Текст книги "Магнат (СИ)"

Автор книги: Виктор Коллингвуд

Соавторы: Дмитрий Шимохин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 9

Глава 9

Я смотрел на эту хрупкую девушку, почти девочку, и ее тихое, но твердое «я не могу вам помочь» звучало в оглушительной тишине закулисья как приговор.

Холодный расчет, которым я так гордился, подсказывал: «Уходи. Миссия провалена. Ищи другой путь». Но что-то внутри, иррациональное, упрямое, не давало сдвинуться с места. Я слишком многое поставил на эту встречу, чтобы так просто сдаться.

– Простите и вы мою настойчивость, мадемуазель, – начал я тихо, и в голосе моем, к собственному удивлению, не было ни делового напора, ни светской любезности. – Позвольте мне сказать еще кое-что. То, о чем я прошу, – это не просто к моей выгоде. Это… жизни.

Я видел, как она нахмурилась, готовая снова отказать, и заговорил быстрее, стараясь донести мысль, пока она не прервала меня.

– Там, на Амуре, у меня остались люди. Много людей. Таких, от которых отвернулся весь мир. Бывшие каторжники, которых я собрал и дал им надежду. Голодные, забитые, они поверили мне. Поверили, что можно жить иначе – не воровством, а честным трудом. Что можно построить свой дом, свою жизнь. Если этот прииск отнимут – а его отнимут, если я не смогу его оформить, – они снова останутся ни с чем. Снова пойдут по тайге, озлобленные, голодные, и снова возьмутся за ножи. Их кровь, их жизни будут и на моей совести.

Я помолчал, давая ей осмыслить сказанное. В ее глазах промелькнуло сочувствие, но и растерянность. Я шагнул еще ближе.

– Я много где был, мадемуазель. Видел Европу, видел Китай. Всюду я был чужим. И только здесь, в России… я не знаю, как это объяснить… я чувствую, что нашел свою землю. Что я дома. И я хочу служить этой стране, хочу не просто брать у нее, а что-то давать. Строить, создавать, делать ее богаче. Но по закону я иностранец, австрийский подданный.

Я тяжело вздохнул и продолжил:

– Но и это не главное. Есть еще одно. Личное. У меня… у меня есть сын. Здесь, в России. Он совсем маленький и остался один. По закону, как иностранный подданный, я не могу его усыновить, дать ему свое имя и будущее. Вот почему я так прошу вас…

Я смотрел в ее огромные, полные растерянности глаза и чувствовал, что зашел слишком далеко, выложив все разом. Эта хрупкая девушка, живущая в мире пуантов и музыки, не должна была нести груз моих проблем. Я уже открыл рот, чтобы извиниться и откланяться, как вдруг тяжелая дверь гримерной распахнулась без стука, с такой силой, что ударилась о стену.

На пороге, покачиваясь и близоруко щурясь в тусклом свете, стоял высокий господин. На вид ему было лет сорок, но пухлое, багровое от вина лицо и мешки под мутными, но наглыми глазами делали его старше. Безупречный, идеально скроенный фрак был помят. Тщательно завитые, но уже растрепавшиеся бакенбарды и запах дорогого вина и сигар, смешанный с какой-то пошлой самоуверенностью, довершали портрет.

– А-а-а, Anette! Мой мотылек! Я везде тебя ищу! – проревел он, растягивая слова и игнорируя мое присутствие так, словно я был предметом мебели. – А она тут… прячется! Нехорошо, душенька!

Анна в ужасе вскочила, инстинктивно прижав к груди ворот своего пеньюара. Ее лицо стало белее мела.

– Виконт, что вы себе позволяете⁈ – прошептала она.

– Позволяю себе все! – хохотнул он и сделал нетвердый шаг в комнату, протягивая к ней пухлую руку с массивным перстнем. – Полно, не дичись, моя прелесть. Поедем сегодня ужинать к «Дюссо», я заказал столик…

Он смотрел только на нее, с жадным, сальным выражением, и не заметил, как я бесшумно поднялся со стула. Внутри меня все застыло. Вся моя жалость к себе, все душевные терзания испарились.

– А это еще что за… мебель? – наконец заметил он меня, окинув мутным взглядом. – Эй, ты, принеси-ка нам еще шампанского! Да поживее!

Он даже не договорил.

Не говоря ни слова, я шагнул к нему. Движение было плавным, почти ленивым, но неотвратимым, как ход лавины. Прежде чем виконт успел сообразить, что происходит, моя рука мертвой хваткой вцепилась в бархатный воротник его фрака.

Его глаза округлились от изумления. Самоуверенная ухмылка сползла с лица, сменившись растерянностью, а затем и испугом, когда он почувствовал стальную силу моей хватки.

– Вы… ты… да как ты смеешь⁈ – просипел он.

Я не ответил. Молча, с той же спокойной и неумолимой силой я развернул его, как куклу, и повел к двери. Он попытался упереться, но его пьяные ноги заплелись, и он лишь беспомощно засучил каблуками по потертому ковру. В его глазах уже не было спеси, только животный страх.

– Здесь вам не трактир, сударь, – произнес я тихо и отчетливо, глядя ему прямо в переносицу. – А мадемуазель утомилась и не хочет с вами общаться. Никогда!

С этими словами я выставил его за порог, в шумный и суетливый коридор закулисья, и захлопнул дверь.

В гримерной наступила звенящая тишина. Анна стояла у стола, прижав руки к груди, и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых ужас боролся с чем-то еще – с изумлением и, как мне показалось, с искрой восхищения.

Я смотрел на нее и чувствовал, как внутри все обрывается. Провалился. С треском, по-идиотски. Я напугал ее, надавил, а потом еще и устроил драку на ее глазах. Миссия провалена окончательно. Пора уходить, пока я не сделал еще хуже.

– Простите за эту сцену, мадемуазель. И за мою назойливость. Благодарю, что выслушали. Всего вам доброго.

Отвесив ей сухой, почти официальный поклон, я молча пошел к двери. Каждый шаг отдавался в гулкой тишине комнаты свинцовой тяжестью. Рука уже легла на холодную медную ручку. Все кончено.

У самой двери я замер. Не знаю почему. Я не обернулся, глядя на грубые доски двери, и сказал тихо, скорее в пространство, чем ей:

– Знаете… я смотрел сегодня, как вы танцуете. Это было божественно. Но за легкостью я видел адский труд. Я знаю, что век танцовщицы, как и век солдата, короток. И мне вдруг стало невыносимо грустно от мысли, что такой дар, такой талант может однажды просто… исчезнуть.

Теперь я обернулся. В моем голосе и взгляде не было и тени просьбы – лишь искреннее, немного печальное восхищение, которое я не счел нужным скрывать.

– Вы ошибаетесь, если думаете, что это все, на что вы способны. Такой талант не должен исчезнуть. Когда придет время, вы не должны уходить в забвение. Вы должны основать свою школу. Школу балетного мастерства. Передавать опыт, свой гений, растить новые таланты. Вы большая молодец, Анна Васильевна. Вы можете сделать для русского балета больше, чем кто-либо другой. Подумайте об этом.

Я снова повернулся, чтобы уйти.

– Подождите.

Ее голос прозвучал тихо, но на этот раз твердо. Я замер у самой двери, не оборачиваясь.

– Мне… мне нужно подумать. Я не обещаю. Но… я готова вас выслушать еще раз. Давайте встретимся завтра.

Я медленно обернулся. Она подняла на меня взгляд, и теперь в нем была не только растерянность, но и зарождающаяся решимость.

– Скажем, ближе к обеду, в кондитерской «Вольфа и Беранже» на Невском. Вы знаете, где это?

– Я найду, – скрывая удивление и внезапно вспыхнувшую надежду, ответил я. – Благодарю вас, мадемуазель.

Я вернулся в ложу. На сцене шла последняя, призрачная картина «Жизели». Музыка неслась, легкие фигуры вились и кружились в неземном танце. Кокорев, сгорая от нетерпения, тут же наклонился ко мне.

– Ну что? Что она сказала?

Я молча покачал головой, не отрывая взгляда от сцены, где в свете рампы парила Анна Кузнецова. Я думал о завтрашней встрече. И о том, что ключ к моей судьбе, возможно, оказался куда сложнее и человечнее, чем я мог себе представить.

После представления, усевшись в экипаж, мы покатили по опустевшим улицам вечернего Петербурга. Влажный воздух, пахнущий рекой и мокрым камнем, проникал в приоткрытое окно, остужая разгоряченное после театрального блеска лицо. Мы молчали. Кокорев, откинувшись на бархатную спинку сиденья, тяжело дышал, как медведь после долгой погони. Я же смотрел на проплывающие мимо тусклые газовые фонари и пытался унять колотившееся в груди сердце.

– Ну? – не выдержал наконец купец. Его зычный бас в тесном пространстве кареты прозвучал как пушечный выстрел. – Не томи, Тарановский, выкладывай! Сговорился с ней али нет? Душу всю извел!

Я медленно повернул к нему голову.

– Сговорился, Василий Александрович. И да, и нет.

– Это как так? – нахмурился он. – Ты мне по-русски скажи, без этих ваших экивоков.

Я вкратце, опуская самые личные подробности, пересказал ему разговор в гримерной. Рассказал и о пьяном виконте, и о своем совете про балетную школу, и о ее неожиданном предложении встретиться завтра.

Кокорев слушал, и его окладистая борода то и дело вздрагивала. Когда я закончил, он долго молчал, а потом гулко расхохотался.

– Ай да молодец! Вот уж не думал! Хитро! Это ж надо додуматься! – Он хлопнул себя по колену. – Но, – тут его лицо снова стало серьезным, – ставить все на одну карту, да еще и на такую… девчонку… рискованно. Нужен другой ход. Запасной.

– Вот и я о том же, – кивнул я. – Нужно искать другие пути к великому князю, пока есть время.

Мы снова замолчали, погрузившись в раздумья. Карета свернула на набережную, и в окне мелькнула темная, свинцовая вода Невы.

– Погоди-ка… – вдруг протянул Кокорев, и его глаза, до этого тусклые, блеснули в полумраке. – А ведь есть еще одно место… где его высочество бывает часто и где дела государственные обсуждают не меньше, чем в министерствах.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Русское Географическое общество, – хитро прищурился он. – Я ведь там, грешным делом, тоже состою. Член-соревнователь. На экспедицию одну жертвовал, вот меня и приняли.

Он подался вперед, его голос стал ниже и значительнее.

– А великий князь, Константин Николаевич, там не просто гость. Он один из главных покровителей, энтузиаст! Он же у нас за все новое, за прогресс, за освоение земель радеет. Карты, экспедиции, новые пути – это его страсть!

Я почувствовал, как внутри что-то щелкнуло. Это была не просто идея. Это был готовый, гениальный план.

– Значит, решено, – подытожил я. – Завтра мы действуем по двум направлениям. Я встречаюсь с мадемуазель Кузнецовой и пытаюсь довести до конца наш первый план. А вы, Василий Александрович, отправляйтесь в Географическое общество. Узнайте, что и как. Когда ближайшее заседание, кто там имеет наибольший вес, как лучше представить наш прожект.

– Будет сделано! – с азартом потер руки Кокорев. – Ох, чую, заварим мы кашу, Тарановский! Такую кашу, что всему Петербургу икнется!

Карета остановилась у нашей гостиницы. Мы вышли, и ночной холодный воздух ударил в лицо. Но мы его не чувствовали. Уныние и неопределенность исчезли. Теперь у нас был не один, а целых два пути к нашей цели. И оба они обещали жаркую битву.

Кокорев уехал рано утром, сразу после чая, по своим купеческим делам на Ильинку. Я остался в номере один, обдумывая предстоящие шаги. Вчерашний день, полный интриг, встреч и внезапной вспышки насилия, оставил после себя странное послевкусие – смесь азарта и холодной, звенящей пустоты.

Я как раз заканчивал одеваться, когда в дверь моего номера требовательно и коротко постучали. Это был не Изя – тот стучал бы нетерпеливо и дробно. Я накинул сюртук, под которым уже удобно устроился револьвер в новой кобуре, и открыл.

На пороге стоял Степан Рекунов. Его обычно непроницаемое лицо было искажено с трудом сдерживаемым гневом, а глаза метали молнии. Он вошел в комнату, не дожидаясь приглашения, и плотно прикрыл за собой дверь.

– Господин Тарановский, – начал он без предисловий, и его голос был сух и тверд, как замерзшая земля. – Я требую объяснений.

– Объяснений? – Я с деланым удивлением поднял бровь. – Касательно чего, позвольте узнать?

– Касательно покушения! – Он почти сорвался на крик, но вовремя взял себя в руки. – На вас вчера совершили нападение. Стреляли! Я узнаю об этом последним, от гостиничной прислуги! Почему вы немедленно не доложили мне⁈

Он смотрел на меня в упор, ожидая отчета, как от провинившегося солдата. И в этот момент меня накрыла волна холодного раздражения.

– Доложить вам? – переспросил я, медленно прохаживаясь по комнате. – Сергей Митрофанович, вы, кажется, забываетесь.

– Я отвечаю за вашу жизнь головой перед Аглаей Степановной! – отчеканил он. – Мой долг – знать о любой угрозе! А ваш долг – немедленно сообщать мне о подобных инцидентах!

– Мой долг, уважаемый Степан, – это вести дела так, чтобы они завершились успехом. А ваш долг, – я остановился и посмотрел ему прямо в глаза, – это находиться рядом и предотвращать подобные инциденты, а не выслушивать о них.

Рекунов побагровел. Ему нечего было ответить.

– Так что давайте проясним раз и навсегда, – продолжил я уже ледяным тоном. – Я дворянин, господин Рекунов, и не привык отчитываться. Я ценю вашу преданность хозяйке, но не потерплю, чтобы вы пытались указывать мне, что делать. Ваша задача – быть моей тенью, смотреть в оба и быть готовым действовать. И если вы с этой задачей не справляетесь, то грош цена такой охране.

Я видел, как у него заходили желваки на скулах. Он был оскорблен до глубины души.

– Отныне, – заключил я, – о своей безопасности я буду заботиться сам. Как я это сделал вчера. А вы… вы просто старайтесь не мешать. И передайте Аглае Степановне, что ее поверенный в делах жив, здоров и вполне способен за себя постоять. Надеюсь, мы поняли друг друга. Ваша охрана понадобится, когда мы поедем обратно, здесь же, как показывают события, вы ничего не сможете сделать.

Он молча смотрел на меня несколько секунд, и в его взгляде боролись ярость, обида и, кажется, толика невольного уважения. Наконец, он выпрямился, коротко, по-военному, кивнул и, не говоря больше ни слова, вышел из номера, плотно притворив за собой дверь.

Ближе к обеду я, надев свой новый сюртук, поймал пролетку и направился в кондитерскую.

Кондитерская «Вольфа и Беранже» на Невском проспекте гудела, как элегантный, напудренный улей.

Я же, стараясь выглядеть непринужденно, прошел в глубь зала. Анну я заметил сразу. Она сидела у окна, и полуденный свет, пробиваясь сквозь стекло, создавал вокруг ее фигуры легкий, почти нереальный ореол. Она была элегантна и спокойна. Но была не одна.

Рядом с ней сидел молодой человек, и мое сердце пропустило удар. Он был ее точным отражением, ее зеркалом в мужском обличье: те же тонкие черты лица, та же линия губ, те же огромные, темные глаза. Но если во взгляде Анны жила артистическая мечтательность, то в его глазах читалась холодная, настороженная твердость. Это был часовой, выставленный у ворот сокровищницы.

«Вот тебе и простой разговор, – мелькнуло в голове. – Теперь убеждать придется двоих».

Собравшись с духом, я подошел к столику и поклонился.

– Мадемуазель Кузнецова. Господин…

Анна подняла на меня взгляд, и в нем не было ни тени вчерашней растерянности.

– Господин Тарановский, добрый день. Позвольте представить вам моего брата, Александра. Я сочла, что в столь важном деле мне необходим совет и защита близкого человека.

Александр встал. Он был чуть выше сестры, строен и подтянут. Молодой человек не улыбнулся, лишь коротко кивнул, и его рукопожатие оказалось на удивление крепким. Он смотрел на меня прямо, без тени любезности – оценивающе, как смотрят на лошадь перед покупкой.

Едва я сел, он взял инициативу на себя, не дав мне и слова вставить.

– Сестра в общих чертах пересказала мне вашу… просьбу, господин Тарановский. – Его голос был ровен и холоден, как невский лед. – Звучит авантюрно, не находите?

– Любое большое дело поначалу кажется авантюрой, – спокойно ответил я.

– Возможно. Но в этой авантюре вы предлагаете участвовать моей сестре. Каковы у вас гарантии, что она не пострадает, вмешавшись в ваши дела?

Он подался вперед, и его глаза превратились в две холодные точки.

Я смотрел прямо на него, но мой рассказ был адресован и Анне. Я спокойно и аргументированно изложил суть дела: о несправедливости, с которой столкнулись мои друзья, о коррупции в железнодорожном обществе, о своих попытках добиться правды. А затем я снова коснулся личного.

– Я понимаю ваши опасения, Александр. И никогда бы не попросил вашу сестру о помощи, если бы речь шла только о деньгах. Но это не так. Я уже говорил мадемуазель, – я перевел взгляд на Анну, – у меня в России есть сын. Я не могу дать ему свое имя, пока остаюсь чужим в этой стране. Моя цель не просто богатство. Моя цель – обрести здесь родину и семью. Это все, что у меня есть.

Я говорил искренне, и они это почувствовали. Он долго молчал, его взгляд смягчился. Он перестал видеть во мне лишь авантюриста. Он увидел человека, загнанного в угол и готового на все ради своего ребенка. Он медленно переглянулся с Анной, и в его взгляде я уловил едва заметный знак. Знак одобрения. Он принял мою сторону.

Получив молчаливую поддержку брата, Анна окончательно приняла решение. Она выпрямилась, и в ее голосе появилась сталь.

– Господин Тарановский, вы убедили нас. То, что вы делаете… и ради чего вы это делаете… это важно. Я помогу вам.

Она сделала короткую паузу, собираясь с мыслями.

– Я найду способ. Устрою вам личную встречу с его высочеством. Это будет непросто, и может занять несколько дней, но я это сделаю.

Она посмотрела на меня очень серьезно, и ее юное лицо в этот момент казалось по-взрослому строгим.

– Но я прошу вас об одном. Когда вы окажетесь перед ним – уж не оплошайте. Второго шанса не будет.

Глава 10

Глава 10

Я вернулся в гостиницу с чувством одержанной, но очень хрупкой победы. Аудиенция у великого князя, обещанная балериной, была шансом, но не гарантией, и мне не терпелось обсудить наши дальнейшие шаги с Кокоревым и Изей. Однако номер встретил меня тишиной. Ни купца с его громким басом, ни суетливого Изи не было.

Оставшись наедине со своими мыслями, я почувствовал, как азарт и надежда сменяются холодной, трезвой яростью. Стены гостиничного номера давили. Мне нужно было сменить обстановку, чтобы привести в порядок мысли. Недолго думая, я спустился вниз и вышел на Невский. В нескольких шагах от гостиницы виднелась солидная вывеска ресторации «Широкофф». То что нужно.

Внутри было тихо и респектабельно: крахмальные скатерти, тяжелое серебро, вышколенные половые в белоснежных рубахах. Я выбрал столик в алькове. Подозвав полового, заказал просто и по-деловому:

– Щей горячих, графинчик холодной водки да кулебяку с мясом. И поживее, любезный, дела не ждут.

Пока заказ готовили, я смотрел на пеструю публику и думал. Да, с балериной удалось. Это была неожиданная удача. Но борьба с французскими ворами совсем не проста. Они не будут сидеть сложа руки. Провокация в ресторане. Выстрел на набережной. Они уже показали, что готовы бороться и в такой плоскости.

Первым принесли небольшой графинчик водки, и я тут же налил себе в рюмку водки и выпил залпом, не закусывая. Жгучая жидкость обожгла горло. И раз меня решили устранить, то надо ответить. Хватит уворачиваться. Как-то это несправедливо: они пытаются меня убить, а я только защищаюсь.

Но как? Просто убрать Мышляева? Слишком просто. И глупо. Это лишь всполошит его хозяев. Нет. Такую фигуру нужно не убирать с доски, а развернуть против них же. Заставить пса укусить своего хозяина.

Но провернуть это надо аккуратно. Жандармерия бдит, и любой промах может стоить мне всего. Чтобы заставить такого человека, как Мышляев, работать на себя, нужны рычаги. Он должен бояться меня больше, чем своего нанимателя, барона д’Онкло. Или я должен предложить ему то, от чего он не сможет отказаться. Он же бретер, его нанимают за деньги. Так, может, его просто перекупить?

Половой принес дымящуюся тарелку щей. Я механически взял ложку. Мысли работали четко и холодно.

Я доел свой обед, расплатился и вышел на улицу. Решение было принято. План созрел. Теперь нужно только все провернуть. Вернувшись в номер, я застал там Изю.

– Изя, – сказал я, и он вздрогнул от моего тона. – Бросай свои счеты. У меня для тебя дело.

– Ой-вэй, Курила, ты меня пугаешь! Что случилось?

– Мне нужно, чтобы ты нашел одного человека в этом городе. Некоего господина Мышляева. Улан, бретер. Говорят, весь Петербург его знает. Узнай, где он живет, какой у него распорядок. И главное – узнай, есть ли у него долги. Карточные, вексельные – любые. Узнай все, что сможешь.

Изя картинно схватился за голову.

– Опять! Снова я у тебя на побегушках! То визитки вози, то теперь в сыщики записываешь! Курила, я коммерсант, а не твой личный слуга!

– Хорошо, – спокойно ответил я. – Завтра же найму лакея. Раз ты так занят подсчетом наших будущих миллионов, не буду тебя отвлекать.

– Лакея? – Изя мгновенно переменился в лице. – Зачем лакея? Это же какие расходы! И где ты найдешь человека, которому можно доверять? Нет-нет, я сам все сделаю. Быстро и в лучшем виде. Таки не сомневайся!

Он суетливо схватил плащ и выскользнул за дверь. Я усмехнулся. Иногда лучший способ заставить Изю что-то сделать – это предложить ненужные траты. Пока вроде способ работает.

Кокорев вернулся под вечер, и по его ссутулившимся плечам и хмурому лицу я понял – дела плохи. Он молча прошел в комнату, тяжело опустился в кресло и с грохотом поставил на пол свою тяжелую трость.

– Пустое дело, Тарановский, – наконец пробасил он, глядя в стену. – Был я в этом их Географическом обществе. Навел справки. Приняли меня, конечно, с почетом. Да только толку? Великий князь хоть и покровитель, да бывает там редко, наездами, без всякого расписания. Когда следующее заседание с его участием – никто не знает. Можно месяц прождать, а можно и год. Ненадежный это путь. Тупиковый.

Он сокрушенно махнул рукой. В его голосе звучало глубокое разочарование человека, который привык решать вопросы прямо и нахрапом, но столкнулся с вязкой, непробиваемой стеной столичной бюрократии.

Я подошел и налил ему в стакан дымящегося чаю из самовара, который нам принесли.

– Не горюйте, Василий Александрович. Если одна дверь закрыта, нужно искать другую. У нас есть и другой путь.

И я рассказал ему о своей встрече с Анной Кузнецовой и ее братом, о том, как они приняли мою сторону и обещали устроить личную аудиенцию. По мере моего рассказа лицо купца светлело.

Настроение его заметно улучшилось. Мы еще долго сидели за чаем, обсуждая, как лучше представить наш проект, на какие цифры и факты сделать упор.

Поздно ночью, когда Кокорев уже ушел к себе, а я, оставшись один, в дверь тихонько постучали. Это был Изя. Он проскользнул в комнату, как тень, возбужденный и таинственный.

– Узнал, – прошептал он, заговорщицки оглядываясь. – Все узнал!

Он вытащил из кармана мятую бумажку и разгладил ее на столе.

– Живет твой улан на Гороховой, в доходном доме купца Яковлева, квартира номер семь. Человек видный, шумный, вся прислуга его знает. С утра обычно уезжает по своим делам, возвращается к обеду. Часа два дома сидит, отдыхает, а потом снова уезжает до самой ночи.

Он сделал паузу и понизил голос до едва слышного шепота, его глаза блестели.

– И еще, Курила… я его видел. Сам! Когда он из кареты выходил. У него правая рука на черной шелковой перевязи!

Я кивнул, с трудом сдерживая торжествующую улыбку. Все сходилось.

На следующее утро я проснулся с ясным и холодным планом в голове. Сказав Изе, чтобы он ждал меня в отеле ближе к обеду и никуда не отлучался, я нанял извозчика и велел ему ехать на Выборгскую сторону. Путь из центра, с его блеском и парадными фасадами, в промышленный район был как путешествие в другой мир. Здесь воздух был гуще, пах дымом и железом, а горизонт был усеян трубами заводов и фабрик.

В конторе акционерного общества «Нобель и сыновья» меня встретил чопорный немец-управляющий. Узнав, кто я, он сообщил, что господин Альфред сегодня работает не в конторе, а непосредственно на производстве. Получив адрес, я отправился дальше, в самое сердце зарождающейся промышленной мощи.

Нобель встретил меня в своем рабочем кабинете при заводе. Кабинет был спартански прост: чертежи на столе, какие-то образцы на полках, и повсюду витал характерный, резковатый запах химикатов.

– А, господин Тарановский! Рад вас видеть! – Его обычно меланхоличное лицо светилось неподдельным энтузиазмом. – У нас есть прекрасные новости! Ваши предположения оказались верны! Мы провели серию испытаний. Смесь стабильна!

Он указал на стопку бумаг с расчетами.

– Мы нашли оптимальную пропорцию. И что самое главное, – продолжал он, и его глаза горели, – для детонации подходит обычный капсюль-детонатор с бикфордовым шнуром! Это значительно упрощает и удешевляет использование нашего продукта. Теперь главный вопрос – упаковка. Как нам это продавать? В мешках? В ящиках? Это неудобно и опасно.

Я ждал этого вопроса.

– Я думал об этом, – улыбнулся я. – Нужно делать твердые картонные трубки, гильзы. Прочные, пропитать парафином для защиты от влаги. В них и фасовать взрывчатую массу. Такие «шашки» можно будет использовать по отдельности для мелких работ или, что еще важнее, связывать несколько штук вместе для увеличения мощности взрыва. Это удобно, безопасно и практично.

Нобель на мгновение замер, его взгляд устремился в одну точку. Я видел, как в его гениальной голове инженера и химика эта простая идея мгновенно обретает плоть. Затем его лицо озарилось.

– Гениально! – выдохнул он. – Как всегда, все гениальное просто! Картонные патроны! Конечно! Это же очевидно! Господин Тарановский, это перевернет рынок! Ни у кого такого нет, и упаковку тоже надо запатентовать.

Мы еще около часа обсуждали детали, прикидывали объемы будущего производства. Нобель говорил о необходимости расширять завод, строить новые цеха. Я покинул его в самом приподнятом настроении. Пока мои враги пытались выбить меня из седла, я закладывал фундамент будущего, о котором они не могли и помыслить.

А пока… пока стоило разобраться с мелкими, но назойливыми проблемами. Такими, как Мышляев.

Я вернулся в отель ровно к обеду, в приподнятом настроении после визита к Нобелю. Моя промышленная империя обретала черты, а план мести был готов к исполнению. В холле, скрестив руки на груди, меня уже поджидал Изя.

– Идем, – коротко сказал я.

Мы уже собирались выходить, когда я бросил взгляд на дальний угол. Там, в глубоком кресле, устроился Степан Рекунов. Он не нес вахту, не стоял на страже. Он сидел, закинув ногу на ногу, и с самым невозмутимым видом читал какую-то газету. При нашем появлении он даже не сразу поднял голову, словно был не начальником охраны, а еще одним постояльцем.

Это тихое пренебрежение своими обязанностями разозлило меня. Я молча подошел к нему.

– Степан Митрофанович.

Он нехотя оторвался от чтения, заложив страницу пальцем, и поднял на меня спокойный, почти ленивый взгляд.

– Слушаю, господин Тарановский.

– Мы уходим. Мне нужен один из ваших людей. Для сопровождения.

На лице Рекунова мелькнула тень усмешки. Он явно ждал этого момента.

– Вот как? – с ехидцей протянул он, закрывая книгу. – А я уж думал, вы в столице и без нашей скромной помощи прекрасно справляетесь.

Я выдержал его тяжелый взгляд.

– Вы меня не так поняли, – холодно ответил я. – Он мне нужен не для охраны. А для присутствия.

Рекунов нахмурился, не сразу уловив смысл.

– Человек с крепкой наружностью за спиной производит правильное впечатление на нужных людей. Вы меня понимаете?

Теперь он понял. Я видел, как в его глазах вспыхнул огонек ярости. Я не просил его о защите, признавая свою слабость. Я требовал у него статиста для своего спектакля, низводя его и его людей до уровня прислуги.

Он сглотнул, борясь с желанием ответить дерзостью, но моя ледяная уверенность и статус делали свое дело. Он медленно встал, положив газету на столик.

– Будет, – наконец выдавил он, скрипнув зубами.

Он направился в номер, где были его люди, и через мгновение вернулся с молодым, крепко сбитым парнем, кажется, это был Федотов.

– Матвей! Будешь сопровождать господина Тарановского. И смотри в оба!

На что тот лишь молча кивнул.

Не удостоив Рекунова больше ни единым взглядом, я направился к выходу. Изя и растерянный охранник поспешили за мной.

В пролетке мы ехали на Гороховую. Доходный дом купца Яковлева был типичным петербургским строением: с величественным фасадом и грязноватой, гулкой парадной. В полутемном холле нас встретил сонный консьерж в поношенной ливрее, дремавший на потрепанном стуле.

– Куда, к кому? – проворчал он, недовольно глядя на нас.

Я, не говоря ни слова, молча сунул ему в руку хрустящую двадцатипятирублевую ассигнацию. Глаза консьержа полезли на лоб, сонливость с него слетела мгновенно.

– Решил вот навестить доброго друга Мышляева, – с легкой аристократической небрежностью произнес я, пока он прятал «беленькую» в карман. – Слышал, он нездоров нынче. Дома ли он?

– Д-дома, ваше благородие, как не быть дома! – заикаясь, пролепетал он, кланяясь. – Третий этаж, квартира номер семь. Пожалуйте!

Мы поднялись по широкой, но стертой до блеска каменной лестнице.

Я же, чувствуя абсолютное спокойствие, подошел к массивной дубовой двери с медной табличкой и громко, уверенно постучал три раза костяшками пальцев.

Изнутри послышались шаркающие шаги. Замок щелкнул. Дверь приоткрылась, и на пороге появился Мышляев.

Он был в потертом шелковом халате, растрепанный, с желтоватым синяком под глазом. Правая рука действительно покоилась на черной шелковой перевязи.

Увидев меня, он застыл. Удивление на его лице сменилось недоумением, а затем – волной чистого, животного ужаса. Он побледнел так, что синяк под глазом стал казаться фиолетовым, и отшатнулся в глубь квартиры.

– Ты⁈ – только и смог выдохнуть он.