Текст книги "Операция "Ы""

Автор книги: Виктор Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Туз или Женька Метлицкий, тяжело выдохнув, протянул руку к разложенным на столе билетам, повернутыми лицевой стороной к столешнице.

Женька нервничал. И было отчего: он рисковал. На подготовку не было никакого времени, потому что подобралась компания игроков, готовых играть долго и по-крупному. Женька дважды выигрывал, рискуя проиграться в пух и прах, увеличивал ставку. Ему это позволяли. Потом, неожиданно, Женька продулся до, как говорится, трусов. Просил о возможности отыграться.

Просил в долг.

Компания оказалась очень строгих правил и ничего подобного Женьке не позволила.

Женька понял, что напоролся на профессионалов.

Женька нервно стучал костяшками пальцев по столу, никак не решаясь, на какой же из множества бумажек остановиться. Собственно говоря, ему было абсолютно безразлично, что вытянет рука: все равно он не знал ответов ни на один из билетов. Все они были для него на одно лицо... И веером раскинутые на столе, они напоминали ему карточную ситуацию, где судьба прятала свое лицо в маленьких картонках...

Наконец, решившись, резко вытащил, бегло прочитал, понял, что полоса невезения продолжается...

– Профессор, можно, еще? – Женька был в отчаяньи. Борис Ипполитович был сегодня более чем снисходителен в своей небрежной доброте:

– Пожалуйста.

Женька закрыл глаза и призвал на помощь всех святых.

То, как он тащил билет, повернувшись спиной к Борису Ипполитовичу, профессора заинтриговало. Борис Ипполитович, глотнув из стакана чай, подошел поближе к медитирующему струденту.

В глазах Женьки загорелись искорки погасшего уже было азарта:

– Еще! – попросил он профессора.

Борис Ипполитович чувствовал себя втянутым в какую-то игру, правила которой были ему неизвестны, но очень заинтриговали:

 – Бери!

Женька вытянул третью карту, то бишь экзаменационный билет.

– Себе! – коротко бросил он профессору, почему-то почуяв в нем собрата по увлечению.

Борис Ипполитович собрался было исполнить команду, как вдруг резко опомнился и остановил свою руку на полпути:

– Что значит – себе?

Борис Ипполитович позволил себе немного возмутиться.

– Ой, простите, профессор!

– Что вы мне предлагаете, милейший!

– Простите, профессор, забылся.

– Забываться никогда не стоит! Нет уж, это вы простите!

Профессор протянул Женьке его зачетку и указал на дверь:

– Придете в следующий раз!

Женька, как и все профессиональные картежники, в этой ситуации сохранял лицо, достоинство и душевное равновесие:

– Перебор! – коротко и с сожалением ответил он на вопросы однокурсников уже по ту сторону двери.

* * *

Мы чуть ранее вместе с домохозяйкой тетей Зоей оставили молодых героев нашего повествования Лидочку и Шурика, наедине, в запертой изнутри на ключ двухкомнатной квартире.

Если тетя Зоя, в силу своей воспитанности так и не задалась вопросом, чем же соседка Лидочка может там заниматься со своей «подружкой», то мы, используя возможность легко и быстро перемещаться во времени и в пространстве, посетим квартиру, где Лидочка с папой и мамой проживала в последнее время.

Судя по тишине в квартире и по тому, что ключ от нее находился на хранении у соседки тети Зои, папы с мамой дома не было. Лидочкины родители были там, где им и положено быть в данный момент: мама на даче, в тридцати километрах от города, полола клубнику, папа преподавал армейским новобранцам азы строевой подготовки.

Дело в том, что папа Лидочки был военнослужащим.

И как и все офицеры, не дослужившиеся пока до генеральского звания и должности, был ведом в своей военной жизни по городам и весям нашей великой страны приказами вышестоящего военного начальства. В город же Энск Лидочкин папа получил назначение три года тому назад. Как и все офицерские семьи, они обжились в этом городе достаточно быстро, даже успели получить небольшой дачный участок, где Лидочкина мама вела свои ботанические изыскания по выведению особого сорта клубники.

Так что, кроме Лидочки, Шурика да еще таинственной, магической силы называемой Наваждением, в квартире больше действительно никого не было.

Говоря о присутствующих, точнее было бы первым назвать именно Наваждение, так как оно царило и в комнате, где пребывали в эту минуту молодые люди, и, самое главное, в них самих.

За большим обеденным столом, голова к голове, Лидочка и Шурик в забытьи читали свой конспект. Страничку за страничкой они постигали курс, растянутый в лекциях на год, и собранный воедино в клеенчатой общей тетрадочке.

В какой-то моменту почувствовав голод, Лидочка и Шурик съели по заготовленному на этот случай бутерброду с колбасой, лежавшими перед ними на тарелке.

Лидочка, прожив некоторое время с семьей в южных краях, пристрастилась к пище, сдобренной перцем и специями. И потому иногда просила «подружку»:

– Горчички!

Шурик старательно исполнял просимое, все так же, не [ отрывая глаз от конспекта. После бутербродов в очереди на подкрепление физических сил студентов были сосиски. Лидочка снова просила:

– Горчички!

Шурик сдабривал, не глядя, сосиску Лидочки горчицей, потом свою, но не успевал отнести ее к себе в рот, так как она оказывалась нечаянно наколотой на вилку Лидочки и ею же съеденной. Шурик облизывал пустую вилку, чуя что-то неладное с реакцией собственных вкусовых рецепторов. Железная вилка мало походила на вкус молочной сосиски. На десерт были яблоки и песочные пирожные. Лидочка ухитрилась нечаянно съесть оба яблока: свое и предназначенное «подружке». Шурик отметил и некоторую странную реакцию своих осязательных рецепторов, когда ощупывая ладонью тарелку, не находил своей порции фруктов. Пирожные были съедены также с горчицей по просьбе Лидочки.

Было лето, послеполуденное солнце поворачивало на запад и в комнате стало жарко и душно.

Лидочка отметила:

– Духота…

 Шурик согласился:

– Мгм...

Лидочка неожиданно резко поднялась со своего места и отошла к балкону, предупредив:

– Не переворачивай!...

Она открыла балконную дверь, впустив в комнату немного прохлады, и взявшись за подол своего ситцевого сарафана в горошек, стала стягивать его через голову. Не совладав с застежкой-молнией на боку, с поднятым вверх до уровня головы подолом сарафана, она попросила «подружку».

– Ира, расстегни!

«Ира», а точнее, Шурик, не отворачивая головы от конспекта, ловко справился с коварной застежкой.

Кстати, не лишним было бы отметить, откуда вдруг у Шурика этакая расторопность, тем более в сложных деталях девичьей одежды? Когда бы вы спросили Шурика об этом напрямик, Шурик не нашелся бы что ответить и объяснить это смог бы только наваждением.

– Ира, жарко, разденься!

Шурик снял свою курточку, рубашку, брюки, которые привычным жестом аккуратно сложил по швам и перекинул через спинку стула.'

В этот момент, и его важно запомнить для настоящего повествования, из карманов брюк Шурика на пол упала его пластмассовая расческа, обыкновенного красного цвета, в три ряда зубчиков!

Молодые люди в несколько эротичном виде прошли к тахте, стоявшей у стены и поначалу присели на ее краешек. Лидочка первой решила прилечь, к чему, собственно, и пригласила свою «подружку». Так они лежали некоторое время, голова к голове. Стало еще жарче и Лидочка, протянув куда-то над своей головой руку, включила электрический вентилятор, который плавно раскрутился и стал откидывать в сторону возлежавших на тахте молодых людей порцию за порцией немного охлажденного воздуха... Ветерок шевелил чуб на голове Шурика,

слегка касался милой челки Лидочки и напевал им мелодию юности и любви, которую молодые люди вряд ли слышали ухом, но душой – наверняка! И в этом также была роль Наваждения!

 * * *

Так пролетели свободные три часа. Об этом оповестили наших героев настенные часы великолепного часовых дел мастера Бурре. Собственно, рукой Бурре был сотворен только внутренний механизм, укрытый за совершенно новым деревянным футляром.

Лидочка прислушалась к числу ударов – их было ровно четыре —т и сказала «подружке»:

– Пора!

– Мгм,– согласилась «подружка».

Перед тем, как решительно направиться к двери, Дуб почему-то тихонько, вполголоса пропел: «Сердце красавиц...» Оборвав на полуслове музыкальную фразу, просчитал:

– Один! Два! Три!... Даю пробу!.. Костя, как слышимость?.. Три, два, один!.. Прием...

Затем, вняв, наверное, внутреннему голосу, решительно ринулся к двери экзаменационной...

Была не его очередь войти в экзаменационную аудиторию, но ребята, понимая его состояние – флюс!,– безропотно пропустили Дуба к его Голгофе.

Притворив за соббй дверь, Дуб мягким шагом прошествовал к столу преподавателя и первым делом положил перед Борисом Ипполитовичем свою зачетку.

– Здравствуйте, профессор!

Борис Ипполитович машинально, не в первый раз за сегодняшний день, ответил на приветствие:

– Здравствуйте.

И только тогда обратил внимание на вошедшего. Его празднично-приподнятый внешний вид приятно поразил Бориса Ипполитовича. А повязка через всю голову вызвала еще и чувство сострадания. Борис Ипполитович как никто другой знал цену зубной боли.

– Что с вами?

– Ухо болит.

Борис Ипполитович еще более сострадал, так как уш-ная боль, наверняка, не чета привычной зубной.

– Вы не здоровы? Быть может, вам не стоит сегодня сдавать?

– Нет-нет, профессор, это исключено.

– А как же боль?

– Боль не самое главное сегодня, профессор! Я готов к любым испытаниям!

Борис Ипполитович поразился мужественности студента.

– А это,– он легонько указал на повязку,– вам не помешает?

– Не беспокойтесь, профессор. Наоборот, помогает.

– Вот как?

– Никакой шум не отвлекает от экзамена! Это так похоже было на правду!

– А это? – Борис Ипполитович обнаружил в петлице пиджака экзаменующегося белую гвоздику! И костюм на студенте был благородного черного оттенка! Туфли зеркально сверкали! В них даже чувствовался легкий скрип, когда студент приподнимался на цыпочки и опускался на пятки от напряженного ожидания!

Честное слово, где-то глубоко в подсознании Борис Ипполитович проанализировал давнюю мечту о последователях, об Ученике, которого жаждет встретить на своем пути всякий Настоящий Преподаватель, к числу которых Борис Ипполитович в душе относил и себя.

– А это в связи с чем? У вас сегодня какой-нибудь праздник.

У Бориса Ипполитовича даже немного дрожал голос. У студента увлажнился взор:

– Экзамен для меня – всегда праздник, профессор! Борис Ипполитович был тронут.

Он был настолько тронут, настолько...

Если бы он хорошо не знал этого юношу, именуемого в студенческом просторечии Дубом, Борис Ипполитович, наверное, стал бы предметом многочисленных студенческих анекдотов о профессорах, которые выжили из ума и настолько глубоко ушли в науку, что позабыли оттуда выйти.

Борис Ипполитович не мечтал стать предметом для пресловутых анекдотов и не жаждал тем самым оставить в памяти новых поколений столь нелепый след.

Борис Ипполитович был профессорским продуктом нашего времени, славных пятидесятых-шестидесятых годов, когда ухо надо было всегда держать востро, ум – в ясной памяти, а язык – за зубами.

Борис Ипполитович, подыгрывая Дубу, шмыгнул расчувствованно носом и произнес:

– Похвально! Берите билет...

Дуб вытащил, не раздумывая, ближайший билет и продекламировал:

– Билет номер девять!

 И добавил:

– Прием!

Борис Ипполитович насторожился:

– Что-то вы сказали? Какой прием?

– Что? – приостановился на своей скользкой дорожке Дуб.

– Какой прием? – с детской непосредственностью удивился он вопросу профессора.– Я сказал не «прием», а – при нем... Билет номер девять, а при нем задача.

Дуб смотрел на профессора наивными, широко раскрытыми голубыми глазами невинного ребенка.

Борис Ипполитович минуту подумал и благословил:

– Идите, готовьтесь!

Дуб выбрал место в аудитории уединенное, равно отдаленное от преподавателя и товарищей по экзамену. Аккуратно сел, положил перед собой чистый лист бумаги, авторучку и мечтательно воздел глаза к потолку. Так он сидел некоторое время – сосредоточенно и отрешенно...

Борис Ипполитович уважал все новейшие технические веяния. И причащению к ним не был чужд никогда. Иногда он поощряя подобное рвение у своих подопечных, всякий раз отмечая, как неожиданно движется мысль молодого студенчества, как всегда, хитрого на выдумку и

неординарное техническое решение.

За длинным столом преподавательской кафедры Борис Ипполитович раскрыл свой из натуральной кожи саквояж, в котором был предусмотрительно взятый из дому транзисторный приемник. Мастерами-умельцами радиотехнической кафедры факультета он был усовершенствован,

с расширенным диапазоном приема радиоволн.

Борис Ипполитович вытянул вертикальную антенну, включил радиоприемник в сеть, приложил к уху миниатюрный наушник, недолгое время ручкой настройки поблуждал по эфиру, и наткнулся на то, что подсказал ему опыт давнего уличителя студенческих ухищрений:

«...Дуб!.. Как слышно?.. Как слышишь меня?.. Лопух не догадался?..»

Борис Ипполитович на прозвище не обижался. Оно менялось с годами – «Физик», «Долдон», «Лопух», но всегда носило оттенок дружелюбной иронии. Сам он тоже знал почти все клички и прозвища студентов, которым читал лекции. Набор их был невелик за эти годы, и только иногда немного варьировался.

«...Диктую ответ на первый вопрос девятого билета!..»

История человеческой цивилизации во всех своих секторах развития, нюансах и оттенках, периодах и участках подчинялась определенной и неизбежной закономерности: на всякую мысль прогрессирующую в тот же момент рождалась мысль регрессирующая, на всякую разведку мгновенно находилась не менее ухищренная контрразведка, на каждую меру должна была родиться своя контрмера.

Человеческой цивилизации всегда было свойственно чувство баланса, равновесия. Она как бы шагала во времени и пространстве по натянутому канату через некую великую и непознанную в своей глубине пропасть...

Не будь у цивилизации этого равновесия, этого стремления удержать неумелое дитя от неверного шага в сторону разверстой пропасти, было бы сложно прогнозировать, кем бы мы сегдня были, и к чему привела бы нас неверная тропа.

Борис Ипполитович включил в электрическую сеть не менее хитро придуманное устройство, посылавшее в радиоэфир шум столь отчаянной силы, что в ближайшем радиусе в тысячу метров становился невозможным любой радиоприем и радиопередача...

У Дуба, видимо, очень сильно разболелось ухо. Его сосредоточенность и отрешенность улетучились в одно определенное мгновение. Он дергался, гримасничал, даже стучал себе по уху, наверное, от невероятной боли, пытаясь хоть как-то ее заглушить и успокоить. «Боль», однако, не проходила. И внимательный Борис Ипполитович поспешил на помощь страждущему в океане экзамена.

– Что с вами? – Борис Ипполитович искренне сочувствовал бедному студенту.

– В ухе стреляет,—чуть ли не плакал Дуб, взглядом преданного и страдающего пса глядя в глаза профессору.

– Ай-яй-яй...– продолжал сочувствовать Борис Ипполитович. И его придыхания и «охи» как-то незаметно стали переходить в нервический смех.

Смех! Лучшее лекарство от всякой боли! Тем более, когда смеются два человека, которых в этой ситуации смело можно назвать равновеликими мошенниками. Мошенник молодой и мошенник поживший в смехе рассказали друг другу больше, чем если бы для того потребовались слова.

Борис Ипполитович протянул руку к наушной повязке Дуба, нащупал у ее основания тонкий проводок, дотянулся до «белой гвоздики» в петлице пиджака и вытащил удивительной конструкции микрофон. Оба – и профессор, и студент смеялись, как дети, и искренне радовались шутке, без которой сегодняшний день, наверное, показался бы и Борису Ипполитовичу, и студенту Дубу вялым, серым и похожим на все остальные будни. А так на глазах у всех он становился праздником.

– Значит так,– Борис Ипполитович не мог говорить, захлебываясь в смехе.– За изобретение «пять», а по предмету «неуд». «Неуд»!

Это было сказано Дубу, а в микрофон, который в это мгновение соединял Бориса Ипполитовича с невидимым и пока незнакомым напарником Дуба, определенно техническим талантом, профессор вещал;

– Профессор, конечно, «Лопух»! Но аппаратура – при нем. При нем!.. Как слышно? Как слышно меня?

Вволю отсмеявшись, Борис Ипполитович передал Дубу и замысловатую аппаратуру, и зачетку, в которой загодя был выведен мудрый профессорский вердикт.

– Большое спасибо...

Дуб поступил весьма разумно, поблагодарив профессора: тем самым он оставил за собой возможность второго захода, уже на правах доброго знакомого...

* * *

Шурика и Лидочку вела одна дорога, стелившаяся им под ноги властной рукой Наваждения и его земным воплощением,– студенческим конспектом.

Проделав с головокружительной удачей весь обратный путь от Лидочкиного дома: мимо бдящего во дворе бульдога, мимо раскрытых и таящих опасность люков городской канализации, где неспешно шел профилактический летний ремонт; через перекрестки городских магистралей с опасно снующим транспортом; до родных институтских стен, молодые люди растворились в гуще себе подобных. И, когда кто-то громко окликнул:

– Саша!

... была прочитана последняя строчка в конспекте. Шурик оглянулся на зов, не нашел адресата и потерял из виду ту, рядом с которой прошли, быть может, самые таинственные минуты его жизни.

Как вы, наверное, догадались, Шурик нашел свой спасательный круг, помогший ему не только выплыть из пучины экзамена, но и успешно достичь земли обетованной, когда сложное и страшное испытание позади, и на душе такая легкость и свобода, что хочется петь, летать, просто жить!

Разгоряченную голову так сладостно охлаждала вода из пузатых автоматов с ласковым именем «Харьков». Она стакан за стаканом утоляла жажду, давала живительные импульсы возрождения из небытия.

Генка Сенцов, не покидавший институтский дворик, после успешной сдачи экзамена любопытствовал у каждого новенького, вышедшего из институтского здания:

– Сдал?

У Шурика просто не было слов, чтобы выказать свое состояние, он просто показал растопыренную пятерню: «пять»! Шурик встал в строй отличников, везунчиков, любимчиков изменчивой госпожи Удачи!..

Всякий раз, рассказывая о Шурике, у повествующего появляется необходимость воскликнуть: «И вот тогда!..» Трудно уловить, почему в жизни нашего героя так часто встречаются моменты, когда нужно воскликнуть эти слова. Быть может, от того, что время прихода Шурика в этот мир славно совпало с тем, что катаклизмы глобальные, влияющие на жизнь многих людей, утихли, отошли в Историю, в их место заняли события жизни конкретного человека, и оказались для других людей не менее важными и интересными, чем те, что меняли судьбу целых поколений.

Почему мы плачем над бедами какого-то далекого «Господина 420» и не роняем ни слезинки при известии о страшном землетрясении на Суматре?

Быть может, так устроен наш мир, что похожее на нашу жизнь, на нашу судьбу, нас трогает и волнует, и слова: «И вот тогда!..» свойственны и нашей человеческой истории, которую вряд ли опишут в учебниках, но, быть может, покажут в кино?

И вот тогда Шурик увидел Ее. Она скользила по воздуху, не касаясь своими красивыми, длинными ногами ступеней, ведущих из Дворца Познаний в увитый зеленью институтский дворик. В ее руках, в ее фигуре, в ее профиле было столько прекрасного и одухотворенного, что Шурик не мог оторвать глаз, и его душа, как пишут восточные поэты, на миг покинула его, чтобы лететь рядом с Незнакомкой.

Он почти что умер от неожиданно захлестнувшей его волны блаженства и счастья, от созерцания самого прекрасного творения Бытия, встретившегося ему в минуту торжества и победы.

– Кто это? – безвольно прошептали его губы.

– Где? – спросил Генка, пытавшийся по взгляду товарища определить, о чем или о ком идет речь у впавшего в прострацию Шурика.

– Вон...

Рука Шурика медленно поднялась по направлению к плывущему миражу в обличьи Прекрасной Девушки.

– Плывет...

Генка, наконец, увидел ту, что так поразила Шурика: ничего особенного – знакомая с параллельного потока:

– А! Так это ж Лидка с параллельного потока.

– Ли-да...– по слогам, перекатывая во рту все буквы этого прекрасного имени, произнес Шурик.– Уди-ви-тель-ная девушка. Я ее никогда раньше не видел...

– Хочешь познакомлю?

Для Генки не было проблем ни в чем. Однажды определив для себя цель, он не останавливался на пути к ней и не церемонился в выборе средств для ее достижения.

– А?..

Шурик, наконец, пришел в себя, и до него дошло, что предлагает ему Генка. Это было кощунственно! Это было страшно! Это было так не вовремя!

Но этого так сладостно хотелось!

– Нет! Нет!

– Да брось ты! Лида!

Лида, остановив свой бег, услышала, что ее зовут. Лида, как вы уже знаете, была девушкой простой, естественной и очень отзывчивой. Она разглядела звавшего ее Генку и направилась без особых обиняков к нему. Рядом с Генкой стоял какой-то паренек, немного смешной: в коротких брючках, в курточке, давно ставшей тугой в плечах, с белобрысой челкой над красивым лбом и в очках, делавших паренька каким-то беззащитным и очень добрым.

– Лида, можно тебя на минуточку?

Пока Лида шла через дворик к ним, Шурик нервно пытался принять более распектабельный вид: он то снимал, то снова надевал очки, приглаживал непокорные вихры, перекладывал из одной руки в другую стопку книг.

Сняв очки, он, наверное, казался лучше со стороны, но ничего без них не видел: вся конкретность расплывалась в тумане, очертания теряли объективность, а самое главное – он терял из виду девушку, которую звали Лида и которая шла навстречу ему. Надев очки, он видел все яснее, видел, как она прекрасна, но сам, наверное, терял обаяние, и это угрожало тем, что девушка не обратит на него никакого внимания.

Лида подошла к ребятам. Она лакомилась мороженым на палочке, ласково называемым «эскимо». Его шоколадная глазурь вместе со сладчайшим сливочным мороженым в серебристой фольговой обертке была любима всеми – от мала до велика.

Генка затеял разговор несколько издалека, но о предмете совсем недавнем и близком:

– Сдала?

– Сдала,– не без гордости и доли кокетства отвечала Лида.

– Сколько? – традиционный, как мы выяснили, вопрос.

– Пять!

И неудивительно: все свои зачеты и экзамены Лидочка пока сдавала только на «отлично». И тем также была хороша.

– Поздравляю!

– Спасибо.

Генка без обиняков перешел к следующему подразделу обычной в таких случаях ситуации:

– Знакомьтесь – это Лида...

– Петя...

Ай-яй-яй, Шурик! Да приди же в себя скорее! Будь мужчиной! О каком Пете ты ведешь речь?!

– Э-э... Саша...

Лида первой протянула свою розовую ладошку:

– Лида.

У Шурика руки были заняты книгами и, конечно же, когда он, наконец, догадался ответить на рукопожатие Лиды, первым делом он уронил свои книжные кирпичи и себе, и Лидочке на ноги.

– Ой!

– Простите!

Оба склонились над упавшими книгами и неловко соприкоснулись лбами:

В таких случаях говорят: «И словно искра пробежала между ними...» Никакой искры в этот момент между молодыми людьми не пробежало, ответственно вам заявляем, так как она, искра, стало быть, имела место между нашими героями значительно раньше.

Куда-то исчез догадливый Генка Сенцов. Куда-то уплыл естественный шум институтского дворика с его гомоном, криками, смехом. И возникла Музыка. Музыка, которая звучала в их душах.

Она то подчеркивала, то оттеняла их хорошее настроение, их неожиданное знакомство, их возможную в перспективе дружбу, а быть может, чувство и более глубокое и прекрасное.

Шурик вдруг обрел дар речи. Он вдруг вспомнил уроки красноречия в народном театре и как-то нечаянно для себя самого открыл в себе талант прекрасного рассказчика. У него вдруг появилось желание так много рассказать Лидочке о своем житье-бытье, о своем неистовом вгрызании в гранит науки, о своих товарищах по путешествию к южному ласковому морю, о своих ночных кухонных дежурствах в южном пионерском лагере, о своей дружбе со старым татарином Ахметом в маленькой гурзуфской пельменной, о своих жизненных злоключениях и незабываемых приключениях.

И где-то на самой середине их разговора и Шурика, и Лиду стало посещать пока никак необъяснимое ощущение еще чьего-то неотрывного присутствия. Словно между юношей и девушкой, взявши их посередине за руки, вышагивал по тротуарам еще кто-то: невидимый и неосязаемый, добрый и насмешливый, предупредительный и коварный...

И снова на их пути – раскрытые канализационные люки. Словно кто-то нарочно привел их к ним снова, чтобы нечто указать, напомнить, проучить...

Шурик предупредительно провел Лидочку за руку между люками. Поправил временное ограждение возле них. И от взволнованной старательности случайно угодил в крайний слева.

Лидочка страшно испугалась и вскрикнула коротко, но увидав, что Шурик благополучно, не поранившись, не поцарапавшись, выбрался из люка цел и невредим, счастливо и весело улыбнулась.

На переходе через шумную городскую магистраль молодые люди зазевались и не обратили внимания на предупреждающий сначала желтый, а потом и запрещающий красный свет. Они, не отпуская руку друг друга, лавировали перед автомашинами, бежали, суетились, пока, наконец, не перешли на другую, нужную им сторону и им не встретился дорожный постовой.

Счастье пока улыбалось им.

А кто-то Невидимый Третий хитро усмехался.

Пока...

 * * *

 – Ну вот, я и дома,– сказала вдруг Лидочка. Шурик вгляделся. Уютный двор, с четырех сторон окруженный большими пятиэтажными домами, лишь недавно, по всей видимости, принявшими в свои объятья счастливых жильцов. У подъездов тихо колыхались акации, старушки сидели на лавочках, о чем-то добродушно судача, дети играли в песочнице, строили песочные замки и города.

– Вы здесь живете?

– Угу. Вон мои два окна на пятом этаже! Лидочка подняла голову куда-то к небу и указала на

отливающие солнцем окна своей квартиры.

– Хороший у вас район,– искренне позавидовал Шурик. Все здесь его радовало, потому что как нельзя кстати подходило всем своим видом такой прекрасной девушке, его новой знакомой, однокурснице Лидочке.

– Никогда здесь раньше не был.

Невидимый третий про себя захохотал. Ему пожелалось изо всех сил толкнуть Шурика в спину, чтобы тот еще больше потерял голову. И – толкнул.

На пути Лидочки и Шурика сидел пес. Бульдожьей породы. С медалями на груди. Со свирепым выражением на морде.

Он узнал их. Он узнал их сразу. По запаху. И еще по тому, какую обиду они ему нанесли несколькими часами ранее. Он понял, что сейчас, быть может, настал его час. Час отмщения.

Пес тихо зарычал.

– Ой! – испугалась Лидочка.

Шурику тоже захотелось сказать: «ой», но он не позволил себе этого в присутствии девушки, потому что это разрушило бы его образ, образ человека бесстрашного, всегда готового защитить свою девушку, чего бы это ни стоило.

– Не бойтесь!

Он крепко взял Лидочку за локоток и встал рядом.

Шурик пока не знал, как преодолеть эту нежданную преграду. Тем более, что она была живой и донельзя агрессивной, о чем говорил весь ее внешний вид и намерения.

– Это, наверное, новых жильцов...– Лидочка обнаружила у своего подъезда сгрудившиеся баулы, ящики, мебель. Именно их охраняла эта страшная собака.

– А как же я пройду? – вдруг растерялась Лидочка и посмотрела на Шурика, как бы вопрошая его о защите.

Шурик не знал что, но что-то надо было решительно предпринять.

– Сейчас! Сейчас что-нибудь придумаем! Состояние Шурика можно было понять и оправдать:

экзамен отнял уйму сил и умственной энергии, мысли расслабились, сам он пребывал в некой эйфории. Но в эту минуту речь шла даже не о нем самом и не его собственной безопасности: рядом была девушка.

Девушка, которую, быть может, встречают один раз в жизни и которую, однажды увидав, так хочется уберечь, защитить ото всего окружающего мира!

Ум Шурика просто вынужден был вновь лихорадочно заработать, чтобы найти выход из создавшегося тупика!

– Все очень просто! Необходим отвлекающий маневр! Значит так, собаку я беру на себя... А вы – быстренько пробегайте, ладно?

– Ладно!

– Вы готовы?

– Да!

– Начали!

Шурик изо всех сил, какие у него только были на этот момент, постарался стать таким любвеобильным ко всем псам земного шара, а к этому милейшему и добрейшему созданию в облике бульдога в особенности... Шурик разыграл роль такого собаколюба, что лучшего, наверное, трудно было бы отыскать.

Шурик, сложив пальцы в нечто похожее на кукиш, а для пса, стало быть, изображающее что-то очень лакомое и вкусное, пригнулся из уважения к наградам бульдога и стал сюсюкать и присвистывать:

– Жучка!.. Жучок!.. Джек, иди сюда!

В таком положении Шурик стал отступать назад и в сторону, чтобы шаг за шагом увести пса от подъезда, где Лидочка смогла бы найти себе укрытие.

– Джек! Лайка! Дымка! Полкан, а, Полкан?.. Ну, давайте!

Последние слова, как сообразила Лидочка, относились к ней.

Пес действительно заинтересовался тем, что сулил ему незнакомый двуногий и сделал несколько шагов вразвалочку по направлению к нему.

Но, то ли пес сдвинулся со своего места чуть-чуть, то ли Лидочка увлеклась спектаклем, который разыгрывал перед бульдожиной Шурик, то ли она очень перепугалась и оказалась не совсем расторопной, но не успела она сделать и двух шагов к своему подъезду, как просто вынуждена была бегом вернуться на свое место, так как Полкан – Джек – Жучка свирепо зарычал. И даже очень угрожающе!

– Ой! Не получилось! – Лидочка едва не плакала и от неудачи, и от страха, и от стыда за собственную трусость.

– Не отчаивайтесь! – Шурик менее всего был склонен упрекать в чем-либо Лидочку.

Его мозг стал лихорадочно и спонтанно придумывать какой-либо новый план. Шурик хлопал себя по нагрудным карманам, потом по карманам брюк, как будто искал в них затерявшуюся авторучку. Авторучки в карманах не было, но нашлись какие-то пилюли.

Пилюли от...

Ура! Есть решение!

– У вас случайно колбасы с собой нет? – спросил Шурик.

Случайно у Лидочки в сумочке лежал завернутый в бумажную салфетку бутерброд с колбасой. Лидочка развернула бутерброд и протянула его Шурику:

– Есть. Только докторская.

Шурик махнул рукой и снял с бутерброда ломтик кол– басы:

– Давайте! А теперь – смотрите!

Шурик вдавил в ломтик розовой от качества колбасы несколько белых пилюль.

Лидочка полюбопытствовала:

– А что это?

– Снотворное.

Девушка вдруг ужаснулась, подумав:

– А она – не?..

Кем-кем, но живодером Шурик не мог себя представить даже в самых страшных снах. Наоборот, Шурик был почитателем и любителем всякого животного мира, но обязательно пребывавшего с представителями человеческой расы в соподчиненном и не устрашающем, как в данном случае, состоянии.

– Ну что вы! Это же совсем безвредные таблетки... Ну-с, приступим! Бобик!

Шурик мастерски разыграл перед «Бобиком» очередную сценку: он представлял собой перед бульдогом изголодавшего собрата, в руки которого счастливо попал ароматный кусочек великолепной докторской колбасы. Но в порыве дружеских к бульдогу чувств, он был готов уступить колбасу своему четвероногому другу, с единственной целью и просьбой – пусть он только снизойдет взять это приношение и здесь же, на месте съесть...