Текст книги "Последний довод главковерха (СИ)"

Автор книги: Виктор Перестукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Весь расчет несколько секунд молча разглядывал меня, но никто так и не решился спросить, как же я узнал про подготовленную немцами гаубицу.

– А что, если из пулемета их достать, товарищ капитан? На задней платформе стоит счетверенный.

– Из пулемета, на три километра? – Усомнился я.

– Там прицельная дальность две тысячи семьсот метров, товарищ капитан, я таблицы помню, нас учили.

– А убойная сила на таком расстоянии сохраняется, как думаешь?

– Думаю, что если в лоб фашисту прилетит, то мало не покажется!

– Ладно, давайте попробуем, что мы теряем. Погоди, а там пули разве не трассирующие, ведь пулемет тоже зенитный?

– Одна через пять трассирующая, но их из ленты и убрать можно, на простые поменять.

– Ну, пошли, помогите мне!

Бойцы почти на руках потащили меня сквозь пустеющие вагоны, сержант убежал вперед готовить пулемет к стрельбе.

Где-то за сзади глухо ухнул первый разрыв гаубичного снаряда.

Когда мы подошли на заднюю платформу с пулеметом, там вовсю кипела работа. Сняв объемистые патронные короба со станка, бойцы обоих расчетов растянули пулеметные ленты на площадке и шустро меняли трассирующие патроны на обычные.

– По сто штук и достаточно! – Ограничил я их бурную деятельность.

– Тогда готово, товарищ капитан! – Пулеметом командовал зенитчик в звании лейтенанта, не знаю, удалось ли бы мне построить его, без примера успешной работы пушечного расчета. Но пример был налицо, и лейтенант не кочевряжился, просто дублируя мои команды.

А немцы, даром времени не теряя, выкатили в поле еще две гаубицы, пяток противотанковых тридцатисемимилиметровок, и, не удовлетворившись одной артиллерией, расставили минометы, а в заключение отправили в нашу сторону батальон пехоты. Из всего этого оркестра меня всерьез напрягали только гаубицы, минометы до нас элементарно не дотягивались, противотанковые пушки, предназначенные бить прямой наводкой по видимой цели, даже не готовились к стрельбе, а пехоте топать до нас было больше десяти минут. Зато гаубицы не бездействовали, обрабатывая закрытый от немцев, обращенный к нам склон холма, разрывы громыхали то приближаясь к составу, то слегка отдаляясь, накрытия были не исключены в любой момент, а при продолжении работы гаубиц неизбежны.

– Лейтенант, короткую! Еще одну! Давай еще! – Все же трассеры вещь отличная, без них понять при, к тому же, неверном свете пасмурного утра, куда угодили маленькие и не разрывающиеся кусочки свинца, было нереально. Помогли мне сами немцы, во всеобщей кутерьме отреагировав на прилет наших посланцев повышенным кипишением в конкретном месте, послав еще одну очередь и приглядываясь уже более местно, я и сам заметил маленькие грязевые фонтанчики на земле, и свежие пулевые дырки на кабине одного из грузовиков.

Необходимая поправка, длинная очередь, я, как дирижер, движениями кончиков пальцев правлю направление свинцовой струи, пули стучат по несуразным щитам гаубиц, совсем не предназначенным для укрытия расчетов, беззащитные расчеты слоями валятся на землю, кто пытаясь спастись от пуль, а кто уже поймав свою. Вполне, как оказалось, убойную. Обычные патроны в лентах закончились, вернее, пошли вперемежку с трассирующими, теперь уже все равно, стрелять по нам некому. Пару раз прохожусь по лежачим, чтобы никто случайно не воскрес, затем, как из пожарного шланга поливаю минометы и противотанковые пушки, переходя в последнюю очередь до пехоты. Небольшая пауза, бойцы меняют короба с отстрелянными лентами на полные, стрельба продолжается.

К сожалению, на пехоту мы переключились поздновато, хвост удалось прищемить, положив до роты фашиков, но голова успела подойти ближе к разделяющему нас холму, и попала в мертвую для пулеметного огня зону. Приостанавливаю огонь.

– Что с патронами, лейтенант?

– Навалом! – Улыбается чему-то командир пулеметного расчета. Коробов вокруг, действительно куча, но мало ли, вдруг они все пустые.

– Немецкий батальон ползет по той стороне холма, лейтенант. Следи за гребнем, как только появятся, минут через десять, причеши их.

– Сделаем, товарищ капитан!

– Пошли, сержант, – окликаю артиллериста, и у вашей пушки работа найдется.

– Надолго Вы, товарищ капитан? – Сзади стоит начальник поезда, внимательно рассматривая меня, старше капитанов в его поезде раненых нет, и их не может быть слишком много, возможно, он знает их всех.

– Думаю, минут на пятнадцать, двадцать.

– Как закончите, снимайте пушку и пулемет, и грузите на машину, – он указал на две пустые полуторки под насыпью. – Только вас ждем.

– А поезда поджечь, товарищ военврач…, – не закончил я, чтобы не называть неизвестного мне звания.

– Этим займутся бригады с товарных составов, как мы уедем.

– Осколочным, товарищ капитан? – Расчет артиллеристов-зенитчиков в сборе, и горит желанием возобновить стрельбу.

– Нет, бронебойным, ствол задирайте выше, будем давить фашиков в мертвой зоне свободно падающими снарядами.

Сержант пожал плечами, ствол зенитки задрался вверх почти вертикально, готовясь послать бронебойные снаряды на высоту четыре, а то и все пять километров, чтобы падая оттуда с ускорением свободного падения, замедляемого сопротивлением воздуха, шматки свинца убивали и калечили немцев, недоступных для прямого воздействия.

В свое время на разных интернетфорумах приходилось видеть горячие обсуждения вопроса о стрельбе вертикально вверх, и возможных последствиях падения пули. Большинство обсуждающих сходилось на том, что такая пуля смертельно опасна, а некоторые говорили о том, что по этой причине в мире регулярно гибнут люди, не приводя, впрочем, конкретных примеров и статистики. Другие с цифрами в руках доказывали, что по причине сопротивления воздуха пуля обычного калибра не может набрать слишком высокой скорости, и поэтому не опасна, результатом ее воздействия могут быть разве что синяк или шишка. Вот у крупнокалиберной пули, при той же скорости, поражающее воздействие выше, за счет большего веса, она вполне способна поломать кости или пробить череп. Я был согласен со вторыми.

При просмотре военных фильмов, показывающих последние дни войны, и собственно сам момент получения героями известия об окончании войны, меня всегда интересовал один вопрос. Вот стреляют радостные бойцы и командиры, нет, уже солдаты и офицеры вверх изображая победный салют из всех видов стрелкового оружия, из пистолетов, автоматов, винтовок. Десятки и сотни тысяч человек, даже миллионы, сами при этом, естественно, находясь на открытом воздухе. И куда падают потом эти миллионы и миллионы пуль, разве не прямо на их головы, или головы их сослуживцев, салютующих на соседних улицах? Но никогда в воспоминаниях ветеранов не доводилось читать о тысячах погибших в результате этого праздничного действа.

Поэтому я не рассматривал возможность стрельбы из счетверенного пулемета навесом по немецкой пехоте. Другое дело, зенитная пушка, двадцать пять миллиметров, это даже не двенадцать и семь, этот свинцовый град побьет любую рассаду.

– Огонь! – Пять веселых огоньков устремились в воздух, и описав крутую дугу зашлепали в грязь рядом с подбирающейся к гребню холма колонной немецкой пехоты. Даю поправку, мимо, но третья пачка идет верной дорогой. Два снарядика из пяти пропадают попусту, еще один высекает искру из каски подвернувшегося под горячую головку пехотинца, тот оглушенный падает на землю, рядом с ним опускаются еще двое, поймавшие снаряды плечом и поднятым коленом. При следующих очередях, срабатывает мощный солдатский инстинкт, пехотинцы бросаются на землю, только увеличивая площадь поражения, попасть в распластавшегося по поверхности земли солдата гораздо проще, чем в стоящего, с накрытой каской головой. Зенитка непрерывно посылает в небо все новые порции снарядов, множа жертвы среди немецкой пехоты. По команде офицера стремительно теряющие людей роты пытаются выйти из-под губительного огня, бросаясь к гребню холма, но появившихся на вершине шустриков встречают пули счетверенного пулемета. Несмотря на то, что дистанция велика, больше километра, они тоже собирают богатую жатву, атака немцев захлебывается, даже не начавшись. Еще десять минут сначала объединенных усилий зенитных аппаратов, а потом стреляющей вдогонку пушки, и только одинокие фигурки фашистов, разбегающиеся по всей ширине поля, уходят к догорающим на дороге остаткам механизированной колонны.

Отъезжая в предпоследней полуторке от горящих поездов, с вещмешком под задом и уже без капитанского пиджачка, думаю, как же так получается, что я ехал от войны, а приехал на войну. Война меня провожала, война меня догнала, вернее, встретила, война кругом, никуда от нее не деться. Доедем сегодня или завтра до госпиталя, совсем не такого тылового, как хотелось бы, и что? Да и доедем ли, где немецкие танки, ушедшие вперед, в наш тыл, пока я тормозил мотопехоту? Стоят и ждут меня вон за тем дальним леском, до которого я пока не дотягиваюсь верхним взглядом? А может, ждут, пока я доеду до места, устроюсь на законном койко-месте, и только после этого заедут в гости? Любят они это дело, если верить тому, что пишут и снимают о войне.

Через два дня мытарств, семнадцатого июля, наш передвижной госпиталь, наконец, добрался до места, и этим местом оказался город и станция Корсунь-Шевченковский. Название это меня сразу напрягло, смутно помнилось, что здесь случился какой-то котел, никаких подробностей ни по датам, ни по, тем более, номерам дивизий и армий, я не знал совершенно, но дела это не меняло никак, у меня просто чесались пятки дернуть отсюда. Все уверяли меня, что здесь глубокий тыл, и смеялись над моим беспокойством, моя репутация сверхзнатока осталась далеко на западе, среди моих воюющих товарищей, а создавать ее заново на новом месте у меня желания не было. День за днем я прислушивался к отрывочным сообщениям с фронта, и официальным, и передаваемым по испорченному солдатскому телефону, пытаясь создать собственное представление об истинном положении дел. Ничто не давало оснований для беспокойства, но я был уверен, что расслабляться нельзя, немецкие танки, передвигаясь по сто километров в сутки, за три дня могут сделать любой глубоко тыловой город прифронтовым, а то и находящимся в окружении.

Пока же ничего примечательного не происходило, я отлеживал бока и живот на госпитальной койке, гораздо более жесткой, чем мои повозочные перины, но идеально мягкой, если сравнивать с соломенным матрасом поезда. Питание было терпимым, а покой, до которого я наконец, дорвался, способствовал заживлению ран с экспресс скоростью, я уже уверенно бродил с костылем, и несмотря на все запреты врачей, постоянно торчал в госпитальном саду. В тот день, на пятый, после приезда в город, я тоже сидел под деревом на скамье, примостив рядом костыль, погода была прекрасная, но за эти несколько дней я успел отвыкнуть от страха перед немецкими самолетами, налетов на город не было совсем.

– Чего это чекисты здесь забыли? – Проворчал сидевший рядом парень с забинтованной головой.

Пришла беда, откуда не ждали, не танки, так эти меня догоняют, подумал я, сопроводив взглядом взошедших на крыльцо, и скрывшихся в дверях дух особистов. Не пуская ситуацию на самотек, пока нога и костыль несли меня в хозяйственный блок госпиталя, я проследил за ними верхним взглядом, худшие опасения полностью подтвердились, энкавэдэшники нашли начальника госпиталя и вместе с ним прошли в мою палату. Один из них там и остался, второй с врачом вышел в сад, и принялся опрашивать пожимающих плечами и разводящих руками раненых.

Я остановился перед дверью заместителя начальника госпиталя по хозяйственной части Фирова М. И., нащупал портсигар в кармане, после того, как я едва не потерял его вместе с вещмешком в вагоне поезда, я всегда носил его в кармане брюк, благо, я смог их снова носить после долгого перерыва. Часы же и так были у меня всегда с собой, и теперь я, вытащив их из кармана, зажал в кулаке, постучал в дверь и решительно рванул ее на себя.

– Разрешите, товарищ майор?

– Куда прешь, боец, не видишь, я занят?! – Рявкнул майор так, что сидящий перед ним тщедушный человечек от начальственного рыка втянул голову в плечи.

– Я по личному вопросу, товарищ майор, – в духе товарища Бендера хладнокровно заявил я, поигрывая драгоценной безделушкой на длинной цепочке.

Вещь современная, цены немереной произвела на товарища Фирова ожидаемое впечатление.

– Пошел вон, Калин, потом зайдешь.

Проводив выходящего взглядом, я подошел к столу, и примостил свои ползадницы на предостерегающе затрещавший стул, положив часы на середину стола, но не выпуская цепочку из рук.

– Что хотел, боец? – Грубо, но все равно как-то душевно, поинтересовался майор.

– Справка нужна. В том, что я, Лапушкин Авангард Михайлович, выписан из госпиталя и направляюсь в город Киев, на десять дней, до полного выздоровления.

Майор тяжело дышал, теребя обеими руками лежащие перед ним бумаги.

– Надо подумать. Сам я такие справки не даю, а к докторам у меня подходов нет, этих долболюбов ничем не зацепишь, я уже пробовал.

– Вы свою печать поставьте, слово «госпиталь» там есть, никто и не посмотрит, что она не гербовая, а «для хозяйственных нужд», а за начальника госпиталя я сам левой рукой подмахну.

– Тебя только послушать, первый же патруль заметет, и сам загремишь, и меня за собой потянешь.

Стук в дверь.

– Пошел вон, я занят!

Опять тишина, и тяжелые раздумья Фирова.

Бом-дин-бом-бом-дин-дон!

– Чудесная вещь, товарищ майор, чистого золота больше килограмма, корпус и крышка толщиной с палец, цепочка, сами видите. Швейцарская фирма, качество изумительное, за месяц ни на секунду не отстали, не обогнали, подводить не надо, заводишь раз в неделю. Водонепроницаемые, я с ними в грязи ползал, оботрешь тряпкой, снова новые, ничего их не берет. И противоударные, немцу каску можно пробить, как гирей, все им нипочем.

– Откуда они у тебя?

Вам справку из магазина показать, хочется спросить мне, но я просто молчу.

– Как говоришь, фамилия, Лапушкин? Красноармейская книжка-то, небось, в канцелярии, далеко ты с одной справкой уйдешь?

Кругом одни сложности, а особисты шарят по госпиталю, ищут меня.

– Сиди здесь, я закрою тебя, чтоб не лазили.

Майор уходит, и вправду заперев дверь на ключ, вскакиваю, если можно так назвать мое неловкое вставание со стула, достаю со второй полки делового шкафа пятую слева толстенную папку с завязками, «Акты на списание малоценной и быстроизнашиваемой хрени», умница Фиров, если хочешь хорошо спрятать, положи на самое видное место. Только со мной этот номер не прокатывает, валяясь сутками напролет, я от нечего делать не только девушкам под юбки заглядывал, и что за жук Фиров, знаю отлично. Здесь у него наверняка только малая часть сбережений, держит под рукой на текущие расходы, но мне они на первое время очень пригодятся. Мне бы только до Киева добраться, рассуждал я про себя в ожидании майора, а там выйду на ушлого капитана, увезшего мои деньги, или его друзей, наверняка таких же прожженных жуликов. Они без проблем сделают мне липовые документы, нарисуют полное списание по ранению, тем более основания для этого есть, и пусть ретивые чекисты ищут меня до конца времен. Снимаю матерчатый чехол со стоящей в углу пишущей машинки, складываю туда деньги, завязываю узелком и ставлю на пол возле двери.

Сажусь назад, слежу за майором, ничего интересного, ходит по кабинетам, канцеляриям и бухгалтериям, дважды расходясь при этом с одним из чекистов, находит мою красноармейскую книжку, берет еще несколько бланков. В запертую дверь стучат пару раз, не получив ответа, уходят.

Возвращается Фиров весьма довольный своими похождениями.

– Все сделал, как полагается, теперь тебя ни один патруль не остановит, да хоть и остановят, запрос пришлют, по бумагам никаких зацепок, гуляй, товарищ Лапушкин, десять дней в Киеве.

Майор протягивает мне справку и красноармейскую книжку.

– А деньги есть у тебя, на эти десять дней? Сколько тебе на жизнь, двести рублей хватит?

Спасибо Фирову, деньги у меня есть, однако срабатывает хватательный инстинкт, отвечаю автоматом, не задумываясь и не вспоминая об узелке рядом с дверью.

– Лучше триста, товарищ майор.

В масштабе цен я не ориентируюсь, но просить всегда надо больше, особенно, если могут дать.

– Триста всегда лучше, чем двести, – смеется Фиров, – это ты, товарищ Лапушкин, правильно сказал, держи!

– Спасибо, товарищ майор, от всего сердца спасибо! – Искренне благодарю я. – Скажу Вам по совести, редко встретишь такого душевного человека, как Вы, который и в положение войдет, и посочувствует, и поможет во всем! Спасибо!

Пожав майору руку, я иду к двери.

– Постой, а часы?!

– Отличные часы, товарищ майор, никогда с ними не расстанусь!

– Нет, погоди, так ты не уйдешь! – Фиров просто сатанеет, мужик он не мелкий, но с Лапушкиным редко кого можно поставить рядом, разве ярого полковника артиллериста Винарского. Левой рукой, чтобы не подвела свежевыздоровевшая правая, сгребаю командирскую гимнастерку на груди обманувшегося в лучших чувствах майора так, что добротная ткань жалобно трещит, и прижимаю его к стенке.

– Ты, майор, сиди и не прыгай! С такой справкой, что ты мне дал, любой жулик, а то и шпион без проблем до Киева доедет, это ты правильно сказал. И за такие фокусы тебе десять лет лагерей дадут, не раздумывая, если к стенке не прислонят. Поэтому, шум поднимать тебе никакого резону нет, сиди и не прыгай! – Повторил я, оттолкнув Фирова, взял узелок с деньгами и вышел в коридор.

– Встретимся еще, аферист хромой! – Высунув голову из кабинета, свистящим шепотом пообещал майор.

– Вот тогда и сочтемся, кто кому и сколько должен! – Согласился я с Фировым.

6

Неловко получилось с этим майором, обманывать человека нехорошо, даже если он сам жулик, и греет руки на несчастьях других. Были бы у меня деньги, я, конечно, расплатился бы с ним, как полагается, услугу он мне оказал неоценимую. Но не платить же ему его собственными деньгами, не настолько я законченный циник. Что до часов, то, каюсь, отдавать ему их я изначально не собирался, очень уж они мне нравились, и можно сказать, приросли. Если поразмыслить здраво, то какая разница, те часы или эти, лишь бы время показывали, в той жизни я вообще обходился без них, считая лишним предметом, узнавая время с телефона. А эти мои были не слишком удобны для фронтовика, противоударность и водонепроницаемость, это хорошо, но и недостатков хватало. Мало того, что издевательски громоздкие, видно сделанные специально, чтобы потяжелее, чтобы больше золота в них, так еще и куранты бьют при открывании крышки, в самый раз бойцу, сидящему, например, в засаде. И все же я к ним привык, и как сказал уже Фирову, никогда с ними не расстанусь.

Садовая ограда вокруг госпиталя состояла из одних дыр и лазов. Не знаю, почему это не беспокоило госпитальное начальство, возможно, считалось, что из госпиталя на фронт никто бегать не будет. А то, что выздоравливающие могут дезертировать, чтобы не возвращаться на фронт, это никому в голову не приходило. А может, главдоктору хватало других забот, а с Фировым, отвечающим за хоздела, и так было все ясно.

Через одну из этих дыр я и покинул госпиталь без труда и хлопот, несколько напрягало только наличие костыля, выздоравливающему не положенного, поэтому я решил обходиться без него. Ходить можно было и так, сильно хромая, вышагивая здоровой ногой и подтягивая больную, получалось медленно, но терпимо. С постами и патрулями в городе все было в порядке, не то, что в ближних тылах шестого корпуса. Ну, может и там сейчас наладили, а тогда была временная неразбериха, корпус долго отступал отдельными разрозненными подразделениями, фактически не представляя собой монолитную боевую единицу. Но это к слову, здесь патрули были, бояться мне их не стоило, и подойдя к первому встретившемуся, я поинтересовался, на чем и как мне добраться до Киева. Помогали тяжелораненому, едущему с передовой в тыл, все и охотно, поэтому в Киев я попал всего через два дня, что в условиях близости фронта, пусть и относительной, и общего беспорядка было исключительно быстро.

Когда на въезде в Киев наш ЗиС в очередной раз тормознули, попросив покинуть машину для проверки документов, я решил пока в город не лезть, а оглядеться, обосновавшись в пригороде. Кое-как сполз с кузова, поймал раздобытый в пути вещмешок, сброшенный добрыми попутчиками, и, показав лейтенанту справку, не спеша заковылял по разбитому тротуару.

Уже на подъезде к городу снова почувствовал горячее дыхание войны, где-то на севере и западе тяжелые удары мощных бомб, лай зениток, непрерывный гул канонады, неприятно сжимающий сердце. Над головой проносится тройка истребителей, не тупорылых, которых Назар во время эпического лежа в кузове полуторки называл «ишачками», а других, остроносых.

Нужно было найти квартиру, а для начала позавтракать, в дороге с питанием не заладилось, и чувство голода превалировало над остальными. Непритязательная столовая в квартале мне как раз подойдет, ползу к ней среди маленьких частных домиков, попутно разглядывая изнутри. Знакомая еще по прошлой жизни система самообслуживания, народу довольно много, приличная очередь, но места в обеденном зале есть, люди быстро освобождают столики. Вхожу, набираю на поднос всего и побольше, раскладываю на столике, отношу поднос, задерживаясь, чтобы вымыть руки. А вернувшись к столику, обнаруживаю на своем месте наглую особу, беззастенчиво поглощающую красный, с белыми разводами сметаны борщ из моей тарелки. Охренеть, до чего дошел народ, и эта страна под руководством Коммунистической партии, Советского правительства и лично товарища Сталина строит социализм. Или уже построила?

Растеряно оглядываюсь на раздачу, как назло набежала новая голодная толпа, стоять и ждать там минут двадцать. Сажусь рядом, грызу козу взглядом, и не думает смущаться, ладно, ты так, и я так же, подтягиваю тарелку со вторым и хватаю вилку и хлеб. Стерва смотрит на меня испугано, крепче обнимает тарелку и поспешно тянет к себе компот, типа это тоже мое, вот же сучка! Разделываю вилкой котлету, так, а почему одна, я же две брал… и где мои беляши на тарелочке… черт! Оглядываюсь, весь мой завтрак спокойно дожидается меня на соседнем столике. Девушка, поняв, в чем дело, чуть не давится и громко хохочет:

– Ах ты, растяпа, а еще фронтовик!

Соседи по столику просекли прикол и дружно присоединяются:

– Ну, ты, бугай, девчонку объел!

Под добродушные насмешки всего зала извиняюсь и занимаю свое законное место, я слишком голоден, чтобы сбежать от насмешек, не поев, хотя в другой раз может так и сделал бы.

Когда я, набив брюхо, выползаю из столовой, девушка ждет меня снаружи.

– А я как раз после смены…, – мямлит несмело, не умеют еще знакомиться, в мое время просто рубанула «бы, привет, я Ефросинья, а тебя как звать?». Или это внешность Авангарда так действует, бабам парень нравится, как я заметил, и это меня раздражает. Сам я в прошлой жизни немного ниже среднего роста и худощавый, и это меня вполне устраивало, что женщины находят в этом кабане с широкой мордой, для меня загадка и оскорбление. Видимо, просто прет наружу мужская сила, которой в Авангарде в избытке, а моя самоуверенная манера держаться ее только умножает.

– Извини еще раз, что так получилось, сам не понимаю, что на меня нашло. Я Авангард, а тебя как звать?

– Оксана. – Девушка смущается, хотя в столовой смеяться не стеснялась, – Надолго ты в Киеве?

– На десять дней, до полного выздоровления. – Мы медленно идем рядом, я стараюсь не хромать, а Оксана меня не обгоняет. – Не знаешь, где здесь квартиру найти на это время?

– Квартиру ему, ишь, Пашка-миллионщик! – Непонятно удивляется Оксана. – Тут и комнаты не найдешь, а ему квартиру! – И сразу предлагает, скромница:

– А давай ко мне, я здесь угол снимаю у хозяйки, доплатишь ей, она против не будет.

Угол она снимает, забавно, в моем детстве в угол за мелкие провинности ставили.

– Хорошо, угол, так угол.

– А я сегодня полторы смены на фабрике отработала, из-за войны у нас все выходные отменили и отпуска.

Поддетый носком сапога камушек, выщербленный из тротуара, подпрыгивая, покатился по дуге и плюхнулся в лужицу.

– Устала так, что ноги не держат, а еще говорят, что теперь и уволиться будет нельзя.

Справа домик, почти полностью разрушенный авиабомбой, один угол и часть стены возвышаются над грудой мусора, в которую превратилась вся жизнь хозяев.

– А позавчера нас возили от фабрики копать противотанковый ров, народу была уйма, у рва концов нет, копали с полудня почти до темна.

За ее болтовней дошли до спрятанного в глубине сада одноэтажного дома, в котором она и обреталась. Переговоры с хозяйкой прошли успешно, я расплатился за все десять дней вперед, спать мне полагалось в постели Оксаны, стоящей возле стенки в общей комнате, о питании уговора не было. Когда хозяйка вышла, Оксана, не обращая внимания на пацана, сидевшего в углу с книгой, выговорила мне за выброшенные на ветер деньги, заметив, что если я за все буду переплачивать вдвое, то скоро останусь без штанов. Замечание оказалось пророческим, уже через минуту я и вправду остался не только без штанов, но и без гимнастерки, устроившись в оплаченной кровати. Оксана приткнулась рядом, не без намека поприжималась ко мне, но меня, не спавшего толком две ночи, это не интересовало совсем. Она и не настаивала, и уснули мы сразу и одновременно, а мальчик так и остался в кресле читать книгу.

Дела могли подождать, поэтому я проспал целые сутки, до следующего утра, в отличие от Оксаны, вечером ушедшей на работу. Поднявшись утром, я прежде всего постарался обезопасить свой вещмешок от обыска любопытствующими, прихватив его горловину с контрольной бумажкой несколькими стежками нитки. Оксана сказала, что вещи мои никто не тронет, я же был уверен в обратном, но не сидеть же мне на деньгах целыми днями, и носить их с собой было нелепо. Решив, как получилось, эту проблему я сходил до вчерашней столовой, намеренно разминувшись в пути с Оксаной, которая позавтракав, спешила домой. От столовой путь мой шел в город, на поиски друзей капитана Демченко. Правду сказать, я не очень рассчитывал на честность капитана, и шансы встретится с его товарищами, расценивал как пятьдесят на пятьдесят: или встречу, или не встречу. Но первый же адресат оказался верным, открывшая дверь отдельной квартиры на Полтавской улице женщина подтвердила, что муж ее, отвечающий за какую-то часть поставок горючего авиации Юго-Западного Фронта Ищенко Остап Григорьевич реально существующая личность. Дома его естественно не оказалось, и я пообещал заглянуть вечером, по месту работы искать его я не хотел, вряд ли меня пустили бы в управление штаба фронта. На всякий случай, скажу, что я, конечно, еще с вечера прошелся по этому адресу верхним взглядом, но таблички на дверях не было, и понять, живет ли здесь именно тот, кто мне нужен, или совсем другой человек, понять оказалось невозможно.

Разведка вполне удалась, довольный собой я отправился бродить по городу, намереваясь заодно прикупить продукты для Оксаны. Подойдя с этой невинной целью к воротам ближайшего рынка, я остановился, разыскивая верхним взглядом нужные мне ряды, после чего уверенно двинулся в выбранном направлении. А пока мясник разделывал свиную тушу, готовя выбранный мною кусок вырезки, рядом происходили интересные события.

Красивая девушка, нет, выделяющаяся красотой девушка, опровергая мои тезисы о неумении современниц знакомиться, активно клеилась к старлею-танкисту. Тот не терялся, и был совсем не против знакомства, предлагая продолжить его в более подходящем месте, но…

– Ты что к моей сестре пристаешь? Ты что думаешь, если ты командир и фронтовик, тебе все можно? Я сам только с фронта! – Напирал на танкиста явно уголовного вида заморыш.

Несмотря на мелкие габариты, вел он себя очень уверено и нагло, рядом, не скрывая своей заинтересованности происходящим, стояли еще два уголовника. Не могу понять, зачем они так стремятся выделится и подчеркнуть свою кастовую принадлежность, на мой взгляд, этим они только облегчают работу милиции.

– Ты думаешь, если девушка одна ходит, так за нее и заступиться некому? – Продолжал отрепетированное выступление бандит. – Ты мою сестру за шлюху принял? Отойдем в сторону, командир, поговорим!

Чего он привязался к этому танкисту, понять было нельзя, тот совсем не был похож на состоятельного человека, но выследили они его с чем ценным, или у них были личные мотивы, вникать в мотивы рыночной шпаны было некогда, события пошли кувырком. Бандит инициатор схватил танкиста за рукав, тот отмахнулся, а в руке второго бандита блеснуло лезвие ножа. От первого взмаха танкист увернулся и тут же получил сапогом в ребра. Но в это время я прохромал, наконец, те пять метров, что отделяли прилавок от места драки. Вооруженный, за неимением лучшего, тяжелой бычьей ляжкой, я сходу пустил свое оружие в ход, тремя ударами разметав злодеев, умудрившись при этом не свалиться, и напоследок припечатал к земле последнего, подбегавшего с топором.

– Ты что делаешь?! Меня-то за что?! – Орал поверженный мясник.

– Хрена ты тут с топором бегаешь? – Злобно огрызнулся я, постоянно оглядываясь, нет ли кого сзади. Народ, видя мой настрой на продолжение драки, почтительно расступился, образовав вокруг меня своеобразный круг почета, в который торжественно вступили представители органов правопорядка.

– А ну, стоять! – Остановил лейтенант милиции мясника, пытавшегося вернуть на прилавок бычью ляжку, и сразу поприветствовал мелкого уголовника. – Здорово, Фальцет, опять довелось свидеться!

Двое его помощников крутили руки бандитствующей троице обыкновенными веревочками, наручники в киевской милиции были, очевидно, не в моде. Я пытался помочь танкисту встать так, чтобы при этом не упасть самому, что мне неплохо удалось. Уголовник успел все таки зацепить его ножом, со слегка оцарапанного предплечья старлея редко капала кровь. Я озирался в поисках девушки, из-за которой все началось, но ее нигде не было.

– Чьи деньги? Кого ограбили?

Из кармана дрища извлекли ворох огромных советских купюр.

– Меня! Это мои деньги! – Неожиданно услышал я свой голос, ну что, все правильно, если деньги ничьи, значит, мои.

– Проследуем, товарищ, в отделение для выяснения. – И довольный, добавил, обращаясь к заморышу. – А ты, Фальцет, сегодня плотно влетел.

– Да что ты можешь, красноперый! Это же не грабеж даже, все видели, как тот фраер к сеструхе приставал! Три года за хулиганку, да мне тюрьма дом родной!

– Ты напал на командира Красной Армии, – снисходительно, и даже добродушно объяснил лейтенант лузеру, – и ранил его, нанеся вред боеспособности наших вооруженных сил, в дни, когда наша страна ведет непримиримую борьбу с зарвавшимся врагом. И сделал ты это, не по собственной инициативе, ума бы у тебя на это не хватило, а по заданию немецкой разведки. И получишь ты за это высшую меру в течение трех дней, по законам военного времени.