Текст книги "Операция "Ы""
Автор книги: Виктор Иванов
Жанр:
Комедия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
– Что с вами?
– А?..
Шурик попытался совладать с собой:
– Ничего, на чем я... остановился?
Лидочка вдруг стала понимать, что с Шуриком происходит нечто необычное. У него вдруг стал блуждающим взгляд, руки нервно теребили друг дружку, и сам он как-то сник.
Лидочка мучалась в попытках найти этому какое-то логичное объяснение, хотела и не находила как ему можно помочь...
– На чем я остановился?
– На Пушкине...
– Ага!.. Пушкин!..
«Там чудеса, там леший бродит. Русалка...»
«Нечисть. Злая сила. Высшая воля...» – какими-то несвязными обрывками пронеслось у Шурика в голове. Лида совсем уж испугалась:
– Постойте-постойте! Какая русалка, Саша?
И тут Шурика осенило. Он все понял, но, чтобы не испугать Лидочку окончательно, попытался вернуться к тому, что только что говорил:
«...на ветвях... Висит... Лежит...»
Лидочка поставила диагноз:
– По-моему, вы перезанимались.
И снова свой роковой звук исторг плюшевый Мишка в руках Лидочки.
Шурик вгляделся в игрушку и его рука невольно потянулась, чтобы взять это плюшевое воплощение Наваждения:
– Разрешите? Нет я не перезанимался.
Шурик несколько раз вперед и назад покачал Мишку, и тот дважды откликнулся: промычал что-то похожее на детское:
– Уа! Уа!..
– Я не перезанимался,– убежденно заключил Шурик.– У меня другое.
Шурик резко отложил в сторону игрушку. Повернулся лицом к девушке так, чтобы лучше видеть ее глаза. Шурик даже взял в свои руки руки Лидочки, чего никогда бы себе не позволил в иной, простой ситуации.
Сейчас же все было так неординарно, столь отчаянно, что Шурик, не сомневаясь в правильной реакции девушки, позволил себе этот жест.
– Я хочу задать вам, Лида, один серьезный вопрос. Лида внутренне вся напряглась.
– Это для меня очень важно,– не говорил, а словно решался на что-то жизненно важное Шурик.
Лидочка настолько прониклась там загадочным состоянием Шурика, которое пылало неугасимым огнем в его взоре, что спустя небольшую, но умело выдержанную паузу ответила:
– Задавайте!
Лида не отвела рук. Не выдала своего состояния сладостного ожидания ни единым движением, ни вздохом, только опустила глаза.
– Скажите, Лида, у вас не бывает...
Казалось, Лида всю жизнь ждала вот такой минуты.
И эта минута нежданно-негаданно наступила сегодня, когда с утра ничего этого не предвещало.
Эта минута пришла, не предупредив.
Наверное, так бывает всегда и у всех.
Во сне виденное, наяву грезившееся пришло на излете двадцатой весны Лидочки, в экзаменационную пору, в пору цветения акации и первых роз.
В пору, когда все мечты и цели хочется отбросить к чертовой бабушке ради такой вот минуты.
«И кто бы подумал, что рыцарь придет в образе вот этого чудаковатого парня? Хотя, каждая чудинка в нем, наверное, прекрасна! Он такой открытый! Он такой хороший! Он добрый и симпатичный...» – думала Лидочка, не очень ясно слушая то, о чем проникновенным тоном говорил ей Шурик.
– ... вот вы приходите куда-то в первый раз,– а вам кажется, что вы здесь уже были. И все вам вроде знакомо: предметы, запахи, звуки.
У вас так не бывает?
Лидочка была удивлена. Она его прослушала и сейчас не совсем понимала:
– Нет, не бывает. Я всегда помню, где я была, когда и с кем.
Лидочке стало жарко. Ситуация показалась ей такой неловкой, она размечталась, как наивная дурочка! Лиде стало определенно жарко, и она включила настольный вентилятор.
Шурик молниеносно, как бы получив сильнейший удар по всем нервным окончаниям своего тела электрическим разрядом большой силы, оглянулся на звук разгоняющегося вентилятора.
– А у меня, кажется, бывает. Вот сейчас мне чудится...– Шурик даже стал смеяться своим собственным предположениям,—... что я здесь уже был!
Вот здесь Лидочка уже стала волноваться за состояние Шурика всерьез:
– Ну что вы, Саша!
– Да! Я все здесь уже видел! Вот!
Шурик нервно вскочил со своего места и подбежал к балконной двери:
– Сейчас я отдерну вот эту занавеску, а за ней стоит хрустальный кувшин!
И Шурик резко отдернул гардину. Лидочка вскрикнула:
– Ой!
Но не потому, что за гардиной на подоконнике действительно стоял хрустальный кувшин (мамин подарок), в котором держали в доме питьевую воду, а потому, что Шурик никогда и ничего не мог об этом знать.
Пусть даже в то время, когда он зашивал здесь свои брюки, он мог видеть этот проклятый кувшин, но говорил Шурик о нем с таким отчаяньем, что равнодушной к этому оставаться было выше сил Лидочки.
– Ой!
– Был!..
Шурик в трагическом бессилии опустился в кресло.
Все его смутные догадки одна за другой подтвердились самым необыкновенным, самым дичайшим образом: он был уже здесь однажды, в этой комнате.
Все догадки подтвердились, но ни одна из них не могла быть объяснена с точки зрения здравого смысла. А поскольку здравый смысл здесь был бессилен, значит, речь шла о разуме помутненном. И это больше всего пугало Шурика, а вместе с ним и Лидочку, поскольку молодые люди были еще очень далеки от познаний об НЛО, параллельном мире и прочих реальностях уже нашего, сегодняшнего дня.
И вдруг Лидочке пришло на память.
– Да!
С подобным она уже однажды сталкивалась!
Это было в Одессе, где Лидочка вместе с родителями отдыхала как-то у родственников. В Ливадийском парке, на летней эстраде давал свое представление величайший артист оригинального жанра Вольф Мессинг!
Лидочка тогда была потрясена увиденным. И даже поссорилась с отцом, когда тот назвал Мессинга шарлатаном, а всех зрителей летней эстрады, собравшихся и переполнивших зал до крутого аншлага – олухами царя небесного.
Лидочка же верила в сверхспособности седовласого красавца в черном смокинге, мгновенно в уме умножавшем одно на другое четырехзначные числа! Он угадывал тайные желания загипнотизированных им зрителей! Он...
Лидочке тогда так хотелось, чтобы знаменитый Мессинг обратил свое внимание на нее, сидевшую в двадцать первом ряду на шестнадцатом месте, чтобы он вызвал ее на сцену и что-то такое с ней проманипулировал, после чего Лидочка сошла бы счастливая со сцены, и ее узнавали бы потом на улице или на пляже...
Но, то ли тот ряд, в котором сидела Лидочка, был слишком далеко от сцены, то ли Мессинга не прельщали гипнотические опыты над несовершеннолетними девицами, но Лидочкины ожидания остались напрасными. Лидочка тогда даже немного влюбилась в Вольфа Мессинга.
На короткое, впрочем, время.
– Саша! Так вы же – телепат! Вольф Мессинг! Лидочка бросала путеводную нить в тот лабиринт запутавшегося сознания, в котором находился сейчас Шурик.
– Точно!
Шурик с недоверием, но с надеждой посмотрел на Лидочку.
– Вы так думаете?
– Давайте испытаем и проверим!
«Была не была!» – подумал Шурик и согласился:
– Давайте!
Кто знает, а вдруг природа наделила Шурика чем-то большим, чем он сам о себе знает. И сейчас он приоткроет покрывало тайны, быть посвященным в которую ему было немного жутковато.
Лидочка вспомнила один из психологических и телепатических опытов великого Мессинга и решила его повторить сейчас уже в домашних условиях. Она в деталях вспомнила, что и как необходимо предпринять:
– Выходите за дверь!
Шурик лихорадочно повторял условия опыта.
В том, что это был самый настоящий научный опыт, а не игра, Шурику не позволяло сомневаться то особое состояние, в котором он пребывал и которое звенело в нем, как наткнутая струна.
– За дверь!
– Я пишу на бумажке свое желание
– Желание?
– Ну, чтобы потом проверить... А, когда вы вернетесь, я буду мысленно приказывать вам исполнить мое желание, запомнили?
– Да, – Шурик резко, как перед прыжком в воду с десятиметрового трамплина, выдохнул, а потом глубоко наполнил легкие воздухом.
– Давайте?
– Давайте!
Шурик вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
Лидочка вырвала из блокнота страничку и красивым, четким почерком, вывела:
«Найти плюшевого Мишку!»
Подчеркнула жирной чертой, затем сложила вчетверо листок бумаги и спрятала себе в рукав платья за резиночку.
Плюшевого Мишку она спрятала рядом с собой: под диванную подушку. Для чистоты опыта, конечно же, надо было спрятать Мишку куда-нибудь подальше. Да и своему желанию придать более сложную форму...
Но это было только началом, и Лидочке не хотелось, чтобы у Шурика что-либо не получилось, чтобы он запутался и не прошел испытание.
Она, скрестив руки на груди, устремила взгляд своих бездонно-синих глаз на дверь, за которой ждал и волновался Шурик, и громко произнесла:
– Входите!!!
Сосчитав до пяти, Шурик вошел в комнату.
Комната плыла у него перед глазами и качалась, словно корабельная палуба.
Все предметы, казалось ему, излучали свои энергетические сигналы, направленные к нему, прямо в разгоряченный мозг. Они притягивали его к себе, смущали, запутывали. Сознание никак не хотело концентрироваться, теряло остроту.
Запахи усилились, цвета стали приглушенными.
Шурик прислушивался к чему-то глубоко внутри себя.
Там что-то нашептывало ему, пело и вело куда-то, но шепот был на непонятном языке.
В какой-то момент Шурику показалось... Но, что показалось, он не успел почувствовать и понять.
Лидочка уставилась на него, не мигая. Шурик пытался разглядеть в ее глазах, чего желала ее воля. Долго приглядываясь, Шурик смог даже рассмотреть в ее зрачках свое собственное отражение-То, что Шурик в этот момент подумал, увидав свое отражение, его просто огорчило и оглушило!
«Это и есть желание Лидочки? !>> – вскричал он в душе.
Шурику довелось часто и глубоко дышать. Сердце бешено стучало в грудной клетке, желало вырваться на волю. Он резким движением сорвал со своих глаз очки, потому что искусственные увеличители могли его обмануть.
Теперь даже без них он был убежден, что ответ на загадку найден.
Шурик решительным шагом пересек комнату, подошел к Лидочке вплотную и... поцеловал ее.
В щеку.
Долгим поцелуем.
Правда, поцелуй у Шурика получился какой-то детский, с присвистом.
– Угадал? – почти не дыша, спросил Шурик. Лидочка растерялась.
Она растерялась потому, что не была уверена, то ли желание она загадала?
Не было ли действие Шурика ответом на более глубинное ее желание, о котором она и сама-то не догадывалась?
Где-то в глубинах девичьей души, наверное, тихо зрело мимо ее воли ожидание именно того, что силой своих телепатических чувств углядел, понял и исполнил Шурик.
Вольфа Мессинга он явно бы переплюнул!
– Почти... угадал,– тихо отвечала девушка, смутившись и немного покраснев.
Потом она порвала записку на мелкие кусочки. Ведь в записке – была глупость. И неправда... Невидимый третий сидел на стуле у стола, подперев подбородок руками, и с улыбкой наблюдал за Шуриком и Лидочкой. Наваждению подумалось, что его миссия в судьбе этой пары на данный момент завершилась. Что дальше дела перейдут в иные руки.
Возможно, теперь ниточки судьбы юноши и девушки завяжутся в одну нить, крепкую и длинную.
Которая отныне поведет их по своим путям-дорожкам.
И Наваждение решило откланяться.
Потом передумало и решило уйти по-английски.
Не прощаясь...
Смущение Лидочки прошло, и она уже улыбалась.
– Тогда я еще попробую? – сказал Шурик.– Еще разочек?
Настенные часы работы Бурре, словно очнувшись и подумав, что они из сказки Шерля Перро о Золушке, стали бить.
Как в той же сказке и положено – одиннадцать раз:
«Уже!..
Пора!..
Расстаться!..
И вам!..
Сказать!...
Прощальные!..
Слова!..
Возможно!..
Встреча!..
Будет!..
Вновь!..»
Лидочка подняла глаза на Шурика и тихо сказала:
– Пора! Уже поздно!
Они стояли рядом у окна, за которым догорал длинный июньский день. Закат был розово-алым, во все небо, и в город на крыльях ночи летела прохлада. Она шевелила занавески на растворенных окнах, заглядывала в каждое окно, давала испить глоток надежды, которую она несла с собой...
Шурик и Лидочка стояли у окна. Лицом к лицу. Они были молоды. И так прекрасны. Их глаза отражались друг в друге и были полны радости и счастья.
– До завтра,– тихо шептали губы Шурика.
– Нет, до послезавтра,– несли свой ответ губы Лидочки.
– Послезавтра!
– Да, потому что послезавтра – экзамен.
– И у меня – экзамен.
– И завтра я буду готовиться.
– И я тоже...
– Значит, до послезавтра? После экзамена?
– Да...
И губы были все ближе и ближе и, наконец, слились в самом настоящем поцелуе.
На этот раз он получился, что надо...
А по вечерней улице шло Наваждение. Оно широко размахивало руками, и дышало, и не могло надышаться вечерней прохладой замечательного города Энска, где жили, учились и встретились однажды с его помощью двое замечательных ребят – Шурик и Лидочка...
* * *
Операция «Ы»
Тем, кто хотя бы однажды побывал в городе Энске – совсем недалеко: всего-то сутки от столицы на пассажирском поезде – еще долго будет сладко вспоминаться этот мирный, заштатный российский городишко.
Порой он будет даже сниться...
И сниться будут его незамысловатые площади да улицы, носящие такие же незамысловатые названия: «Луговая», «Стародорожная», «Линейная», «Пятая линейнй», «Ленинская», «Рябиновая».
Приснится его центр, мало отличающийся от центральной части иных городов средне-русской возвышенности. Его окраины с разбегающимися во все концы улочками с переулочками... С приземистыми домами в цветущих палисадниках да вишневых садах...
В палисадниках прекрасное всегда в соседстве с насущным: среди тянущихся к солнышку георгинов с темно-пунцовыми шапками налитых бутонов торчат неказистые перья зеленого лука да чеснока.
Иногда будет сниться череда заборов вдоль окраинных улочек Энска – выкрашенные и облупившиеся, высокие и низкие, пошатнувшиеся и крепкие, молодцеватые...
Приехавшие из столицы по командировочным делам, остановившиеся на ночь в городской гостинице очень скоро коротко знакомятся со всеми ее тремя дежурными – тетей Машей, тетей Клавой и тетей Зиной. Все три женщины очень разные и очень похожие друг на дружку в силу особенностей своей гостеприимной профессии-Командированные и гости быстро привыкают к правилам жизни этого города, и правила эти кажутся, естественно, разумными и простыми.
Уезжающих домой по завершении всех командировочных заданий маршрутный автобус на железнодорожный вокзал везет в юго-восточном направлении, через Зареченскую окраину, где почти у самого вокзала расположился колоритнейший Зареченский колхозный рынок, добротный и богатый в любое время года.
Но о Зареченском колхозном рынке чуть позже...
* * *
«В минуту размышлений трудных...» нам пора познакомиться с одним почти что коренным жителем города Энска.
Семеном Давыдовичем Петуховым...
Нынче с утра он заметил за собой странность: Семен Давыдович нервничал. И очень даже сильно.
Самым явным признаком этого было то, что он стал как-то странно принюхиваться. Вообще-то с обонянием у Семена Давыдовича всегда было все в порядке.
Он тонко отличал запах дешевого вина от плохого. Его могли ввести в заблуждение дамские духи: чем более диковинным и неприятным был для него их аромат, тем, почему-то дороже они стоили.
Когда Семен Давыдович, дергая своими холеными усами вверх-вниз, принюхивается, это самый явный признак того, что Семену Давыдовичу несладко, и он нервничает...
Конечно же, при должности Семена Давыдовича – директора базы Энского горторга – нервничать приходится довольно часто. Но только внешне. Потому что к сердцу он пустые тревоги не допускал. Себе дороже – тратить здоровье на неопределенные пустяки, как то: усушка, утруска, недостача. Все эти стихийные бедствия для всех без исключения складов не стоили и грана его треволнений и здоровья.
Потому что Семен Давыдович в совершенстве практиковал всеми этими «стихийными бедствиями» делу на пользу себе в корысть.
«Как можно! Директору базы!» – воскликнете вы в этом месте нашего бытописания.
Помилуйте! А разве бывает иначе? Покажите, где вы встречали директора базы, у которого усушки, утруски и недостач с расхищениями не бывает?
Покажите, и там устроят экскурсию!
Как в историческом музее или в Кунсткамере в Ленинграде!
Семен Давыдович был тертый калач: со многими проблемами своей жизнедеятельности он лихо справлялся и поводов нервничать, как выше уже было замечено, ближе своей приемной не допускал.
Но сейчас...
Запахло ревизией.
И не какой-нибудь там заштатной районной или даже городской. Дурные вести приехали из области. Принесены были верным человечком.
Ревизия предполагалась не плановая, а очень даже кем-то «накопанная».
Под Семена Давыдовича «копали» давно и упорно.
Точнее было бы сказать, что не было дня, недели, месяца и года, чтобы кто-нибудь не копал под Семеном Давыдовичем почву, на которой он стоял пока еще очень крепко.
Семен Давыдович был не прост. За годы своего сидения в кресле директора базы он оброс такими связями и такими нужными людьми, которых он мог задействовать в лихую годину так, что – будьте уверены!..
Представить себе, как падает этот могучий дуб, корнями вросший в городскую номенклатуру так, что никакими тракторами и бульдозерами их не выдернуть, было невозможно.
Казалось, что Семен Давыдович вечен, как этот мир. И не только казалось, так было на самом деле.
И вот что-то где-то сработало.
Какой-то тайный механизм, какая-то тайная, пока не замеченная и не высвеченная пристальным взором горного орла – Семена Давыдовича,– пружина распрямилась, развернулась и своей высвобожденной силой сжатия привела в никому не нужное действие спокойно себе дремавший до сей поры громадный маховик, имя которому внеочередная, неплановая ревизия.
И не маховик даже, а просто библейский Молох.
А на базе-то, как на грех, именно сейчас такая сложилась (самим же Семеном Давыдовичем) ситуация, когда любой вынюхивающий нос без труда сможет такое унюхать!
Точнее, нечему там унюхать, потому что склад базы на данный момент представлял собой...
Ну, это уже экономический секрет Семена Давыдовича!
А он не любил, когда в его базовые дела совали свои любопытные носы, тем более незнакомые ревизоры!
В своих делах на базе Семен Давыдович признавал только свой собственный нос, который в эту минуту учуял опасность.
И Семен Давыдович стал размышлять.
А по размышлении пришел к выводам. А, придя к выводам, стал действовать. Он пригласил кое-кого для конфиденциального разговора.
* * *
Настало время вернуться к Зареченскому колхозному рынку. Как вы помните, он располагался на юго-восточном выезде из города Энска.
То есть, любой командированный или просто отъезжающий, отправляясь на железнодорожный вокзал, непременно проезжал мимо шумного места, любимого всеми горожанами,– Зареченского колхозного рынка.
А назывался он так потому, что юго-восточная окраина города Энска как раз была за речкой Энкой, протекавшей через город, и соответственно прозывалась «Зареченская».
Летом на рынке торговля шла бойко: зеленью, ягодами, грибами, капустой да огурцами, помидорами да мясцом.
Зимой Зареченский колхозный рынок как бы немного затихал, но это было обманчивым впечатлением.
И потому призывный фальцет продавца произведений массовой культуры слышен был от самых ворот:
– Граждане новоселы!
Постоянными посетителями рынка стали новоселы нового микрорайона имени Космонавтов, который мало-помалу рос и заселялся радостными семьями в отдельные квартиры с кухнями, оборудованными газовыми плитами.
– Граждане новоселы! Внедряйте культурку! Вешайте коврики на сухую штукатурку!
Полюбопытствуем и мы, чем сегодня шла торговля у обладателя фальцета.
Невысокого росточка, щупленький, как однодневный цыпленок из пригородного инкубатора, спрятавшийся от холода в большую собачью доху, человечек весьма неопределенного возраста стоял за прилавком одного из рыночных рядов и предлагал вниманию приценивающейся публики образцы своего искусства.
Следует сказать, что перед нами непризнанный художник, каковым он себя считал. Художник, чьи творения неожиданно нашли своего потребителя.
Гипсовые копилки в виде разномастных кошечек. Они выстроились в ряд и окидывали проходившего своим немигающим взглядом. Стало быть, это были образцы прикладного искусства. Прикладного в том смысле, что народ частенько прикладывал к нему руку, когда опускал в щель на голове у кошечки очередную монетку в копилку на черный день.
Копить на черный день было принято почти у всех горожан славного города Энска.
А еще человек в собачьей дохе представлял вниманию покупателей свои нетленные полотна.
Выполненные на плотной бумаге, по краске закрепленные бесцветным лаком, они представляли композиции из лебедей и русалок.
Русалки были, как и положено русалкам, до пояса нагими, все что ниже пояса было в виде рыбьего хвоста. Картина имела название «Русалка» и имела своей предысторией вполне литературно-музыкальный сюжет.
Иногда русалок на картинах было две, чаще одна.
Иногда вместо русалок перед озерцом с белыми лебедями сидела дама в белом, и тогда картина так и называлась «Дама в белом у озера с лебедями».
Так что у покупателей был выбор, и достаточно широкий, как вы, наверное, смогли убедиться.
Человека, о котором идет речь в нашем рассказе, его друзья и коллеги называли несколько странно: «Трус».
Чем была вызвана столь любопытная характеристика этого художника из народных масс, остается неизвестным и на совести тех, кто так его назвал. Мы же последуем правилу и впредь этого рисовальщика русалок и лебедей станем называть также...
Трус был художником по профессии. Это значит, что эту профессию он сам себе определил и выбрал. С нее он жил, она скрашивала его одинокую холостяцкую жизнь. Искусство было его единственной любовью и супругой. Ей он всецело отдавал свою душу и художественное рвение.
В минуты вдохновения он рисовал одну картину за другой, благо под рукой всегда были шаблоны, и в один присест мог выдать на гора до трех картин, а если для крепости вдохновения и руки он мог принять на грудь какие-нибудь несчастные двести граммов, то картины вылетали автоматной очередью из-под его кисти до шести наименований за раз.
Свободное от малевания время он отдавал своему увлечению, своему, как нынче говорят, хобби. Оно заключалось в том, что Трус был юристом-любителем. И ежевечернее чтение «Уголовного кодекса» было для него чем-то вроде «Отче наш» на сон грядущий.
Вернемся же к кошечкам-копилкам и их творцу в торговый ряд Зареченского колхозного рынка.
– Никакого модернизма! Никакого абстракционизма! Картинки сохраняют стены – от сырости, вас – от ревматизма! Налетай! Торопись! Покупай живопись! – оглашал всю рыночную территорию Юрист-любитель и Маляр-профессионал.
Народ, благочинно шествуя за квашеной капустой да шматом соленого свиного сала, лишь мельком бросал свой взор на выставленные произведения малевания.
И среди прочих...
Ба!
Кого мы видим?
К прилавку, совершенно случайно, обратив рассеянное внимание на призывный голос продавца, подошел наш старый знакомец – Федя.
Помните Верзилу?..
Нынче он стал совсем не тем, каким был прежде. И всего-то времени прошло – год с небольшим! А Федор очень изменился. Говорят, перестал много пить. Жене приобрел новое пальто с норковым воротником, детишкам: сыну – трехколесный велосипед, дочурке – куклу Машу.
Совсем другим стал мужик. К жизни интерес появился: стал обустраивать, наново ремонтировать только что заселенную квартиру, полученную, правда, супругой от работы.
И вот решил по случаю прикупить в дом что-нибудь такое, для души. Чтобы дома над кроватью повесить, чтоб глазу красивее было, и чтоб жена меньше пилила.
Трус услужливо встретил клюнувшего на его товар покупателя:
– Рекомендую!
И он показал Федору картину, на которой плотная, в розовом теле, русалка возлежала на берегу моря, под раскидистым, усыпанным желтенькими желудями дубом,
– Классический сюжет,– прокомментировал носитель искусства в массы Трус.
– «Русалка». По одноименной опере. Музыка Даргомыжского, слова А. С. Пушкина.
Федор не был любителем дамской наготы. Особенно с рыбьим привкусом:
– Срамота! – отрыгнул он и собрался было восвояси и дальше за солеными огурчиками и новым веником для квартиры.
Трус не мог себе позволить упустить уже почти потенциального покупателя:
– Минуточку!
Федор напоследок, даже устыдил продавца, заподозрив его в том, что рисует, наверное, с живой натуры, а еще хуже – со своей законной супруги:
– Срамота! И смотреть нечего!
– Минуточку, гражданин! – Трус был готов к мгновенному реагированию на изменившуюся ситуацию.
– Имеется вполне нейтральный сюжет. Рекомендован даже к покупке в детские учреждения.
Трус стал услужливо перелистывать «картины-коврики», висевшие одна под другой.
– Вот! – глядя на покупателя, но не на картинку он ткнул пальцем в самую середину картины.
Верзила присмотрелся и увидал, что ему подсовывают картинку не с одной голо-розовой русалкой, а с целыми двумя, возлежавшими на берегу того же моря, у того же дуба с желтенькими желудями в кроне. И палец продавца попадал аккурат в то самое место у одной из русалок, где у нее начиналось рыбье прикрытие...
У Федора глаза выкатились из орбит.
Почуяв неладное, Трус посмотрел, что же он подсовывает мужику с тяжеловесной нравственностью, и засуетился пуще прежнего:
– Ой! Не то, не то... Одну минуточку... Вот, пожалуйста!
И взору Федора предстала совсем иная картина: на берегу того же синего моря, под тем же раскидистым дубом с желтенькими желудями (наполовину, правда, осыпавшимися) в кроне, но за столиком, уставленным фруктами и вином в бутылке, сидела в любовной задумчивости и глядела на Федора дама в белом, длинном, до пят, одеянии, вблизи напоминающем платье.
Вот эта картина Федору пришлась по душе! Он недолго думал и решился:
– Заверните!
Радостно-услужливый Трус стал сворачивать картинку в аккуратную трубочку и, завернув дополнительно в газетку, протянул покупателю Федору взамен на определенную сумму бумажек с профилем Вождя мирового пролетариата...
* * *
Неподалеку от того места, где занимался художественным бизнесом компаньон Трус, которого не баловал рядовой рыночный покупатель, бойко шла торговля сахарными «петушками».
«Петушки» – нечто такое, напоминающее штампованную курочку на палочке, сработанное из сахарного сиропа, окрашенного пищевыми красителями. Они были уложены в дерматиновый чемоданчик штабелями, рассортированы по цвету и стоили всего пять копеек.
Тут же была представлена от руки написанная стихотворная реклама продукта, адресованная детворе – самой лучшей, с точки зрения торговли, части покупателей:
Будешь папу-маму слушать —
Будешь ты конфеты кушать!
Детвора стояла длинной очередью к дяденьке с покрасневшим от мороза носом.
Каждое дитя, дождавшись своей очереди, опускало в щель кошечки-копилки (факт применения новой, прогрессивной формы торговли) свой заветный пятачок и получало из рук хмурого, с дурным глазом, дяденьки красного или зеленого сахарного «петушка» – самодельную конфетку-карамельку, радость детской души в небогатые шестидесятые.
Балбес – таково было прозвище неулыбчивого продавца в спортивной лыжной шапочке. Эта шапочка, наверное, была единственной деталыо, связывавшей его со спортом. В остальном он был так же далек от него, как от Гималаев, о которых он никогда ничего не слышал.
Его пристрастия, его интересы лежали совсем в иной плоскости. О них интересующиеся его биографией могли догадаться по яркому характерному признаку – постоянно красному, иногда отливающему синевой, носу.
Балбес был с детства хулиганом и гопником.
По свойственному же рассказу, прозвище Балбес ему дал один дурак. Но неоднажды гопнику удавалось подтвердить, насколько мудрым оказался тот случайный дурак.
Да и это не вся правда.
Прозвали Балбеса так его же соседи, когда юный хулиган вступил в пору полового созревания.
Время, когда рос Балбес, было смутное – время ожидания перемен...
Как и многие его сверстники, Балбес не желал идти по дороге, которой шли нормальные, добропорядочные люди. Он не желал работать и получать честно заработанные деньги. Он вообще не хотел работать. С какой стати?
Он хотел жить весело, рисково, отпето – поигрывать ножичком, портить девок, плясать да пить горькие напитки.
Всем этим он насладился с избытком.
Успев, однако, и немного оплатить долги за такую жизнь.
Места не столь отдаленные, успели познакомиться с Балбесом, а он – с ними. На короткий срок, правда...
Нынче же он в компании с Трусом и еще одним мужиком составляли в славном городе Энске артель.
В артель на Руси объединялись издавна. И тогда, когда у каждого по отдельности не было или не хватало денег, чтобы провернуть какое-нибудь серьезное дело, в результате удачи которого и капиталец бы появился и вместе замахнуться можно было бы подальше!
В артель собирались и тогда, когда один умел лишь тачать сапоги, например, а другой – всего лишь выгодно их продавать.
Глядишь – вместе и побогаче становились.
И сами при сапогах!
Но это все присказка из далекого прошлого, которое кануло в Лету стараньями народных масс, взволнованных пламенными речами революционных вождей о светлом и сладком, как мед, будущем.
Артель в послевоенные годы, а потом и в шестидесятые превратилась в «отрыжку прошлого», его «атавизм».
А атавизм потому-то так и называется, что имеет привычку нет-нет, да и встретиться на широкой дороге в светлое будущее, да загадать извечную загадку: что в ней, в артели, такого хорошего, что никак не отомрет, никак не сгинет?
Так вот, как уже упоминалось, был еще и третий участник артели, и не самый последний в ней человек.
Его прозывали Бывалым. На самом деле у него, конечно же, были и имя, и фамилия. Но, глядя на него, на его удалую стать хотелось называть его именно так, как звали его соартелыцики – Бывалым.
Был он мужиком внушительных размеров. Поговаривали, что когда-то он занимался одним нелегким видом спорта – то ли боксом, то ли штангой... Даже, поговаривали, тренировал ребятишек, да как-то на спорте и погорел.
То ли деньги казенные взял да не вернул, то ли кого-то очень важного да перспективного в поединке спортивном одолел, потому что мог уложить всякого одним маленьким приемчиком...
А делать-то этого никак не надо было. Не рекомендовалось. За что и наказание свыше последовало.
Балбес однажды, когда был сильно под газом, почувствовал на своей собственной шкуре крутую руку Бывалого, и больше такого испытывать не хотел. И старался не давать к этому поводка.
Бывалый с возрастом полюбил носить полувоенный френч, потому что примером в этом считал для себя «Отца народов».
Когда же «Отца народов» развенчивали как «культ», Бывалый из природного упрямства привычке своей не изменил, а вместе с привычкой не изменил и жизненных ценностей, кровно связанных с памятью безвременно ушедшего «Отца».
Только сделал их тайными...
На всякий случай.
Бывалый в своей жизни много прокрутился, много чего попробовал: был и снабженцем, и тренером, и постаршинствовал малость в одной отдаленной, зауральской в/ч.
