Текст книги "Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки"
Автор книги: Виктор Острецов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 67 страниц)
В 1899 году в Париже было создано братство «Позитивная философия», а глава его Литтре провозгласил курс на создание всеевропейской федеративной республики. Она мыслилась им как средство для обеспечения прочного мира. В этой среде нашел самый горячий отклик призыв Николая II к ограничению вооружений и необходимости создания международного суда, что нашло свое выражение весной 1899 года на Гаагской мирной конференции [52]52
Это воплощение идеи «вечного мира», разрабатываемой масонством со дня его появления на политической сцене. В свою очередь, эта идея непосредственно предполагает создание Всемирного Федеративного государства. Частная задача – создание Соединенных Штатов Европы. Первый опыт в истории – «Священный Союз», созданный по инициативе Александра I. Берберова со ссылкой на того же кн. В.Л. Вяземского сообщает, что «создание Гаагского трибунала – инициатива масонов и их дело». Об этом пишет и Кондауров (см. ниже). Государь Николай II в таком случае просто озвучил эту идею и взял на себя политическую инициативу. По переписке масонских лож начала XX века видно, что они активно поддерживали предложение Николая II (см. ниже «Масонство и Николай II»).
[Закрыть], созванной по инициативе русского Императора. Затем европейские масонские ложи организовали сбор средств на строительство дворца в Гааге.
Позитивизм при последовательном следовании ему неизменно вел, как и вообще философия, к оккультизму, и, следовательно, вызывал необходимость создания масонских лож. В России в Царскосельском лицее преподаватель литературы Помье хорошо знал Литтре. Он увлек в позитивизм Г. Вырубова и его друга Е.В. Роберта. Вырубов, очень состоятельный помещик, осенью 1862 года приехал в Париж, уже имея рекомендательною письмо «брата» Помье. Он стал ученым-химиком и быстро продвигался по масонской линии. Вскоре он возглавил ложу «Милосердная дружба». Его друг социолог де Роберта тоже стал масоном. В этот круг вступают и К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, Н.А. Мельгунов. Надо заметить, что одна из линий, постоянно питавших ученое масонство, университетское, были заграничные масонские ложи. Ведь любой молодой ученый российского университета прежде, чем защищать ученую степень, получал командировку на полтора – два года, а то и больше, в западные университеты. Здесь он и вступал в масонскую ложу. Об университетском масонстве и влиянии на его распространение в России западноевропейских университетских лож писал в своей записке Государю Николаю Павловичу еще М.Л. Магницкий (см. ниже. гл. «Николай I и донос на всю Россию.»). Уже он отмечал тот факт, что при близости российских университетов к германским и бесконтрольном обмене любой литературой, как и при имеющемся порядке выбора любого ученого из немецкой университетской среды в профессора русских университетов, проникновение немецких иллюминатов в нашу ученую среду происходит легко и беспрепятственно. То, что многие из русских студентов и молодых ученых вступали в западноевропейские университетские масонские ложи свидетельствует следующий эпизод из жизни русского дворянина-интеллигента времен Александра I: Петр Каверин, воспетый А.С. Пушкиным, «не сразу пошел на военную службу, – пишет его биограф, – он учился в университетах, сначала в Москве, затем в Германии, в Геттингене. Там он был принят в масонскую ложу «Августа Золотого Циркуля». По возвращении в Россию Каверин вступил в «Союз благоденствия» – тайное общество будущих декабристов.» (Тхоржевский С. Портреты пером. М. 1986 г., с. 11).
Здесь, в этом примере все логично и последовательно: учеба в Геттингене, где он вступает, как и полагается молодому искателю истины и свободы, в масонскую ложу, а затем, «с душою прямо геттингенской, красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт», все как Ленский у Пушкина, он вступает по приезде в Россию, в масонское политическое общество декабристов, а попутно и в литературное общество «Зеленая лампа». Все учености плоды в то время сосредотачивались в вольнолюбивых мечтах, то есть в политическом прожектерстве. Надо заметить попутно, что Геттингенский университет в XIX веке был очагом «научного университетского масонства» для всей Европы. Здесь, кстати, учились и Н.И. Тургенев и его брат Александр, и известный лицейский учитель А.П. Куницын (1783-1840), ставший позднее университетским профессором в Петербурге и кого Магницкий причислял небезосновательно к ордену иллюминатов. Как бы там ни было, но членами геттингенской университетской ложи «Августа Золотого Циркуля» все вышеназванные не могли не быть.
Научные командировки в западные университеты были заурядным явлением. В московском университете сложился крепкий в этом отношении коллектив, войти в который постороннему человеку, хоть и ученому, было невозможно. Среди этой группы примыкавших к французскому масонству были, кроме вышеназванных, И.И. Янжул, Д.М. Петрушевский, С.А. Муромцев, позднее председатель первой Госдумы, член ЦК кадетской партии в будущем, родственник Ивана Ильина. Среди главных персон выделяется толстый и благодушный М. М. Ковалевский, вечный противник Самодержавия, написавший кучу работ о прелестях демократии под лучами которой Россия тут же расцветет. Он, М. М. Ковалевский, научно это обосновал. Янжул и Ковалевский будут в 1875 году опекать Вл. Соловьева в Лондоне, пока тот будет изучать каббалу в Лондонской библиотеке и постигать иудейское учение о Софии. В этом кругу ученых-масонов в 1905 году будет создана еврейско-кадетская партия.
Активным масоном был, как известно, и создатель дуговой лампы П.Н. Яблочков, который в 1884-1885 годах возглавлял парижскую ложу «Труд». Максим Ковалевский в 1887 году возглавит там же ложу «Космос» для русских эмигрантов, путешественников и командировочных. Теперь наши ученые мужи, приезжая в Париж, имели свой уютный уголок в «храме Соломона», рядом с мертвой головой. Здесь и формировался костяк будущих деятелей революции. Недаром ведь Московский Университет, как и многие другие университеты, стал с середины еще XIX века главным зачинщиком бунта. В 1905-м он стал с осени штаб-квартирой вооруженного мятежа. О революционности профессуры, главной возбудительнице мятежа среди студентов, постоянно писали газеты. В революцию играли на казенные средства.
И если кадет называли с одной стороны профессорской партией, а с другой – жидо-кадетами, то в соединении этих определений можно получить суть того процесса, что начался с деятельности московских розенкрейцеров, обосновавшихся при университете и захвативших в нем все должности, а, следовательно, и будущее страны, процесса, который начался во времена Екатерины II, а закончился в феврале 1917 года.
Социальные утопии, рождаемые в идейном тумане братьев злато-розового креста, в головах Новикова и его подельников по алхимии и по разоблачению социальной несправедливости при царизме, стали реальностью. И стали видны подлинные ценности масонского гуманизма, гуманной культуры, «свободы, равенства и братства», проповедываемые этими просветителями.
На землю русскую пришло царство Астреи... для малого народа, избранного. И на гербе нового иудейского государства появилась вечная заря, которую по глупости многие приняли за утренний свет. Но это уже другая история и другое масонство.
И встает вопрос, какие силы венчали государственный механизм управления страной, то есть, что представляло из себя правительство и были ли рядом с ним какие-то закулисные силы, способные оказывать влияние на правительственные решения.
Времена царствования Александра II были едва ли не самыми смутными за всю предшествующую эпоху петербургского периода русской истории. Началось время бесконечных реформ и внедрение в жизнь страны рыночных отношений и либеральных начал. Для образованного общества все прошлое вдруг стало «противным», «гнусным», периодом «варварства» и «отсталости», а впереди светило восходящее солнце цивилизации и европейского прогресса. Вслед за введением земств и реформой судов на началах западно-европейских стали ждать «увенчания здания», как тогда говорили. имея в виду отмену Самодержавия и введения в жизнь страны представительного правления – то есть парламента, и, конечно, конституции. Власти на местах не знали, какая очередная реоформаторская блажь завтра придет из столицы в виде указов и приказов и были растеряны. Еврейская окраина России оживилась и ее молодые силы стали быстро организовываться. Воспитываемый в наших училищах и университетах нигилизм, выросший на идеях Сен-Симона и Фурье, Гегелевской философии, отменявшей ценность истории и видевшей в ней лишь движение к земному раю, вдруг выплеснулся в буйствах студентов и в организации всевозможных студенческих кружков. И сразу, как по заказу, появились и террористы. В Петербурге начались пожары (май 1861 г.), затем грянуло восстание польской шляхты (январь 1863 г.), которое совершенно неверно называют просто польским восстанием – оно было чисто шляхетским – и грянул в апреле 1866 года первый выстрел в помазанника Божия Православного Царя Александра II, либерала из либералов. Если посмотреть на Его окружение, то мы увидим несколько знакомых лиц, уже престарелых и в годах, воспитанников московских розенкрейцеров.
Как всегда бывает при всяких реформаторских горячках, недовольными правительственной политикой оказались все – левые, прогрессисты, и правые, консерваторы. И многомиллионный простой народ – в первую очередь. Правительственная власть повисла в воздухе и революционным прожектерам и террористам стало казаться, что больше незачем считаться с властью и надо только ее слегка, чуток подтолкнуть и она сама свалится, сама рухнет. Что касается многомиллионной народной массы, то здесь недовольство было вызвано вопиющей слабостью правительства и демонстрацией им своего бессилия и растерянности. В это время крамола расползлась по всей земле. Повсюду, в самых глухих уголках России можно было встретить агитаторов за бунт и революцию, объяснявших, что Бога нет и Царя не надо. Ответом на выстрелы и студенческий бунт были очередные реформы и поклоны в сторону «общественности». Наверху заговорили – «время такое», «народ требует», «прогресс не остановить». В наше «демократическое» время такую «общественность» власть прикончила бы в два-три дня, да еще бы и в дураках выставила. Большевики же быстро поставили бы всю «Народную волю» с ее несколькими десятками полуполяков, полуевреев и полурусских к стенке и на страницах истории на эту банду не нашлось бы ни строчки. В Америке им бы даже не дали собраться в кучку из десятка человек, и они, низвергатели и мечтатели, провели бы остаток дней в тюрьме, если бы не попали на электрический стул. В царской России растерялись – «общественность требует», «права человека», «дух времени»... В эти же годы, после отмены крепостного права, отмены, кстати, которую сами же либералы почти не заметили, и еще менее радости проявили, как, впрочем и сами крестьяне – в Россию нахлынули из Польши еврейские банковские аферисты и стали открывать всевозможные акционерные общества и создавать всякие «пирамиды» [53]53
см. Терпигорев С.Н. «Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика» СПб. 1880 г.
[Закрыть]. Эти финансовые спекулянты почувствовали, что наступает их стихия. Не мало их наехало и в Петербург. Зашелестели акции и облигации и появились впервые в истории России шалые, не заработанные трудом общественно полезным очень большие деньги. Естественно, сразу же появилась по слабости человеческой и коррупция. Финансовое положение Империи при Александре II было значительно хуже, чем при Его отце. Упало производство даже хлеба и других сельскохозяйственных продуктов.
И вот грянул роковой, но давно и с тревогой ожидаемый взрыв 1-го марта 1881 года. Царь был убит в собственной столице, среди бела дня. Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Это было уже восьмое покушение на Государя.
В марте этого же 1881 года в столицу приезжает граф Николай Павлович Игнатьев, бывший долгие годы послом в Турции (1864-1877). В русско-турецкую войну 1877-1878 гг. граф был сторонником самых решительных действий и выступал за взятие Константинополя, что было вполне возможно сделать. Своей патриотической решительной позицией Николай Павлович приобрел одно время большую популярность среди русских национальных кругов общества. Затем, после Сан-Стефанского мира последовала его отставка и назначение на захудалую должность временного нижегородского губернатора. Убийство Александра II и вступление Александра III резко изменили его судьбу. По рекомендации Победоносцева, обер-прокурора св. Синода, Александр III приглашает его в Петербург. Еще не зная, что вскоре он станет министром внутренних дел и заменит на этом посту хитрого армянина М.Т. Лорис-Меликова, фигуры, порожденной всем либеральным курсом политики Александра II, граф Игнатьев в самом начале марта того же, 1881 г., в Петербурге, в ожидании своей судьбы, пишет письмо. И именно Лорис-Меликову, которого Л.Д. Кандауров относит к масонам (см. ниже ком. к источникам V главы, с. 420).
Граф Н.П. Игнатьсв считает, что надо самым решительным образом бороться с крамолой. Нужно созвать земских людей со всей России, чтобы в этой борьбе приняли участие не только правительство, но и все благомыслящие, верные Царю русские люди. Правительству уже никто не верит, пишет Игнатьев, с полицией никто не хочет связываться. Так, как это делалось до сих пор, крамолу не победишь. Да, с крамолой надо бороться. Однако есть большое препятствие и это надо осознавать:
«В Петербурге давно существует, – пишет он, – еврейско-инородческая группа весьма сильная, она держит в руках адвокатуру, биржу, другие отрасли общественной деятельности и большую половину печати.
Не чуждая в своих разветвлениях ни крамолы, ни казнокрадства, группа эта выставляет вожаков, умеющих сохранять голубиную чистоту и громадное влияние на служебный мир.
Во всякой беде они готовы помочь советом: представительные учреждения на западный образец, льготы окраинам и стеснение внутри, вот их лозунг.»
В другой записке, варианте этой, гр. Н.П. Игнатьев оттеняет некоторые моменты. Бороться надо, это несомненно, с крамолой, которая неуклонно разрастается:
«Но для успешного действия необходимо, что Правительство освободилось от некоторых условий, которые сгубили лучшие начинания прошлого царствования: в Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние и на чиновничество и вообще весь служебный мир.»
Далее гр. Игнатьев пишет Лорис-Меликову: «Они всего более боятся пробуждения русского национального чувства, потому, когда правительственные или частные исследования приводят к серьезным фактам, указывают на возможность освободить промышленность от рабства евреям и иным людям запада, прекратить распущенность администрации или учащейся молодежи, дружный хор жидовской печати указывает на отсталость предлагаемых мер, на несогласие их с просвещенными доктринами, на вредное влияние их на биржу и курс. До настоящего времени этой группе всегда удавалось достигать своих целей, фабриковать Петербургское общественное мнение, согласно еврейским потребностям и добиваться соответствующих распоряжений.»
«Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что русские требования следует отвергать как отсталые и непросвященные.» (Игнатьев Н.П., граф. Записки графа Н.П. Игнатьева от 12 марта 1881 г. и Записка графа Н.П. Игнатьева. представленная министру внутренних дел графу М.Т. Лорис-Меликову в марте 1881 г. – «Источник» Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1995, № 2).
Конечно, в этих записках мы не видим слова «масонство» и не о нем идет речь. Но мы видим ту среду, в которой оно чувствовало себя уверенно и надежно. Влияние на служебный мир оказывалось, несомненно, не только через подкуп. В самом служебном мире существовала организованная группа, влиятельная, привлекающая к себе тех, кто хотел делать карьеру и получать высокие оклады. В этом мире, где карьера есть путеводная звезда, масонство с его взаимной поддержкой и помощью в получении чинов и наград было для многих привлекательным.
Державин в своих воспоминаниях пишет, что М.М. Сперанскому, тесно связанному с евреем Перетцом, банкиром, помогали в его интригах чиновники всех министерств, так как многие из них попадали на службу благодаря его протекции, это были «свои человечки». Они, пишет Державин, могли выкрасть доклад министра Царю, сообщить о готовящихся документах и потому Сперанский, живший в доме банкира Перетца, знал все, что творится в департаментах различных министерств. Он же, М.М. Сперанский, протежировал еврейским интересам в Белоруссии, когда Державин пытался после ревизии там как-то оградить белорусских крестьян от хищничества еврейских шинкарей-ростовщиков, обиравших до нитки, до последнего куска хлеба этих несчастных тружеников. В те годы, времена Александра I, интрига проеврейской группы российской знати при дворе оказалась сильнее Державина и его предложения не были одобрены монархом. Прошло восемьдесят лет. И вот графИгнатьев пишет о существовании в Петербурге «могущественной польско-жидовской группы, в руках которой» и так далее.
Влияние этой группы настолько сильное, что бороться с ней, этой группой, а, вернее, организацией, невозможно, находясь в Петербурге. Чтобы решить кардинально проблему, надо переменить столицу, перенести ее в Москву, где Царь будет под охраной верного ему народа. Такого верного Царю народа в Петербурге, видимо, считал граф, очень мало. Следовательно, положение было действительно очень серьезное. Царь был открыт всем ветрам, находясь в Петербурге.
Другой момент обращает на себя внимание в записке. Печать находится в руках этой еврейско-инородческой группы, пишет Игнатьев. И эта печать фабрикует общественное мнение по своим рецептам. Такое положение вещей крайне опасно, по его мнению. Любопытно, что решительность графа Игнатьева в той части его записки, где он касается этого вопроса, даже отдаленно не содержит в себе предложения монополизировать правительству всю печать или, на худой конец, путем цензуры и кредита, финансовой поддержки нужных людей и органов печати влиять на общественное мнение. При этом он напоминает, что вся провинциальная Россия в сущности не знает, что такое «свобода печати» и для нее раз напечатано, значит правительство, власть и Царь-батюшка с этим согласны. Были бы не согласны. – так кто бы посмел напечатать. Нынешнее либеральное отношение правительства к печатному слову в условиях свободы печати, подчеркивает граф Игнатьев, крайне опасно и разрушительно.
Таким образом, картина, нарисованная графом Н.П. Игнатьевым, надо признать, имеет передний план – правительство, и задний – еврейско-инородческую группу. Не менее интересно указание графа на то, что русская промышленность нуждалась и в то время в освобождении «от рабства Западу и евреям».
Прекрасным дополнением к записке Игнатьева и обрисованной им ситуации, служат свидетельства Ф.И. Тютчева в его письмах дочери и знакомым за 60-е годы, когда либерализм правительства Александра II разворачивал свои знамена и трубным гласом возвещал об очередных своих победах над косностью и предрассудками.
Тютчев, вероятно, был один из первых, кто употребил слово «русофобия». Этим словом он определил то направление среди русского общества и в правительстве, которое совершенно определенно выявило себя в эти годы. 20 сентября 1867 года он пишет дочери:
«Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия (курсив Тютчева) некоторых русских людей – кстати, весьма почитаемых ... По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается» (Литературное наследство, т.97. кн. 1, с.306).
В письме И.С. Аксакову, издателю газеты «Москва», а после ее закрытия, газеты «Москвич», Тютчев пишет по поводу преследования патриотических органов печати правительством:
«Надобно было бы сказать вот что: в русском обществе два ученья, два направления – русское и антирусское. При содействии существующего порядка, судьбе угодно было, в лице Валуева, поставить антирусское (курсив Тютчева) направление верховным и полновластным судьею всей мыслящей России, и как ни поразительно подобное безобразие, в самых сферах к нему относятся равнодушно ...» (там же, с.320)
В следующих письмах он пишет о «презренной клике», об «антирусском отродье» в правительстве. Его возмущает преследование именно русской печати, выступающей с позиций Самодержавия, с позиций защиты именно русских интересов, которые регулярно ущемляются. Имена членов этой «клики» известны. Ведь Тютчев был вхож в высшие сферы . Он был начальником иностранной цензуры, то есть литературы, поступающей в Россию из-за границы. Его дочь долго была фрейлиной Императрицы. И он называет их: это министр внутренних дел П.А. Валуев, при покровительстве которого Чернышевский мог не только написать, но и издать свой роман, прошедший, кстати, 3 цензуры и получивший повсюду отрицательные отзывы, как произведение безусловно вредное. Тем не менее бездарный роман был допущен к печати.
Это и министр народного просвещения А.В. Головин, организовавший вместе с Валуевым идейное и цензурное преследование «Московских Ведомостей» Каткова и выпустивший откровенно антирусскую брошюру Шедо-Ферроти, возмутившую даже профессоров Московского университета, совет которого отказался принять в свою библиотеку это сочинение, присланное лично министром. Это и шеф жандармов П.А. Шувалов, который заявил как-то, что «так называемая русская народность – всего лишь выдумка журналистов». В этой кампании и бывший в 1861-1864 гг. начальник III отделения и затем генерал-губернатор Северо-западного края АЛ. Потапов; сюда же надо добавить и вел. кн. Константина Николаевича, одного из главных двигателей всех реформ. Все они представляли собой плотно сбитую группу, действовавшую сообща, дружно, а действия их подчинялись хорошей режиссуре [54]54
О том же пишет хорошо осведомленный кн. В.П. Мещерский в своих воспоминаниях.
[Закрыть].
То время, о котором мы говорим, характеризовалось отсутствием всякой национальной политики, и даже неприязнью верхов вообще к православию. В 40-е годы в Прибалтийском крае многие латыши и эсты перешли в православие, но стали подвергаться преследованиям со стороны своих владельцев – остзейских баронов. Несмотря на многочисленные мольбы этих людей к правительству и Царю в помощи им было отказано. Факт, хоть и объяснимый, но позорный и для Монархии вредный. В печати сообщения об этом положении дел в Прибалтике преследовались цензурой. Нельзя к тому же не заметить, что руководящий слой чиновничества в России был весь пронизан немецко-польско-еврейским элементом. В таких условиях защищать русские национальные интересы и интересы православной Церкви было не много желающих. Ведь и в самой России при Александре II было закрыто много церквей и большая часть церковноприходских школ. Именно поэтому новый Царь Александр III начал в кадровой политике именно с национального вопроса, сократив долю инородцев в высших эшелонах власти более чем в два раза: с 34% до 14%.
Тютчев видит, как идет борьба антирусских сил против интересов русской народности и России, как государства русского, созданного русскими для себя. И эта борьба сосредоточена в сущности вокруг носителя Верховной власти, «вот где завязка всего дела ... что в этой русской верховной власти одержит решительный перевес – то ли, что составляет ее сущность, ее душу, или наносное, пришлое, привитое; словом сказать, кто одолеет в представителе этой верховной власти: русский ли Царь или петербургские чиновники? ... Русское Самодержавие как принцип принадлежит, бесспорно, нам, только в нашей почве оно может корениться, вне русской почвы оно просто немыслимо... Но за принципом есть еще и личность [55]55
курсив везде принадлежит Тютчеву
[Закрыть]. Вот чего ни на минуту мы не должны терять из виду.» (там же, с.387-388).
И когда в споре Валуева с И.С. Аксаковым, по поводу газеты «Москвич» Александр II стал на сторону Валуева, и газета была запрещена, как вредная, Тютчев написал дочери, которая была замужем за Аксаковым:
«Чувствуешь, что колеблется самая основа всего здания ... Клика, находящаяся сейчас у власти, проявляет деятельность положительно антидинастическую. Если она продержится, то приведет господствующую власть к тому, что она не только потеряет популярность, но приобретет антирусский характер.» (там же, с.330)
При монархии вопрос о направлении всей политики упирается в одну точку – в личность Монарха, носителя власти Верховной. И эта проблема, о которой говорит Тютчев, стала особенно остро во времена последнего русского Самодержца. В случае с Александром II верх взяли те чиновники, что входили в ту еврейско-инородческую группу, о которой писал граф Игнатьев. Печальный конец царствования Александра II не послужил уроком царственному внуку убитого террористами благородного и мягкого характером Царя.
И последнее. Тютчев неоднократно встречался и с Валуевым, и с его преемником на этом посту министра внутренних дел Тимашевым. Оба признавались ему, что крайне неохотно накладывали взыскания на русскую национальную, патриотическую печать. Что они неохотно боролись и с Катковым и с Аксаковым и другими. Тютчев считал, что это не одни слова. Когда Тимашев, сменивший Валуева, говорил Тютчеву, что его принудили дать предостережение аксаковской «Москве», то этому надо, по мнению Тютчева, верить, как и Валуеву, который говорил то же самое, – «ибо в этой среде, где живут эти люди, и при тех подводных течениях, от коих они зависят, сопротивление почти невозможно ...» (там же, с .333).
Эти слова намекают на многое. Если против убеждений министра кто-то заставляет его принимать решение, с которым министр не согласен и которому, по крайней мере не сочувствует, то остается спросить, что же это за силы? Ведь выше министра, строго говоря, был только Государь. Но Государь не принуждал министров ни к чему. И Царь – это не «подводное течение», от которого министр зависит. Но если мы примем во внимание, что вся высшая бюрократия формировалась на основе уже сложившейся в давние времена масонских связей, то вряд ли наше предположение будет необоснованным в этом смысле: масонство, как организация, воплощающая идеи либерализма, прогресса и пр. и пр. и было той Закулисной силой, о которой намеком сказал Тютчев, о которой говорит граф Игнатьев. Оно одно может нам объяснить множество самых странных явлений эпохи царствования Александра II. В том числе, например, членство в одной организации, народнической и революционной, таких лиц, как генерал-губернатор Петербурга А.А. Суворов и Чернышевский. Или смысл существования Шахматного клуба, который включал в себя видных представителей журналистики и писательского дела.
Все они входили в клуб, где в шахматы не играли, а собирались исключительно по ночам. Как считают некоторые исследователи, именно в недрах этого так называемого Шахматного клуба и существовала руководящая организация «Земли и воли». И. удивительно, до сих пор ничего ясного ни об этом клубе, ни о существе организации «Земля и воля» – неизвестно.
Если теперь мы совместим картину, данную в записке Игнатьевым с картиной, которая вырисовывается из писем Тютчева, то перед нами появится более или менее завершенное в смысловом отношении полотно русской политической и культурной жизни в ее отношении к масонству ХIХ века.
