиво обронила Ирина, дослушав Стемида. – Хитра Гориславушка, ничего не скажешь.

Стемид уже сидел на лавке рядом с креслом княгини, по-прежнему пожирая её преданными глазами.

Ирина задумалась – только её глаза жили на каменно-неподвижном лице.

На стороне Гориславы – кривские бояре и её дружина. Но в борьбе за Киевский стол этого мало. На её стороне её неукротимая ненависть к Владимиру, но и этого тож мало. Потому она ищёт помощи у высших сил. У богов. А для того ищет меч Святослава, Рарог. А этот чародей – как его, Прозор, Невзор? – недаром приволокся из кривской земли в Киев. Стемид говорит, то он уже второй год в Киеве, стало быть, и заговор столь же времени есть. Долго готовилась… С этим мечом – как его, Рарог? – да с оружной силой она, пожалуй, и победит.

Но тогда ей, Ирине и её сыну Святополку ничего не светит при киевском дворе, да и вообще на Руси. Не только великого стола Киевского, но и самой жизни не видать.

Ирина невольно усмехнулась – не прошло и пятнадцати лет, как она, христианка, сама стала мерить всё на языческий лад. Даже и в силу варварского меча верит, будто бы осенённую благодатью их поганых богов.

За первой усмешкой последовала вторая – да какая ты христианка, великая княгиня киевская? Хоть и монахиня в прошлом, христова невеста…

А вот победить Горислава не должна!

Княгиня повела взглядом и встретилась глазами с гриднем.

– А ты всё ждёшь награды, доблестный витязь? – пропела она медовым голосом и улыбнулась. – Иди ко мне, храбрец…

Тонкие руки взметнулись, широкие рукава опали вниз, пальцы княгини мягко охватили голову Стемида. Поцелуй княгини и гридня затянулся, руки жадно страстно и бесстыдно шарили по одежде в поисках завязок и пуговиц. Они и сами не заметили, как упали на широкое и мягкое ложе.

Заморская птица попугай в посеребренной клетке вздрогнула от глубокого грудного стона, осуждающе покосилась на сплетённые в страсти нагие тела и, нахохлясь, отвернулась.

– О чём ты думаешь, лада моя? – шёпот гридня нарушил упавшую на хором тишину. Княгиня молча улыбнулась, глядя в янтарные доски потолка. – Не молчи, скажи хоть, что ты меня любишь…

Ирина улыбнулась вдругорядь – вроде не мальчишка, а вот же – скажи ему, что любишь.

– Люблю, Стемид, – вздохнула она. – Вестимо, люблю.

Резное деревянное гульбище на третьем ярусе протянулось вдоль всей стены терема, притихло в зимнем вечернем сумраке. Это в княжьих хоромах слышен звон струн и несутся пьяные голоса.

С Подола и Оболони веяло едва различимым дымом ковальских горнов и печей, за невысокими избами Подола, на Почайне высоко вздымались опутанные тенётами снастей корабельные щеглы и райны – там зимовали нерасчётливые иноземные купцы, коих ледостав застал в Киеве.

Молодой кметь шёл по гульбищу, пьяно цепляясь за резные столбики и балясины, надвинув шапку мало не на самые глаза. Варта только проводила его глазами, досужее почесала языки о чужую шкуру – эк ведь угораздило парня попутать дорогу, аж на женскую сторону прётся, к покоям великой княгини Ирины.

Они и не подумали остудить его – пусть себе вломится, там служанки вмиг его вышибут обратно. Вот тогда повеселимся, – предвкушали души скучающих на страже воев.

Меж тем, стоило кметю свернуть за угол, походка его внезапно отвердела и ускорилась. Он быстро подскочил к двери покоев Ирины, внимательно прислушался, довольно кивнул головой и два раза чётко и отрывисто стукнул в дверь.

– Входи, кто там? – раздался капризный голос. Кметь коротко хмыкнул и толкнул дверь.

Великая княгиня в одиночестве сидела в глубоком грецком кресле, склоняясь над пяльцами. Когда кметь вошёл, она недовольно выпрямилась:

– Чего ещё надо от меня великому князю?! – а в голосе так и звякнула медь, словно в следующий миг она готова была выкрикнуть: даже вечером покоя нет!

Не успела.

Кметь шагнул через порог, захлопнул за собой дверь, стащил шапку, поднял глаза и…

– Варяжко! – ахнула княгиня шёпотом, побледнев, как смерть и прижав к груди руки. – Живой!

Рассказ беглого кметя был короток – надо было торопиться, варта могла ведь и хватиться пьяного кметя, что прошёл на княгинину половину и не воротился.

– А со Свенельдом-то ты как встретился? – удивлённо спросила Ирина. – Его разве Владимиричи не убили?

– Вырвался воевода, – криво усмехнулся гридень. – Ныне жди вестей, княгиня.

– Помощь какая нужна ли?

– Да, пожалуй, – помедлив, ответил Варяжко. – Попробуй прознать, где Владимир Блуда-воеводу прячет. Я обещал, что я ему кровь пущу, и я должен это сделать.

– А Владимиру? – вырвалось у Ирины помимо воли.

Гридень внимательно глянул ей в глаза.

– Ошибся я в тебе, княгиня, – обронил он задумчиво. – Я-то мнил, ты смирилась с Владимиром, коль дитя ему родила…

– Это Ярополка сын! – мало не в крик перебила его Ирина.

Варяжко вытаращил глаза.

– Святополк-то? – задушенно спросил он.

– Мой сын – сын великого князя Ярополка, – твёрдо повторила княгиня Ирина.

Варяжко вмиг воспрял – по нему было видно, что теперь он думал не только о мести и смерти. Гридень благоговейно опустился перед княгиней на колено и прикоснулся губами к её руке.

– Прости, что худо думал про тебя, великая княгиня. Владимир умрёт. И ты будешь великой княгиней. В том тебе моё слово, или мне не жить.

Варяжко упруго вскочил на ноги и выскочил за дверь – на гульбище – вновь изображать из себя подгулявшего кметя. А великая княгиня осталась в хороме, вмиг вознесённая гриднем из тупого отчаяния к надежде.

Ну, Владимире… попомнишь!

– Ну куда ж ты теперь? – шёпот княгини был жарок и обжигал ухо гридня. – Тебя ж стража в переходе увидит…

– Надо идти, – негромко обронил Стемид, приподымаясь на локте. – Стража стражей… мало ли зачем гридень к княгине заходил. А вот ежели Владимир…

– Не придёт, – успокоила княгиня, опрокидывая его на спину, и дразнящее улыбнулась. – Не гневи свою госпожу, останься, Стемидушка…

После, когда уже схлынула страсть, и они лежали обочь, тая в блаженстве, княгиня вдруг приподнялась на локтях и, нагая и прекрасная, жарко выдохнула гридню в лицо:

– Я никому не верю, Стемид. Никому, опричь тебя и… – она помедлила и мотнула головой в сторону двери, – и Варяжко. Даже Свенельду не особенно верю. Ты должен дойти раньше Волчара, и Рарог должен быть у нас. Сможешь?

Стемид наклонил голову, и огоньки в его глазах погасли:

– Да, госпожа…

Могучий гридень смолк, оборвав свою речь на полуслове, заглушённый поцелуем своей госпожи.

2

Здоровенный волк – с полугодовалого телёнка ростом – стоял на опушке березняка, приподняв правую лапу. Он напряжённо смотрел в сторону веси, где тусклым огоньком светилось окошко.

Там, внутри, изредка мелькала девичья тень, тонкая и гибкая, в льняном платье. Казалось, она чего-то ждёт. Чего? Кто знает?

Волк подошёл к огромной разлапистой ёлке, лёг под нависшей над землёй низкой веткой в снег. На его морде виднелась намёрзшая слеза – в уголке правого глаза. Ёлка нависла над ним огромной снеговой шапкой…

Некрас открыл глаза.

В тереме было тихо – слуги уже почти угомонились, их вообще осталось человека два-три, остальные ещё днём уехали в Берестово с матерью и сестрой. И родня, и дворня взаболь поверили басне Некраса про ссору отца с великим князем, стало быть, сплетня эта уже завтра начнёт гулять по Киеву. Хоть так помогу отцу, – ворохнулась у Некраса неспокойная совесть. Не смог поехать с ним… да что там не смог – не восхотел! Не моё это дело – ловить непокорных воевод.

А что – твоё? Искать меч Святослава Игорича невесть для кого?

А почто – невесть? Ещё как весть.

– А что, отче, – спросил вдруг Волчар посреди отцова рассказа, когда тот на миг умолк, – а какой род на Руси с нами во вражде?

Отец запнулся, помолчал, вперив в Некраса режущий взгляд.

– А… что?

– Да так… слышал я ныне кое-что…

– Про Багулу-переяславца слыхал? – спросил Волчий Хвост, помолчав несколько времени.

– Ну как же…

– Ну так вот… – воевода вновь помолчал. – Мы с ним ещё с Вольгиных времён во вражде. Вражда, вестимо, не кровная и уж тем паче, не родовая, а всё же…

– А почто? – непонимающе поднял брови Волчар.

– А за любовь, – пояснил Волчий Хвост спокойно. – Он к твоей матери переже меня сватался, да только поворот получил. А я – нет. Вот тогда всё и началось.

Багула-переяславец… кто ж про него не слыхал. Тот, что в битве при Итиле застрелил самого козарского хакана и был после того взят Святославом в дружину. Ныне он жил в Киеве… совсем недалеко от семейства Волчьего Хвоста. И подвизался при дружине великой княгини Рогнеды Рогволодовны…

О боги! Рогнеда!

Некрас молниеносно сел, успев краем глаза уловить своё отражение в полированном зерцале – красная рожа перекошена, веки опухли, глаза вытаращены. Но ему было не до смеха. Волчар замер на месте с открытым ртом, потрясённый одной короткой и простой мыслью.

Он знал только одну женщину среди вятших, к которой прочно налипло среди киевской знати назвище Горислава.

Только одну…

Бывшую полоцкую княжну, а ныне – великую княгиню Рогнеду Рогволодовну.

Жену великого князя Владимира Святославича.

Насильно взятую им на пепелище Полоцка близ её отца и братьев, только что убитых по его приказу.

Рогнеда-Горислава!..

Волчар сжал виски пальцами. Что это было? Мгновение высшей мудрости? Провидение? Память случайно подслушанного разговора? Иное ли что-то?

И голос, кой ему всё время казался знакомым. И запах! Запах духов грецких, кои имели только жёны великого князя.

И ведь чародей… спроста ль он из полочан-то?

Некрас застонал, мотая головой.

Р-рогнеда-Гор-рислава!

Мать вашу, да во что ж это он встрял? Говорят ведь умные люди: не путайся в дела власть предержащих. Там, где великая княгиня потеряет свободу на пару месяцев, он, мелкая сошка, останется без головы. Мать вашу с гульбища вниз головой, через тройной плетень, вперехлёст по мосту да в гнилое бучило!