Текст книги "Ржавые листья (СИ)"

Автор книги: Виктор Некрас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава третья Змея в траве

1

Солнце палило немилосердно, когда Волчар вошёл в ворота своего терема. И остолбенел, остоялся, держась за верею.

Слуги сновали по двору туда-сюда – ни дать, ни взять, на пожаре. Где-то в глубине терема что-то орал отец, на крыльце чуть испуганно моргали глазами двое отцовых кметей, в конюшне встревожено-визгливо ржали кони, скакали по двору несколько окольчуженных воев.

– Чего это? – спросил Некрас у воротника, кой тоже недоумённо лупал глазами, стойно сычу. Тот только пожал плечами. Волчар махнул рукой и взбежал по ступеням крыльца. У кметей он ничего уже спрашивать не стал, а нырнул во сени.

Первое, что он увидел – встревоженный испуганные глаза Горлинки. Она тоже ничего не понимала. А вот он, Волчар, уже кое-что начал понимать. Неужто отец решился отъехать от Владимира? И куда – в Белую Вежу? в Тьмуторокань? Больше-то некуда. Да и не с чего вроде.

Потом встретилась вся заплаканная мать. Спорить с отцом она не решилась, всуе то было бы. Уж это-то домочадцы Волчьего Хвоста за двадцать лет усвоили накрепко.

– Что за шум? – Волчар остоялся на пороге сеней. – Война? Пожар? Помер кто?

Мать только молча замахнулась на него маленьким сухим кулаком, но не ударила, только утёрла слёзы. Сестра бросилась к Некрасу, припала к его груди и тоже залилась слезами.

– Наводнение будет, – заключил кметь, чуть отодвигая Горлинку. – Чего стряслось-то, говорю?

– Ага, явился, гулёна, – язвительно процедил отец, появляясь на пороге горницы. – А ну зайди.

С Волчьим Хвостом не спорят, – вздохнул про себя Некрас, отпустил Горлинку и шагнул за отцом в горницу. Сзади хлопнула дверь. О как, – подумал Волчар. Разговор будет взаболь, не в шутку.

А отец и вправду был мрачнее тучи.

– Чего случилось-то, отче? – спросил Волчар, садясь. – Только не говори мне, что от великого князя отъезжаешь. Куда? На Тьмуторокань? В Белую Вежу? Сладишь ли там, без Киева-то?

Волчий Хвост глянул так, что Волчар невольно прикусил язык. Бывало, от такого взгляда отца пленные лазутчики без памяти падали, а потом начинали языком трезвонить так, что колоколу любо. Однако он-то бояться отца не собирался. Не враг всё ж.

– Дело, сыне. Большое дело, – воевода сел напротив сына, плеснул ему в чару вина и принялся рассказывать.

Говорил Волчий Хвост недолго. Скоро умолк и пристально глядел на сына своим пронзительным взглядом.

– О как, – обронил своё любимое присловье Некрас и потёр глаза. В них словно песок насыпали. Всё это его неимоверно утомило, и сей час он больше всего на свете хотел спать. – В кислую кашу ты влип, отче.

– Кислее некуда, – процедил воевода ероша длинный и седой чупрун. – Теперь вот надо уходить из Киева как можно шумнее. Как мыслишь, верно делаю?

– Не уверен в себе, отче? – тихо спросил Волчар, щурясь от бьющего в окно солнечного света.

Волчий Хвост только молча покачал головой.

– Тут я тебе не советчик, отче, – всё так же тихо сказал Некрас. – Только одно могу сказать – осторожен будь. Дело нешуточное.

Помолчали.

– Маму с Горлинкой… – начал и не закончил кметь.

– Надо им тоже уехать. Хотя бы в Берестово.

– Туда и надо бы, – подтвердил Волчар. – Это ты верно думаешь, отче.

– Да сам знаю, что верно, – тихо сказал Волчий Хвост. – Ты – со мной?

Пала тишина. Волчар медленно поднял глаза, встретился взглядом с отцом. Покачал головой – метнулся туда-сюда чупрун. Отец молча шевельнул желваками на скулах, в глазах появился вопрос.

– Дело, – тихо сказал Волчар. – Прости, отче, сказать не могу, слово дал молчать.

– Важно? – одними губами спросил Волчий Хвост.

– Важнее некуда, – Волчар помолчал и добавил. – Может, мы с тобой и по одни грибы идём…

– Так мыслишь? – отец криво улыбнулся.

– Не мыслю, – отверг Некрас. – Шепчет что-то… неясное.

– Ну да, – задумчиво кивнул отец. – Шепчет… такому верить надо, хоть и с оглядкой.

Помолчали вдругорядь.

– А ведь это даже правильно, – вдруг сказал отец, загораясь глазами. – Это правильно, что ты со мной не идёшь.

Он вдруг вскочил и рявкнул на всю горницу, так что в окнах звякнули пластинки слюды, а тараканы в запечке в страхе забились поглубже:

– Ну сын! Не ждал от тебя!

Выскочил за дверь, грохнув полотном так, что мало ободверины не вылетели внутрь горницы.

Волчар сидел на лавке, чувствуя, как помимо воли на его губах расплывается тупая ухмылка. Ай да отец! Ай да Волчий Хвост! Не волчий, а лисий, воистину. Его на хромой козе не объедешь. И Свенельду против отца тяжко придётся, хоть тот и старше Волчьего Хвоста мало не вдвое.

Только вот… не замышляет ли Владимир Святославич двойную игру, как всегда? Убрать Свенельда и Варяжко чужими руками, сиречь руками Волчьего Хвоста, а потом и с ним самим расправиться, благо тот в последнее время не больно-то удобен ему стал. Повод-то найдётся – про приказ княжий воеводе никто не ведает. Можно будет его к заговору пристегнуть. Ой как можно.

Хотя… Владимиру Волчьего Хвоста обмануть трудновато будет. Сопляк ещё перед отцом, – подумал Волчар про великого князя непочтительно. Воевода ведь может князя и опередить, и сыграть за другую сторону, коль почует что-то такое.

И тогда уже Владимиру придётся плохо, когда отец да Свенельд, да Варяжко…

Волчар вдруг сам испугался того, о чём подумал.

Нет. Не может такого быть.

Со двора вдруг вновь донёсся свирепый рык отца. В нём уже ясно слышалась нешуточная злость. В ответ донёсся горловой выкрик, конский топот, заскрипели, отворяясь, ворота. Отец давно уже мылил шею воротнику за то, что петли скрипят, а тот всё ленился смазать. Плохо мылил, надо было плетью погладить.

Волчар вскочил и бросился к окну. Рванул вверх плетёную раму, мало не разбив разноцветную слюду.

В ворота змеёй выливалась цепочка из десятка окольчуженных кметей – ближняя отцова дружина. Ещё десятка полтора присоединятся к ним на Щековице, а пятеро останутся в Берестове – охранять семью Волчьего Хвоста. На всякий случай. Мало ли…

А жёстко отец их, – подумал Волчар с невольной весёлостью. – В такую-то жару, да в нагих бронях. Как из Киева выедут, так небось все и запарятся. А ведь и это неспроста, – вдруг понял он.

Выехав за ворота, воевода на миг остоялся, оглянулся, ища окна терема. Нашёл Волчара, чуть заметно подмигнул, и тут же отвернулся вновь, утвердив на челюсти желваки. Резко махнул рукой и весь десяток сорвался мало не вскачь вниз по Боричеву взвозу. Почти за каждым кметьем скакал ещё и вьючный конь.

На душе Некраса слегка полегчало. Нет, отца так скоро без хрена не съешь.

Сзади скрипнула дверь, и Волчар обернулся.

Горлинка, вся заплаканная, вдругорядь бросилась ему на грудь.

– Волчар, я не понимаю! – она стукнула крепкими кулаками по его плечам. – Что случилось? Куда отец уехал?

– От князя великого отъехал…

Горлинка отпрянула.

– К-как?!

– Ну как отъезжают, – пожал плечами Волчар, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. – Взмётную грамоту написал.

– Да почто ж?

Некрас вдругорядь пожал плечами. На душе было невыразимо мерзко, – он врал собственной сестре. Но иначе нельзя, – рухнет вся задумка отца, – домочадцы должны себя вести так, словно всё взаболь.

– А мы-то что ж? Почто он один уехал?

– Опасно, – обронил Волчар. – Вам надо ныне же уехать в Берестово. Тебе и матери.

– А ты?!

– Я приеду вечером.

Она опять заплакала. Некрас погладил сестру по спине.

– Ну что ты, сестрёнка. Ты ж у нас поляница, валькирия. Нельзя тебе плакать. Волчицы не плачут. Забыла?

Сестра ткнула его в плечо кулаком, утёрла слёзы и убежала за дверь.

На дворе уже вдругорядь ржали кони. Мать, Забава Сбыславна, уже опомнилась от первого потрясения, пушила холопов, заставляя укладывать скарб. Скрипели телеги, заполошно ревела какая-то дворовая девка. И чего орёт, – раздражённо подумал Некрас, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Усталость, что он доселе держал в себе каким-то усилием воли, вдруг навалилась тяжеленной каменной глыбой.

Спать.

Он даже не сможет выйти на глядень, проводить мать и сестру в Берестово. А его слова про то, что он непременно ныне же приедет к ним – всего лишь слова. Он и сам не знал – приедет он или нет.

Спать.

Нет, ты выйдешь! – свирепо велел себе Волчар. Мало не пальцами раздвинул веки, поднялся, шатаясь от неимоверной усталости, подошёл к окну.

Вовремя. Небольшой обоз из четырёх телег выкатился за ворота. Сестра обернулась с переднего воза, завидя Волчара в окне, долго махала рукой, а у него не было даже сил, чтобы махнуть в ответ.

– А мама-то где ж? – оторопело пробормотал Волчар.

Она подошла сзади совсем неслышно, но Некрас всё же услышал. Обернулся.

– Мама… ты что, осталась?

– А чего мне там-то, – мотнула головой Забава Сбыславна. – Горлинка не маленькая, не потеряется там и без меня.

Она отвела взгляд, утирая слезу уголком платка.

Волчар вернулся в хором и обессиленно сел на лавку. Глаза закрывались сами собой. Руки сжались, комкая медвежью шкуру на лавке, но тут же разжались вновь. Сознание померкло.

Спать.

2. Свенельд

Тропинка нырнула в кусты, они расступились, открывая широкую поляну, посреди которой примостился… нет, не острог, мой норманнский язык не поворачивался назвать это острогом, благо острогов я на своём веку повидал немало. И на Закате, в Валланде и в землях саксов, и здесь на Руси. Наш острогом не был, – невысокий частокол, всего одна вежа – для дозорного, внутри – землянки и одна изба – моя, воеводская. Варяжко жил вместе с воями в землянке. Острог этот мы строили осенью – было бы где перезимовать, да сил поднакопить. И было нас тогда всего-навсего десятка два. Ныне же, к весне скопилось за сотню, да ещё с сотню могли собрать с окрестных весей из тех, кто зимой приходил к нам, говорил со мной и с Варяжко, да клятву приносил на оружии и крови. И как только Владимир про нас не прознал ранее, – говорил с насмешкой Варяжко. Давно можно было накрыть нас, как куроптей сетью. Я горько усмехнулся – и с такой вот ратью мы собирались свалить Владимира!

Ворота были раскрыты настежь, а в них нас уже встречали. В остроге было с сотню воев, ровно половина нашей рати. Второй сотник (первый – Варяжко), Неклюд, ждал, кривовато улыбаясь. И по его взгляду я мгновенно понял, что у него есть важные новости.

Я спрыгнул с седла, тоже внутренне криво улыбнувшись. Ездить верхом я научился недурно для викинга, но вот сражаться на коне… Бросил поводья Ратхару, повернулся. Неклюд уже подходил, слегка прихрамывая – когда-то печенежский меч полоснул его по голени и рассёк сухожилие. Но сражаться Неклюд мог. И ещё как мог.

– Ну?

– Прибыли послы, – одними губами сказал Неклюд. – И вестоноша из Чернигова.

– Где они?

– В избе, – Неклюд едва заметно показал глазами на моё жилище. – Вестоноша в сенях, послы в горнице.

– Все вместе?

– Надо было врозь? – Неклюд поднял брови.

– Да нет, – я покачал головой. Что-то со мной уже не то. Скоро на свой собственный хвост оглядываться начну.

Я поймал на себе вопросительный взгляд Варяжко и кивнул. Гридень сделал многозначительное лицо, вытянул губы трубочкой и посмотрел в сторону крыльца.

Черниговский вестоноша встретил нас прямо в сенях, вскочив при нашем появлении и одёргивая кожаный кояр, – молодой парень с рыжим чупруном и озорными серыми глазами. Его сюда привели с завязанными глазами с лесной заставы и ни имён, ни лиц тех, кто сей час сидел в горнице он не знал. Он шагнул мне навстречь и протянул берестяной свиток. Молча.

– Ел? – спросил я, разворачивая бересто.

– Кормили, спаси бог, – отозвался он степенно, но в глазах его так и прыгали весёлые искорки.

На бересте были обычные буквы, но писанные вразнобой. Не поймёшь, что и написано.

– Ладно, – сказал я, кивая на дверь. – Ответа не будет. Ступай.

Вестоноша так же молча исчез за дверью. Блазень, да и только.

– Скиталу принеси.

В горнице было чадно и душно. Коптили лучины, волоковое оконце, затянутое бычьим пузырём, пускало мало света.

На пороге я остоялся и повёл взглядом. Их было двое, – и оба остались сидеть, чему я вовсе не удивился, зная про их знатность. Один, сухощавый и быстрый, с холодным умным взглядом, приветливо кивнул, другой же, кряжистый и невысокий, с сухим грубоватым лицом, даже и кивнуть не соизволил. Ладно, переживём.

– Гой еси, добрые люди, – обронил я, шагая через порог. Сел за стол. Поднял глаза на послов. – Здравы будьте, господа – и ты, князь Мстивой Ратиборич, и ты, боярин Твёрд Державич.

Боярин, сухощавый радимич, на сей раз разомкнул губы:

– И тебе привет, славный воевода Свенельд. Рад видеть тебя в добром здравии.

Князь же и на сей раз остался верен себе, – только что-то неприветливо пробурчал под нос. Ну, погоди, невежа древлянский, – подумал я, начиная свирепеть. – А ещё князь!

Мстивой Ратиборич и впрямь был древлянский князь – племянник печально известного князя Мала. Нынешние киянско-древлянские отношения – дело печальное, сложное и многотрудное, а завязались они сорок лет тому. Я невольно содрогнулся – чересчур хорошо помнил, как тогда всё сотворилось. И ведал даже то, чего не ведал более никто во всём Киеве. Да и средь древлян многие забыли. А я вот помнил. Отчасти ещё и пото, что был одним из главных виновников.

Сначала Ингвар-князь пошёл собирать дань в древлянской земле. Но допрежь того был заговор, мой, великой княгини и древлян, коим к тому времени изрядно надолызла наша власть. И князь Ингвар попал в древлянскую засаду, а князь Мал казнил его в размычке между двух берёз. А потом княгиня Вольга моими ратями предала мечу и огню Искоростень и всю древлянскую землю резню, казнила князя Мала, детей его вывезла к себе в Киев в заложники, а стол в Искоростене отдала брату Мала, – Ратибору, отцу этого вот спесивого валуха. Тот князь был сыну не в пример, хоть и ел из Вольгиной руки, а казнённого брата ей не простил: стал на сторону Святослава и воевал вместе с ним и против козар, и против греков. В тот год, когда Вольга померла, потеснился для Вольга Святославича, Овруч ему уступил, себе только Искоростень оставил. А на меня всегда косо глядел, да и сына Мстивоем не зря ж назвал. Да только, вот незадача, погиб Ратибор при Доростоле. А ныне сын его даже и говорить толком не хочет. Сам десять лет тому Вольга Святославича подбивал с Киевом воевать, Ярополка свергать – сам на древлянском столе сесть хотел…

Неслышно, но всё ж оторвав меня от навязчивых в последние мыслей о прошедшем, на пороге появился Варяжко. Протянул мне тонкую круглую палку-скиталу.

– Ныне нам, братие, надлежит решить, чего мы хотим, – тяжело сказал я, нарушая затянувшееся молчание. – Решить, что для того делать. И выбрать верховного воеводу.

Краем глаза я заметил, как при последних словах весь подобрался князь, и про себя язвительно подумал: ишь, губы-то раскатал. Небось, уже себя мнишь верховным воеводой? Хрен тебе. Не для того я всю эту кашу заварил, чтоб в последние дни поводья выпустить, да древлянскому увальню всё подарить. Я эту победу столько лет ковал… тебе и не снилось. Жалко, Лют не дожил… ничего это тебе Мстивой Ратиборич, тож припомнится.

– Чего тут решать? – недовольно буркнул Мстивой, видно, заметив, как я на него гляжу. А глядел я на него на редкость неприятно. – Выступать надо, не мешкая, да на Киев идти.

Между делом я намотал бересто на скиталу, выправил края свитка по резам на палке. Грецкая выдумка совместила буквы в надлежащем порядке. Прочёл написанное и приподнял брови. Вот мы и победили, – сказал мне внутренний голос.

– Это, конечно, так, – прищурился радимский боярин. – Только сколь мы ныне войска выставить возможем? Радимичи с тысячу воев наскребут. Немного, хоть и немало. А древляне?

Мстивой сверкнул недобрым взглядом – а тяжёл взгляд у древлянского князя! – в сторону радимича.

– Да уж не меньше, – процедил он. – Тот погром давно минул, оправились древляне.

И впрямь. Тому погрому уж лет сорок минуло, новые вои выросли, уже и за Вольга их много воевало… я-то помню.

– Добро, – уронил я, низя взгляд. – Я возмогу сотни две выставить, не более, но это сразу. А через месяц ко мне смогут прийти с полтысячи воев, когда прослышат.

Князь Мстивой, не скрываясь, скривился – похоже, не особенно верил моим словам. Да я и сам… не особенно верил. Две сотни – вот то, что заслуживало доверия.

– Ещё сотен семь придёт из Чернигова. Возможно и больше. Вот, – я показал всё ещё свёрнутое бересто, отданное вестоношей. – Это письмо от черниговского воеводы. Он с нами.

– Кто? – жадно спросил Твёрд Державич, вмиг оживясь. – Слуд или Претич?

Я в ответ только усмехнулся и смолчал. Твёрд слегка насупился, но возмущаться не стал – понимал. А вот князю древлянскому это вновь не по нраву пришлось, но он тож смолчал.

– Теперь иное, – продолжал я, шаря глазами по лицам обоих. – Чего мы хотим?

– Как это – чего? – непонимающе спросил Мстивой Ратиборич. – Киев взять! Разрушить змеиное гнездо! Камня на камне не оставить! Вытравить проклятое семя калёным железом! И вернуть благие времена…

– Благие – это какие? – подозрительно спросил Варяжко. – Уж не те ли, что каждый князь – сам по себе, и каждая земля – врозь?

– Ну да! – Мстивой даже пристукнул кулаком по столу. – Вернуть народам свободу!

– Не дам! – рявкнул я неожиданно для себя, да так, что у самого в ушах зазвенело. – Я за эту державу кровь свою лил, а ты… ты – мне… смеешь такое…

Я задыхался, сам не понимая, что со мной. Нашарил ворот, рванул – так что резная деревянная пуговица отлетела и покатилась по полу.

– И впрямь – не стоит так-то, – спокойно сказал Твёрд Державич. – Что-то ты, Мстивой Ратиборич не в ту сторону засупонил. Твой отец за ту державу тож воевал ещё в те поры, когда ты и аза в глаза не видел. А ты всё это похерить хочешь?

Мстивой сузил глаза и насупился, по челюсти заходили желваки. Замолк.

– Что черниговцы-то пишут? – спросил Варяжко, поймав мой многозначительный взгляд.

– Да того же самого хотят, что и Мстивой Ратиборич, – усмехнулся я тяжело. – Киев спалить. Только в том, чтоб все – врозь, они не согласны. Они Чернигов главным на Руси сделать хотят…

Я вмиг понял, что проговорился. Варяжко сделал мне страшные глаза, но было поздно. Мстивой обрадовано расхмылил, но тут же вновь надулся. Боярин же Твёрд удовлетворённо усмехнулся, вмиг поняв имя черниговского воеводы.

И впрямь – чего бы это воеводе Слуду, великокняжьему наместнику, желать пожара, потока и разорения Киева? Он бы уж скорее мою да Варяжко сторону принял. А вот тысяцкий Претич, коренной черниговец, потомок северянских бояр…

Да ладно. Чего и в самом деле-то на свой хвост оглядываться?

– А я вот иначе думаю, – вкрадчиво произнёс Твёрд Державич. – Совсем иначе.

Помолчал несколько мгновений.

– Не любо жить поврозь. Не для того мы кровь свою лили в войнах да походах. Да только и так, что Киев или Чернигов над всеми – тож не любо. Надо так, чтоб все земли – вместе. В каждой – своё княжение. А только войны промеж землями – запретить. А набольшего, великого князя – выбирать. От всех земель. И при нём – совет вятших. От всех земель!

Варяжко молчал, быстро обегая горницу холодными серыми глазами. А я слушал Твёрда, а в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль: нет, ничего у нас не выйдет. Наш заговор удачей не увенчается уже потому, что у каждой земли и каждого воеводы – своя цель. Радимичу Твёрду потребен совет вятших при киевском князе. Для древлянина Мстивоя Ратиборича главное – уничтожить Киев и никого более не слушать, он в седую старину тянет. Для черниговца Претича – возвысить Чернигов. Для Варяжко – отомстить Владимиру. А для меня – что?

– Потом решим! – отрубил, наконец, Мстивой. – После победы.

Вот-вот. А после победы начнутся раздоры, и вновь все передерёмся.

– Надо выбрать над ратью старшего воеводу, – сказал я, вновь опустив глаза. – Черниговцы признают старшим меня. Остальное решать вам, вятшие.

Варяжко помолчал несколько мгновений, вновь вытянув губы трубочкой, потом кивнул – согласен, мол. Ему-то всё одно, под чьим началом Владимиру глотку резать.

– Ты? – глухо спросил у радимича древлянин. Видно было, что ему это не нравится.

– А, – махнул рукой боярин. – Выбирать-то больше всё одно не из кого. Кабы был здесь хоть Волчий Хвост или Слуд, так я бы ещё подумал…

От таких слов меня даже перекосило, невзирая на всю мою выдержку. Нет, не победить нам, подумалось вдругорядь.

Так вот и стал я старшим воеводой над нашей сбродной ратью.

3. Гюрята Рогович

Великая река плавно набегала на носы лодей, брызгая в стороны бурунами. Скрипели вёсла, дружно загребая воду: а-рвок, а-рвок! И с каждым рывком, лодьи словно выскакивали из воды, прыгая на сажень вперёд. Я сидел на носу головной лодьи, угрюмо грыз калёные орехи и сплёвывал за борт, стараясь, чтобы скорлупу ветром не бросило в лицо. Встречный ветер сердито и задиристо морщил воду, шевелил мои волосы, лаская кончиком чупруна бритую голову.

Для того, чтобы быть угрюмым, были все основания. Волчий Хвост – он и есть Волчий Хвост… не волчий, а лисий! Самое веселье оставил себе, а меня отправил на обходную дорогу. Впрочем, ворчал я больше для вида – где-то в глубине я понимал, что Волчий Хвост прав и я бы на его месте сыграть не смог. Тут уж без спора…

Сверху медленно надвигались высокие земляные валы с бревенчатыми городнями на гребне. Вышгород. Стольный град княгини Вольги, строенный ещё при Игоре-князе. Тогда она себе этот городок для забавы построила, да только вот он у Киева мигом всю черниговскую торговлю перенял. И потом, уже княгиней великой будучи, Вольга в Вышгороде времени больше проводила, чем в Киеве. Благо, и Киев тут тож рядом – не больше часа пути на лодье.

Длинные вымолы Вышгорода, как водится даже об эту, раннюю весеннюю пору, были забиты товарами и лодьями. Но одно место было свободно: оно всегда бывает свободно – княжье место. Туда наш кормчий и направил бег корабля.

Гребцы дружно выбросили с борта мочальные связки – не покалечить бы борт лодьи о суровые сваи вымола.

– Подвысь! – хрипло рявкнул за спиной кормчий. Вёсла дружно поднялись и втянулись, насколько можно, в лодью. Кормчий ловко повернул весло, лодья косо подкатилась к вымолу и мягко стукнула бортом о кромку.

Я не спеша поднялся и спрыгнул на доски вымола, они упруго прогнулись под ногами. Тонковаты, – подумалось к чему-то, как будто это была моя забота.

К лодье уже бежал местный мытник, чернявый Бакун:

– Куда?! Осаживай назад! Нельзя сюда, княжье место!

– Нам можно, – хищно улыбнулся я. – Мы по княжьему слову идём. Не признал меня, Бакун?

Мытник остоялся, прищурился и прикрылся ладонью – полуденное солнце било ему прямо в глаза.

– Гюрята? Рогович, ты, что ль?

– Признал? – улыбка сошла с моего лица. – Вот и ладно. Глянь-ка сюда.

Бакун глянул на бересто с княжьим знаменном у меня в руке и кивнул.

– Добро, причаливайте. Я ж ничего.

– Да мы уж причалили почти, – повеселев, ответил я и велел кметям. – Эй там, кто-нибудь, дайте отмашку на остальные лодьи.

– Отеня-то как, в граде?

– А как же, – охотно закивал мытник. Видно было, что ему хочется почесать язык с досужим человеком. – Ты к нему, что ль послан?

Вот любопытный.

– Да нет, – я не собирался раскрывать княжьи тайны мытнику, пусть и вышгородскому. – Мытников вот на честность проверяем. Как кто что скрадёт, так тут же голову с плеч.

Шутка, однако ко двору не пришлась.

– Так, стало быть, мне с вас и мыта никоторого не будет? – кисло спросил Бакун, до которого только что дошло, что княжьи люди мыта не платят.

– А то, – довольно усмехнулся я. – Да ты не расстраивайся, Бакун, ты своё ещё возьмёшь, подкатит грек какой или урманин…

– Подкатит, как же, – обиженно протянул мытник. – С самого утра только один вестоноша с той стороны проскочил…

– Что ещё за вестоноша? – беспечно спросил я, внутренне весь насторожась.

– Да пёс его знает, – пожал плечами Бакун. – Говорит, что от Слуда воеводы к великому князю… Брешет, как дворовый кобель, хоть знамено у него и Слудово.

– Почто брешет?

– Кабы к великому князю, так впору на челноке до Киева – эвон, рукой подать… А не коню горой ноги ломать.

– Может, спешное что, – возразил я. – Пото и на коне…

– Челноком здесь всё одно быстрее, – отверг Бакун. – Ты же вон, хоть и по важному княжьему делу, не пошёл конно горой, а на лодьях пришлёпал, хоть и против течения.

А ведь торгового человека не обманешь, – восхитился я про себя, не придав, впрочем, особого значения вести, – мало ли что бывает. И как тут же выяснилось, всуе…

За спиной глухо ударилась о вымол вторая лодья, доски сотряслись под ногами.

– Рухнет твой вымол когда-нито… – начал я, ожидая обычных стенаний мытника, что мол, где ж пенязи-то на починку взять.

– Да вон он, вестоноша-то, уже обратно скачет, – сказал внезапно Бакун. – Нет, не прибыльный ныне день. Одни княжьи люди только туда-сюда снуют.

Теперь и я уже слышал пробивающийся сквозь торговый гомон вымола дробный цокот копыт. Вершник на тонконогом быстром коне топотал по вымолу – под ним доски гнулись гораздо сильнее. Ох, и правда, шутки шутками, а вымол рухнет когда-нито.

Краем глаза я заметил около самого вымола лёгкий челнок-берестянку.

– На челноке прибыл? – спросил я у Бакуна.

– Вестоноша-то? – вытаращил мытник глаза. – Ты чего? Он вместях с конём на пароме приплыл.

И впрямь – вестоноша остоялся у края вымола, там, где причаливает паром. Тот пока что был на самой середине реки, неспешно шлёпая в нашу сторону.

Что ж меня тогда толкнуло вмешаться – посей час не ведаю.

– Эй, парень, – окликнул я вестоношу, подходя. За спиной у меня ненавязчиво держались трое кметей, что тоже почуяли что-то неладно, или просто по привычке за мной шли. – Кто таков?

– Вестоноша воеводы Слуда к великому князю, – без запинки ответил тот, весело качнув рыжим чупруном.

– Зовут как?

– Меня что ль? – удивился вестоноша – видно, такое ему было внове.

– Ну не меня же, – что-то мне в нём всё больше не нравилось, а вот что – убей, не смог бы ответить.

– Яруном люди кличут. А вот ты кто таков, что меня тут расспрашиваешь?

– А я гридень из дружины великокняжьей, Гюрятой Роговичем люди зовут. И чего ж ты, Яруне, не в ту сторону едешь? Князь-то ведь в Киеве.

– Да мне то ведомо, – пожал плечами вестоноша. – Я его видел.

– Видел, значит, – усмехнулся я. – А чего ж я тебя не видел? Я ныне весь день при княжьем дворе. И уж чего-чего, а вестоношу всяко увидел бы…

Помстилось мне или вестоноша слегка побледнел?

– Покажи-ка знамено своё.

Он вдругорядь пожал плечами и полез за пазуху. Рылся долго – мешала плеть, что болталась на правом запястье. Вытащил бересто, бросил мне прямо в руки:

– Гляди.

Я глянул на бересто, но краем глаза ухватил резкое движение тени, отпрянул… только то и спасло от неминучей смерти. Хлёсткий удар плетью по голове пришёлся вскользь, однако же ободрал кожу над ухом. В конец плети оказалась зашита свинчатка, в голове загудело, ноги подкосились. Я вдруг понял, что лежу на вымоле, опираясь на локоть.

Кто знает, может, вестоноша стоптал бы меня конём, только вои за моей спиной хлеб ели не зря. Хоть нелюбовь витязей-кметей к лукам и прочему метательному оружию и общеизвестна, тем не менее, пользоваться луками умеют все.

Скрипнула тетива, Ярун вздёрнул кона на дыбы, и стрела, пущенная кем-то из кметей, мало не до половины ушла в конскую грудь. Конь жалобно заржал, повалился на вымол, вестоноша кошкой спрыгнул на вымол и сиганул в воду. В воду, мнишь? Ан нет. Ярун упал прямо в челнок-берестянку, полоснул невесть когда обнажённым мечом по привязке, толкнулся от берега и схватил со дна челнока весло. Что-то неразборчиво завопил невдалеке незадачливый хозяин челнока. Всё это случилось невероятно быстро, наша третья лодья всё ещё даже не подошла к вымолу.

Кмети подхватили меня под локти, ставя на ноги, подали чистую тряпку – утереть кровь. Я оттолкнул заботливые руки:

– Прочь! Взять суку! Упустите – запорю… – хотя запороть-то я их как раз мог бы вряд ли, и они это знали.

Третья лодья уже разворачивалась, вёсла дружно ударили – сей час там было по двое на весле – лодья прыгнула вперёд, настигая челнок.

Челнок весит около пуда, лодья – пятьдесят пудов. Но на челноке одно весло, а на лодье – тридцать два. Считай, коль охота, кто догонит, или удерёт.

Кормчий на лодье что-то проорал, с райны упал парус, мгновенно ухватя в пазуху ветер. Лодья косо бросилась впереймы, и всем на берегу стало ясно – вестоноше не уйти. Ему это тоже было ясно, потому он не стал дожидаться, пока его забросают стрелами. Вскочил, ударил ногой по борту, вмиг перевернул хрупкую посудину и исчез по водой. Дно челнока тут же пробило пять или шесть стрел.

– Живьём брать! – гаркнул я, без особой, впрочем надежды на то, что меня услышат.

Лодья с разгона налетела на челнок, береста лопнула, челнок переломился пополам. Конечно же, под ним уже никого не было. Где этот сукин сын?!

Сукин сын обнаружился саженях в десяти вниз по течению.

– Телепни! – процедил я. – Долбни полесские.

Но уже с гадючьим присвистом рванулись стрелы – Ярун ещё не настолько далеко оторвался от лодьи, чтобы его не достал добрый составной славянский лук. И стрелы его достали. Следом за стрелами бросились арканы.

Лодья подкатилась к вымолу, и с борта донёсся крик:

– Мы его взяли, воевода!

Надо было бы их поправить – не воевода я пока. Да хрен с ними.

– Живьём брать надо было!

– Так живьём и взяли! – возразил всё тот же голос. – Глянь, воевода.

– Я не воевода, – поправил я, наконец.

С борта спустили весло. Меня ещё шатало, но не до такой степени, чтобы не пройти по веслу – новгородец я или нет? Потомок варягов или кто? Не то что прошёл – пробежал и вспрыгнул на борт.

Вестоноша лежал на носовой палубе, связанный арканом. Ранен он был в плечо – стрелу всё ещё не вынули.

– Добро, – процедил я, всё ещё утирая кровь с головы. – А теперь, друже, отвезите-ка его в Чернигов, да сдайте с рук на руки воеводе Слуду, пусть-ка расспросит его, какой такой вестоноша у него завёлся, что на великокняжьих гридей плетью со свинцом замахиваться горазд. Знает ли воевода такого?

4

Волчий Хвост уехал из Киева громко и грозно. Все, кто видел это, должны были это понять только однояко – воевода Волчий Хвост поссорился с великим князем и отъехал от него согласно древлему праву гридня.

Те, кто были сегодня на пиру, слышали, как он орал на Владимира Святославича; видели, как Военег и князь выходили, и оба вернулись насупленные, как сычи; видели, как гридень Волчий Хвост ушёл с пира раньше времени, не испросив дозволения у князя; слышали, что и здравицу он не Владимиру Святославичу объявил, а на память Святослава Игорича, хоть и знал, что не любо Владимиру, когда его с отцом сравнивают. Они должны были сделать первый вывод – воевода Волчий Хвост поссорился с князем и угодил в остуду.