Текст книги "Магнат (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

Глава 11

Я спокойно улыбнулся и сказал одно слово:

– Я.

Реакция была мгновенной. Лицо Мышляева исказилось, и он со всей силы попытался захлопнуть тяжелую дверь прямо у меня перед носом. Но я был готов. Моя нога уже стояла в проеме, и дубовая створка с глухим стуком врезалась в нее, не сдвинувшись ни на вершок.

– Не будьте так негостеприимны, – все с той же улыбкой произнес я. – Давайте поговорим.

– Мне не о чем с вами говорить! Убирайтесь! – прошипел он, пытаясь навалиться на дверь.

– Ну зачем же так. – Мой голос стал тихим и вкрадчивым. Я мельком взглянул на его перевязь. – Мы можем поговорить сейчас по-хорошему. Или мне для начала сломать вам что-нибудь еще для большей сговорчивости? Например, другую руку. Выбирайте.

Его взгляд метнулся за мою спину. Там, на лестничной площадке, он увидел еще двоих. Этого было достаточно.

– Чтоб ты провалился… – пробормотал он, отступая в глубь квартиры.

Я вошел первым. Но не стал закрывать дверь. Вместо этого коротко кивнул своим спутникам. Изя, нервно сжимая в руках шляпу, прошмыгнул следом. За ним, тяжело и уверенно ступая, вошел охранник и молча притворил за собой дверь, встав у самого входа. Его фигура полностью заслонила путь к отступлению.

Квартира встретила меня запахом застоявшегося табачного дыма и пролитого вина. Показная роскошь: тяжелые бархатные портьеры, резная мебель красного дерева – соседствовала с откровенным запустением. На позолоченном столике стояли пустые бутылки и грязные бокалы, на полу валялись игральные карты, и на всем лежал тонкий слой пыли.

Я, не дожидаясь приглашения, опустился в одно из кресел. Мышляев остался стоять посреди комнаты, глядя то на меня, то на грозную фигуру охранника у двери.

– Итак, – начал я, закинув ногу на ногу. – Давайте поговорим о случившемся. И о не случившемся.

Мышляев, все еще стоявший посреди комнаты, наконец совладал с первым шоком. Он выпрямился, насколько позволяла раненая рука, и на его лице появилось выражение холодного, циничного любопытства. Он был профессионалом и даже в такой ситуации пытался вернуть себе контроль.

– Любопытная философия, господин… Тарановский, – криво усмехнулся он, намеренно коверкая мою фамилию. – Вы врываетесь в мой дом, приводите с собой свиту и говорите загадками. Чего вы хотите? Я человек занятой.

Я усмехнулся в ответ, обводя взглядом запущенную комнату с пустыми бутылками и разбросанными картами.

– Ну, у вас есть время. Подлечиться, опять же, надо. – Я демонстративно кивнул на его перевязь. – Знаете, Мышляев, я не буду спрашивать, как так случилось, что вы оказались тогда в ресторане и чего хотели. И так все понятно. Я также не спрашиваю, кто вас нанял и для чего!

Мой пренебрежительный тон, очевидно, задел его за живое. Он напрягся, побагровел, словно бык перед атакой. И решил атаковать на единственном поле, которое, как он считал, давало ему преимущество.

– У вас нет чести! – выплюнул он. – Настоящие дворяне так не поступают!

Я ждал этого. На моих губах появилась улыбка, больше похожая на хищный оскал.

– Чести? – переспросил я, и в голосе моем прозвучал лед. – У меня ее явно больше, чем у вас, улан. Вы делаете это ради денег. А я – ради друзей и близких мне людей. Почувствуйте разницу.

Я подался вперед, и мой голос стал тише, но от этого зазвучал еще более грозно.

– Мне не было дела ни до вас, ни до железных дорог. Я спокойно вел свои дела. Пока кое-кто не посмел тронуть… дорогих мне людей. Есть, кажется, такая поговорка: не буди спящего медведя. Вот меня и разбудили. Да по глупости еще и палкой начали в меня тыкать.

Я откинулся на спинку кресла, оставив свои слова повисшими в гнетущей тишине. Мышляев молчал. Его напускная бравада исчезла, сменившись сосредоточенным, оценивающим взглядом хищника, который понял, что встретил другого, более крупного зверя. Наконец он справился с первым шоком, и его губы исказила злая усмешка. Он решил ответить, вернуть себе инициативу.

– Полагаете, что вы медведь? – Он оскалил зубы. – Что ж, на каждого зверя найдется свой охотник, господин Тарановский. Не забывайте об этом.

Я даже не сменил позы, продолжая расслабленно сидеть в кресле, и ответил совершенно спокойно, с легкой философской отстраненностью:

– Мы все смертны, улан. И вы, и я. Но, надо полагать, стреляю я ничуть не хуже вас. А может быть, и лучше. Так что не вы первый, не вы последний.

Я сделал паузу и с легкой, почти сочувственной улыбкой добавил:

– Вам еще повезло, господин Мышляев.

Это последнее замечание стало спусковым крючком. Напускное хладнокровие слетело с него, как дешевая позолота, и он взорвался.

– Повезло⁈ – выкрикнул он, начиная мерить шагами комнату и жестикулируя здоровой рукой. – Мне повезло⁈ Я ранен! И ранен не на дуэли, где все по чести, а в какой-то грязной драке! Неизвестно, как теперь срастутся кости, смогу ли я вообще держать в руке оружие! Моей репутации нанесен урон! Вся моя карьера теперь… – Он осекся, понимая, что в своем гневе говорит слишком много, раскрывая все свои страхи.

Я с той же вежливой улыбкой сочувственно кивнул.

– Действительно, очень печально.

В этот момент донесся тихий, но отчетливый смешок. Это не выдержал Изя.

Мышляев замер на полушаге. Он медленно, как на шарнирах, повернул голову и впился полным ненависти взглядом в моего друга. Его лицо побагровело от унижения. Одно дело – терпеть насмешки от равного противника, и совсем другое – от его прислуги, наверняка он думал что-то подобное.

Он сделал глубокий, прерывистый вдох, зажмурился на мгновение, силясь совладать с собой. Когда Мышляев снова открыл глаза и повернулся ко мне, в его взгляде уже не было ни спеси, ни гнева – только выжженная дотла усталость и деловая сухость. Он понял, что спорить и жаловаться бесполезно.

– Так чего вы хотели? – глухо произнес он. – Говорите. Или покиньте мой дом.

Я откинулся на спинку кресла, снова меняя тон с угрожающего на деловой.

– Я хочу нанять вас, улан. По вашему прямому профилю.

– С чего вы взяли, что я соглашусь иметь с вами дело? – фыркнул Мышляев.

Я посмотрел на него с преувеличенным, почти театральным сочувствием.

– С того, что вы будете хорошо вознаграждены. Я готов заплатить десять тысяч рублей. А также вы поправите свою репутацию, которая, как вы верно заметили, пострадала.

Он ошеломленно посмотрел на меня и начал мерить шагами комнату, обдумывая предложение. Его шаги были нервными и быстрыми. Наконец, словно у него подкосились ноги, он тяжело рухнул в кресло напротив.

– У меня сломана рука. – Он нашел практическое возражение, кивнув на перевязь. – И неизвестно, когда я поправлюсь.

– Я не спешу, – спокойно ответил я.

– Хорошо… – хрипло произнес он, не глядя на меня. – Я согласен. Кого?

Я снова позволил себе хищный оскал.

– Барона д’Онкло.

Мышляев тут же вскочил с кресла так резко, что вскрикнул от боли в раненой руке.

– Да вы сошли с ума⁈ – выдохнул он. – Вызвать на дуэль д’Онкло? Это не просто аристократ, это человек с огромными связями! Меня раздавят!

Я лишь удивленно вскинул бровь, словно искренне не понимая причины его волнения.

– А отчего нет? Я всегда отдаю долги, господин Мышляев. И если этот долг вернете за меня вы, это будет весьма показательно. Да и плачу я весьма щедро. А после смерти барона начнется дележка его состояния, и им будет не до вас.

Он смотрел на меня, и я видел, как в его голове идет лихорадочный подсчет. Для человека его склада и в его положении выбор был очевиден. Он медленно, тяжело опустился обратно в кресло, окончательно принимая свою новую роль.

– Я согласен, – глухо произнес он. – Десять тысяч. Плата вперед.

Я отрицательно покачал головой.

– Нет. Всю плату получите лишь после оказанной услуги. После того как вызов будет брошен и принят.

Я встал, показывая, что торг окончен, и повернулся назад.

– Изя! Дай господину Мышляеву пятьсот рублей. На докторов и на лечение. Нужно, чтобы о раненом как следует позаботились.

На лице Изи тут же отразилось мучение. Он с таким страдальческим видом достал из своего саквояжа пачку ассигнаций, словно отрывал их от собственного сердца. С видимой неохотой он отсчитал требуемое и аккуратно положил на столик. В том, как он расставался с деньгами, видна была вся скорбь еврейского народа.

Я усмехнулся, кивнул ошеломленному Мышляеву и направился к выходу.

– А сколько вам заплатили за дуэль со мной? Мне просто любопытно!

– Не заплатили, – буркнул Мышляев. – Пообещали тысячу рублей.

– Вы изрядно продешевили. – И, кивнув напоследок улану, я направился на выход.

Мы вышли из парадной на залитую солнцем Гороховую улицу. Я чувствовал себя так, словно только что выиграл тяжелейшую шахматную партию. Изя, напротив, казался жертвой стоматолога, которой вырвали зуб без наркоза. Федотов сохранял невозмутимое выражение лица, но я заметил, что он посматривает на меня с новым, почтительным любопытством.

Как только мы сели в пролетку и тронулись с места, Изя не выдержал. Он вцепился в мой рукав, и его голос дрожал от волнения.

– Курила, я тебя умоляю, скажи, зачем ты это сделал⁈ Исполнит ли он уговор? А денег мы ему уже дали! Пятьсот рублей! А если он сейчас побежит к барону и все ему расскажет⁈

Я оставался совершенно спокойным, глядя на проплывающие мимо дома.

– Если выполнит – хорошо. А если расскажет – тоже неплохо.

– Неплохо⁈ – Глаза Изи полезли на лоб. – Что же в этом хорошего⁈

– А то, Изя, – я повернулся к нему, – что барон наверняка мнит себя неприкасаемым. Считает, что за его игры ему ничего не будет. Кто я такой для него? Выскочка из Сибири. А тут выяснится, что с ним тоже могут сыграть в эти игры. Он наверняка напряжется. Он не привык к такому. – Я усмехнулся. – Он испугается.

Я видел, как Изя пытается осмыслить мои слова.

– А мы еще больше заставим его понервничать, – продолжил я, – чтобы он поверил в опасность.

– И как? – с неподдельным интересом спросил Изя. – А не думаешь, что Мышляев или барон сообщат все жандармам?

– Может, и сообщат, – пожал я плечами. – Вот только денег мы дали «на лечение». Всегда можно сказать, что мы с господином Мышляевым примирились, и я, как благородный человек, помог ему с оплатой врачей. А по поводу всего остального… – Я понизил голос. – Изя, найди мне парочку подходящих людей. Не полных неумех, но и не профессионалов. Пусть начнут следить за бароном д’Онкло. Как он проводит день, куда ездит, кто к нему ездит.

– Так их же наверняка заметят! – воскликнул Изя. – Это же не топтуны из охранки!

– Именно, Изя. Именно. – Я с удовольствием посмотрел на его озадаченное лицо. – Не сразу, но на них обратят внимание. И как ты думаешь, что подумает д’Онкло, когда узнает, что за ним следят? Он подумает… много чего он подумает. В том числе, что есть опасность. Что его действительно могут попытаться убить. Он же первым начал. Он испугается еще больше, если Мышляев ему все расскажет, и попытается выяснить, чьи это люди. И на некоторое время затихнет. И это даст нам время спокойно все завершить. По крайней мере, я на это надеюсь.

Изя замолчал, обдумывая услышанное. Сложная, многоходовая интрига медленно укладывалась в его голове. Затем он опасливо покосился на меня, оценив мое спокойное, почти умиротворенное лицо.

– Хорошо, что мы друзья, Курила… – наконец вздохнул он с чувством облегчения и ужаса одновременно.

Вот только барон был не один там были и другие, тот же Рекамье, а может именно он и нанял Мышляева. Правда если бы я начал выяснять, это могло сломать всю игру. Не много покрутив мысль, я выкинул я е из головы, что сделано, то сделано.

Я вернулся в отель, чувствуя приятную усталость. День был долгим и продуктивным. Впереди маячила надежда на встречу с великим князем.

Вечером я нашел Кокорева в общей гостиной отеля. Он сидел в глубоком кресле под массивным торшером и, вооружившись пенсне, с головой ушел в изучение свежего номера «Биржевых ведомостей».

– Василий Александрович, доброго вечера, – обратился я к нему. – Не составите мне компанию за ужином? Есть разговор, который лучше вести за хорошим столом, а не на бегу.

Купец оторвался от газеты. Своими живыми, умными глазами он с интересом посмотрел на меня поверх оправы.

– Отчего же не составить, – прогудел он, с удовольствием откладывая газету. – Добрый ужин и добрая беседа – лучшее завершение дня. Веди, показывай, где тут кормят по-человечески.

– Сегодня вы мой гость, – улыбнулся я. – Так что место выбираете вы.

Кокорев выбрал «Тестовъ трактиръ» – место основательное, купеческое, славившееся на весь Петербург своей русской кухней. Нас провели в отдельный кабинет, где на белоснежной скатерти уже поблескивало тяжелое серебро.

Мы отужинали обстоятельно, без спешки, обсуждая последние биржевые новости и политические слухи. Кокорев был в своей стихии – он сыпал именами, цифрами, и я в очередной раз поразился масштабу этого человека, его природному уму и деловой хватке. Наконец, когда половой убрал посуду и на столе появились кофейник и вазочка с вареньем, я понял, что пришло время для главного.

Я сделал знак слуге, чтобы нас больше не беспокоили. Дверь в кабинет тихо закрылась.

– Василий Александрович, – начал я, откинувшись на спинку стула. – Я уверен, что благодаря содействию наших новых знакомых встреча с его высочеством состоится в самое ближайшее время. И, прежде чем предстану перед ним с проектом, я хотел бы обсудить кое-что с вами. Обсудить начистоту, чтобы потом между нами не было недомолвок и взаимных обид.

Кокорев мгновенно преобразился. Его добродушная расслабленность исчезла без следа. Он подобрался, поставил чашку на стол, и его взгляд стал острым, внимательным и абсолютно деловым. Он смотрел на меня уже не как на приятеля, а как на партнера по сделке.

– Внимательно вас слушаю, Владислав Антонович, – произнес он, впервые за вечер обратившись ко мне по имени и отчеству. – И что же вы хотите обсудить?

Глава 12

Глава 12

– Наше будущее партнерство, – прямо ответил я. – И по Главному обществу железных дорог, и по сибирским делам. Я буду с вами откровенен: средства у меня довольно ограниченны. Основная часть моих капиталов пока еще лежит в амурской тайге и только ждет, когда его вытрясет лоток старателя. Но и они, прямо скажем, предназначены для другого дела – для «Сибирского золота» и новых приисков. Так что, дорогой мой Василий Александрович, вложить сейчас значительные суммы в железнодорожные акции я не могу.

Кокорев молчал, принимая это как данность. Он был коммерсантом до костей мозга и лучше, чем кто-либо, понимал этот язык цифр и приоритетов.

– Но я могу предложить вам услугу, – продолжаю я, подаваясь вперед. – С моей помощью вы сможете купить еще больше акций и стать более крупным акционером, да и французов выкинуть. С вашим мнением начнут считаться. Купить дешево, почти за бесценок!

Лицо купца оставалось непроницаемым, но в осмотре его глаз я увидел, как вспыхнул и погас крошечный огонек, а окаймленные роскошной бородой чувственные губы изогнулись в довольной усмешке.

– Это как же? – спросил он ровно. – Акции их хоть и упали теперь, да все равно не копейки стоят. Тут миллионы надобны!

– Не торопитесь – я ведь еще не начинал! Я, кажется, уже упоминал некоторые детали. Это сегодня они стоят миллионы, а завтра, может быть, будут исчисляться считаными тысячами, – произнося это, я тоже позволил себе легкую усмешку. – Вместе мы сможем обрушить их акции, Василий Александрович. Мы используем результаты сенатской ревизии, которую инициировал сенатор Глебов. Как только они дойдут до состояния гласности, через газетчиков мы пустим слухи о чудовищных хищениях, о неминуемом банкротстве, о гневе государя. Все это неминуемо отразится на стоимости акций. Начнется паника. Французские держатели, эти маленькие рантье, начнут бросать бумагу, чтобы спасти хоть что-то. И в этот момент… вы, Василий Александрович, начнете скупать. Тихо, через подставных лиц.

Я смотрел, как меняется его лицо. Маска деловой невозмутимости треснула. Его глаза, до этого спокойное, загорелись хищным, опасным огнем. Он потер свои тяжелые ладони, как будто уже ощущал в них хруст ассигнаций.

– Это… это рискованно, – наконец проговорил он, и в голосе его сомнения смешивались с восторгом. – Я, признаться, никогда не играл на бирже. Предпочитая более верные средства – откуп. Но если вы сможете это все сорганизовать – то я в деле. Игра стоит свеч!

– Именно, дражайший Василий Александрович! Не беспокойтесь о своей неопытности в этих делах: на то я и нужен, чтобы организовать вам атаку.

Кокорев задумался. Он сидел за столом, и его большие пальцы барабанили по скатерти. Наконец он поднял на меня взгляд.

– Хорошо, – сказал он веско. – А что ты хочешь взамен?

– Вашу помощь с организацией общества по золотодобыче. И опцион на покупку акций железнодорожного общества, – тут же ответил я.

– Опцион? – переспросил купец.

– Право на выкуп, – пояснил я. – Когда акции рухнут до самого дна, фиксируем цену. И я получаю право в любой момент в течение трех лет выкупить у общества пакет акций на миллион рублей именно по этой, минимальной цене. Даже если они потом взлетят до небес. Идет?

– Ну ты жук, Владислав Антонович! Миллион не шутка! Это же мне акционеров еще убедить надо будет! А главное – три года…

– Что, не согласятся? – небрежно спросил я, будто бы речь шла о сущей безделке.

– Да как сказать… За три года все позабудут, в каком виде мы приняли общество. Будут ненужные вопросы, пойдут толки – за что, мол, этакий куш этому Тарановскому… Может, все-таки на год?

– В год не обернусь, – честно признался я. – Я же из приисков буду средства выколачивать. Пока добудешь, этот миллион!

Несколько мгновений Кокорев колебался, затем, крякнув и покраснев, ударил по столешнице пятерней.

– Ладно, уговорил! Без тебя все равно дело не сладится! Да и с обществом помогу, прииски – дело выгодное.

Он протянул мне руку, и я пожал ее. Если до этого мы просто помогали в общих, так сказать, интересах, то теперь наш союз стал более официальным.

Разговор с Кокоревым расставил все по своим местам, превратив туманные перспективы в четкий, выверенный план. Осталось всего ничего – вынуть кролика из шляпы, убедив великого князя радикально поменять своих бизнес-партнеров и все представления о развитии железнодорожного дела в России.

Войдя в свой номер, я сразу заметил на столике под светом одинокой масляной лампы небольшой белый конверт из дорогой рифленой бумаги. Взяв его, я тотчас отметил тонкий, изящный почерк. Сердце пропустило удар: это было оно! Вскрыв конверт, я нашел внутри лишь короткую записку в одну строчку, без каких-либо предисловий сообщавшую:

«Завтра, в два часа пополудни. Мраморный дворец. Он будет вас ждать».

Подписи не было, но она и не требовалась.

Завтра. Отлично!

И прежде всего разложил на столе все свои бумаги – оружие в предстоящей битве. Вот пухлая папка с проектом «Сибирского золота» – с картами, расчетами, чертежами паровых драг и описанием технологий гидродобычи. Рядом – официальное письмо сенатора Глебова, сухо и бесстрастно излагавшее факты вопивших злоупотреблений при выкупе земель под размещение Московско-Нижегородской железной дороги. И, наконец, третий, самый дерзкий документ – наш с Кокоревым небольшой проект переустройства Главного Общества Железных дорог. Я проработал всю ночь, выверяя каждое слово, каждую цифру, предвидя возможные вопросы и готовя на них ответы.

Утро застало меня за столом, с красными от бессонницы глазами, но с ясной головой. Как хорошо иметь молодое, выносливое тело!

День аудиенции начался с суеты, которую поднял Изя. Услышав новости, тут же бросился хлопотать вокруг меня, как будто я был юной дебютанткой перед первым «взрослым» балом.

– Так, сюртук – есть! Жилет – есть! Галстук… ой-вэй, этот узел никуда не годится! – причитал он, ловко перевязывая мне шейный платок на самой модный манер. – Ты должен выглядеть не просто хорошо, Курила, нет! Ты должен выглядеть как человек, которому можно доверить миллионы! Чтобы сам князь посмотрел на тебя и тотчас же захотел дать тебе много денег!

Развив бурную деятельность, он самолично начистил до блеска мои новые ботинки, положил в карман белоснежный платок, проверил, ровно ли сидит цилиндр. Его суетливость и неподдельная забота странным образом успокаивали меня, а советы показались весьма даже к месту:

– Курила, я тебя умоляю, только не веди там себя как медведь, который впервые увидел самовар! – причитал он, занимаясь моим гардеробом. – Запомни, как «Отче наш»: входишь – поклон. Не низкий, холопский, а со всем достоинством: легкий наклон головы и тела. В глаза ему не пялься, но и в пол не смотри – это признак или трусости, или дурных намерений. И ради всего святого, не говори первым! Жди, пока он к тебе обратится. Отвечай только на заданные вопросы, коротко и по существу, никаких лекций по паровым машинам или амагальмации золота! И не дай тебе бог повернуться к нему спиной! Отступать – только пятясь, как рак, даже если там начнется пожар! Понял? А то опозоришь не только себя, но и всю нашу компанию!

– Револьвер-то оставить не забудь, – буркнул Изя, видя, как я по привычке прячу его в кобуру.

Хлопнув себя по лбу, я снял кобуру с оружием, и, вооружившись бумагами, спустился вниз, где меня уже ждал экипаж. Василий Александрович сидел внутри, сосредоточенный и расфуфыренный, как франт, в отменном, тончайшего сукна сюртуке, с массивной золотой подвеской на жилете.

– С Богом, Владислав Антонович, – только и сказал он, когда я сел рядом.

Мы ехали молча. Под цоканье двух дюжин копыт карета наша катилась по петербургским улицам, а за окном проплывали строгие, классические фасады. Наконец мы свернули на Миллионную улицу и, проехав до Невы, остановились: перед нами возвышался великокняжеский Мраморный дворец.

Это здание, отделанное десятками сортов разноцветного мрамора, не подавляло своей мощью, как Зимний. Изысканный, холодноватый, он казался драгоценной шкатулкой, бережно и надежно хранящей свои тайны. У входа стояли часовые Конной гвардии в блестящих медных кирасах и касках с орлами; их лица с залихватскими кавалерийскими усами казались бесстрастными, как у статуй.

Мы вышли из кареты, чувствуя, как сердце гулко стучит в груди. Кокорев тяжело ступил на гранитные плиты, я – следом, сжимая в руках большой сверток, а под мышкой папки с моими бумагами и сожалея в душе, что не догадался купить какой-нибудь портфель.

Дворецкий в ливрее, как будто ожидавший нас, без лишних вопросов провел меня и Василия Александровича через гулкие, отделанные мрамором залы в сторону парадной двери.

Внутри дворец поражал еще больше. Нас встретил вестибюль, который был не просто входом, а целым миром. Стены, полы, колонны – все было выполнено из полированного мрамора разных оттенков, создавая впечатление, будто мы попали в гигантский расколотый минерал. Густая, почти церковная тишина глушила звуки. Наши шаги тонули в толстых персидских коврах, брошенных прямо на каменные плиты. Несмотря на летнюю жару снаружи, воздух тут был прохладен и недвижим, будто он разделял аристократическое презрение к торопливой суете снаружи этих великолепных стен.

Доведя нас до приемной князя, лакей попросил подождать и скрылся за портьерами. Время тянулось мучительно медленно. Пять минут, десять, пятнадцать… Я почувствовал, как по спине начинает стекать холодный пот. Неужели что-то сорвалось?

Наконец дверь в кабинет отворилась, и на пороге появился флигель-адъютант – молодой офицер с безупречной выправкой, в красивом мундире с аксельбантом. При виде свертка в моих руках его глаза, и так не особо приветливые, превратились в две ледышки.

– Господа, прошу прощения. Что в свертке?

Его взгляд был прикован к моему грузу. В воздухе повисло невысказанное, но оттого еще более жуткое слово – «бомба». После покушения в Варшаве здесь, очевидно, дули на воду.

– Это подарок, – спокойно ответил я.

– Подарок? – переспросил он, и в его голосе прозвучал лед. – Его высочество не принимает подарки от новых лиц. И носить в покои объемные предметы строжайше запрещено. Прошу остаться здесь.

– Боюсь, это невозможно, – так же спокойно возразил я. – Этот подарок предназначен не лично его высочеству, а всей России.

Офицер недоуменно вскинул бровь.

– Это пожертвование для Императорского Эрмитажа, – пояснил я. – Две вазы китайской династии Мин. Вещи уникальные. Я счел своим долгом привести их сюда в столицу, где так ценят искусство. И хотел бы лично представить их!

Офицер заметно растерялся. С одной стороны – приказ, с другой – Эрмитаж, династия Мин, патриотический долг… Явно не зная, как поступить, после короткого замешательства он отдал приказ стоящим поодаль гвардейцам:

– Досмотреть! Аккуратно!

Гвардейцы, скинув винтовки, подошли и под моим наблюдением осторожно развернули холстину. Когда на свет явились две великолепные вазы, отделанные синим кобальтом, даже на их невозмутимых лицах разразилось изумление. Офицер подошел, внимательно осмотрел их и, убедившись, что никакой «адской машины» внутри нет, приказал своим людям, чтобы они аккуратно упаковали все обратно.

– Хорошо, – произнес он, когда дело было сделано, уже другим, более уважительным тоном. – Сейчас, еще одну минуту, и вы сможете пройти!

Он вновь исчез за портьерой. И тут нас ждала новая неприятность: через несколько минут офицер вернулся и с несколько растерянным видом сообщил:

– Господин Кокорев, прошу прощения, но его высочество готов принять только господина Тарановского.

Кокорев побагровел.

– Как это⁈ Мы прибыли вместе! У нас общее дело!

– Таков приказ, сударь, – отрезал адъютант. – Его высочество было извещен мадемуазель Кузнецовой о визите господина Тарановского. О вас в данном случае речи не было. Его высочеству нездоровится, он не может делиться временем со всеми желающими.

Это был удар. Наш план рушился. Я должен был идти один, без поддержки могучего купца, без его авторитета и веса. Теперь все зависит только от меня! Кокорев явно был в ярости, но делать нечего.

Глянув на купца, я прикрыл глаза и кивнул, а после повернулся к адъютанту:

– Хорошо. Я готов!

Меня провели через еще один зал и остановили перед дверьми из карельской березы. Адъютант постучал, приоткрыл дверь и, доложив обо мне, распахнул ее настежь.

– Прошу, господин Тарановский.

Я шагнул вперед, сжимая в одной руке портфель с бумагами, а в другой – свой бесценный дар. Дверь за моей спиной тихо закрылась, оставляя меня с одним из самых могущественных людей Российской империи.

Кабинет, в который я вошел, был просто огромен: с высоким сводчатым потолком и гигантскими окнами, выведенными на Неву, он олицетворял собой всю мощь Империи. Но, в отличие от помпезных залов внизу, здесь не было ни капли показной роскоши: стены были заставлены шкафами из темной дуба, полными книг в кожаных переплетах, на столах лежали морские карты, чертежи каких-то механизмов, модели кораблей – от изящных фрегатов до неуклюжих, но грозных броненосцев. А напротив входа, в большом кресле у камина, сидел сам великий князь Константин Николаевич. Когда я вошел, он медленно поднял голову.

Это был человек лет тридцати пяти, в черном морском мундире, с высоким, чистым лбом Романовых, пронзительными голубыми глазами, небольшими усами, бородой и надменно изогнутыми губами. Его рыжеватые волосы были аккуратно зачесаны, а бакенбарды придавали лицу печать строгости. Но, как мне показалось, в его облике не было ни властности, ни энергии: лицо казалось бледным и осунувшимся, под глазами залегли темные тени, а во взгляде сквозила глубокая печаль. Левая рука его покоилась на подлокотнике кресла, правая, забинтованная, – на черной шелковой перевязке. Эта деталь вносила в строгую картину кабинета тревожную, почти трагическую ноту. Похоже, князь сильно переживал случившееся. Он явно не знал, как сильно подданные хотят убить его!

Остановившись в нескольких шагах от стола, я отвесил сдержанный, но почтительный поклон.

Великий князь долго молчал, глядя на меня усталым, внимательным взглядом. Он явно был подавлен. Покушение крепко ударило по его вере в людей, по идеям, которые он пытался привить на неблагодарной польской почве.

– Господин Тарановский, – наконец произнес он, и его голос, чуть грассируя на букву «р», как это бывает с людьми из высшего класса, выучившимися говорить сначала по-французски, а уж потом только по-русски, прозвучал глухо и безжизненно. – Пр’исаживайтесь.

Я молча опустился в кресло для посетителей, поставив сверток с вазами на пол рядом с собой.

– Для вас… кгайне мило пг’осила одна особа, – слегка смущаясь, произнес он, и на его бледных щеках наступил слабый румянец, – человек, чье мнение для меня… кхм… весьма дог’ого. Она говорила, что у вас есть некая личная п’облема очень деликатного свойства.

Определенно, он говорил по-русски с акцентом и интонациями человека, привыкшего думать по-французски. Неудивительно, что такой человек отдал железнодорожное дело в руки иностранцев…

– Она говорила… о вашем сыне.

– Все верно, ваше императорское высочество, – подтвердил я, удивленный, что Анна начала именно с этого.

– Это возмутительно, что законы нашей импег’ии столь несове’шенны, – с горечью проговорил он. – Человек, желающий служить Г’оссии, не может дать свое имя собственному г’ебенку. Я готов вам поспособствовать. Моего слова, думаю, будет достаточно, чтобы Сенат рассмотрел ваше дело в исключительном порядке и в самые кратчайшие сг’оки.

Затем он вдруг перешел на польский, очевидно, желая сделать мне приятное и показать свою расположенность.

В этот момент я понял, что стою на краю пропасти. Одно неверное слово на польском, одна ошибка в произношении – и все рухнет. И во мне вскипела холодная, расчетливая ярость. Да пошли они нахрен, уроды! Не дождетесь, чтобы я хоть слово сказал на этом птичьем языке!

– Ваше императорское высочество! – Я выпрямился в кресле, и мой голос прозвучал твердо и громко, заставив его вздрогнуть. – Прошу простить мою дерзость, но после того подлога, гнусного преступления, которое совершили против вас в Варшаве, я, как человек, преданный России и вашему августейшему дому, считаю для себя оскорбительным говорить на языке предателей!

Я видел, как изменилось его лицо. Усталость и апатия исчезли, сменившись изумлением.

– Я готов излагать свои мысли по-русски, – продолжал я с тем же напором, – или по-французски, если так будет угодно вашему высочеству. Но не по-польски. Ни одного слова более!

Он смотрел на меня в упор, и его голубые глаза, до этого тусклые, начали загораться интересом.

– Весьма… патгиотично, господин Тагановский, – медленно проговорил великий князь, и в его голосе уже не было прежней апатии. – Что ж, я вас понимаю. Будем говогить по-гусски. Так о чем еще, кроме вашего сына, вы хотели со мной побеседовать? Мадемуазель Кузнецова упоминала о неком деле государственной важности.