Текст книги "Четыре реки жизни(СИ)"

Автор книги: Виктор Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Так же веселились, когда дул сильный северный ветер против течения, поднимая в некоторых местах, почти метровые волны. Здесь мы отводили душу по полной программе и едва живые, с кашлем и нахлебавшиеся воды, усталые и озябшие выбирались на горячий песок, чтобы через минут пятнадцать, снова побороться со стихией. Когда неподалеку проплывали подходящие бревна или таковые лежали на берегу, срочно каждый сооружал свой импровизированный плот, связывая два бревна проволокой и, найдя подходящую палку, устремлялся в самое пекло волн, угребая палкой, как веслом. За многие годы такого судовождения мы прекрасно ориентировались во всех премудростях реки, где какая глубина, какое дно, течение и куда тебя снесет в следующую минуту. Поэтому, когда смотрели, сидя на полу в солдатской столовке, сзади экрана из шитых простыней (спереди нас гоняли), фильм «Огни на реке» про пионера-героя, что сидя в настоящей лодке, с веслами, зажигал за деда бакены, удивлялись его немощи, орали и смеялись над его потугами. Нам бы эту лодку, да мы бы с бакена рыбу бы ловили, да перемет привязали.

Иногда по реке проплывал кем-то брошенный плот. Быстро находили на берегу палки, доски или куски коры для гребли и с ними в руках, устремлялись на плот, течение то, не дремлет. Приплыв на плот, гнали его к берегу. Если плот был большой, больше чем из трех бревен, то вся наша компания грузилась с одеждой и удочками на плот, а потом, гребя палками и упираясь о дно длинными шестами мы плыли в залив, что располагался на той стороне реки.

В заливе была чистейшая и светлейшая вода, она хорошо прогревалась сверху, а снизу была холодной – били родники. Много родников струилось и на его берегах. Берега залива заросли непроходимыми кустами и деревьями и мест для ловли рыбы с берега там не было, на мелководье торчали камыши и тростники, из глубины поднимались кувшинки и лилии. Да и все дно этого тихого водоема было покрыто листьями подводных растений и больше напоминало подводные джунгли, что сейчас показывают по телевидению. По поверхности воды плавали стайки серебристых баклей, неспешно проплывали, греясь на солнышке и поджидая летающую живность, чернохвостые голавли. Чуть ниже, среди подводных лиан, ходили кругами красавицы красноперки и их более ленивые родственницы красноглазые сорожки. Еще ниже, у самого дна копошились караси, зеленоватые линьки и огромные раки. Все это благостное стадо подводной живности круто меняло свое поведение, когда появлялся крупный, с колючим веером на горбе, окунь или зубастая, вся напружиненная к молниеносному броску, щука. Да и наши разговоры мгновенно прекращались, все становились серьезными, бросался якорь– камень на проволоке. Второй конец плота обычно привязывали к подводной растительности. С детства мы относились к рыбалке, как к серьезному мужскому занятию. Рыбачили с плота, в основном, лежа, глядя в щели и подводили наживку под самый рот рыбе. Если же стоять на плоту и махать удилищем, то рыба быстро уйдет с этих мест и ищи ее потом. Поэтому старались не шуметь и не маячить понапрасну.

Если позволяла погода и был жор, мы десяти – тринадцатилетние пацаны, используя столь нехитрые снасти, нередко приносили двухкилограммовый улов, пусть не очень большой, но вкусной речной свежей рыбы. Это был наш посильный вклад в те несытные годы. Когда же клева не было, начинали купаться, прыгали с плота «ласточкой» или крутили «сальто вперед, с разбега». Иногда отравлялись путешествовать на плоту по его многочисленным заливам, непроходимым островам и рукавам. Зоркими ребячьими глазами обшаривали подводные кущи и иногда находили чужие, сплетенные из тальника, «морды» (верши). Рыбу забирали себе, а «морду» закидывали в другое место, и закрывали подводной растительностью так, что несколько дней спустя, не могли найти ее сами. К концу дня, изрядно вымотавшись, голодные и похудевшие, приплывали на своем тяжелом дредноуте на свой пляж и усталые шли домой.

Нередко, по выходным дням и при хорошей погоде ходили на речку всем двором, с взрослыми парнями и девчатами, тогда родители отпускали и мелкоту, начиная с девяти лет и даже девчонок. Шли большой ватагой человек в пятнадцать – двадцать, купались, разводили большой костер, большие парни играли на гитаре и пели песни. Неплохо пели и девчата, было очень весело и хорошо!

У многих ребят отцы были заядлыми рыбаками, а это значит с вечера парилась приманка, в основном овес, пшеница, с разными добавками. Нас, пацанов заставляли запасать хороших червей, обычные огородные не годились, приходилось выкапывать «полосатиков», крепких и вонючих, в прелых досках на свалках. В этих вопросах нам не было равных, где и в какое время года можно найти хороших червей. Поднимались на рыбалку, еще по темноте, около трех часов ночи и наскоро хлебнув чая с хлебом, отправлялись с взрослыми на настоящую ловлю рыбы, чтобы к рассвету быть на реке. В начале июня, после просветления воды, на реке в районе ДОКа, неплохо шел язь поутру, на пшеницу и овес. Вот и мы, уловив охотничий азарт, увязывались за взрослыми, голодные и невыспанные.

Рыбалка шла в проводку от кошеля с приманкой, с бона из толстых брусьев, что был закреплен громадными тросами поперек реки, служа заграждением от бревен. Удивительное зрелище представляла такая рыбалка. Утро, только, только появляется кромка солнца с востока, а на узком длинном бону, посреди реки сидят десять – двадцать мужиков и серебрятся на солнце длинные лески, да резкие подсечки удилищ. То один, то другой вскакивает с места, чтобы подсачеком помочь соседу вытащить килограммового красновато-серебристого широкого и сильного красавца язя. Кто-то в сердцах матерится, язь сошел в метре от сачка. Как всегда сосед виноват, напугал. Все смачно ржут. Соленые прибаутки сыпятся со всех сторон.

Хороший клев продолжается не более часа, двух. Стая уходит. Но многие успевают за это время выхватить четыре, пять красноперых красавцев и с десяток другой сопутствующей мелочи. Конечно, и мы иногда, ловили по одному, двум подъязкам, особенно везло Юрию, эдесь он был наравне с взрослыми. Усталые, не выспавшиеся, чумазые, но гордые добычей, мы возвращались к восьми-девяти часам утра домой.

***

Глава 4. Рыбалки с ночевой.

Больше всего нам нравилось ходить на рыбалку с ночевкой. Успеваешь половить рыбу и на вечерней зорьке, и на утренней и меньше длительных изнуряющих походов. Крепко врезалась в память девятилетнему сорванцу первая рыбалка с ночевой с взрослыми, за нашей Рощей, что за километр ниже ДОКа. Большой костер, черная холодная ночь и огромные звезды на небе, необычные черные тени от деревьев и серебристые лунные дорожки на воде. Все так необычно и таинственно. Уснул только под утро, всю ночь ходил по отлогому каменистому берегу слушал всплески и кочегарил у костра. Наверное эта первая ночь, проведенная со спящим у костра отцом, вселила во мне уверенность ничего не бояться, кроме людей. Что всякая мистика и страхи, они порождение человеческой психики, а не реальные существа. И если содержать дух в чистоте и не задумываться, над чужими, больными измышлениями, то можно даже в одиночестве прекрасно провести ночь и хорошо выспаться на реке, в степи и, даже на кладбище.

В десять лет приходилось нередко ночевать с отцом на плоту, зачаленным посреди реки, на довольно широком месте с течением. Случись свалиться ночью с плота, я вряд ли доплыл до берега. К этому времени относится и мое второе полуутопление. Как-то, рано утром пришли на рыбалку, расположились на небольшом поперечном боне, у первой бревнотаски. Клев был неважнецкий, стояла сильная жара. Решили искупнуться, там же, где ловили. Поныряли, побесились в воде, а я как-то отплыл слишком далеко от бона и попал на мощное течение. Гребу против течения, что есть силы, а бон не приближается. Сбавляю усилия, сносит еще дальше, а плыть к берегу опасно – затор из бревен, может засосать под него. У голодного, усталого пацана, силы тают очень быстро, да и страх парализует волю. Спасибо Юрке и Славке, нашли длинный шест, я поднажал из последних силенок и ухватившись за него, был подтащен к бону, спасен. С тех пор против течения не плаваю и против ветра не плюю. Не делаю и других вещей против, бесполезно, себе дороже. Компромисс, это тоже позиция, хотя и люблю высказывать свою точку зрения, но если ее отвергают, в бутылку никогда не лезу. Другую силу надо уважать, а не переть против нее танком! Течение надо использовать, только наискосок, а то и по…

Вот так, набираясь рыбацкого и житейского опыта, мы уже с двенадцатилетнего возраста, стали опытными, а смелыми и ловкими еще раньше. После окончания четвертого класса перешли на ловлю крупной рыбы на переметы и все лето, через день, два ходили на ночевки, уже без взрослых. Старшому, Юрию шел пятнадцатый год, остальные были помладше, Славке четырнадцатый, а Генычу и Вовке было по одиннадцать лет. Вот такой компанией мы обычно и ходили на ночевки, за три – пять километров от дома. Иногда к нам присоединялись и более старшие ребята, силачи: Генка и Борис. Здесь нам уже никто не был страшен, ни ночью, ни днем. Мы сами могли напугать, кого угодно.

Ставили переметы поперек реки, на пескарей, причем никто нас этому не учил. Переметы были самодельными, на двадцать пять больших крючков, которые крепились на полуметровые поводки. Использовались самодельные жерлицы, донки и закидушки. Наши удилища были самодельные, из длинных прямых веток ивы или черемухи. Но у Юрия уже была отцовская удочка из бамбука с катушкой. Где-то, через год, два и у всех нас появились такие же снасти.

Приготовление к походу на ночь начиналось часов с 10-11 дня. Копались черви, покупали по буханке черного хлеба, каждый брал по куску сала, обязательна была картошка и вареные яйца. С огорода в вещмешок грузили огурцы, помидоры, редиску, лук, в общем все, что созрело, причем не всегда на твоем огороде. Не гнушались и чужими овощами и фруктами. Не всегда такой набор продуктов был у каждого, но еда была общая, как и все остальное, кроме улова и снастей. У каждого был пятилитровый жестяной котелок, из-под томатной пасты, металлическая кружка и миска. С собой брали топорик, ножи , курево и спички. Все это плотно укладывалось в вещмешок и вперед. От ночных холодов спасали легкие телогрейки, носки и фуражки. Кеды, при такой интенсивной жизни, начинали «просить кашу» уже в августе и прошивались прогудроненным капроновым шнуром, который мы добывали на свалке за магазином. А вот воду мы никогда не брали. В те годы по берегам было много родников, да и сами мы могли чувствовать выходы воды и делали родники. С годами такая интуиция пропала.

После обеда, навьюченным караваном мы отправлялись в не ближний путь. Нередко, когда мама не отпускала на рыбалку – надо полить огород, натаскать воды и т.п., приходилось обманом убегать через форточку в кладовке или в окно, что выходило в задний огород. Соберешь незаметно амуницию, перенесешь все в сарай и, через огороды, присоединяешься к друзьям. Сначала ходили на ночевки по нашей, левой стороне реки, потом обловив ее, стали осваивать и другую, более рыбную строну реки, переправляясь, где в брод, где на плоту. Иногда ночевали на плоту, зачаленном посредине реки.

Переход в брод делали за два рейса, так как груза было много. Коротышки Геныч и Вовка шли без груза, им давали удочки, которые можно было мочить и они переплывали глубокие места на спине, держа их в руках или зубах. Да и для нас главное было не упасть на сильном течении переката, споткнувшись о крупные камни. Шли наискосок, нередко попадая в вымоины и ямы. Тогда приходилось поднимать одежду и мешок выше головы и идти под водой затаив дыхание пока хватало воздуха и морда не показывалась из воды. За несколько лет таких тренировок полторы минуты ходьбы под водой было для нас нормальным, а это почти двадцать метров. Когда же вода поднималась, приходилось искать бревна, садить двоих, чтобы ногами держали бревна, а руками вещи и толкать плот, плывя сзади.

После переправы шли к своим рыбным местам, интенсивно ловили пескарей, стоя по колено в воде и постоянно мутя песок на дне. Надо было менее чем за час, поймать хотя бы тридцать живцов, размотать перемет и насадить пескарей на большие крючки. Если замешкаться, то живцы в котелке дохнут, начинают тыкаться в поверхность воды и задыхаться. Тогда надо срочно менять воду, а при этом они так и норовят выскочить из котелка. Потом их снова надо ловить, а время-то идет и отставать от друзей нельзя – все лучшие места будут заняты.

Как только, хотя бы двое, справлялись с задачей по ловле живцов, они разматывали переметы в лучших местах, насаживали пескарей, привязывали груз (большой камень) и взяв груз в руку, кто-то заплывал на глубину и бросал груз. Если камень был легким, то груз сносило течением и все приходилось повторять с более тяжелым камнем. Если шли бревна, то надо было притапливать перемет промежуточным грузом, здесь уже должны синхронно плыть двое, озираясь, чтобы не попасть под плывущие бревна и на свои же крючки. За многие годы такой рыбалки, все было нами хорошо отработано, хотя много раз теряли поводки, от зацепов за бревна, коряги и камни.

Проверяли переметы ночью и, если чувствовались удары, приходилось его вытаскивать и снова заплывать на глубину с камнем в руках, когда в метре от тебя плавает живец с крючком №14 и темнота, хоть глаз коли. Вот и приходилось плавать на спине ногами вперед, гребя одной рукой и держа в другой камень-груз. С берега друзья светили факелами, предупреждали о бревнах и корректировали курс и натяг перемета. Хорошо, если светит полная луна и очень тяжко лезть ночью в холодную воду в сентябре, в дождь и ветер. Даже сейчас испытываешь жуть, хотя прошло более сорока пяти лет. А тогда это была необходимость, одно из наших ребячьих мужских увлечений.

Но вот у всех переметы, жерлицы и закидушки наконец-то поставлены. Небольшой перекур с закусоном всухомятку и каждый разбредается по своим любимым местам, для ловли на поплавочную удочку, на вечерней зорьке. А они, в зависимости от погоды и сезона, всегда разные. На прошлой неделе здесь шел язь, а теперь лишь мелкая плотва. Зато у соседа хорошо пошел подуст – все идут «помогать», делиться надо, как говорил экономист Лившиц, спустя 45 лет. Уже тогда, я начинал специализироваться на ловле пугливых красавцев-голавлей. И когда появилась спиннинговая катушка и много лески, голавли стали моей основной добычей. Мелкую рыбу, выловленную вечером, мы пускали под уху и парениху, а крупную старались сохранить живой, чтобы принести завтра домой.

За час до захода солнца, надо было насобирать дров на всю ночь, разжечь костер, почистить рыбу, картошку и овощи, наломать веток для шалаша или хотя бы надергать для настила травы, сбегать до родника за водой для ухи и для чая. Обычно в это время самый клев, поэтому никто не хочет ходить по кустам и искать дрова, кору для факелов или чистить рыбу и Юрий, пользуясь правом старшего, кидал камни в поплавки и таким образом прекращал нашу заядлую рыбалку. Собравшись, тянули жребий, кому чистить рыбу, кто идет за дровами и так далее. Было равноправие и все были при деле, анархия и детство пресекалось на корню.

Но вот солнце село, быстро стемнело, весело потрескивая горит костер на полянке, среди высоких кустов, недалеко от крутого берега, а в котелке бурлит запашистая уха и под углями начинает чернеть печеная картошечка. Наступает самый благостный момент. На газеты выкладывается вся принесенная снедь, откладывается меньшая часть для пропитания на завтра. Все остальное сметается, с треком за ушами, в этот поздний ужин. Когда мелкой пойманной рыбы было мало, то делали парениху, это когда потрошеную, подсоленную рыбу обертывают мокрой бумагой и парят в углях. Через 10-20 минут вкусная, запеченная рыба готова. Этот самый простой и быстрый способ приготовить еду я использовал на протяжении всей жизни, лишь бумагу теперь заменяет фольга. Бывали и удачные дни, когда ловили много мелочи и делали двойную или даже тройную уху. Это когда сваренная рыба удаляется, а в отваре варится новая порция рыбы. Поутру остатки такой наваристой ухи напоминали холодец, или заливное. В уху непременно добавляли горсть пшена, лук, перец, лаврушку, укроп, а иногда и картошку. Чай заваривали смородиной и душицей с клубникой, что росли на лужайках неподалеку от наших стоянок.

Объевшись, долго лежали пузами вверх, курили, горланили песни, травили анекдоты и рыбацкие байки. Смотрели на яркое звездное небо, определяя созвездия и названия звезд. С четырнадцати лет я увлекся астрономией и здесь мне не было равных. Часов ни у кого тогда еще не было, поэтому летом определяли время по солнцу, а ночью я определял по звездам, по Сириусу и созвездию Орион. И точность наших определений времени была в пределах получаса, что вполне достаточно для рыбацких занятий.

Устав от разговоров, песен и ора шли проверять переметы и закидушки, где-то около двенадцати часов ночи. Зажигали факела, заранее приготовленные из бересты. Эти бело-черные свитки собирали днем по отлогим берегам, сушили их у костра и вставляли в расщелины палок. На рогульки от веток вешали запасные свитки. Наверное такими же факелами пользовались и наши древние сородичи, а не факелами из мазута, как показывают в фильмах. Попробуй, найди мазут хотя бы сто лет назад даже в наших нефтеносных краях . А вот береста всегда сопровождала людей и служила для многих целей. Факел из бересты горит ярко и горячо, почти не задувается ветром и дает прекрасный черный дым и копоть. Обычно мы зажигали пару факелов и искали в темноте спрятанные переметы и закидушки. Взяв в руку бечеву и слегка подтаскивая, чутко улавливали через натяг течения, есть удары или нет. Если удары чувствительны, значит хорошая рыба на крючке и перемет надо вытаскивать.

До сих пор в глазах картина. Конец августа, огромная полная луна и шатер из ярких звезд над головой. Пологий берег весь усыпан черно-серебристыми камнями с кулак и более величиной. Над нами два ярко-красных, потрескивающие искрами, шипящих факела, со струей черной копоти вверх и четыре серебристых, подпрыгивающих на камнях килограммовых голавлей, еще не снятых с крючков перемета. Эту картину дополняет танец орущих, прыгающих в охотничьем экстазе чумазых пацанов в телогрейках. Никто нас этому не учил, и факела, и переметы, и эти дикие пляски – все получалось само-собой. Лишь много лет спустя я увидел такое же поведение людей, когда показывали по телевидению дикие племена из Африки.

Оказывается, лиши современного человека приобретенных благ цивилизации и через несколько поколений мы возвратимся к исходному, дикому состоянию, конечно, не все, а те, кто выживет и приспособится. И наш детский путь тому подтверждение. Замечено, что породистые, искусственно выведенные собаки, одичавшие и изолированные от людей, через несколько поколений превращаются в породу среднюю между лайкой и дворнягой, но более выносливую и проворную.

После проверки переметов начинался неприятный труд, надо насадить на крючки новых живцов и затащить перемет вплавь. Когда рядом с твоим телом телепаются насколько огромных острых крючков, а руки заняты тяжелым камнем и ты плывешь в холодной черной воде, то бросив его, с такой скоростью плывешь обратно, словно за тобой гонится стая водяных. Страх, он тоже «зашит» в подсознании каждого из нас. «…Я знаю, страх наш главный князь, и все неведомое, тайна, над человеком держат власть»

Поверив переметы и закидушки, нередко все запутав и сделав не так, как надо, довольные или наоборот понурые, возвращались мы к своему стойбищу. Раздували полузатухший костер и в зависимости от настроения и погоды или укладывались спать или затевали дикие игры с головешками и факелами. Двое шли на открытый пологий берег к воде, а остальные, стоя на высоком берегу, закидывали их горящими головешками и факелами. Они отвечали нам тем же. Кидались не залпом, а по одному, чтобы можно было увернуться от крутящегося, разбрасывающего искра факела. Были мы шустры и ловки, поэтому попадания были очень редки. Зато красивое это зрелище – летящий над черными камнями и черной водой, рассыпающий красные искры, крутящийся факел или большая головешка. Салютов тогда в нашем городе не было, хотя стрельбу из ракетниц мы видели не раз.

Угомонившись, засыпали после часа ночи. Последний обычно мазал пальцы сажей и раскрашивал спящим рожи. Иногда первому заснувшему клали уголек на рукав ватной телогрейки и будили с криком: «Горим!». Тлеющую вату можно было потушить только водой, намочив половину рукава и пострадавший бежал, под крики и смех, к реке. Хотя нередко горели фуражки и штаны и от искр костра, особенно если спишь по ветру. К утру все инстинктивно подвигались ближе к костру, кто-то просыпался, подбрасывал дров и засыпал снова. Вот и случалось всякое. Поэтому рукава телогреек были в заплатах и дырках, нередко, раздувая костер подпаливали чубы и ресницы. Горели кеды и носки, когда их сушили у костра. Чуть зазевался – пошел дым и резина в пену и в пузыри. Хуже всего было дождливыми ночами, с холодным северным ветром. Ни клева, ни удовольствия, одни сопливые носы и дрожь по всему телу. Лишь годам к четырнадцати научились по различным приметам предсказывать погоду и клев и, в зависимости от ситуации, ходили в те или иные места, на ту или иную рыбу. А чтобы не мерзнуть под утро, стали не лениться строить шалаши при плохой погоде.

Спали довольно чутко, нередко организовывали дежурство по костру, доставалось по часу каждому. Лагеря-то только что расформировались и бывшие заключенные стали жителями нашего городка. Но редко, кто бродил по ночам у реки, за два с лишним километра от города, особенно по той, противоположной стороне. Мостов в ту пору не было, ближайший паром за пяток километров, да тот ночью не работал. Кругом правобережная степь, дикие заросли кустов и больших деревьев вокруг многочисленных озер, проток и заливов. Только мы, дикие пацаны и могли шастать по этим безлюдным, непроходимым ночью дебрям, орать и горланить так, что с противоположной стороны , за двести-триста метров, нам кричали рыбаки от костров, чтобы мы не мешали им спать

Подъем был, как всегда, перед рассветом. Сонные и чумазые мы расползались от разгоревшегося костра, протирали глаза и смеялись друг над другом, глядя в разрисованные углем чужие рожи. Умывались, грели чай и, наскоро позавтракав, спешили ловить рыбу на свои заветные места, чтобы не пропустить утренний заревой жор.

Однажды, только что встав, но еще, как следует не проснувшись, сразу начали ловить рыбу. А дело было на Длинном озере, на его крутом берегу, на мокрой от росы, траве . Помню, поймал крупную плотвичку, а она возьми и сорвись и скользит, подпрыгивая все ближе к воде. Отбросив удочку, я прыгнул за ней. Сижу под водой, как-то тепло сразу вокруг стало и соображаю, снится мне все это или наяву. Ребята на берегу уже всполошились, ладно прыгнул в телогрейке, так что-то уж долго сидит под водой согнувшись. Стали тыкать в меня палками, чтобы разбудить. Проснувшись, злой и мокрый, рыба-то из рук выскочила, вылез я на холодный берег и стуча зубами, начал отжимать одежду и сушиться у костра. Все ловят рыбу, а я совсем голый и синий от холода бегаю вокруг костра и сушу одежду. Долго потом друзья шутили над моим подводным сном.

Часам к восьми утра вытаскивали переметы и закидушки, развешивали их для сушки, пили чай и доев остатки провизии, сматывали удочки и отправлялись домой. Был у нас ритуал – перейдя речку, идти на узкий каменисто-песчаный перекат, где протока впадала в речку. Течение там было на стремнине настолько сильное, что при глубине чуть выше колен сбивало с ног. Мощный напор тугой воды стремительно нес тело в небольшой омут с чистым песчаным дном, с водоворотом и волнами. Для нас было большим удовольствием поплавать здесь, побороться со стихией и освежиться перед долгой дорогой по жаре.

Летом всегда были проблемы донести улов, чтобы он не протух, особенно часто портилась рыба пойманная прошлым вечером. Поэтому резвились недолго, подозрительной рыбе вспарывали брюхо и промывали чистой водой. Потом рыбу перематывали мокрой тряпкой с осокой, все это засовывали в сетку и клали на дно вечно вонючего вещмешка. Домой шли быстро, стараясь нигде не задерживаться и не резвиться. Улов обычно составлял от одного до пяти килограммов на рыбака, в зависимости от жора и удачи. Иногда попадались сомы и более пяти килограмм, но обычно экземпляры за килограмм были редки.

Идя домой, серьезно обсуждали причины удач и промахов, намечали планы на следующую рыбалку, а нередко умудрялись вечером этого же дня сбегать на вечерний клев. Придя домой, отдавали улов, начинался крик, кому чистить эту противную рыбу. Рыба дома практически не переводилась и давно всем приелась. Развешивалась одежда в огороде для просушки, сушились и снасти. Позавтракав-пообедав укладывались спать часов до четырех дня. Только закрываешь глаза и проваливаешься в глубокий сон, поплавок уходит на дно и ты дергаешь удочку, вот и проснулся. Снова засыпаешь и так пока не перестанет сниться клюющий поплавок. Однажды уснул, крик, будят меня – младший братик бегал по огороду и попался на крючок перемета. И смех и грех, никто не может снять ребенка, а он орет, как резанный. Вот и пришлось будить меня. Я, опытной рукой, быстро снял с крючка «крупного соменка». Получил от матушки нагоняй и с тех пор развешивал перемет только на заборе.

После ночной рыбалки много пьется воды, мучает жажда и оставшийся день ходишь невыспавшийся. Потом, на следующий день все проходит, но долго снится речка, рыба и рыбалка. Вода, вода, вода.

***

Глава 5. Наши путешествия.

К четырнадцати годам мы освоили все близлежащие водные просторы в округе 10-15 километров, от Ишимбая до Мелеуза, от Белой до Ашкадара. Все озера, реки и заливы были проплаваны, проловлены, берега исхожены, на предмет ягод и наживки. Знали где и когда берет и какая рыба, в какую погоду, куда лучше идти на ночь. Каждое место, дорога, озеро или протока имели наше название или прозвище. По ним мы и ориентировались, обсуждая друг с другом очередные походы. Была у нас длинная, едва видная Лапшинная дорога, на той стороне. На ней мы нашли когда-то этикетку, с названием «Лапша», так это имя и прилипло к дороге. Было у нас озеро «Длинное», что шло изгибаясь по той стороне, разветвляясь и переходя в ручей в некоторых местах и впадая, в конце концов, в наш Залив. На острове «Трех капитанов» был родник «Беломорский», там мы нашли пустую пачку от папирос. В глухих овражистых местах у нас была огромная черемуха с очень крупными, но кислыми ягодами и звали ее «Тенистой». Все это запомнилось в цепкой детской памяти, так, что многое сохранилось до сих пор. Давно нет ни той черемухи, зарос и исчез Залив, остров «Трех капитанов» просуществовал два года, очередным половодьем смело все его деревья и кусты и теперь там течет вода. Все меняется, а память удерживает, не отдает забытью, то былое и близкое.

Радость открытия новых мест уживалась со стремлением получить богатый улов. По весне, когда разливалась река и затопляла всю территорию ниже насосной станции, мы устремлялись туда на затопленные пойменные луга и старицы. Там вода была достаточно светлой, особенно при впадении талых ручьев. Плотва, окуни, голавлики и уклейка, были нашей первой весенней добычей. Иногда ловили и неплохих щук, на блесну и живца. Когда спадала и светлела вода, на ДОКе ставили боны, готовясь принять бревна молевого сплава, мы по бону переходили на другую сторону реки и устремлялись на залив, протоки и озера. Причем перебираться с берега на бон и с бона на берег приходилось по висячим вибрирующим тросам, которыми крепили бон к берегу, над ревущим внизу потоком. Иногда, первые два метра нижний трос шел в воде и приходилось разуваться, а далее он поднимается на высоту в два метра над прораном. А вода-то холодная, весенняя, если ухнешь, мало не покажется. Но с нами таких казусов не происходило, хотя не раз выпадали из рук удочки и мешки и неслись по течению и не всегда удавалось выловить их.

Навсегда запомнилась весенняя ловля плотвы на двух круглых озерах , соединяющимися по весне с нашим Заливом. Середина мая, солнце повернулось на вечер и припекает спину. Мы сидим каждый в своем укромном месте под раскидистыми ветлами или черемухами. Все цветет и пахнет, щебечут заливаясь соловьи, синицы, скворцы и прочая летающая живность, меча свою территорию и зазывая представителей другого пола. Туда-сюда мимо твоей головы с низким гудом проносятся шмели и пчелы. А в воде громадные стаи икряной плотвы, ходят вдоль травянистых, коряжистых подводных берегов. Клев неимоверный. На два крючка нередко попадаются по две сорожки одновременно, с шершавыми головами и толстыми пузиками. За несколько часов такой ловли, набирается килограмма три-четыре некрупной рыбы в улове.

Довольные покидаем под вечер эти благодатные места. Две недели и рыба, отметав икру, покинет здешние укромные места, до следующей весны, а эти озера к осени зарастут непролазной травой, кувшинками и лилиями.

Дальше по мере икромета и прогревания воды шла рыбалка язя в проводку, с бонов, потом приходила очередь ловли подуста и другой рыбы, но концу июня клев становился все хуже и хуже. В июне приходил лес, ночи становились теплее и мы устремлялись на ночевки облавливать свои излюбленные места все выше и выше по течению реки. Слегка повзрослев, к четырнадцати годам, мы обычно, форсировав речку, уходили по Лапшиной дороге километра за три и приходили к прекрасному месту с крутым, высотой в четыре метра, отвесным берегам. Река здесь делала поворот и каждую весну лед и мощная вода отвоевывала у берега несколько метров. Земля уносилась, а упавшие, нередко с зеленой листвой, огромные деревья, доживали свое последнее лето. На следующий год их уносило половодьем и падали другие их сородичи. Даже летом здесь был глубокий омут, крутило воду и обитали хорошие сомы и голавли. За ними и приходили мы сюда , в такую даль, в течение нескольких лет и нередко вознаграждались за усердие.

Летом в жару и засуху в берегах появлялись глубокие трещины и мы, вооружившись толстыми дрынами, постепенно раскачивая огромные глыбы, с шумом обрушивали несколько тонн берега в воду. Потом к этой земле приходили различные рыбы, заинтересованные новизной и возможностью что-нибудь ухватить из размываемой течением обрушившейся глыбы. Когда шел лес, у поваленных деревьев и коряг он тормозился, образовывался временный затор, мы залезали на это шаткое, непрочное сооружение и удачно ловили рыбу. Главное было вовремя покинуть затор при первых признаках разрушения. Непросто было убегать с затора, когда на крючке сидит хороший голавль, но все обходилось без особых жертв. Улов был для нас первичен. Мы любили такие опасные места, любили их и рыбы, здесь наши вкусы совпадали.