Текст книги "Последний довод главковерха (СИ)"

Автор книги: Виктор Перестукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– С пулеметом сподручней мне, товарищ Лапушкин! – Отменил мое распоряжение белобрысый вихрастый паренек, схватил ручник и, пристроив сошки прямо на повозку с двумя сотнями мин, широко расставил ноги, приложился к прицелу, примериваясь. – А ты, Ванек, вторым номером, ленту держи!

Вообще, можно было за время движения и узнать, кто за что отвечает, вот, например, за пулеметы. По уму, это надо было еще до выступления выяснить, и держать в голове, не смеша людей дурацкими приказами. Впрочем, бойцы хорошо знают мне цену, и, посмеиваясь над подобными проколами, в остальном шуток в отношении меня не позволяют.

– Возьми прицел выше окошка на полметра!

Черт, второй из террористов задержался на лестнице, отпустив первого с винтовкой далеко вперед. Теперь, если зацепить одного, второй уйдет, ну и ладно, нам только свою безопасность с тыла обеспечить.

– Огонь! – Не дожидаясь, пока стрелок подойдет к окошку вплотную, заляжет и увидит нацеленный на него пулемет, скомандовал я.

Очередь пуль на тридцать вгрызлась в доски фронтона, щепя их на лучины, незадачливый террорист поймал грудью и животом не меньше пяти пуль, и безжизненным мешком костей рухнул в песок потолочного перекрытия.

Хуторская ребятня, выбежавшая вслед за нами на улицу, метнулась по дворам, возле будки на цепи залился хриплым подвывающим лаем старый кудлатый кобель.

– Чудненько, отличная работа, парни, спасибо!

– И тебе спасибо, друг, отработал, как родной! – Снимая с повозки, похлопывает дырявый кожух пулемета белобрысый парень.

– Что там, Лапушкин, как оно? – Обступили меня красноармейцы жадно выпытывая подробности.

– Нормально там, смотрит, урод, стеклянными глазами в соломенную кровлю снизу, и ничего не видит. Поехали!

Бойцы весело загомонили, обсуждая мелкий боевой эпизод, обоз двинулся дальше, я некоторое время следил за напарником убитого бандита, но тот, услышав песнь трофейного пулемета, передумал подниматься на чердак.

А вот на моем горизонте нарисовалась и цель нашего путешествия. Причем поначалу я смутился, увидев рядом со взлетно-посадочной полосой всего семь самолетов, возле четырех из них, явно неисправных к тому же суетились механики. Но сразу сообразил, что рабочий день этих убийц еще не закончился, и большая часть машин просто пока не вернулась на аэродром. Итак, до места еще километров двадцать по прямой, двадцать пять по земле ногами, добираться пять часов минимум, а день к вечеру, через час, самое большее два стемнеет. Если мы завтра с утра потеряем три часа на дорогу, успеют ублюдки встать на крыло и покинуть гнездышко, или нет? Если улетят раньше, чем мы подготовимся к стрельбе… потом они, конечно, будут возвращаться, но не все разом, нет, чтобы накрыть их всех, надо бить ранним утром. Допустим, мы двинем завтра с рассветом, в четыре, подойдем в семь… нет, так можно и опоздать. Значит, сегодня идем до упора, в темноте, на ощупь, сам я ничего не увижу, заранее опишу Джалибеку особые приметы контрольных пунктов, пусть ведет.

– Давайте, ребята, поднажмем, марш-бросок часа на два, на износ, иначе не успеваем! Шевелитесь, поторапливайтесь, ночью отдохнете!

Итак, аэродром, бывший советский, брошенный. Бетонированная взлетка, с несколькими пятнами гравия, засыпанного в ямы от свежих воронок. По краям, стащенные со стоянок, обгорелые советские самолеты, впрочем, немного, пять штук. Полуразрушенная казарма, ее ремонтируют человек тридцать военнопленных, пяток охранников, две собаки. Закончили работу на сегодня, пошли по дороге в сторону лагеря, он небольшой и необорудованный, просто колючка на лугу, пулеметы без вышек. Нам не по зубам, да и не за этим мы здесь. Возвращаюсь к аэродрому, на который постепенно слетаются черные крестоносные птицы, скатываясь по бетонированным дорожкам со взлетки, и выстраиваясь в два ряда на стоянках, и сразу маскируясь. Что еще интересного, стационарные бензохранилища тоже разбомблены и чернеют страшными ямами, немцы свои самолеты заправляют с бензовозов, которые стоят тут же, накрытые камуфляжными сетками. Зенитки малые и большие, количеством до пятидесяти стволов, тоже укрытые. Оцепление и охрана, все как полагается. Столовая и палатки, по причине неготовности казармы.

Над аэродромом снова возвращающиеся самолеты, девятка тяжелых бомбардировщиков пролетела дальше, а тройка сопровождавших бомберы истребителей приземлилась на ночь. Вообще, на этом аэродроме нет бомбардировщиков, только истребители и штурмовики, так досаждавшие нам, до сорока штук, и несколько разведчиков и легких самолетиков. То, что я сумею разобраться именно со своими обидчиками, прекрасно, но жаль, что не удастся достать бомберы, ничего плохого лично мне не сделавшие, но бомбы для которых должны взрываться особенно зрелищно. Ладно, буду жечь то, что дают, не привередничая.

Сумерки густеют все больше, до аэродрома остается километров десять, еще три проходим в полной темноте, как и готовились, после чего измученные бойцы устраиваются на ночь, где кто остановился. Никакого ужина, и завтрака наутро не будет, но дело сделать должны, завтра за час доберемся до холма, из-за которого я запланировал расстрелять гнездо стервятников. При поддержке Джалибека распределяю очередность караулов, напоминаю бойцам о необходимости раннего подъема, в ответ меня в голос заверяют, что не проспят, большинство крестьяне, привыкшие подниматься летом затемно для тяжелого сельского труда.

Накладок с подъемом не произошло, похоже, раннее пробуждение далось тяжелее всех именно мне, и еще до рассвета группа, не ополоснув лиц, пошла на исходную. Уходить от аэродрома я запланировал другой дорогой, поэтому к позиции пошли все.

– Здесь! – Остановил я группу, лишние повозки отвели в сторону и привязали лошадей, Джалибек, почему-то вполголоса подгонял свой расчет, миномет вросшим пнем встал на грунт, склонившись в указанном мною направлении, мины словно сами собой развернулись в длинный рядок, тускло поблескивая округлыми бочками.

– Дальность два километра, дай первый, – тоже чуть не шепотом командую я.

Немцы ненамного отстали от нас с подъемом, и когда мы изготовились к стрельбе, на аэродроме уже вовсю кипела работа, к самолетам, и едва ли не всем одновременно, тянули топливные шланги, волокли коробки с желтыми патронами и белыми снарядами, катили на тележках черные бомбы. Пилоты не спеша выходили из столовой, потягиваясь, шутливо переругиваясь и толкаясь друг с другом, посматривали в сторону готовящихся к вылету самолетов.

Помощник Джалибека занес мину над стволом, на миг задержал ее, и словно с сожалением опустил.

Бабах!

Минометный выстрел святотатственным громом порвал тщательно оберегаемую нами рассветную тишину. Лица парней напряглись, сжатые зубы, суженые, и не только у Джалибека, глаза. Да ну вас к лешему, что за мандраж!

– Пашла, дарагая! – Заорал я, чтобы встряхнуть бойцов, следя за аэродромом в поисках места падения мины.

Хорошее место, аэродром, масса целей, техника, люди, постройки, бомбы, бензин, куда ни падет смертоносный посланец, все хорошо. Но немецкая мина из немецкого миномета не захотела вредить немецким авиаторам, хлопнувшись посередине взлетной полосы, и никого не зацепив осколками.

– Сто вправо, беглым пять! – Постараюсь закупорить взлетку, повредив в первую очередь готовые к вылету самолеты, уже выруливающие в начало полосы.

Мины гуськом лезут в ствол и наперегонки несутся к цели. Нет больше снисхождения к землякам, первые три самолета попали под серию, неприятно, когда воздух выходит из продырявленных колес шасси, беда, если из пробитых баков вытекает бензин. Прозрачное синее пламя побежало по смоченному топливом бетону, миг, и завеса алого огня охватила плоскости истребителя, другой, и столб багрового жара взметнулся к небесам, выбрасывая над собой черные клубы.

– Товарищ командир!

– А? Да! – Нет, ни течение воды, ни чужой труд не сравнятся по привлекательности со зрелищем пылающих фашистских самолетов, неудивительно, что я, зачарованный восхитительным видом забыл о своих обязанностях.

– Пятьдесят правее, беглым пять!

Гори, гори ясно, вашу немецкую шлюху-мать!

– Пятьдесят правее, беглым пять!

Чтобы не погасло, и хрен вы потушите, ублюдки!

– Сто дальше, сто левее, беглым пять!

Пройдемся по второй стоянке, там тоже есть чему гореть!

– Пятьдесят левее, беглым пять!

И оно горит, заволакивая черной полосой дыма уже половину горизонта.

– Пятьдесят левее, беглым пять!

Частая стрельба над аэродромом, трещат в огне патроны пулеметов и снарядики автоматических пушек. Подвешенная под объятым пламенем крылом штурмовика-лаптежника двухсотпятидесятикилограммовая бомба покачивается в огне, как свиная туша на вертеле, покрывая свои и без того черные бока слоем копоти. Когда же, когда?! Приникаю верхним взглядом к самому взрывателю, ища признаки нагрева, и на мгновение слепну от яркой вспышки, отшатываюсь, взлетая над аэродромом, залитым сплошным морем огня, и уворачиваясь от догоняющего меня султана мощного взрыва. Один за другим рядом возникают несколько других, потом еще и еще, рвутся черные бомбы подвешенные под черными крыльями людьми в черной форме с черными душами для черных замыслов. Ударные волны качают повозку подо мной, кони бьются, норовя опрокинуть ямщика, бойцы восторженно орут, что-то доказывая друг другу, пытаясь перекричать грохот, идущий с запада. Несколько раз проношусь над аэродромом туда и обратно, наслаждаясь открывающимися с высоты прекрасными видами. Красота неземная!

Обходя разгромленный аэродром, наша группа пробирается на запад, бойцы то и дело оглядываются на пачкающую светлое небо завесу жирного дыма, тычут друг друга в бока и гогочут. Спешить некуда, погони за нами нет, о чем я почти жалею, хочется чего-то такого этакого. Хотел даже устроить завтрак на месте, но Джалибек убедил меня, что это уже перебор, и бойцы поддержали его, заверив, что продержатся без жрачки пару часов.

Оглядываю дали, намечая пути дальнейшего движения, и эти дали мне не нравятся. Впереди железная дорога, причем прямо на пути у нас станция, забитая вагонами, и пехотой, численностью до полка, обойти ее тоже непросто, хотя немцы пока не наладили движения, и их пехоте приходится топать к фронту на своих двоих, а не в вагонах поездов, но насыпь для тяжелогруженых повозок серьезная преграда. Дальше шоссе, это всегда проблема, хотя и решаемая, сталкивались, знаем. А вот что мне совсем не нравится, так это крупная речка, о мостах мы можем только мечтать, а переходить вброд… Вчера мы дважды форсировали речушки, сильно смахивающие на ручьи, если в одном случае все обошлось, песчаный брод оказался подходящим местом для перехода, то во второй раз пришлось повозиться. Колеса повозок вязли в густом иле, бойцы замучались, помогая лошадям вытягивать застрявшие телеги, две из них пришлось разгрузить, перенося ящики с минами на другой берег вручную. Красноармейцы промокли и извозились в грязи, что тоже не прибавило настроения, пришлось останавливаться на незапланированный отдых. А впереди речка покрупнее, и никакого удобного брода в радиусе видимости нет.

Да дело даже не в этом, наивно было бы рассчитывать на разостланные для нас ковровые дорожки, и сюда мы шли очень извилистой и непростой дорогой. Просто я все больше сомневался в самой целесообразности похода на запад, чем больше я думал, тем сильнее во мне росла уверенность в самом скором переносе немцами своих аэродромов на восток. Да, двести или триста километров для самолета не расстояние, летать, не ногами землю мерить, но все равно, это сильно увеличивает и расход бензина, и подлетное время к целям, сокращая боевые возможности, особенно истребителей. Можно упереться и еще день или два двигаться на запад, а потом окажется, что мы искали самолеты там, где нам хотелось их найти, а можно признать ошибку стратегического плана и просто пересмотреть его.

Иногда на то, чтобы признать собственную неправоту требуется больше мужества, чем на многое другое, но если изменить план необходимо, то лучше сделать сразу. Так что, возвращаться, и ждать немецкие самолеты на новых аэродромах? Пока мы возвращаемся, фронт уйдет на восток еще дальше, неделю пробродим минимум, там, глядишь, и ждать ничего не придется. Да и не совсем это ошибка, наш поход на запад, как минимум, один аэродром мы уже прихватили, а если возвращаться по другому пути, то может и еще чего подвернется. А чтобы уж совсем все было не зря, так вот перед нами станция, налетай, подешевело! И разгромить ее можно прямо сейчас, это не аэродром, ждать посадки самолетов не нужно.

Миномет, конечно, слабоват для того, чтобы разваливать вагоны, и цистерну с горючим осколки точно не продырявят, это тебе не самолетные плоскости. Но если что-то поджечь, а потом обстрелом мешать тушению и растаскиванию вагонов, то толк выйдет. А что поджигать, сейчас глянем конкретно, с разведкой проблем никаких, так, вагончики то у нас советские, имущество брошено при отступлении, а что ты хотел. Цистерны вижу сразу, шесть штук, «метанол», интересно, что это, горит или нет, с химией не дружу, погоди, метан-бутан-пропан, гореть должно, но все равно начинать не с них. Дальше, рядом с цистернами шубы, валенки, портянки, военное имущество, смеяться не надо, босиком не повоюешь, а зима неизбежна. Ага, эшелон с зерном, паровоз смотрит на запад, не исключено, что вез как раз в Германию, почему его бросили, и не угнали на восток, загадка, решать ее не буду. Состав этот гореть будет, но не сразу, идем дальше, станки, транспортеры, завод пытались эвакуировать, это тоже не то. Четыре танка на платформах, подбитых, вывезти хотели, да не получилось, бывает, и новые так же на платформах бросали, бардак никто не отменял. Пикриновая кислота, четыре вагона, странно, я думал, все кислоты жидкие, а, нет, лимонная же не жидкая тоже. Стоят на отшибе, гадость, наверное, типа серной, наплевать, и эти вагоны не интересны. И что, никаких совсем снарядов, или взрывчатки и пороха? Какая-то скучная станция, прямо хоть разворачивайся да уходи, особенно на фоне аэродрома не впечатляет. Кажется, больше сотни вагонов, а спалишь все, и похвастать нечем.

Пехоту пощелкать, так опять миномет слабоват, ни хороших перекрытий не обрушить, ни стены развалить, а в центре станции здания кирпичные, немцы там надежно укроются. Вот если бросятся тушить вагоны, тогда мы и тушению помешаем, и пехоту почистим, но вряд ли они под обстрелом полезут пожарничать.

Так, пришли, отсюда хорошо достанем.

– Взвод, на месте стой, раз, два! Завтрак, товарищи, совмещенный с обедом! Джалибек, подойди.

Пока бойцы разводят огонь и льют в котел воду с загодя размоченной в ней крупой, ввожу старшину в курс дела.

– Станция, Джалибек, ничего особо ценного там нет, но вывести из строя подвижной состав, паровозы и пути святое дело. – Джалибек поморщился, идейно правильно отреагировав на церковное выражение. – Но главное, там до полка пехоты, и если мы сунем палку в это осиное гнездо, они на нас набросятся. Собственно, этого я и хочу, поэтому предлагаю, во-первых, отогнать три подводы с лишними минами на пару километров в сторону. Во-вторых, в постройках на станции нам их не остановить, ты сам понимаешь, поэтому поставим два наших пулемета вот здесь, и если немцы за домами подберутся к нам и вывалятся в степь, совместным пулеметно-минометным огнем прижмем их к земле и уничтожим. Как?

– До домов близко, наша позиция открытая, если они подберутся за постройками, нам конец. – Озабоченно чешет лоб Джалибек.

– Что ты предлагаешь?

– Встать там, за пригорком, позиция закрытая, они нас не видят, мы их из миномета побьем.

– Я думал об этом, но оттуда мы до станции не добтянемся. Тогда так, отсюда мочим станцию, как пехота рванет в нашу сторону, подхватываемся и за пригорок, а оттуда гасим пехоту. Пулеметы можно поставить сразу на пригорок. Пойдет?

– Да, так хорошо, делаем так, товарищ Лапушкин.

– Обед, Лапушкин! – Белобрысый пулеметчик подносит котелок с сопревшим варевом и горбушку хлеба.

На станции я решил первым делом накрыть вагоны с обмундированием, надеясь, что тряпки примутся относительно легко, а от них огонь перекинется на цистерны, а там и еще чего-нибудь загорится. Разбить грузовые вагоны минами я не надеялся, и тратить невозобновимые боеприпасы на малоперспективное дело мне не хотелось. Начнется пожар, немцы забегают, тут мы их и прибьем, сколько сумеем, вот и весь план.

Попасть в вагон с валенками удалось уже пятой миной, после этого я сразу перенес огонь на немецких солдат, действительно забегавших между вагонами. Валенки разгорались вяло, немцы под минометным огнем тоже не спешили тушить пожар, и нам спешить было некуда, я пускал три мины в минуту, наверное, это и был беспокоящий огонь. Но постепенно события ускорялись, набирая обороты, от вагона с обмундированием огонь, как я и надеялся, перекинулся на цистерны, они занялись, одна за другой, и жареным на станции запахло по-настоящему. Изредка бухающий миномет где-то за станцией немцы без внимания не оставили, но на разборки с нами выделили уже какие-то совсем смешные силы, около роты с парой станкачей. Я на миг задумался, стоит ли нам отходить перед столь малочисленными карателями, но решил, что раз на станции поджигать больше нечего, то и торчать тут смысла нет. Положив еще несколько мин возле горящих вагонов, чтобы остудить решимость пожарных тушить огонь, мы спокойно отошли к ранее облюбованному пригорку.

Я рассудил так, что роту эту мы без труда частью выбьем, частью отгоним, пошлют батальон, с ним тоже разберемся, а там видно будет, захотим, еще постреляем, надоест, снимемся и не спеша уйдем. Накрыть наступающих карателей я попытался еще среди поселковых домиков, но тут вышла неувязка, мины, падая между построек, обильно осыпали осколками стены сараев и дровяников, ничего не оставляя для немецкой пехоты. Чтобы основательно досадить карателям, следовало попадать точно в узкие улочки, а притом, что немцы не стояли на месте, сделать это было непросто. Поэтому я прекратил страдать ерундой, и остановил работу минометного расчета.

Когда же немецкая рота полностью вышла в степь, все пошло проще, несколько длинных очередей из пулеметов с пригорка заставили фашиков залечь, десятка мин хватило, чтобы задавить два станкача и пять ручников. Немцы попытались достать нас из забавных ручных минометиков, но и эти жалкие попытки были нами с легкостью и жесткостью пресечены. Мышиная возня уже заканчивалась, и меня охватило чувство досады на свою нерасчетливость, глупо было в немецком тылу, где разжиться новыми минами проблематично, тратить столько же боеприпасов на уничтожение роты, как утром на аэродром. Валить надо отсюда, который час?

Небо вдруг раскололось громом, повозка подо мной встала на дыбы и скинула меня на грешную землю, перевернулась и, рухнув на угол, развалилась, коней швырнуло на иссохшуюся траву. Но и земле не понравилось мое на нее приземление, она вздрагивала, словно пытаясь отбросить меня куда-то, тяжкий гул закладывал уши. Я с трудом вывернул голову, черный мрак заслонил только что голубые выси, тучи темной пыли неслись в небесах, высоко вверху, кружась и изящно вальсируя, пролетела вагонная колесная пара, за ней стремились косяки кирпичных обломков, досок, вязаной соломы с крыш и прочего мусора.

– Живой, командир? – Джалибек потянул меня за руку.

– А, черт, не дергай, и так больно! Что это было, Джалибек?

– Взрыв, взрыв на станции! – Джалибек указывал рукой на поднимающийся над станцией мощный гриб.

– Что там рвануло, командир? – Пулеметчик зажимал плечо, из которого торчала похожая на болт железяка. – Мне показалось, что миру надоело смотреть, как людишки истребляют друг друга, и он решил покончить со всеми разом!

Он еще и философ, впрочем, мысли о конце света посетили не только его, я тоже об этом подумал в первую секунду.

– Я сам не знаю, что там могло так шандарахнуть, нечему там было взрываться, кроме тулупов и портянок. – Не захотел я дурачить бойцов, уверяя их, что так все и было задумано.

– Ну, тулупы вряд ли, – морщась от боли, глубокомысленно заметил парень, которому уже рвали гимнастерку, накладывая бинты на развороченное плечо.

– Тулупы нет, а портянки могли, вон у Зайцева портянки одним духом человека с ног сшибают, а ежели их в печь сунуть ненароком, да поджечь, избу поминай, как звали, по бревнышку разнесет!

– Портянки – сила, вот бы десяток на Берлин сбросить, Гитлеру карачун, и войне конец сразу!

– Вот надо портяночной миной из миномета пальнуть на пробу.

– Я с таким минометом рядом не встану, это то же самое, что гранату в штаны сунуть!

– Собирайтесь, болтуны, уходим! – Оборвал я разошедшихся бойцов, и приказал широколицему бойцу. – Ты, бегом к коноводам, и подгони сюда повозку, на которой мин меньше. А вы двое, попробуйте поймать наших убежавших коней, они в том ложку остановились. Слушайте, парни, а где мой вещмешок?

Моя походная перина лежала в десяти метрах, засыпанная комьями земли, сорванными листьями и прочей дрянью.

– Зачем тебе вещмешок, Лапушкин, забудь!

– Нет, ребята, вы что, найдите, там у меня «письмо от матери, и горсть родной земли»!

И двухкилограммовый золотой портсигар, увидев который, обзавидовался бы товарищ Бендер, куда его золотому блюду до моего портсигара. Часы, время на которых я так и не успел посмотреть, и так у меня в руке.

Пока сборы, разговоры, посмотреть, что там на станции. Разоренный муравейник там, причем во многих местах все еще горящий, и повсеместно дымящийся. Вагоны с путей исчезли полностью, хотя сами рельсы сохранились почти везде, кроме тех, что были на месте с неправильной, сухой, как лимонная, кислотой. Там не было не только рельс, но и в самой насыпи зияли четыре, по числу испарившихся вагонов, соединенные между собой воронки, глубиной метров в десять и диаметром в добрую сотню метров. От пристанционных зданий остались только фундаменты, дальше шли груды битого красного кирпича, домики поселка сохранились, чем дальше от станции, тем больше, хотя слово «сохранились» к ним все равно было слабоприменимо. Все эти развалины при этом полыхали даже там, где гореть было, кажется нечему, очевидно, содержимое цистерн выбросило на станцию и поселок. И повсюду по этим развалинам и по заваленным улочкам лежали обожженные и искалеченные трупы, к сожалению, не только в немецкой форме, и кто знает, сколько их еще было погребено под руинами.

– Миномет в порядке?

– Стойки погнуло и вырвало из места крепления! – Джалибек чуть не плакал.

– А ствол не помяло, стрелять-то можно будет?

– Ствол нормальный, но стрелять никак нельзя, наводить невозможно!

Вот, зараза, чтобы я когда-то еще стрелял из миномета по вагонам с портянками! Нет, хаханьки хаханьками, а без миномета нам здесь, в немецком тылу, делать попросту нечего. Теперь все мои сомнения и рассуждения о целесообразности продолжения похода на запад, или возвращении на восток повисали в воздухе, возвращение становилось неизбежным.

Кое-как разобрались с лошадями, повозки с минами были дальше от взрыва, но животные были тоже напуганы мини апокалепсисом, одна из пар сорвалась с привязи и понесла. К счастью, повозка выдержала испытание короткой экстремальной гонкой, кони выдохлись после забега с грузом, и дали себя поймать. Хуже пришлось ловцам коней от моей разбитой повозки, перепуганные, они никак не давались в руки и носились по степи больше часа. Хорошо, что немцам было не до нас, в отсутствие миномета, у нас не было против них серьезных аргументов.

Наконец, утряся эти мелкие проблемки и укомплектовавшись еще одной повозкой на ближайшем хуторе, двинулись вдоль полотна железки на северо-восток, с тем, чтобы в удобном месте перейти ее и пройти на север. Я решил не возвращаться назад той же дорогой, поскольку путь на восток там проходил через Львов, пробиваться через город наверняка пришлось бы с боями, что группе из одиннадцати человек при двух раненых никак не улыбалось. Уйти на север, а потом уже оттуда на восток, так мне казалось удобнее еще и тем, что на севере местность лесистее, я по привычке принимал в расчет фактор авиации, хотя вряд ли немецкие асы будут зариться на такую жалкую добычу, как мы. Бойцы приняли смену направления движения на противоположное без обсуждений, решив, что она связана с повреждением миномета, и это было частично правдой.

Шесть дней поход в обратном направлении проходил без особых проблем, двигались мы параллельно немцам, и пересекать шоссе, запруженные их колоннами, нам, поэтому не приходилось. С водными преградами было больше забот, но они просто требовали больше времени, сами по себе не являясь неразрешимыми.

На исходе шестого дня, впереди и немного слева по ходу нашего движения послышался знакомый, и уже подзабытый гром канонады, бойцы завертели головами, прислушиваясь, шумно комментируя новость, и поглядывали на меня, ожидая пояснений.

– Фронт близко, товарищ командир? – Несколько напряженно улыбнулся Джалибек.

– Похоже на то, но пока ничего не вижу, для меня далеко.

На ночь стрельба стихла, а утром возобновилась, но не как обычно, в семь-восемь часов, а прямо с рассветом. И если мы, как правило, не спешили по утрам с выдвижением, дни длинные, всяко наломаешь ноги, то сегодня завтрак и сборы сами собой прошли быстрее, чем всегда. Темп движения тоже непроизвольно вырос, в настроении бойцов чувствовалась нервозность. Дорогу я выбирал, не ориентируясь на орудийную стрельбу, а просто старался вести группу по более удобной местности. И выводила нас эта удобная местность немного в сторону от источника военного шума. Вскоре стало ясно, что бой ведется на узком участке фронта, а еще через час окончательно выяснилось, что никакого фронта поблизости нет, просто немцы обложили и добивали крупную группу окруженцев.

Положение напоминало то, что было с лагерем военнопленных неподалеку от аэродрома, но только напоминало. Там мы могли без особого труда разобраться с охраной военнопленных. Теоретически. Потому что давить пулеметы, расположенные рядом с колючкой, означало подвергать риску пленных. А пока мы бы гасили один пулемет из десятка, остальные занимались бы расстрелом заключенных, и к тому времени, когда с охраной лагеря было бы покончено, там уже некого бы было спасать. Поэтому, только глянув на лагерь, я отвернул верхний взгляд, и уже не смотрел в ту сторону, чтобы не бередить душу.

Здесь немцы, независимо от нашего вмешательства пытались уничтожить свои будущие жертвы. Расстояние между нападавшими и защищавшимися позволяло бить первых, не подвергая риску вторых. Одно но, там у нас был миномет, здесь у нас его не было. Кому в таком случае могла помочь группа из девяти боеспособных бойцов при двух пулеметах?

Бой проходил от нас в десяти километрах, теперь наша дальнейшая дорога уводила нас в сторону и прочь от обреченных окруженцев, я остановил обоз и подозвал старшину.

– Джалибек, в двух часах строго на север, ты сам слышишь, немецкий батальон добивает наших окруженцев. Они укрепились на территории военной части, и держатся неплохо, с оружием у них все нормально, но прорваться и пробовать не будут, масса раненых и толпа беженцев вяжут их. – Дав вводные, я в десятый раз задаю вопрос с заведомо известным ответом. – Что, из миномета стрелять никак?

Джалибек опускает глаза и отворачивается в сторону.

– Нет…, – еле слышно.

Напряженная тишина, бойцы смотрят на меня с разными чувствами, романтичные и эмоциональные с надеждой, что я найду способ помочь попавшим в беду товарищам, более циничные и лучше знающие жизнь ждали, что я не дам им вляпаться вместе со мной в эту кучу дерьма.

– Товарищ командир! А если закопать миномет наполовину, земля будет держать ствол, и стрелять можно. – Вылезает с рацпредложением пулеметчик, плечо туго перехвачено бинтами, рука подвешена, он единственный из нас раненый вследствие колоссального взрыва на станции.

– А чтобы перенести огонь, выкопать и снова закопать?

– Нет, зачем, нажать на ствол, он и сдвинется, куда надо, земля с одной стороны уплотнится, с другой щель будет, ее присыпать, и опять стрелять.

На мой дилетантский взгляд, идея рабочая, когда закапываешь столбы для забора, в свежей, не осевшей и не уплотнившейся земле их вполне можно пошатать, навалившись с одной стороны, кажется, и минометному стволу можно изменять угол наклона, правя направление стрельбы.

– Джалибек?

– Можно попробовать, товарищ командир…

Никто ни в чем не уверен, решение принимать мне, и отвечать за него, расплачиваясь своей и чужими жизнями, ведь если мы встрянем в эту, пока не касающуюся нас заварушку, уйти по-английски у нас уже не получится.

Иногда в критических ситуациях только кажется, что у нас есть выбор, я не буду разводить здесь пафосные речи, проводя аналогии с темной подворотней, набитой ублюдками, криком жертвы и неизбежным шагом мужчины навстречу ножам и прутьям арматуры.

– Эй, ямщик! Поворачивай к черту! Налево!

Батальон или полтора, а то и все два, при живом миномете такой пустяк меня бы даже не побеспокоил. Но как оно будет с этим инвалидом? Фашики обложили наших со всех сторон, но давить по-настоящему собрались только с востока, на остальных направлениях выставив небольшие заслоны. В тыл этой ударной группе мы и выходим, два километра, для немецкого, несколько менее дальнобойного по сравнению с нашим, миномета в самый раз. Устраиваемся за поросшим мелким кустарником холмиком, пулеметы для самообороны на вершинке.

Джалибек старательно закапывает минометную плиту с воткнутым в нее стволом в отрытую яму. Притаптывает землю вокруг ствола, шатает его, снова притаптывает образовавшиеся зазоры, безнадежно машет рукой, готово, делайте что хотите, а я не виноват. Я критически осматриваю результат закапывания, направление указал я сам, наклон чуть выше сорока пяти градусов, ну, тут Джалибеку виднее, у него опыт. Мины уже разложены, помощники старшины поколдовали со взрывателями, заговорив их на быстрый полет, точное приземление и безотказный взрыв.

– Огонь!

Первая пошла, главная цель поначалу, как обычно, две минометные батареи и одна полевых пехотных гаубиц. Перелет, и в сторону немного, поправим.

– Двести ближе, пятьдесят правее, одну! – Опять рутинная, и поднадоевшая работа, но результат наблюдать всегда интересно. Джалибек подседает под ствол и слегка выдавливает его вверх, смотрит оценивающе на образовавшийся зазор, притаптывает его, так же правит боковое отклонение, помощник бросает в ствол продолговатую оперенную железяку. Мина падает очень удачно, точно на край котлованчика, немцы за работой не слышали свиста подлетающей смерти, два расчета выбиты полностью, еще один ополовинен, чудненько.