Текст книги "Последний довод главковерха (СИ)"

Автор книги: Виктор Перестукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Дергачев внимательно смотрит на меня, выдерживая мхатовскую паузу, затем многозначительно роняет:

– Если Вы, товарищ командир, будете вести по шоссе тот же беспокоящий огонь, и с теми же последствиями, что сегодня утром…

– Именно этим, товарищ майор, я и собираюсь заняться! Выезжайте вперед на машинах, помните, что как только вы отъедите, идеального противовоздушного прикрытия в виде раненых немцев у вас больше не будет, поэтому постарайтесь как можно быстрее добраться до кромки леса и укрыться в нем. Но дальше пока тоже не заезжайте, отброшенные от шоссе остатки наших частей отходят по лесу параллельно дороге, и могут принять ваши машины за немецкие. Дождетесь нас на повозках, по лесу поедем вместе, не спеша, там авиация не так опасна.

– Понятно, товарищ командир!

И пошел, даже про приказ, запрещающий уход с обороняемой высоты не вспомнил, а эти странные манеры военных даже меня, человека гражданского, раздражают. Развернулся и вперед, «понятно» ему, никаких «разрешите выполнять?». Черт знает что!

– А Вам, капитан, чего? – Первокомандующий капитан, тот самый, что воспринял как шутку шуточное назначение полковником ВВС меня командиром части, отослал моего возницу прочь от повозки и ждал окончания разговора с майором.

– Нужно отправить в штаб дивизии захваченные документы. Пошлите с ними меня, товарищ командир.

– Интересное заявление. И почему это я должен отправить с ними именно Вас?

– Там я буду гораздо полезнее, чем здесь. И себе, и Вам.

– И чем же именно Вы будете мне полезны?

– Например тем, что помогу превратить в деньги ту мелочь, что для Вас собрали бойцы. И еще…, – капитан сделал таинственное лицо.

– Говорите.

– Никто ведь не знает, сколько денег дали Вам фашисты за пленных, мало ли, какую сумму они назвали, Вы денег не пересчитывали и за них не расписывались, а вдруг в мешках подшивки старых газет…

– Как Ваша фамилия, капитан?

– Демченков, Александр Владимирович.

– Никаких денег никуда не сдаете, вывернетесь как-нибудь, марки меняете на рубли, все деньги мне, держите их до нашей встречи, все, что выручите за барахло, Ваше. Годится?

– Да, я согласен.

– Хорошо, капитан, пишите имена, адреса, явки, где я Вас потом отыщу, получите у майора документы, которые нужно отправить, пусть выпишет сопроводительные…

– Все оформим, как полагается, товарищ командир!

Откладываю для себя карманные золотые часы, огромные, с кулак, с громовым боем, тяжелые, как камень для гнета грибов при засолке, на цепочке толщиной с палец, и массивный, весом с кирпич, золотой же портсигар. Все остальное, кроме шоколада, выгребает Демченков.

Какой полезный человек этот капитан, и не без талантов, заметил мою склонность к стяжательству и моментально использовал. Теперь при нужде можно и в тылу неплохо устроится, задница плотно прикрыта, материально, по крайней мере. А если он имеет связи с большими людьми, и может помочь со всякими оправдательными и обосновывающими документами, то это вообще хорошо. Правда, я пока на продуктовой базе подъедаться не собираюсь, но жизнь, она штука такая, часто решает за нас.

До места добрались без приключений, лесная дорога, по которой мы двигались к шоссе, выходила на него с юга почти под прямым углом. Не доезжая семи километров, я остановил машины и приказал растолкать их под деревья и замаскировать.

– Товарищ майор, карту и Джалибека. Смотри, Джалибек, вот шоссе, вот мы, где, по-твоему, правильнее поставить тридцатисемимиллиметровую пушку, чтобы надежнее заткнуть его?

– А почему тридцатисемимиллиметровую, а не пятидесяти? У нее снаряд немного, но слабее, и по дальности то же самое.

– Зато снарядов этих у нас впятеро больше, и их, как менее ценные, будем тратить в первую очередь. Говори, эксперт, куда пушку ставить.

– Хорошо бы сюда, только это среди леса получается. Рубить много придется.

– Погоди лес рубить, Джалибек, объясни, почему сюда, и куда ты стрелять собрался.

– Вот здесь дорога изгибается, и, ведя огонь вдоль нее, мы все снаряды вытянутого эллипса рассеивания положим прямо на дорогу.

– Так, снова погоди, с эллипсом понятно, стрелять вдоль дороги удобнее, чем поперек, это как с мостом. Но тут расстояние больше пяти километров, а у тебя дальность стрельбы?..

– Семь двести. Я бумаги смотрел.

– У сорокапятки четыре четыреста, а тут калибр меньше, а дальность чуть не вдвое? Ты, Джалибек, правильно все понял?

– Правильно, товарищ командир, семь двести, а у пятидесятимиллиметровой девять четыреста. Еще, если мы поставим пушку туда, где я показал, мы сможем обстреливать шоссе и в противоположную сторону, тоже на изгибе, вдоль дороги. Но лес придется вырубать в обе стороны.

– Не проблема, ближайшие кусты метров на тридцать вырубим, а дальше пусть снаряды прокладывают себе дорогу. Осколки все равно летят в основном вперед, и расчет не заденут.

– Снаряд бризантный, назад осколки тоже летят.

– Ну, не на тридцать же метров. Запрягайте лошадей, пушку тащить и пару телег со снарядами и минами. Миномет возьмем для самообороны, на всякий случай. Десять человек сверху расчета, лес рубить. Вы, майор, стоите здесь и ждете нас, отдыхайте, больше от вас пока ничего не требуется.

– Поправку, товарищ командир? – Джалибек дал пристрелочный выстрел и ждет у заряженной пушченки моего резюме. Бригада подсобников только что расчистила сектор обстрела на восток, что оказалось гораздо проще и быстрее, чем предполагалось, и теперь в три топора, двуручную пилу и пять лопат вырубала аналогичный в противоположную сторону.

– Погоди, Джалибек, не вижу разрыва, вообще не понимаю, куда делся. Давай еще один…

– Есть?

– Не вижу, то ли снаряды не рвутся, то ли разрыв совсем маленький. Ты не бронебойными лупишь?

– Нет, товарищ командир, осколочными.

– Давай беглыми штук пять, экономить некуда, может, так разгляжу. О, нормально, вижу, все перелетало через шоссе, дай на восемьсот ближе. Хорошо, теперь на пятьдесят правее. Охренеть! Представляешь, в тентованную машину, в кузов, ужас, настоящее мясево!

– Хорошо, товарищ командир!

– Отлично, Джалибек, беглым, десяток.

Большая часть ушла чуть влево, но в пределах нормы, два зацепили осколками проезжавшие машины с мотопехотой и заблокировали дорогу. За следующие десять минут Джалибек отстрелял сто пятьдесят снарядов, разбив шесть застрявших в пробке автомобилей, положив убитыми и ранеными около сотни фашистов и полностью перекрыв движение на шоссе. Теперь огонь перенесли на запад, и после короткой пристрелки также намертво закупорили дорогу. В мешке между пробками на пятнадцатикилометровом участке шоссе застрял полный моторизованный полк, но выковырять его с лесной дороги оказалось невозможным. Даже если бы дело происходило в степи, стрелять поперек дороги было бы непрактично, большая часть снарядов ложилась бы с перелетом, или недолетом. В лесу же в такой стрельбе и вовсе не было смысла, снаряды просто рвались бы в кронах деревьев. Минометы же до шоссе не дотягивались, и я отказался от идеи подъехать с минометом ближе к дороге, немцы время от времени пытались разобрать пробки, порой нужно было ставить их на место возобновлением обстрела, и мне бы пришлось бегать между пушкой и минометом.

Со своей стороны фашисты не пытались послать карательную экспедицию по нашу душу, ограничившись попыткой обстрела леса из пехотных короткоствольных гаубиц. Однако нащупать у них наше местоположение не получалось, лес был большой, пушка стреляла негромко, стрельба гаубиц по огромной площади наудачу ничего не дала, ни один снаряд не упал к нам ближе, чем в ста метрах. До стоянки машин же эти недальнобойные орудия просто не дотягивались.

Таким образом, образовалась патовая ситуация, что меня сильно разочаровало, ведь направляясь сюда, я хотел полностью выбить отсеченную часть немецкой моторизованной дивизии из пушки, а если они двинут в атаку на лес, уничтожить их из миномета. Смешно, если бы мне с утра дали приказ остановить мотодивизию, и у меня бы это получилось, я бы, наверное, был вполне доволен таким результатом. А сейчас просто скучно, хочется все бросить и свалить.

Может хоть мотоциклист новости интересные привез, катил со стороны штаба, сам штаб остался за пределами моей видимости, но мотоциклист едет с той стороны, и скорее всего он посыльный, чего ему еще ездить. А где найти нас ему, или тому, кто его послал, явно подсказал капитан.

Заезжает на стоянку, говорит с майором, садятся вдвоем и едут сюда.

– Товарищ командир, Вам пакет из штаба дивизии! Прошу получить и расписаться.

– Распишитесь, товарищ майор, что я левой рукой перьевой ручкой и чернилами накарябаю, не будем задерживать посыльного. Почитаем, что тут нам…, «командиру двести сорок четвертого стрелкового полка Лапушкину А. М., прелестно, не позднее семи ноль-ноль двадцать восьмого июня, замечательно, занять прочную оборону возле д. Збари», изумительно. Посмотрите на карте, где эти Збари, майор, и проложите маршрут. До наступления темноты сосредоточимся на краю леса, по темноте выедем в степь, и никакая немецкая авиация нам не страшна. Что, майор, далеко?

– Нет, порядка сорока километров, чуть севернее штаба дивизии.

– Хорошо, торчим здесь еще два часа, и начинаем движение.

Если честно, сам не знаю, чего хочу, и возвращаться под руку комдива Некрасова не хочется, и бежать тоже, надоело метаться. Приходили мысли бросить полк с майором, и на двух подводах с людьми, что под рукой затеряться в лесу, приходили мысли, да ушли. Хрен с ним, плыву по течению, и будь что будет.

В Збари прибываем ночью, всю дорогу я спал, и понятия об окружающей обстановке не имел. Да хоть бы и не спал, информацией не разжился, ночь, ни хрена не видно, а из местности, что я мог разглядывать вечером, мы давно выехали. Поэтому сейчас я ошалело крутил головой, пытаясь понять, где я, и зачем меня разбудили. Ответ на второй вопрос я получил немедленно.

– Товарищ командир! Комполка шестьсот тридцать один майор Лукьяненко, – загремел над ухом голос Дергачева.

Поднимаю голову, усиленно хлопая глазами, чтобы прийти в себя.

– Ну и хрена нужно от меня майору Лукьяненко, чтобы будить меня ночью?

Вытягиваю из-под подушек монументальные часы. Бом-дин-бом-бом-дин-дон! Три пятнадцать. Ночь, улица, фонарь, телега. Бессмысленный и тусклый свет от керосинового фонаря, который держит Дергачев, падает мне на лицо, чувствую себя очень неуютно, кругом темень, сам подсвечен, надеюсь, немцы достаточно далеко.

– Нужно согласовать план обороны деревни, Вашему полку отведен южный участок.

Около получаса продолжается нелепое совещание, Лукьяненко рисует на карте непонятные заштрихованные круги и стрелки, Дергачев важно кивает, прикинуть план к реальной местности невозможно из-за темноты, проверить правильность предполагаемого расположения противника тоже, нахрена все эти домыслы и ребусы с неизвестными, завтра с утра все будет абсолютно ясно. С трудом выдерживаю штабной маразм, уже около четырех расходимся и снова отрубаюсь.

Утром новая напасть, просыпаюсь самостоятельно и сразу чувствую, что кому-то херовато. Мне. Голова раскалывается, в висках стучит, на глаза давит, тошнит и позывы к рвоте, симптомы знакомые с детства, когда ребенком часто угорал, в изначальном смысле угорал, а не извращенном современном, от преждевременно закрытой печи. Отравление угарным газом, летом, на улице?

– Товарищ командир, как вы можете спать в таком дыму? – Мой безымянный возница.

А, дым, точно, обычный дым стелется по земле, несет его из-за плетня, я уж грешным делом подумал о химической атаке, на войне все же.

Сделаю небольшое отступление, напоминая об отсутствии нюха, обычно оно меня не напрягает, о существовании запахов я просто не вспоминаю. Иногда это дажеи удобно, например, в тех случаях, когда другие зажимают носы, жалуясь на невыносимую вонь, я могу себе позволить насмешки и хаханьки. Но бывают случаи, когда эта особенность организма доставляет серьезные неудобства, не упоминая о таких мелочах, как невозможность почувствовать перегар, исходящий от выпившего человека. В рано закрытой бане, где дым горячий и прозрачный, я чувствую не угарный запах, а резь в глазах и горечь в горле, и только поэтому понимаю, что помывка в таком помещении может привести к проблемам. Пару раз, затопив дома печь, когда еще топил ее дровами, забывал открыть трубу, садился за компьютер в соседней комнате, и замечал неладное только тогда, когда перед глазами начинали плавать частички сажи. Поднимаешь голову – дым садится на уши, открываешь все, что можно и ложишься на пол, ожидая, когда помещения проветрятся. Поэтому, ничего удивительного в том, что я не проснулся ночью от запаха дыма.

– А откуда здесь дым, вообще, и какого лешего вы поставили сюда телегу?!

– Тут у соседа коптилка, сало готовит. А ночью ветер был в другую сторону, дыма не было, к утру переменился. Сейчас мы с бойцами телегу откатим.

Пока они устраивают мне покатушки, оценю тактическую обстановку. Поле… тели… Что за хрень, не пошло…

Попробую с расслаблением…

Облом…

Из-за головной боли, не иначе. Сейчас проведу аутоген на снятие, обычно помогало справиться. Начал. Расслабляюсь, внушаю. Нормально прошло, через десять минут должно полегчать. Где мои кремлевские куранты, немцы с атакой ждать не будут, семь десять, кошмар. Подходит Дергачев.

– Товарищ командир, есть сообщения от лейтенанта Топоркова? – Оба мы прекрасно знаем, что такого лейтенанта в природе не существует, майор ненавязчиво просит поделиться инсайдерской информацией, но делиться мне нечем.

– Лейтенант Топорков сегодня на связь не вышел, товарищ майор, и когда выйдет, не знаю, не могу сказать даже, выйдет ли вообще. То же самое и с корректировщиками, сегодня воюем без фокусов, по-простому.

Майор озадачен, но не обеспокоен.

– Хорошо, товарищ командир. Давайте, согласуем еще раз расположение нашего полка и план на бой. Предлагаю создать из трофейных минометов полную батарею в четыре ствола, и разместить ее за деревней, вот здесь. – Показывает на карте. – А стрелковые взводы усилить десятью захваченными МГ…

– Товарищ майор, Вы же видите, в каком я положении, что мне, на телеге ездить, позиции осматривать, куда лучше пулеметы воткнуть? Сегодня все на Вас, работайте, на меня не оглядывайтесь, обеспечьте меня связью с минометной батареей на случай журавля в небе, и крутитесь сами.

– Хорошо, товарищ командир, все сделаем, как полагается, не беспокойтесь!

Нет, майор не выглядел обескураженным, напротив, повеселел. Настоящий мужик, есть у него тот стержень, которого мне, сопляку безотносительно возраста, не хватает. А что нужно настоящему мужику, если, конечно, он настоящий мужик? Быть хозяином в доме, хозяином в своей жизни, хозяином самому себе. И командир настоящий, рад сам принимать решения, а не ждать указаний, и отвечать за них готов.

Дергачев не успел толком отойти от меня, как невдалеке ухнул мощный разрыв, затем еще один, еще и еще. Добавились разрывы послабее, а с окраины ухо уловило хлопки несколько другого характера, мины, скорее всего, вот как они взрываются, когда летят в нас. Взрывы тоже сместились из середины деревни на окраину, немцы поправили прицел и теперь бьют конкретно по окопам. Со стороны лукьянченковских траншей слышалась та же какофония. Посмотрел на свой суперхронометр, семь сорок пять, головные боли прошли, попробую попарить, может, еще и не придется воевать традиционно, не худо бы было разнести уродов на исходных.

Расслабляюсь, считаю, пыжусь взлететь, ничего. Сильно отвлекает разгорающийся бой, усиливающаяся канонада, женские крики неподалеку, рев пламени пожара на соседней улице. Прибегает возница, протягивает телефонную трубку.

– Связь с батареей, товарищ командир.

– Спасибо, будь под рукой, вдруг понадобишься.

Сегодня я сам как в погребе, ничего не вижу, кроме пары соседних домов, о происходящем можно только догадываться. В звуки боя вплетаются разом заговорившие пулеметы, многочисленные МГ, солидный рокот двух советских станкачей и частый треск винтовок. Немецкая пехота поднялась в атаку, не иначе. Забахала наша минометная батарея, засвистели мины над головой, Дергачев пошел с главных козырей, ничего не приберегая в рукаве. Пулеметы постепенно смолкли, скорее всего, наступающие фашики залегли, теперь их минометы и пушки будут бить конкретно по выявленным огневым точкам, на подавление, и подавят, это вопрос времени.

Так, хватит слушать концерт по заявкам, попробую еще. Расслабляюсь, считаю, пытаюсь отправить сознание в полет, бесполезно. Снова пытаюсь, то же самое. И еще пробую, нет результата.

Опять заработали пулеметы, теперь их явно меньше, только минометы бьют, как били, интересно, есть ли от них толк. И снова пулеметная пауза, интересно, немцы залегают, продвинувшись, или они откатываются назад?

По улице пробегает красноармеец с винтовкой, за ним еще двое, за домом ржет лошадь, во двор заходит возница, втягивая за ремень бьющегося коня, когда только он успел слинять, говорил же, жди рядом.

– Товарищ командир, товарищ майор сказал уходить, немцы ворвались в деревню!

У меня все внутри замирает, и вдруг чувствую вместо естественного страха холодную злость.

– Брось коня к лешему, не запрягай! Дай сюда винтовку!

– Товарищ майор сказал…

– Идите вы с товарищем майором оба! Винтовку!

Нет, не стану я бегать от немцев, не хочу, «умирай, где лежишь», и хоть одного ублюдка я собой прихвачу. Направляю ствол винтовки на ворота, пристраиваюсь больным правым плечом, так не промажу, и первому забежавшему дырку в животе устрою, а боль от отдачи меня волновать уже не будет.

Возница топчется возле меня, не решаясь бросить коня, вдруг мощный разрыв прямо напротив ворот бросает и его, и лошадь на землю, на подушку передо мной шлепается отвратительный волосатый кусок мяса, отворачиваю лицо, чтобы не стошнило, лошадь вскакивает и выносится со двора, возница без движения остается лежать рядом с телегой.

Отличный был парень, без преувеличения, настоящий герой, на таких, молча и тихо делающих свое дело, серых неприметных муравьях и держится армия, а она состоит не только из лихих летчиков, храбрых танкистов, умных артиллеристов и отчаянных разведчиков. Армия невозможна без простых коноводов, и прочих разных обозников, поваров и писарей, скромно подпирающих снизу самые основы ее существования, а я так и не узнал его имени.

Замираю в ожидании, как же тяжело морально лежать тут «без глаз», ничего не видя и гадая о развитии событий, неужели я навсегда лишился той чудесной способности, и никогда больше не воспарю над грешной землей? Нет, не нужно отчаиваться, работай, упирайся, и все будет, ведь и там, в кузове полуторки, тоже получилось не сразу. Давай, еще раз, расслабляюсь, считаю…, ну…, ну…, неужели пошло…, ура, заработало!

Хватаюсь за трубку.

– Алло! Батарея!

Тишина, обрыв на линии, и что теперь делать?

Рядом материализуется возница. Смотрю на кусок мяса, и вижу вместо куска его черепа со скальпом оторванное конское ухо.

– Вот хрена ты тут разлегся, придурок?! Связь нужна, бегом иди разбираться, или сам делай, или связистов напряги!

Есть же в армии такие, с позволения сказать, бойцы, ее настоящий и вечный позор, ни на что не способные, никуда не годные, ничего не умеющие и норовящие запороть самое простое дело. Это же из-за него сегодня у меня случился кризис ничегоневидения, если бы он нормально ночевал возле своего оружия, то есть лошади, как и полагается хорошему бойцу, то уж конечно учуял бы запах дыма, и я бы не отравился.

Пока его носит, оглядеться пока, слухи о занявших что-то немцах оказались сильно преувеличенными, их вообще поблизости нет. Большая деревня разрушена на удивление не сильно, десяток домов разбит, несколько горят, на слух все казалось гораздо страшнее. Наши окопы на южной стороне, вот где страх и ужас, уцелеть здесь трудно, а все же пара пулеметов молотит по немецкой цепи, нет, три, о, еще, четыре пулемета, и стрелки есть, дергают затворы винтовок. Нет, на первый взгляд страшно, траншеи полуобвалившиеся, и все брустверы в воронках от разрывов, но если присмотреться, народу много, копошатся, стреляют. Немцы лежат в полукилометре, густая цепь, командир поднимает солдат, короткая перебежка, залегают снова. Немного отстав от основной цепи несколько станковых МГ ведут с нашими пулеметчиками своеобразную дуэль, полосуя край деревни струями свинца. Мины нашей батареи пачками рвутся несколько в стороне и от цепи, и от пулеметов, то приближаясь к ним, то почему-то отдаляясь. Охренеть, куда смотрит Дергачев, неужели трудно было поставить наблюдателя с телефоном корректировать огонь? В немецком ближнем тылу холм, на обратной стороне две минометные батареи, дальше лес, за лесом короткоствольные пехотные гаубицы, стапятидесяти– и семидесятипятимиллиметровые, родные сестрички уничтоженных нами в прошлый раз. Впрочем, обстреливают они не только нас, но и лукьяненковский полк, а тот гораздо многочисленнее нашего огрызка, и держит оборону далеко на север за деревню. И дела у них похуже наших, если возле деревни им удается сдерживать немецкую пехоту, то дальше фашисты ворвались в траншеи и рассекли полк Лукьяненко надвое.

За деревней наша минометная батарея в четыре ствола ведет беглый огонь с уже известным мне отсутствием результата…

– Товарищ командир, связь исправили, проверьте! – Явился, хотя и запылился, хватаю трубку.

– Алло! Батарея!

– На связи, товарищ командир!

– Вижу ваши последние мины, дайте на двести ближе, одну!

Расстояние здесь небольшое, ждать долго не приходится, разрывы неправильным четырехугольником вспухают прямо за залегшей цепью. Фашисты, до того стрелявшие лежа в сторону наших окопов, разом опускают головы и вжимаются в землю.

– Пятьдесят ближе, беглым три!

Двенадцать мин, обгоняя одна другую, со свистом проносятся над деревней и сыплются на головы несчастным фрицам и гансам.

– Пятьдесят левее, беглым три!

Теперь и с этого участка никто не поднимется в атаку.

– Пятьдесят левее, беглым три!

Что-то заподозрившие фашики схватились за саперные лопатки, но поздно.

– Пятьдесят левее, пятьдесят дальше, беглым три!

Все, этот фланг атакующей цепи можно больше не принимать в расчет.

– Триста правее, одну!

Обработать другой фланг, пристрелочный залп ложится ближе, чем нужно.

– Сто дальше, одну!

Джалибек размахивает руками на батарее, очевидно переводя мои метры в цифры шкалы, наводчики крутят прицелы.

– Еще беглым три!

Бойцы в гимнастерках с темными от пота полосами на спинах разом бросают мины в раскалившиеся стволы.

– Пятьдесят правее, беглым три!

Очередная партия нациков корчится под градом осколков.

– Пятьдесят правее, пятьдесят дальше, беглым три!

Не прошло и двух минут, как цепь гитлеровцев, словно корова языком слизала, на пшеничном поле четкая ломаная полоса от пятен минных разрывов, и в этой полосе как мухи на липкой ленте десятки неподвижных и сотни слабо шевелящихся фигурок в серых мундирах. А теперь смахнуть пулеметы. Все же с немецкой стороны это наглеж, поставить в открытую станкачи в поле, нет, я понимаю, что нужна непосредственная поддержка пехоты, но сколько бы простоял наш пулемет вот так, открытый всем ветрам, минам и снарядам, если они наши пулеметы в пулеметных гнездах в траншеях давят на раз. Все же немчура работает профессиональнее наших, по крайней мере, пока.

А если о профессионализме, взять того же пулеметчика, что в нелепой каске сидит за МГ, холодными глазами выискивая цели и вгоняя в них длинные очереди. Он не злиться, не старается убить или уничтожить, козлина занят работой, обнаружить цель, навести прицел, нажать на спуск, оценить результат, повторить, перенести огонь. О, и у них заминка, оторвался от стрельбы, пролаял что-то помощнику, и переломив пулемет, провернул его рукояткой в сторону. Помощник белой рукавицей выдернул ствол и вставил на его место новый. Так они просто ствол поменяли перегревшийся, ловко, пару секунд, и все. Сейчас я до вас доберусь, работнички.

– Левее пятьсот, дальше триста, одну!

Немного не попал, но уроды занервничали, кроме примеченного мною суперпрофи, впрочем, он и сидел подальше, в стороне, относительно остальных.

– Левее сто, ближе пятьдесят, беглым три!

Два пулемета попадают под раздачу, возле третьего суета, уроды собирают вещички и сворачиваются, лишь мой наглец продолжает огонь.

– Левее сто, беглым три!

Если ты не обращал внимания на приближающиеся разрывы ложащихся все ближе мин, то уж свист подлетающих «своих» за стуком подрагивающего перед лицом работающего пулемета и подавно не услышишь. Две трехкилограммовые вестницы смерти одновременно рванули справа и слева от обреченного расчета, трое помощников суперстрелка забились на земле в агонии, а сам холодноглазый воин, нашпигованный осколками, на миг привстал, чтобы затем, навалившись на станок пулемета, рухнуть вместе с ним в небытие.

Очередь за минометными батареями, терроризирующими наши окопы.

– Связист! – Ору в трубку, встань на ноги и вытяни руку вперед! Хорошо, поворачивайся вправо, еще, еще чуть-чуть! Хорошо, пусть наводят по направлению руки, дистанция тысяча двести, одну!

Четыре бледнопыльных-чернодымных клубка возникают перед минной батареей немцев, но это не сбивает слаженный ритм их работы. Недолет, поправим.

– Дальше сто, беглым три!

А эти ребята не настолько увлечены процессом истребления себе подобных, чтобы не заметить приближающуюся собственную смерть. Свист падающих мин заставляет их бросится в ровики обустроенной по всем правилам военной науки минометной позиции. Двенадцать разрывов от советских коллег переворачивают один из минометов, и все. Ни один из минометчиков, укрывшихся в щелях не пострадал, мины рвутся на поверхности земли, не заглубляясь, осколки летят поверху. Для пехотинца, лежащего посреди поля хуже нет, но забившегося в окопчик минометчика можно достать только прямым попаданием. Что ж, подбросим огоньку.

– Туда же, беглым пять!

– Туда же, беглым пять!

– Туда же, беглым пять!

Свистящая и ревущая смерть танцует на позиции, у давно перевернутых минометов издырявлены стволы, разбиты прицелы, исковерканы стойки. Ни одна из разбросанных разрывами мин в котлованчике не детонирует. Зато от прямого попадания в ящики с минами в близком отнорке дыбом взметаются кубометры земли, уничтожая соседний набитый минометчиками окопчик. В еще одном точно залетевшая мина превращает в груду кровавого мяса троих. Остальным удается пережить обстрел, не давить же их до вечера, надеюсь, они навсегда запомнят прочувствованный на собственной шкуре минометный налет.

– Вправо двести, ближе сто, одну!

Возле второй батареи стоит пароконная повозка с неразгруженными минами, кучер возится с упряжью и даже незавидная судьба первой батареи не подвигает его унестись от явной опасности. Беги, дурачок, одну овечку стригут, и другая того же жди!

– Ближе пятьдесят, одну!

Есть накрытие, теперь я оттопчу вас, как петух курицу.

– Туда же, беглым пять!

Туши бедных лошадок первыми принимают в себя рои осколков от советских мин, одна мина хлопает рядом с телегой, повозка кренится, ломаясь, ящики сыплются вниз, детонации нет. На самой позиции ожидаемый ад.

– Туда же, беглым пять!

Еще одна мина падает в обломки повозки среди ящиков, разбивая их и разбрасывая немецкие мины, детонации нет. На позиции пара трупов в окопчике, пыль, дым, чад, разгром и разорение.

– Туда же, беглым пять!

Снова попадание в то, что раньше было повозкой, наконец, приличный султан поднимается над трупами лошадей, но многие ящики и мины так и разлетаются, не сдетонировав. А на батарее можно поставить жирный размашистый крест.

Две другие батареи минометов, обстреливающие полк Лукьяненко на севере, слишком далеко, минометом не дотянуться. Но и они до нас, естественно, дотянуться не могут, единственное, что нас беспокоит сейчас, это пехотные гаубицы, увы, тоже расположенные слишком далеко. Цели для минометов есть, это пехота немцев, наступающая на позиции лукьяненковского полка, но сначала гаубицы.

– Связист, давай Джалибека!

– Слушаю, товарищ командир!

– Выкатывай тридцатисемимиллиметровое, колеса оставь на бруствере твоего котлованчика, а упоры эти длинные, которые сзади…

– Станины, товарищ командир!

– …Спусти их вниз, чтобы ствол задрать повыше. Там гаубицы за лесом на обратной стороне холма, нам навесной огонь нужен.

– Понятно, товарищ командир сделаем!

Тупанул немного, не проще ли было выбить немецкого корректировщика, до него-то минометом легко бы дотянулись, ну да ладно, разнести восемь гаубиц, это хорошо.

Бойцы вкатывают пушку на нужное место, поправляю их по направлению, задирают ствол, опустив станины в яму.

– Пристрелочный!

Высматриваю место падения снарядика, на сей раз удается заметить его сразу, даю поправку, потом еще раз, и, нащупав цель, прошу бить беглым огнем. Темп стрельбы одиночной пушечки гораздо ниже, чем у минометной батареи, о кучности попаданий из-за большой дальности говорить не приходится, крошечные снарядики несут слишком слабый заряд. Заявленная цель «разнести восемь гаубиц» остается несбыточной мечтой, единственное, что нам удается после минутного обстрела, заставить батареи свернуться, а за пару минут, пока они собираются, повредить передок одного орудия и ранить лошадь. Переносим огонь на бьющие по полку Лукьяненко минометы, результат тот же, немцы прекращают огонь и собирают манатки.

Бой постепенно стихает, часть разорванного лукьяненковского полка отходит с севера в деревню, часть откатывается на восток, немцы, потерявшие две батареи минометов, и до батальона пехоты его не преследуют. В деревне тишина, если не считать ревущего пламени горящих домов и криков селян.

– Чего такой хмурый, товарищ командир? – В отличие от меня, Дергачев бодр и почти весел.

– Всегда запоминается последняя фраза. А она сегодня прозвучала невнятно, и гаубицы уцелели и две минометные батареи…

– Но ведь их подавили.

– Где же подавили, они просто ушли. Можно было их еще погонять, и снова шугануть, а толку?

– Немцы прекратили огонь, значит, батареи подавлены. – Решительно заявил майор, явно довольный собой сегодняшним, и выглядевший очень уверенно. – А что это с Вами рядом лежит, новая подруга? – Взял он с телеги винтовку, лязгнул затвором, посмотрел зачем-то внутрь, поставил к стене. Продолжил совсем другим тоном:

– Семь человек убито, больше сорока ранено, половина тяжело.

После взгляда на развороченные траншеи я ожидал еще больших потерь, хотя куда уж больших, половина микрополка выбита, теперь даже мне неловко называть наш взвод даже батальоном, не вспоминая о полке.

Немцы до полудня дважды отбомбились по нашим позициям, не нанеся при этом особого ущерба. Бойцы, воспользовавшись относительным спокойствием, устроили постирушки и банный день средь бела дня, майор попробовал прикрыть это безобразие, но я заверил его, что контролирую ситуацию, и так оно и было. Сам я бы тоже был совсем не прочь нормально помыться, но… А еще среди бойцов как анекдот рассказывалась история, как я взял винтовку, чтобы принять последний бой, это всем почему-то казалось очень смешным. Самому мне об этом вспоминать было неловко, но и веселого в этом я ничего не видел.