Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Виктор Баныкин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Ульяновск стоял на горе, высоко поднимаясь над Волгой, утопая в густой зелени садов. Наверное, и в далеких отсюда степных заволжских селах был виден этот город, озаренный робким розовеющим светом.
Геннадий долго глядел на город, в котором родился Ленин. Вдруг в самом высоком доме вспыхнули оранжевым пламенем все окна, вспыхнули так, что на них невозможно стало смотреть. А спустя секунду-другую заполыхали окна и в другом доме, а потом и в третьем, и в четвертом…
– Вот бы на берег попасть! – сказал Геннадий, обращаясь к стоявшему рядом с ним радисту Кнопочкину. – Я сразу бы в музей пошел.
– Я года два назад там был, а как сейчас все помню, – отозвался Кнопочкин. – Стоит деревянный дом. А наверху комната Ленина… Он тогда в гимназии учился. Маленькая такая, чистая. Тут и кровать, и стол перед окном, и полка с книгами.
– А книг много? – спросил Геннадий.
– Много. Там только самые его любимые. А еще он из библиотеки брал, и научные и разные другие… На одни пятерки учился. Гимназию окончил с золотой медалью. – Вдруг Кнопочкин дернул Геннадия за рукав: – Посмотри-ка теперь сюда.
Геннадий глянул влево. Дымчато-серый великан мост был уже совсем близко. Он протянулся через всю Волгу. Какое множество огромных и в то же время таких, казалось бы, тонких и легких, совсем невесомых, решетчатых ферм, покоившихся на гигантских устоях из белого камня!
Их даже сразу не окинешь взглядом!
Геннадий сказал, прищелкнув языком:
– Эге, мост!
Навстречу «Соколу» шел буксир «Сочи». Он вел за собой чуть ли не десяток деревянных барж, словно селезень послушных уток.
– Порожняк тащит, – кивнул Кнопочкин.
На крыше каюты передней баржи стоял огненно-рыжий голенастый петух. Важно выпятив грудь и приподнявшись на цыпочки, петух на всю Волгу кричал: «Ку-ка-ре-ку-у!»
А в это время над заволжской степью, из-за дальнего лесочка, сиреневой ниточкой показавшегося на горизонте, всходило солнышко – не жаркое еще пока.
Наискосок через Волгу протянулась светлая, вся в золотых рябинках дорожка. И чем выше поднималось солнышко, тем дорожка делалась ярче, точно кто-то подбрасывал в нее золотых рябинок. На дорожку нельзя было смотреть не прищурившись.
«Сокол» и «Сочи» уже разминулись, а все еще было слышно, как расходившийся петух кричал свое «ку-ка-ре-ку».
– Ну и горластый! – засмеялся Агафонов, пробегая мимо Геннадия и Кнопочкина. – Пошли, Жучков, наверх, оттуда все как на ладони!
Геннадий сорвался с места и понесся вслед за рулевым к трапу на верхнюю палубу.
На мостике стоял Глушков и, наклонившись к переговорной трубе, отдавал какие-то распоряжения в машинное отделение.
Чтобы практикант не мешал капитану, Агафонов подтолкнул его к штурвальной рубке, открыл дверь.
– Сидеть и не шуметь, – шепотом проговорил он, когда Геннадий вошел в рубку.
У штурвала стоял Давыдов. Он даже не оглянулся на вошедших.
Геннадий подошел к окну и тут только заметил Юрия.
Он сидел ссутулившись на скамейке и глядел на плот, совсем не замечая остановившегося рядом с ним Геннадия.
Вдруг Юрий зашевелился, и Геннадий, боясь, как бы он не оглянулся, перевел взгляд на окно.
Приближался ответственный момент. Надо было так рассчитать и так выровнять длинный плот, чтобы он прошел через пролет, словно натянутая струна.
Если же хоть одно челено налетит на каменный бык, крушение неминуемо. Тотчас начнут лопаться счалы, и по кипящей воде в хаотическом беспорядке валом повалят бревна…
Особенно сложна проводка плота под мостом в ветреную погоду. Тогда трудно сдерживать и выравнивать плот в пролете. А нынче с рассветом, как назло, снова поднялся ветер.
Сильная машина «Сокола» работала на полную мощность. Пароход старался завести переднюю часть плота навстречу свежему, напористому ветру, дувшему из-за Волги. Малыш «Уралец», ночью сопровождавший «Ульяновца», теперь помогал «Соколу». Упершись носом в корму плота, он толкал его против ветра и то и дело жалобно гудел, точно говорил: «Слабова-ат я! Слабо-ва-ат!»
Середину длинной гибкой ленты плота никто не сдерживал, и озорной степной гуляк сносил ее, образуя выпучину. А вот плот уже стал похож на непомерно огромный деревянный серп.
Тараща испуганные глаза, Геннадий оглянулся назад.
Мост надвигался. Все ближе и ближе белые высоченные устои. Натыкаясь на каменные быки, вода бесилась и, разбрасывая хлопья пены, устремлялась в пролеты.
Сердце у Геннадия сжалось щемящей болью, в спину кто-то дохнул холодом, и он почувствовал себя так, точно ему сейчас предстояло прыгнуть с отвесной скалы в пропасть. Не в силах больше глядеть на мост, Геннадий перевел взгляд на плот с тайной надеждой увидеть его уже выровнявшимся и прямым. Но плот по-прежнему плыл изогнутым серпом. Что же теперь произойдет?
Геннадий не помнил, как он присел на скамейку, как положил на плечо Юрия руку.
– Юрка, – шепнул он и в ту же секунду осекся, отдернув руку.
Юрий даже не оглянулся. Но, быть может, он тоже волновался и ничего не слышал?
Всех находившихся в рубке оглушил раскатистый гудок. Это капитан давал приказ плотовой команде.
«Опускайте лоты, опускайте лоты!» – настойчиво требовал он, размахивая флажками.
Потом последовали новые гудки. Теперь они касались малыша «Уральца»:
«Подойди к середине плота и выжимай выпучину!»
Стоило опустить лоты, и плот затормозился, начал медленно вытягиваться. А послушный «Уралец», ткнувшись носом в среднее челено, тоже помогал плоту принять нужное положение. И едва плот вытянулся в линейку, как «Сокол» вплотную подошел к мосту.
Казалось, пароход стоял на одном месте, а великан мост сам надвигался на него. Громыхая колесами, по мосту несся товарный поезд. Нескончаемой вереницей замелькали красные вагоны. Через все судно медленно проплыла узорчатая тень от фермы, и «Сокол» поравнялся с устоями.
Внизу бурлила вода, над головой все еще перестукивали колеса вагонов, и вокруг стоял такой грохот и гул, что оторопь охватывала.
– Видел? – снова забывшись, спросил Геннадий Юрия, когда «Сокол» вышел из-под моста.
– Да это что, – сказал тот, – пароход всегда свободно пройдет, а вот как плот…
И он замолчал.
Геннадий прислонился горячим лбом к прохладному стеклу окна.
Только вот сейчас между устоями показались первые челенья плота. Он шел по самой середине пролета. Когда передняя часть плота миновала мост, «Сокол» тотчас изменил курс, став грудью против ветра. Первая половина плота изогнулась, зато средняя его часть тоже пошла по самому центру пролета. А в это время увертливый «Уpaлец» приблизился к мосту и втолкнул в пролет корму. Еще миг – и уже весь плот был вновь на просторе.
– Ну, видели, как надо проводить плоты под мостом? – заговорил Агафонов, обращаясь к практикантам.
Вдруг в рубку вошел Глушков. Геннадий и Юрий вскочили, торопливо одергивая помятые гимнастерки.
Капитан курил папиросу, затягиваясь не спеша и так же не спеша выпуская изо рта тонкие струйки голубоватого дыма.
– В десять производственное совещание, – сказал он, мельком глянув на часы. – Обсудим предложение о коротком тросе. Ты, Михаил, сделаешь информацию.
– А может быть, вы доложите, Сергей Васильич? – спросил Агафонов.
– Предложение твое, и ты уж сам познакомь с ним. – Капитан повернулся к практикантам и, скрывая улыбку, полушутливо добавил: – А вам, волгари, не мешает часик-другой доспать.
Глаза у него по привычке были прищурены, и от них лучиками разбегались морщинки.
Глушков не спросил ребят, почему они так рано поднялись, но и Юрий и Геннадий по выражению его глаз видели, что он все знает, что он доволен ими.
Скрипнула и отворилась дверь, и на пороге появился радист Кнопочкин с наушниками в одной руке и листочками зеленоватой бумаги в другой. Прихрамывая, он подошел к Глушкову и сказал:
– Радиограммы… сразу три!
– С Камы и Енисея. Команды плотоводов «Чкалов» и «Шторм» поздравляют с большим рейсом. – Капитан смущенно хмыкнул и торопливо спрятал листки в карман.
Третья радиограмма была от чапаевцев.
С командой плотовода «Чапаев» сокольцы соревновались уже не первый год.
– Хорошо! Совсем хорошо! – негромко, как бы для себя, сказал Глушков, читая эту радиограмму. – Апрельско-майский план выполнили на сто тридцать три процента. И все-таки выходит…
– Обогнали мы их! – подсказал Кнопочкин, сверкая синеватыми белками. – У нас сто сорок пять. А в июне, Сергей Васильич, и подавно не угнаться чапаевцам за нами. Доставим этот плот на стройку…
– Рано гадаешь, – перебил капитан радиста и скользнул по его лицу неодобрительным взглядом. – Доставить еще надо… А как нога?
– Да ничего, Сергей Васильич, подживает!
Кажется, и спал-то Юрий после Ульяновского моста не больше часа, но зато сколько светлых, радостных снов приснилось ему за это время! И, проснувшись, он почувствовал себя так, словно умылся прозрачной водицей из лесного студеного ключа.
Юрий совсем не хотел думать о Жене. Но странное дело – мысли о ней все чаще и чаще приходили в голову. Она даже приснилась ему. Они стояли на высоком берегу, взявшись за руки, и Юрий ощущал, как в кончиках Жениных пальцев стучит горячая кровь.
Все это утро, что бы Юрий ни делал – писал ли письма матери и дяде Пете, присутствовал ли на производственном совещании, на котором было одобрено предложение Агафонова, ездил ли с Михаилом на плот подготовлять новый, уменьшенный на одну треть трос, – его не покидало светлое чувство ожидания какой-то большой несбыточной радости. Возвращаясь с плота на судно, Юрий вспомнил о весле.
«Эх, забыл утром покрасить!» – подумал он с сожалением и решил без промедления заняться этой работой.
Он поднялся на корму «Сокола» раньше всех, подошел к пролету, то и дело подныривая под развешанное на веревках белье, и вдруг увидел весло, приставленное к стене камбуза. Оно поблескивало не высохшей еще краской. Это было его весло. Кто-то уже все сделал за него. Но кто же?
Не торопясь, Юрий придирчиво осмотрел со всех сторон зеленое весло с красной лопастью. Весло было покрашено старательно, так, как сделал бы это сам Юрий, а быть может, даже и лучше.
«Это, пожалуй, Миши Агафонова работа, – подумал Юрий, – Но когда он успел покрасить?»
… Юрий стоял на носу парохода и смотрел на Волгу. Ветер трепал, путал волосы на голове, темные и густые, напористо толкал в грудь, а Юрию было хорошо. Он подставлял под упругие, освежающие струи разгоряченное лицо и всматривался нетерпеливым взглядом в манящие дали. Даже с закрытыми глазами он мог бы почувствовать этот необозримый волжский простор с запахом луговых трав, всплесками воды, пронзительным криком чаек, свистом все крепчавшего ветра.
Вдали показалось село Шиловка, растянувшееся по известняковым холмам. На фоне медленно надвигавшейся с востока черной тучи, словно клубами сизого дыма окутанной по краям, эти белые холмы вырисовывались необыкновенно отчетливо.
Уже недолго оставалось до счалки. «Сокол» несколько раз просил гудками показавшегося вдали «Ульяновца» сбавить скорость. И теперь с каждой минутой «Сокол» все ближе и ближе подходил к вспомогательному судну. Можно было разглядеть и домики на плоту и пароход с бьющимся на мачте флажком.
На Волге начали появляться барашки. Юрий с любопытством наблюдал, как они зарождались на спокойной глади реки, пока еще ярко освещенной отвесными лучами солнца. Тихо. Блещет, нежится Волга, и вдруг, неизвестно отчего, нет-нет да и взвихрится то тут, то там маленький завиток снежной белизны. И снова все спокойно, снова ни морщинки на ровной поверхности. А потом опять, совсем в другом месте, запенится вихорок. И вот уже побежал и барашек, за ним другой, да сразу оба и пропали, и появляться барашки стали все чаще и чаще.
Из окна красного уголка высунулась чубатая голова кочегара Ильи.
– Ну и ту-уча-а! – протянул он. – Видно, не напрасно у нашего Антоныча поясница болела… Быть буре!
За спиной кочегара раздался смех. В красном уголке синеглазый матрос играл в шахматы с помощником механика.
– Не верь, Илюшка, дедушкиным побасенкам! – донесся до Юрия насмешливый голос матроса. – Утром Кнопочкин принимал радиограммы – о шторме и словом не обмолвились.
Илья еще раз глянул на непомерно расплывшуюся лохматую громаду, не спеша наползавшую на небо, такое пронзительно синее, и, кому-то погрозив кулаком, скрылся в окне.
А Юрий все всматривался и всматривался вперед, ему уже стало казаться, что он видит Женю на вышке одного из домов плота. Вон она: веселая, озорная, та самая Женя, которая еще позавчера на плоту стремглав бежала навстречу ему, легко, словно коза, перепрыгивая с бревна на бревно. И сердце у Юрия заныло, когда он на миг представил себе, что, возможно, и сегодня во время счалки плотов ему не придется увидеть Женю.
Он сбегал за биноклем и, волнуясь, ощущая приятную теплоту в груди, навел его на плот.
Долго-долго не выпускал Юрий из одеревеневших рук бинокля, но Женю так и не увидел. И он стоял разочарованный и грустный.
К Юрию подошел, опираясь на палку, Кнопочкин. Взяв у практиканта бинокль, он тоже поглядел на приближавшийся плотокараван.
– А погода портится, – вздохнул Кнопочкин, опуская бинокль.
Юрий стоял, задрав вверх голову, и молчал. Высоко-высоко над головой черными точками застыли два коршуна. Они словно не замечали надвигавшейся тучи и всё парили в поднебесье. Внезапно один из них ожил, медленно описал круг-другой и камнем упал в Волгу. Прошло мгновение, хищник оторвался от воды и взмыл вверх, издавая победный клекот: в острых когтях он держал извивавшуюся рыбешку.
– Видел, как коршун… ловко, правда? – сказал Юрий.
– Видел, – кивнул Кнопочкин и, чуть помедлив, добавил: – Да это все что… Вот лет эдак шесть назад был на Волге случай… Редкостный! – Радист повертел в руках бинокль и, заметив на нем глубокую царапинку, осторожно колупнул ее ногтем. – Хороший артиллерийский бинокль. Это где ты его так?
– А это не я… это от пули. Бинокль мне после отца остался. Он в войну капитаном артиллерии был. – Юрий отвернулся. Помолчав, он спросил: – Какой, Алеша, случай был?
– Какой случай-то? – проговорил Кнопочкин, стараясь не глядеть на Юрия. – Вот какой. У меня отец – бакенщик. Из Услады. Есть такое село на речушке Усе, в Жигулях. А Уса в Волгу впадает. Тихая такая речушка. Из нашей Услады чуть ли не все мужики бакенщиками работают. Мальчишкой я каждое лето у отца на посту жил. Избушка его на острове стояла, как раз напротив Молодецкого кургана в Жигулевских горах… Помню, обедали мы раз с отцом. Сварили уху и прямо тут же, на берегу, и расположились. Вдруг смотрю – над Волгой орел кружит. Кружил, кружил да как махнет вниз! Вроде этого коршуна. И что бы ты думал? Упал в воду, а подняться не может. Машет, машет крыльями, а от воды никак не оторвется. Крылища знаешь какие – во! – Радист раскинул руки. – Отец тоже заметил орла. «Похоже, говорит, с ним что-то приключилось». А орел как расправил крылья и понесся встречь течению по-над самой водой. Во все стороны брызги, будто быстроходный катер летит. От волнения меня как лихорадка забила. Вот-вот, думаю, он сейчас в небо взовьется. Да не тут-то было. Не может орел подняться вверх, да и все тут! Отец улыбнулся в усы и опять говорит: «Не под силу, сердешный, добычу поймал». – «Какую добычу?» – спрашиваю. «Крупная, должно быть, рыбина попала. Орел ее вверх норовит поднять, а она его в глубину тянет. Силы, видать, равные». – «Едем, говорю, поймаем их!» Отец кивает: «Давай попробуем». Оставили мы уху, сели в лодку и поплыли.
– Поймали? – вырвалось у Юрия.
– Поймали. Долго гонялись, а поймали… Когда уж и орел и рыба из сил выбились.
– Что за рыба была?
– Белуга. Пуда на три.
– Алеша, а почему орел не улетел, раз ему не под силу оказалась белуга? – спросил Юрий. – Бросил бы ее – и вверх!
– Он бы с охотой улетел, да вот вцепился когтями в белужью спину и вытащить их не может!
– Ну, дальше что было?
– А ничего особенного. Орла мы отпустили. Пусть его живет. Этот орел-белохвост – редкая птица в наших краях. Полезная птица. А белугу в Ставрополь отвезли… В столовую.
К Юрию и Кнопочкину подлетел Геннадий. Он был взволнован.
– Алеша, – сказал он, не глядя на Юрия, – в камбузе Люба плачет.
– А что с ней?
– Я туда сунулся… чтобы насчет обеда узнать, а Люба у плиты стоит… Печальная такая. А из глаз будто слезы. – Он оглянулся назад – не подслушивает ли кто, и сжал кулаки. – Если бы узнать, кто он такой!.. Да поговорить бы с ним по душам!
– Про кого это ты? – не понял Кнопочкин.
– А про того самого, из-за которого Люба убивается, – обозлился Геннадий. – Она… – и тише добавил: – Я сам слышал, как жена масленщика Любе говорила: «Полюбила ты, глупая, на свою беду… Как свеча, говорит, таешь, а ему и горя мало! Он и знать ничего не хочет про твою любовь».
Кнопочкин вдруг махнул рукой, сунул Юрию бинокль и зашагал прочь.
– Он… Что это он такой? – Геннадий недоуменно глядел вслед радисту.
Юрий не ответил. Он смотрел на тучу, готовую вот-вот навалиться на солнце своим бесформенным, извивающимся телом и уже не казавшуюся вблизи такой страшной.
… Счалку делали при боковом забористом ветре.
Между сближавшимися плотами бились волны, точно их поймали в западню и они осатанели от злобы. «Уралец» изо всей силы толкал корму горного плота, а плот наваливало на луговую половину серединой… И все же первыми соприкоснулись корма с кормой, потом середины и последними – хвосты, и тотчас же началась счалка.
Некоторое время «Ульяновец» и «Сокол» шли рядом, бок о бок. Неожиданно откуда-то из-под борта «Сокола» с присвистом вырвались косматые клубы пара, на минуту все скрылось в душном облаке, пропахшем мазутом. Но вот облако стало таять, и вначале показался решетчатый борт «Ульяновца», потом чьи-то ноги в новых калошах. Откуда-то вкусно пахнуло жареной картошкой. В серой колеблющейся мгле образовалась дыра, и на секунду в ней мелькнуло усатое мужское лицо. А когда весь пар рассеялся, показался бравый матрос-усач, обладатель сверкающих калош. Он подмигнул Геннадию, глазевшему на него из окна туалетной комнаты, где тот прибивал полочки для мыла, и пробасил:
– А что, хлопец, у вас дивчины казистые есть?
Покончив с полочками, Геннадий вышел на палубу.
На капитанских мостиках обоих пароходов стояли Глушков и Шаров.
– Спасибо, Петр Петрович, за помощь, – сказал Глушков. – Спасибо!
– Не за что, Сергей Васильич. Служба такая. Сейчас отправляюсь «Руслана» встречать, – ответил капитан-наставник и поглядел на восток. – Мне так думается: может, еще стороной пройдет? Бывает так: погрозится, погрозится непогода, да на том все и кончится.
– Неплохо бы, – поддакнул капитан «Сокола». – А то с таким возом тяжеловато будет… Радиограмму только что из пароходства получили: в ночь, сообщают, возможен шторм.
– Если шторму не миновать – держитесь! Ниже ни одного подходящего местечка не найдется для безопасной стоянки.
– А стоять… у нас времени для этого в плане не отведено!
«Ульяновец» отдал трос и стал поворачиваться назад, а «Сокол» направился к плоту.
– Счастливого рейса! – кричал в рупор Шаров.
На «Уральце» тоже что-то кричали, но из-за ветра ничего нельзя было расслышать.
Потом на вспомогательных судах раздались прощальные гудки, и буксиры взяли курс на Ульяновск. Город отсюда был еще виден. А в бинокль можно было различить даже легкие контуры многоэтажных домов. Там светило солнце. Но здесь оно уже скрылось, и Волга сразу принахмурилась. Легкая, редкая волна, как бы играючи пробегавшая от берега к берегу, отсвечивала сизым блеском.
Во время замены временных тросов основным, теперь уменьшенным по предложению Агафонова на одну треть, Юрий украдкой поглядывал на Женю.
Девочка стояла у борта «Сокола» и разговаривала с матерью кочегара Ильи. Закутанная в овчинный полушубок и клетчатую шаль, старуха плохо слышала, что ей говорила девочка, и часто переспрашивала: «Пришибло? Эко ты! А кого пришибло-то, касатка?»
Один раз до Юрия отчетливо донеслись слова, сказанные Женей:
– А вы как тут поживали? Не скучали без нас?
И Юрию показалось, что вопрос этот относится только к нему.
«А что, если мне… первому заговорить? Вот как закончим возню с тросом, так и подойти к ней, – спросил он вдруг себя и в ту же минуту почувствовал, как у висков сильно-сильно застучала кровь. – Нет, нет… зачем же я полезу ей на глаза!»
Он так смешался, что на вопрос Агафонова: «Не устал?» – ответил невпопад: «А зачем?»
Группа Агафонова, в которой работал Юрий, первой закончила заделку правого троса.
– Ну, богатыри, за пояс заткнули мы Давыдова с его молодцами! – весело проговорил рулевой. – Поможем отстающим? Или пусть сами выкручиваются?
– Выручим несчастных! – подал голос один из матросов.
– Тогда вперед!
И все дружно последовали за Агафоновым к другому краю плота. Пройдя несколько шагов, Юрий вдруг обнаружил, что потерял рукавицу. Он бегом вернулся на то место, где только что работали, и стал шарить между бревнами. Но рукавицы нигде не было.
«И куда она могла деться? – начал он сердиться. – Уж не в воду ли упала?»
– Юра, это ты потерял? – неожиданно раздался над его головой знакомый голос.
Юрия бросило в жар. Он не сразу разогнул спину, не сразу выпрямился. Рядом стояла Женя, немного смущенная, с широко открытыми пугливыми глазами и такая вся хорошая и добрая! Дыша прерывисто, она подбрасывала на ладони брезентовую рукавицу.
– Твоя рукавичка?
У Юрия пропал голос, и он только кивнул, боясь взглянуть на Женю.
– Ты на меня… сердишься? – спросила Женя негромко и посмотрела на Юрия с подкупающей нежной застенчивостью во взгляде.
– Я… я не знаю. – Юрий окончательно смутился, поняв, что сказал глупость.
Женя прижала к губам рукавицу, но не смогла сдержаться и засмеялась.
Юрий, набравшись решимости, посмотрел Жене в мягко сиявшие серые глаза. Посмотрел пристально, в упор.
– Извини меня, я погорячилась позавчера… и сама не знаю, что говорила. – Женя залилась румянцем, еще больше похорошела. – Как подумаю, что завтра на стройку прибудем, ну не знаю, что готова сделать!
Женя опять засмеялась, теперь уже весело, шагнула к Юрию и подала ему скомканную рукавицу. Маленькая горячая рука ее на миг коснулась руки Юрия.
– Женя… – Юрий попытался удержать Женю за руку.
Но она вырвалась и побежала. Побежала так стремительно, что была уже далеко, когда Юрий пришел в себя.
На плоту закончили заделку троса. Проверив работу, капитан остановился, глянул на окруживших его девушек. Взгляд задержался на бойкой черноглазой Зине.
– Как, не растеряетесь, если шторм начнется? – спросил Глушков. – Видно, нынче не плясать и не петь… Уж на стройке устроим праздник, с окончанием рейса.
Зина выдержала испытующий взгляд капитана.
– Маменьки наши далеко, – сказала девушка. – Как-нибудь сами справимся! Да и робеть некогда будет… Так, что ли, Верочка? – И она обняла за талию стоявшую рядом с ней Веру Соболеву.
– Да вы не тужите о них, товарищ Глушков, – сказал, останавливаясь напротив капитана, рябоватый парень, «Наш Петуня». – Девки тут все отчаянные. Ну, а если что… мы их в обиду не дадим!
– Вижу – смелые девушки! – согласился Глушков, улыбаясь. – Если туго придется – подмогу пришлю… Думаю, что теперь легче будет управлять плотом. Новинку одну решили испробовать. Трос вот уменьшили.
– Слышали, – сказала Зина, лукаво скосив глаза на Соболеву. – Нам об этом вашем изобретателе все уши прожужжали. Был бы только толк!
И она рассмеялась, теснее прижалась к подруге. Вера вспыхнула и отстранилась от Зины.
– Мы тут все комсомольцы, Сергей Васильич, – вдруг горячо и серьезно сказала она. – Не сомневайтесь, не подведем!
Сплавщицы проводили Глушкова до парохода.
У борта «Сокола» с баграми в руках стояли матрос, Юрий и Геннадий. Капитан поднялся на судно и приказал отчаливать. Юрий с размаху воткнул в бревно багор и навалился на него, натуживаясь и краснея.
– А ну, нажмем! А ну, нажмем! – приговаривал Геннадий, тоже налегая на багор.
Едва «Сокол» начинал отваливать от челена, как волны снова прибивали его к бревнам.
– Мало, сердешные, каши поели! – как бы вскользь заметила Зина, с увлечением щелкая семечки.
Подбежал рулевой Агафонов. Когда рулевой, выхватив из рук Геннадия багор, вонзил его в первое попавшееся бревно, пароход стал отходить, и водяная полоса между ним и плотом все разрасталась и разрасталась.
Агафонов бросил багор и взмахнул фуражкой.
Девушки на плоту тоже замахали руками. Одна Соболева стояла неподвижно, зябко кутаясь в пуховый платок… Неожиданно, словно спохватившись, она подняла руку и медленно помахала носовым платочком.
Отошли от плота метров на пятьдесят, когда вдруг натянулась левая нить троса.
– Трос зацепился, Сергей Васильич! – наперебой закричали Кнопочкин и Юрий.
Но капитан уже сам все заметил.
– Стоп! – сказал он в машинное отделение. – Назад тихий.
«Сокол» снова стал приближаться к плоту.
– Здравствуйте пожалуйста! – развела руками Зина. – Никак не расстанемся!
И, подбоченясь, громко запела:
Пароход остановился,
Все подумали – пожар.
Оказалось, что женился
По дороге кочегар!
Из-за плеч сгрудившихся у борта «Сокола» парней высунулось чумазое лицо кочегара Ильи.
– Ошибка, Зиночка! – закричал он. – Может, кто и женится, но только не я!
– Ну-ка, ребята, наподденьте трос баграми, – сказал Глушков, когда пароход подошел к плоту. – Не отцепится ли?
Из сплавщиков первым схватился за багор «Наш Петуня». К нему на помощь кинулись еще два парня. Но все их старания оказались напрасными: трос задел за угол бортового челена где-то внизу и никак не хотел отцепляться.
– Придется в воду лезть, – вздохнул Агафонов.
Он спрыгнул на плот и принялся раздеваться.
Оставшись в одних трусах, рулевой встал на край челена, потрогал ногой беспокойно плескавшуюся, взбаламученную воду, поежился и с размаху бросился вниз головой.
Агафонов три раза нырял, но трос так и не отцепил. Его сменил матрос. Подмигивая девушкам, матрос в шутку перекрестился и полез в воду.
– Уж как ни ловчился… и так и этак – не отцеплю, да и только! – говорил Агафонов, лязгая зубами и растирая ладонями посиневшее тело. – Под самым нижним накатом бревен зацепился… Будто черт его там держит!
– Одевайся, Михаил! – приказал капитан. – Такой ветер до костей прознобит.
Матрос тоже безуспешно нырял несколько раз и вылез ни с чем.
– Эх вы, волгари! – сплюнул «Наш Петуня». – Я вот сейчас в момент!
Проворно сбросив кумачовую рубашку, он кинул ее через плечо стоявшему позади товарищу. Тот на лету подхватил надувшуюся пузырем рубашку.
– Я сейчас… – начал снова «Наш Петуня» и запнулся: запутавшись в штанах, он чуть не упал.
Кто-то из девушек хихикнул.
– Покажи, покажи им, Петуня, где раки зимуют! – подбодрила сплавщика Зина. – Да гляди сам не зацепись!
– Ого-го, водица! – крикнул расхрабрившийся парень, отдергивая от воды ногу.
– Кусается? – ласково спросила Зина.
«Нашего Петуню» точно наотмашь стегнули кнутом: он подпрыгнул и бухнулся в воду.
– Самому, видно, надо лезть, – угрюмо сказал капитан. – Время идет, а дело ни с места.
Над водой показалась большая голова «Нашего Петуни». Схватившись рукой за бревно, он жадно глотнул раскрытым ртом воздух и принялся ругаться.
Глушков кинул под ноги фуражку, расстегнул китель.
– Подождите, Сергей Васильич, я полезу! – вдруг закричала стоявшая позади всех Люба Тимченко.
Но когда она, расталкивая локтями сокольцев, приблизилась к борту судна, в воду прыгнул Давыдов. Его тело, совсем не тронутое загаром, на секунду мелькнуло перед глазами пораженной команды «Сокола». Никто не заметил, когда он спустился на плот, когда разделся.
– Вот так Давыдов! – сказал восхищенный Геннадий. – И ахнуть не успели, а он прыг – и все тут!
Второй штурман долго не показывался из воды. Потом он на минуту вынырнул и, отдышавшись, снова скрылся под водой. На этот раз он пропадал дольше прежнего. Агафонов уже начал стаскивать с себя телогрейку, готовясь броситься на выручку Давыдову, когда голова штурмана высунулась из воды у самого края челена. Обессиленный, он беспомощно схватился за ослизлое бревно, но рука сорвалась, и он опять скрылся под водой. Но вот Давыдов вынырнул вновь, Агафонов подхватил его под мышки и, поднатужившись, втащил на плот.
– Отцепил! – это было первое слово, которое сказал штурман.
На плот проворно спустилась Люба Тимченко. Сунув в руки дрожавшего всем телом Давыдова мохнатое полотенце, она так проворно взобралась на борт парохода, что Давыдов не успел даже поблагодарить девушку.
