Текст книги "Магнат (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 21

Глава 21

Детальный план атаки на крупнейшее акционерное общество России наконец-то был полностью готов, тщательно прописан, завизирован, скреплен. Оставалось нажать на спуск, выпалив дуплетом из двух стволов, наведенных на биржи крупнейших финансовых столиц этого мира: один в Лондоне, а другой – в Париже.

В Париж поехал Василий Александрович Кокорев. Он вез с собой вексель Штиглица —финансовый таран, способный пробить любую стену недоверия.

Изя, соответственно, отбывавший в Лондон, должен был решить там две задачи – сначала встретиться с Герценым, слить через него компромат на ГОРЖД, а затем уже заявиться на биржу под именем Ицхака Ротшильда. В Европе все прекрасно знали, кто такие Ротшильды, и не было лучшей фамилии, чтобы раздражить донельзя самый чувствительный орган планеты: нервы биржевого спекулянта! Кокорев выделил Изе целых три миллиона рублей на проведение операции, естественно, под расписку, которую взяли с меня.

Пароход отбывал из морского порта в Кронштадте, до которого еще надо было добраться. И вот в день отъезда моей «десантной группы» в Европу я, встретив их на набережной, провел последний инструктаж. Кокорев, собранный и деловитый, похожий на солидного медведя своем легком дорожном пальто, сосредоточенно кивал, еще раз выслушивая детали нашего плана. Да и ехал он не один, а с управляющим и одним охранником, Изе он тоже выделил человека в помощь и охрану.

Изя находился в состоянии крайнего возбуждения: похоже, мысленно он уже находился в Лондоне. Его новый, с иголочками, английский костюм сидел так, будто он в нем родился, а в руках он вертел светлый саквояж из крокодиловой кожи, за который выложил шестьдесят рублей и который, по его словам, был «необходимым атрибутом человека из семьи Ротшильдов».

– Итак, господа, – подвел я черту, – план ясен. Вы, Василий Александрович, берете на себя биржу в Париже. Изя, твоя задача – Лондон: сначала – Герцен, а затем – вербовка брокера, сотрудничающего с домом Берингов. Имеющиеся акции начинаете продавать по моему сигналу, а потом и скупать также по сигналу!

– Таки все будет в лучшем виде, шеф! – отрапортовал Изя. – Герцен получит такую наживку, чтобы проглотить ее вместе с удочкой. Но… – он вдруг посерьезнел и понизил голос, – у меня тут есть для тебя еще один маленький подарочек на прощание. Вишенка на наш торт.

Я вопросительно поднял бровь.

– Я тут не терял времени даром, – с заговорщицким видом продолжал он. – Помнишь, ты просил меня подыскать контакты среди чиновников почтового ведомства или телеграфа? Так вот, контакт-таки есть. Ой-вэй, ты даже не представляешь, какие интересные вещи в этом городе можно узнать в игорных домах второго разряда – тех, где люди проигрываются не от скуки, а от отчаяния.

Он присел на край стола, его глаза довольно блестели.

– Короче говоря, есть один человечек: надворный советник Семен Аркадьевич Подсекин. Птичка невысокого полета, но сидит на очень теплой ветке – заведует Международным телеграфом на Почтамте. А у птички беда: проигрался подчистую в штосс.

– Тебе, что ли? Ох, герр Ротшильд, стол с зеленым сукном не доведет до добра!

– Не мне, к сожалению, – с сокрушенным видом ответил Изя, – а одному греку-ростовщику. Долг – пять тысяч. Грек уже пообещал отправить его по миру и написать жалобу на службу. Так что наш Семен Аркадьевич сейчас в таком состоянии, что за круглую сумму готов продать не только себя, но и родную матушку, если за нее хорошо заплатят.

Я прислушался, и в моей голове мгновенно начал выстраиваться новый, еще более дерзкий тактический ход. Изя, сам того не осознавая, дал мне в руки ключ.

– Ты уверен, что он на крючке? – спросил я.

– Курила, я тебя умоляю! – фыркнул Изя. – Я навел справки: у него три дочери на выданье, поместья нет, а жалованья – кот наплакал. Этот поц сейчас как перезревший плод: ткни пальцем – и он упадет тебе прямо в руки. Он готов на все. Абсолютно на все!

Я прошелся, борясь с вихрем одолевавших меня чувств. Раз он служит на телеграфе, то можно… Ох, как много всего можно устроить!

– Хорошо, Изя, – сказал я, останавливаясь. – Это ценно и очень своевременно. Я займусь этим господином лично, пока вы будете в Европе.

– Только будь с ним осторожен, – предупредила Изя. – Он труслив, как заяц. Его надо не пугать, а соблазнять. Повесь перед его носом морковку потолще, чтобы он забыл о страхе!

– Я учту, – произошло я. – Твоя задача – Лондон. Сделай все чисто!

– Не волнуйся, шеф, – подхватил он свой саквояж. – Когда «Колокол» зазвонит по этим французам, этот звон услышат по всему миру! Тю, вот и наш баркас. Поехали, Владимир Александрович!

Весело помахав нам, он испарился, оставив на открытом воздухе легкий аромат дорогого одеколона и флер неистребимого оптимизма. Кокорев, проводя его с взглядом, тоже поднялся.

– Ну, с Богом, Антоныч. Жду сигнала!

– Хорошо, Василий Александрович. Как только договоритесь с брокерами банкиров Перейра, тут же телеграфируйте. И готовьте мешки для денег. Они вам пригодятся!

Когда за ними закрылась дверь, я еще некоторое время постоял в тишине.

Пока две мои «торпеды» мирно плыли в Европу в каютах парохода «Принцесса Датская», я тоже не сидел сложа руки. Добыча золота в промышленных масштабах требовала нового, доселе нигде не выпускавшегося оборудования.

Список его был весьма велик. На досуге я накидал несколько эскизов нужного нам и теперь раздумывал, кому доверить конструирование и изготовление. Конечно, я уже сделал некоторые авансы Нобелю, но, будучи человеком прагматичным, рассчитывал доверить заказы тем, кто обеспечит лучшее качество и наиболее низкую стоимость. А выяснить это можно было лишь опытным путем – разместив заказы сразу у нескольких наиболее перспективных промышленников. Затем можно будет сравнить и дальше уже работать с тем, кто окажется наиболее исполнительным. Поэтому дни затишья перед биржевой бурей я потратил на визиты к петербургским промышленникам.

Мой первый визит был к человеку-легенде, Николаю Ивановичу Путилову. Я нашел его в литейном цеху завода. Воздух здесь был густым и тяжелым, как расплавленный металл; он пах раскаленным железом, угольной гарью и едким дымом. Сквозь полумрак, прорезанный снопами оранжевых искр от молотов и ослепительный белый свет льющегося из ковша чугуна виднелись закопченные фигуры рабочих, похожих на мифических гномов, творящих из огня и мифрила диковины невиданного мастерства.

Николай Иванович Путилов стоял среди них, отдавая какие-то распоряжения. Издали он показался мне похожим на вожака ватаги степных разбойников, атамана с серьгой в ухе, балагурящего у костра в окружении своей шайки лихих людей. Это был крупный – не тучный, а именно крупный, – кряжистый господин, весь из тугих мышц и жил. На нем не было ни сюртука, ни жилета – лишь простая рубаха, когда-то, видимо, белая, теперь же серая от копоти. Лишь с расстегнутым воротом и закатанными по самые локти рукавами, открывающими мощные, заросшие светлым волосом руки. На шее на простом шнурке болтался медный нательный крест, потемневший от пота и жара.

Его лицо оказалось под стать фигуре – широкое, обветренное, с непокорной рыжеватой бородой, кое-где опаленной искрами металла. Но главное – это его глаза, светлые, почти голубые, они горели такой неистовой энергией, которая, казалось, могла сама плавить металл.

– Николай Иванович! – крикнул я, подойдя ближе, пытаясь перекрыть голосом адский шум.

Он обернулся, смерил меня быстрым, оценивающим взглядом. Я уже был представлен ему Кокоревым в одном из ресторанов, куда он заехал на обед. Знакомство вышло шапочное, но все же.

– Владислав Антонович! – задумался он на мгновение, вспоминая меня. – Слыхал, что вы с Василием Александровичем французам хвост прищемить решили? Дело доброе! Чем могу быть полезен?

– Да вот подыскиваю поставщиков оборудования на золотоносные прииски. Возьметесь? – подойдя вплотную, почти нормальным голосом спросил я.

– Отчего нет? Пройдемте в контору, там и поговорим! – И Путилов широким жестом предложил мне следовать за ним.

«Контора» оказалась небольшой антресолью в том же цеху, чьи перегородки лишь приглушали шипение и уханье парового молота.

– Итак, чем могу служить, господин Тарановский? – любезно спросил Путилов, кидая на меня поверх стола прямой, внимательный и острый взгляд светлых глаз.

– Мне нужны паровые насосы, Николай Иванович, – сказал я, стараясь говорить так же просто и по ошибке. – Точнее говоря, две паровые машины, способные перекачивать воду в таких количествах и с таким давлением, чтобы смывать целые кучи земли, щебня и прочего дерна. Это нужно для гидродобычи золота на сибирских реках.

Путилов на мгновение замер, его взгляд устремился сквозь стену цеха, туда, в Сибирь.

– Гидродобыча… – пророкотал он. – Слыхал что-то этакое, про калифорнийский опыт. Чтобы горы смывать… это какая ж силища нужна! Это не воду из трюма качать. Это саму реку вспять повернуть!

– Именно, – кивнул я. – Задача нетривиальная. Потому и пришел к вам. Кроме того, они должны быть просты и ремонтопригодны, снабжены брандспойтами и шлангами не менее ста сажен длиной, и отвечать еще ряду параметров….

Путилов слушал мои разглагольствования, и глазах его разгорался азарт инженера, столкнувшегося с интересной задачей.

– Не беспокойся – сделаю! – еще не дослушав, рявкнул он. И воду качать будут, и землю размывать! Оставь свои чертежи и прикидки. В конце недели приходи за договором, там и по стоимости расчет будет!

Следующим пунктом был завод Берда. Здесь царила иная атмосфера. Потомок шотландских инженеров, управлявший заводом, был полной противоположностью Путилову – спокойный, методичный, с холодными глазами дельца. У него я решил заказать паровую драгу.

– Господа, мне нужна разборная паровая «черпаковая машина», то есть драга. – Я разложил на его столе эскизы, которые нарисовал по памяти, вспоминая технику XXI века. – Понтонная основа, паровой двигатель для черпаковой цепи и промывочного барабана, система шлюзов. Главное условие – разборность, чтобы можно было перевезти по самой мелководной реке.

Берд-младший долго рассматривал чертежи, постукивая карандашом по столу.

– Нестандартное изделие, – проговорил он наконец. – Это будет дорого!

– Я плачу за результат, а не за соответствие стандартам! – отрезал я.

Он поклонился.

– Надо посмотреть, попробовать, посчитать. Но не раньше весны будет.

С завода Берда я отправился к «Лесснеру и Роуэну». Здесь в аккуратных, почти по-немецки чистых цехах я заказал более тонкое оборудование.

– Мне нужны миасские чаши, – объяснил я Густаву Лесснеру. – Но не те, что на Урале, а усовершенствованные, с механическим приводом и системой подачи ртути для амальгамации. Чтобы выделять самое мелкое, пылевидное золото из хвостов после промывки.

Лесснер, педантичный и рассудительный, как его машины, тут же начал набрасывать эскиз, задавая уточняющие вопросы по производительности и расходу ртути. Он был технарем до костей мозга, и возможность создать что-то новое увлекла его больше, чем сам заказ.

Наконец, я нанес визит Нобелям. Старик Эммануил Людвигович принял меня как старого знакомого.

– Снова затеваете что-то грандиозное, герр Тарановский? – спросил он с хитрой усмешкой.

– Грандиознее некуда, господин Нобель, – ответил я. – Во-первых, мне нужна большая партия нашего нового изобретения – динамита. Очень большая!

Нобель довольно улыбнулся – производство только налаживалось, и крупный заказ был им как нельзя более кстати.

– Во-вторых, потребуется паровая бурильная машина. Чтобы можно было быстро бурить разведочные шурфы в мерзлом грунте.

– Паром растапливать вечную мерзлоту? Оригинально!

– А в-третьих, – я наклонился к нему, – мне нужна амальгамационная машина непрерывного действия. Представьте себе вращающийся барабан, куда подаются измельченные породы и ртуть. А на выходе – амальгама и пустые хвосты.

После ряда уточняющих вопросов мы договорились. Срок изготовления оборудования, как и в предыдущих случаях, составил почти полгода. Я надеялся уехать намного раньше, но это не было проблемой, – оборудование могли отправить и без меня, тем более что большая его часть поедет по морю до устья Амура, а потом вверх по реке. А мне надо было ехать через Гороховец и Тобольск.

Пока я решал вопросы с оборудованием, дело с ГОРЖД шло своим чередом. Акции Общества как ни в чем не бывало лениво оборачивались в районе номинала, находясь под защитой государственной гарантии.

* * *

Лондон встретил Изю знаменитым смогом – мелкой, въедливой моросью, превращавшей угольный дым в едкую, першащую в горле взвесь. Весь город буквально кипел, похожий на гигантскую, гудящую машину, работающую на угле и человеческих амбициях. Кэбы, омнибусы, крики разносчиков, гудки пароходов с Темзы – все это сливалось в разноголосый гул, пульс сердца мирового финансового спрута.

Изя, облаченный в превосходный фрак, который строгий критик, наверное счел бы кричащим, в цилиндр, надетый с той степенью небрежности, которая доступна лишь прирожденным аристократам или гениальным мошенникам, после долгого торга с кэбменом нанял повозку и назвал адрес, который не нуждался в комментариях: Орсетт-Террас, дом 1. Свое сопровождение он оставил в отеле, не надо им знать обо всех делах.

Дом Александра Ивановича Герцена был натуральной штаб-квартирой информационной войны. Это была вилла-заговорщика, где сверху находился респектабельный особняк английского джентльмена, а подвале – редкий день стоящие без работы типографские станки.

В приемной Изю встретил молодой человек с горящим взором и жидкой бородкой.

– Чем могу быть полезен, сэр? – спросил он по-английски.

– Мне нужен мистер Герцен, – ответила Изя по-русски, но с легким, едва уловимым немецко-польским акцентом, который должен был быть у богатого выходца из Австрийской империи. – Моя фамилия Ротшильд.

Слово сработало как надо. Молодой человек тут же исчез и почти сразу же вернулся. На его лице отражалась смесь почтительности и любопытства.

– Господин Герцен просит вас пройти!

Кабинет Герцена был завален книгами, газетами, корректурными оттисками. Сам хозяин – грузный, обрюзгший господин с еще не угасшим огнем в умных, усталых глазах – сидел за письменным столом. В этот момент он походил не на хозяина главного оппозиционного издания, а скорее на переутомленного главного редактора самой обычной газеты, задерганного наборщиками, корреспондентами и разного рода политиками и дельцами, постоянно скандалящими по поводу его статей.

– Герр Ротшильд? – произнес он, окидывая Изю изучающим взглядом, в котором не было ни подобострастия, ни враждебности. – Весьма наслышан о вашем семействе. Чем обязан? Вы желаете финансировать русскую революцию?

– О нет, – улыбнулась Изя, присаживаясь в предложенное кресло. – Я пришел предлагать не деньги, а то, что дороже денег. Сведения из России!

Наслаждаясь произведенным эффектом, он достал из дорогого кожаного портфеля две папки и довольно небрежно бросил их на стол.

– Я, как и многие в моей семье, являюсь акционером одной весьма любопытной русской компании. «Главное общество российских железных дорог» – уверен, вы о нем наслышаны.

Александр Иванович кивнул.

– В последнее время я, как и многие другие акционеры, стал терзаться смутными сомнениями по поводу эффективности управления этой компанией. И взял себе за труд провести небольшое частное расследование.

Он переместил папки к Герцену.

– Вот это, – он постучал пальцем по первому, – письмо одного весьма высокопоставленного российского господина, сенатора Глебова, где описаны факты чудовищных злоупотреблений при строительстве Нижегородской линии. Думаю, вашим читателям будет интересно узнать, как деньги, в том числе и английских акционеров, оседают в карманах «нужных людей».

Герцен открыл папку, и глаза его быстро забегали по строчкам.

– А вот это, – Изя с видом гурмана, представляющего главное блюдо, придвинул вторую папку, – вишенка на торте: независимый технический отчет, составленный светилом российской науки, профессором Горного института Лавровым, раскрывающий состояние строящейся сейчас Варшавской железной дороги, с подписями проводивших замеры и дагерротипами. Отчет был сделан как для военного ведомства, так и для Министерства путей и сообщения. Но я смог получить один из экземпляров в частном порядке. Отчет доказывает, что эта дорога, столь важная для империи, строится из гнилья и обмана.

Герцен захлопнул первую папку, впился взглядом во вторую и буквально расцвел в улыбке. Перед его глазами будто бы распахнулся целый готовый номер «Колокола». Там было все: строки, которые будут перепечатывать все. Слова, что будут разъедать репутацию не только ГОРЖД, но и всего царского дома.

Насладившись, он поднял глаза на своего посетителя.

– Зачем вы мне это принесли, господин Ротшильд? – сказал он тихо. – Какова ваша цель?

Изя улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.

– Моя цель, господин Герцен, – справедливость. Не люблю, когда меня обманывают за мои же деньги. Но, в первую очередь, конечно, справедливость. Итак, я могу рассчитывать, что все это появится в ближайшем выпуске вашей замечательной газеты?

– Непременно! – экспансивно воскликнул Александр Иванович, вскакивая с места и горячо пожимая Изе руку. – Но могу ли я сослаться на…

– Нет. Ни на кого ссылаться не надо. Вы видите документы – вам этого должно быть достаточно. А откуда они к вам попали – широкой публике знать необязательно! Мы понимаем друг друга?

– Совершенно! – подтвердил Герцен.

– Когда ожидать номер? – строго спросил господин Ротшильд.

– Через четыре дня номер выйдет, – уверенно заявил Герцен.

– Замечательно. Это все, что я хотел знать! – улыбнувшись, кивнул господин Ротшильд.

Глава 22

Глава 22

Выпуск «Колокола» походил на взрыв информационной бомбы. Первоначально новость распространялась медленно. Газету передавали из рук в руки, читали шепотом в гостиных и университетских аудиториях. А затем, когда выдержки из публикации появились в европейских газетах: в лондонском Times, парижском Le Siècle и даже в немецкой Allgemeine Zeitung, – рвануло так, что услышали в Шанхае!

В этой статье Герцен превзошел себя, изощряясь в ехидстве по поводу неповоротливости имперской администрации. Он не просто опубликовал сухие отчеты Глебова и Лаврова. Он облек их в плоть и кровь, превратив в безжалостный обвинительный акт против всей системы.

Тон был задан первым же абзацем:

«Нам часто пишут из Петербурга… Нет, сейчас не о кандалах и ссылках, хотя и о них тоже. И имя самого крупного барака на этой каторге – Главное общество российских железных дорог, этот сияющий фасад „прогресса“, за которым скрывается гниль казнокрадства и циничного обмана…»

Далее, перемежая убийственные цитаты из отчета Лаврова «…Мост через Двину выстроен из сырого леса, радиусы не выдержаны, сосновые шпалы долго не протянут, а путь построен из более легких рельсов, чем положено по проекту…» выдержками из писем сенатора Глебова «…миллионы, предназначенные для выкупаемых земель у русских помещиков, бесследно исчезают в карманах руководителей-иностранцев…», Герцен рисовал апокалиптическую картину будущего краха, находя слова для каждой категории читателей.

К русским патриотам обращался призыв: «Где вы, радетели земли русской? Пока вы спорите о путях развития, вашу землю, версту за верстой, продают иноземцам, строя на ней не железные дороги, но памятники бессовестного грабежа!» Европейским акционерам говорилось уже совершенно иное: «Господа банкиры из Лондона и Парижа! Взгляните! Ваши деньги, ваши надежды, гарантированные русским царем, превращаются в бриллианты и замки для любовниц французских директоров! Вас обманывают так же нагло, как и русского мужика!» Ну и, конечно же, имелся посыл к самому царю: «Государь! Оглянитесь! Ваши верные слуги, министры и генералы, воруют за вашей спиной. Такого рода аферы не только истощают казну, но и подрывают империю! Неужели стук колес по этим гнилым рельсам не звучит погребальным звоном⁈»

Реакция не заставила себя ждать.

В высшем свете Петербурга царила паника, смешанная со злорадством. Те, кто не был допущен к кормушке ГОРЖД, с наслаждением рассказывали другу пикантные подробности. Те, кто был замешан, лихорадочно отрицали свою причастность к чему бы то ни было.

В купеческой среде Москвы новость восприняли с мрачным удовлетворением. «Говорили мы, что с иноземцами каши не сваришь!» – гудели в трактирах на Ильинке. Ну а среди студентов и интеллигенции статья в «Колоколе» была принята на ура: ведь она как нельзя лучше подтверждала подозрения о полной деградации самодержавного режима.

Но главный удар был нанесен там, где и предполагалось, – по биржам. Все телеграфные агентства разнесли содержание статей по Европе. Акционеры ГОРЖД, до того дремавшие под уютным одеялом правительственной гарантии, проснулись в холодном поту. Никто уже не думал о 5% годовых. Все думали о гнилых мостах и украденных миллионах. За два дня торговли в Париже и Лондоне курс рухнул. Это был натуральный обвал: акции потеряли 22% своей стоимости. Финансовый мир пребывал в шоке.

И в этот момент, когда паника достигла своего пика, но еще не перешла в стадию тотального бегства, прозвучал второй звоночек.

Новость пришла из Петербурга и поначалу выглядела как светская сплетня. «Вчера утром в лесу у Муринских дач произошла дуэль между одним из директоров ГОРЖД, бароном Мишелем д’Онкло, и ротмистром Уланского полка Ее Величества господином Мышляевым. Причиной послужило оскорбление, нанесенное бароном офицеру. Дуэль проходила на пистолетах. К несчастью, барон получил смертную рану и скончался на месте».

Для обывателя это была просто трагическая история о чести и горячей крови. Но для биржи это был сигнал оглушительной силы.

Директор убит! В головах биржевых маклеров моментально восстановилась зловещая цепочка. Скандал со статьей в «Колоколе»… Что, если это не просто ссора? Что, если русский офицер мстил за поруганную честь своей страны? Что, если это только начало?

Но самое страшное было в другом. Смерть директора означала одно: аудит!

Придет новый директор, начнет принимать дела. Чтобы обезопасить себя, учинит тотальную ревизию финансовой документации своего предшественника. И что он там найдет после всех разоблачений Герцена? Какие еще фальшивые расписки на сотни тысяч? Какие еще украденные миллионы?

Этот страх перед неизвестностью, перед новыми, еще более страшными разоблачениями, которые неминуемо вскроются при передаче дел, оказался страшнее уже известных фактов. Логика была проста: если при живом директоре все так плохо, то что же выяснится после его смерти?

Паника превратилась в агонию. Все, кто еще держал акции, бросились от них избавляться по любой цене. Это было уже не падение, а свободный полет в бездну. За один день торгов акции ГОРЖД рухнули еще.

Итак, общее падение за три дня составило более сорока процентов. Огромная финансовая империя, казавшаяся незыблемой, лежала в руинах.

Где-то в Лондоне Изя «Ротшильд», а в Париже доверенные люди Кокорева и Штиглица уже начали действовать. Тихо, без шума, Изя и Кокорев завербовали нужных брокеров. Механизм был взведен. Оставалось только назначить день и время, когда мы нажмем на спуск. И тут я готовил еще один сюрприз.

Дело в том, что самым мощным средством, все еще поддерживавшим курс акций, оставалось одно – государственная гарантия дохода для акционеров. Это был последний бастион, поддерживавший курс. И его нужно было разгромить. Хотя бы на несколько часов.

* * *

Человека, которого мне описал Изя, надворного советника Семена Аркадьевича Подсекина, заведующего международным отделом, я нашел в его скромном кабинете, заваленном депешами и какими-то гроссбухами. Это оказался классический маленький человек из произведений Гоголя: лысеющий, с одутловатым лицом, бегущими глазками и засаленными манжетами на вицмундире. От него так и разило безнадежной неудачливостью.

– Господин Подсекин? – начал я, закрывая за собой дверь.

Он поднял на меня неуверенный взгляд.

– Я по частному, но чрезвычайно важному и, – тут я сделал паузу, – взаимовыгодному делу.

Он облизнул пересохшие губы и указал на единственный стул.

– Слушаю вас, сударь.

Я не стал садиться, продолжая нависать над его столом, как коршун надо добычей.

– Семен Аркадьевич, я знаю, что ваше жалованье составляет сто двадцать рублей в месяц. Я также знаю, что у вас три дочери-бесприданницы и карточный долг в пять тысяч рублей.

Тут его лицо стало пепельным. Он вжался в кресло, ожидая расплаты.

– Вы от господина Маврокордато? Уверяю вас, я все ему отдам!

– Нет, не от него. Я явился не забирать у вас деньги, а, напротив, дать их. Да-да, вы не ослышались: вам предлагается решить все ваши финансовые проблемы. Раз и навсегда. – Я вынул из внутреннего кармана пухлую пачку кредитных билетов и положил ее на стол. – Здесь десять тысяч рублей. Они ваши. Прямо сейчас!

Он смотрел на деньги как завороженный. Его кадык дернулся.

– Что… что я должен сделать? – прошептал он.

– Пустяк. – Я улыбнулся. – Завтра, ровно в полдень по петербургскому времени, с вашего телеграфа в Париже и Лондоне на имя биржевых агентств «Гавас» и «Рейтер» уйдет одна короткая телеграмма. Правительственное сообщение чрезвычайной важности.

– Какая телеграмма? – Его голос дрожал.

– Вот ее содержание. – Я положил на стол бумагу с коротким текстом.

Надворный советник Подсекин взял ее, руки его мелко задрожали.

Содержание было лаконичным и очень компрометирующим.

«Санкт-Петербург. Официально. В связи с последними скандальными разоблачениями деятельности ГОРЖД Его Императорское Величество, придя в крайнее негодование, повелел приостановить действия государственных гарантий по акциям названного общества впредь до окончания полного расследования». Все.

Подсекин прочитал текст, и его лицо исказилось от ужаса. Отбросив листок, он отшатнулся от него, как от ядовитой змеи.

– Да вы с ума сошли! – засипел он. – Это… это государственное преступление! Это подлог! Меня же… меня же в Сибирь, на каторгу! В оковы! Нет, нет и еще раз нет! Вот вам ваши деньги!

– Успокойтесь, Семен Аркадьевич, – твердым и спокойным тоном произнес я. – Никто ни о чем не узнает. Сообщение будет передано не как официальная новость от правительства, а как срочная весть от корреспондента в биржевом комитете. У вас ведь есть такие? Нет? Ну, значит, теперь есть! Понимаете?

– Да… – растерянно промямлил он.

– Вот. А через четыре часа вы дадите опровержение. Скажете, произошла чудовищная ошибка, корреспондент неправильно истолковал слухи, уже уволен с позором… Вы извиняетесь, заплатите небольшой штраф. К тому времени, – я многозначительно посмотрел на него, – дело уже будет сделано. И никто не стент искать источник. А вы закроете долги.

Он все еще качал головой, его глаза были полны ужаса.

– Нет… не могу… это слишком опасно…

– Опасно, Семен Аркадьевич, – я наклонился к нему, понизив голос до шепота, – это когда к вам придут описывать имущество за карточные долги. Опасно – это когда ваши дочери пойдут работать гувернантками за тридцать рублей в месяц, подвергаясь всем случайностям и соблазнам, подстерегающим работающих женщин, и все потому, что вы не сможете дать им приданое. Десять тысяч рублей полностью изменят вашу судьбу, откроют новые горизонты. Это избавление от банкротства, дом на Васильевском острове, приданое для ваших дочерей. Подумайте: десять тысяч за одну-единственную телеграмму, которая просто-напросто будет содержать не совсем проверенную информацию.

Только слепой не заметил бы, как в душе несчастного Подсекина идет мучительная борьба между страхом перед гипотетической каторгой и неизбежным унижением долговой тюрьмы. Но я точно знал, что именно победит.

Он медленно, как во сне, протянул дрожащую руку и коснулся пачки денег. Одернул ладонь, но потом протянул ее еще раз. Затем сгреб ассигнации, скомкал и сунул за подкладку своего вицмундира.

– Простите, сударь, но сначала услуга, а потом уже деньги! – остудил я его пыл. Тот с видимым сожалением вернул мне пухлую пачку.

– Завтра… – прохрипел он, не глядя на меня. – В полдень…

– Ровно в полдень, Семен Аркадьевич, – подтвердил я. – И не волнуйтесь. Все пройдет как по маслу. Не волнуйтесь, все будет отлично! Только не играйте больше – это не ваше.

Уходя с почтамта, я чувствовал себя кукловодом, который только что дернул за самую главную ниточку. Третий удар был подготовлен. Теперь падение ГОРЖД будет не просто обвалом.

Это станет эпохальным событием.

День «икс» наступил в среду. Погода в Петербурге была под стать событию – серая, промозглая, с низким небом, готовым в любой момент разразиться холодным дождем. Я сидел в номере, как паук в центре паутины, и ждал. Все, что мог, я уже сделал. Теперь все зависело от того, насколько точно срабатывают механизмы в Лондоне, Париже и на Почтамтской улице.

Ровно в полдень по петербургскому времени, когда в Лондоне было десять утра, а в Париже – одиннадцать, надворный советник Подсекин, обливаясь холодным потом, отправил свою депешу. В тот же самый миг, когда стрекот Морзе в его каморке затих, на двух главных биржах Европы начался спектакль.

Лондон. Лондонская фондовая биржа.

В гудящем как улей зале биржи, известном как «Дом», где джентльмены в цилиндрах и сюртуках скупали и продавали целые империи, новость вызвала лишь незначительное бормотание.

– Что за чертовщина? Царь отменяет гарантии?

– Чушь! Русские никогда не откажутся от своих обязательств! Это же их главная приманка для капитала!

– Ошибка в переводе…

Но тут произошло то, чего никто не ожидал.

Мистер Джонатан Прайс, главный брокер могущественного дома Берингов, человек, чье слово было законом для половины биржи, внезапно появился на брокерской стойке. Его лицо, обычно румяное и самоуверенное, было бледным, а в глазах стоял плохо скрытый ужас.

– Продаю ГОРЖД! – крикнул он, и его голос сорвался. – Пять тысяч акций! Сегодня!

В зале на мгновение воцарилась гробовая тишина. Все уставились на него. Это было все равно что увидеть, как архиепископ Кентерберийский пускает с молотка собор Святого Павла.

– Что случилось, Джонни? – крикнул кто-то из толпы. – Беринги вышли из игры?

– Без комментариев! – бросил Прайс, вытирая со лба испарину. – Пять тысяч! Кто возьмет?

И в этот момент в противоположном конце зала, где торговали иностранными бумагами, появился новый игрок. Фигура, которую здесь раньше не видели. Невысокий, но очень колоритный господин с экзотической внешностью, в костюме, который кричал о его обладателе громче, чем любой глашатай. Это был Изя, вернее, господин Ротшильд.