Текст книги "Операция "Ы""

Они шли по ступеням лестничного пролета туда, где вершилось великое дело стройки – на последний, незавершенный пока, пятый этаж.

С высоты птичьего полета хорошо просматривались пейзажи новостройки – микрорайона Космонавтов. У Павла Степановича всякий раз просто дух захватывало от обозримых далей и перспектив...

Романтика! – констатировал Павел Степанович, чувствуя себя в родной стихии воскресного лектора. Только сейчас он мог представить взгляду внимающей аудитории не только графики и наглядные пособия, самостоятельно, с любовью вычерченные, а и воочию подтвердить сказанное:

– А если взять поэтажно весь объем работ, выполненных нашим СМУ за последний квартал...

Как и все прорабы большой страны, Павел Степанович предпочитал и умел произносить это слово с обязательным для профессии строителя ударением на первый слог.

– ...и поставить эти этажи один на другой, то мы получим здание в два раза выше, чем всемирно известная Эйфелева башня!

...Новенького это не увлекало. Ему было скучно. Ему было до лампочки. Его неразвитое с детства воображение никак не хотело просыпаться сейчас, в зрелом для мужчины возрасте, не желало бодрствовать под напором фактов, сравнений и цифр, которыми так и сыпал Павел Степанович...

...или втрое выше, чем знаменитый Нотр Дам де Пари.

«Это требует перевода»,– как-то параллельно подумалось Павлу Степановичу, и он более доступно пояснил:

– Что в переводе означает – Собор Парижской Богоматери.

Верзила встрепенулся. Что-то до боли знакомое и как будто даже родное прошелестело в воздухе. – Какой-какой матери?

Павел Степанович вроде даже как бы споткнулся. Знаете, как это бывает: идешь вроде ровной дорогой, ан нет, какой-то камешек возьми, да и попадись под ноги...

– Парижской... Богоматери... Прошу сюда,– только на какую-то минуту был выбит из седла Павел Степанович, но вот он снова впереди, на лихом коне цитат и устремленности.

Но...

 * * *

Но, нечаянно глянув с незавершенного этажа вниз, Верзила увидел там нечто такое, что враз разбудило его от спячки, словно ветром сдуло вялость и апатию. На горизонте появилась цель! Правда, пока еще не совсем ясная, но какая же манящая и притягательная! Она забрезжила в тумане сонного отбывания пятнадцатисуточного срока!

В движениях Верзилы появилось нечто от целеустремленной охоты дикой кошки, с ее повадками, напряжением фигуры перед решающим броском, когда глаза играют, в горле что-то рокочет, и хочется проглотить и только потом отдышаться.

...Внизу, потряхивая затекшими от тяжести кистями рук, стоял и смотрел в свои очки на Верзилу недавний попутчик!

Этот студент-заморыш из автобуса!

Этот плюгавенький студентишка!

Он встретился здесь, на стройке, в самую подходящую минуту, когда просто жажда превратилась в жажду мщения, жажду возмездия!..

Верзила грациозно, как хищник, бросился вниз по лестничному пролету, вслед за Павлом Степановичем, стараясь не упустить из виду свою цель, свою жертву!

– Наше строительно-монтажное управление построило такое количество жилой площади, которое равно одному такому городу, как Чита, десяти таким городам, как Волынск или тридцати двум Крыжополям. Дух захватывает при одной мысли, что...

Дух у Верзилы захватывало от одного только желания немедленно, здесь же, сию минуту взять этого стилягу-малолетку!

«Он должен быть где-то здесь! Он же поднимался сюда!..»

Верзила чуть-чуть свернул влево за какой-то угол и на несколько мгновений потерял из виду свой ориентир.

Он растерянно оглядывался в незнакомой обстановке: вдруг в памяти всплыло:

«Рекогносцировка!..»

Верзила оглядывался по сторонам, пытаясь интуицией, внутренним взором, взором сквозь стены увидеть студента и путь к нему. Верзила шагнул решительно куда-то в сторону и снова оказался рука об руку с Павлом Степановичем, продолжавшим свою речь:

– ...чем в Америке. Таким образом, и вы сможете внести свою посильную лепту в трудовые свершения нашего родного коллектива, нашего СМУ, что в переводе означает – строительно-монтажное управление...

И вдруг время замедлило, затормозило свой бег.

Внизу, несколькими ступенями ниже Верзилы и прораба, стоял и хлопал наивными глазами... студент.

Верзила замер. Он стал похож на гончего пса, настигшего заветную дичь, у которой отныне нет и больше не будет пути к спасительному отступлению никогда.

Настал час расплаты...

Верзила машинально переспросил прораба:

– Какое-какое управление?

– Строительно-монтажное...

Верзила резко повернулся спиной и к прорабу, и к студенту, стоявшему на солнце и не знавшему своей ужасной участи. Потом враз как-то осипшим голосом сказал:

– Я готов...

Павел Степанович решил про себя, что его слово, проникновенное, идущее от души, возымело свое действие и по-детски обрадовался:

– Спасибо.

Он крепко пожал руку вновь вливающемуся:

– Ну-с, так... И позвал:

– Шурик!

Студент-первогодок политехнического института, подрабатывающий на стройке, мудро ведомой Павлом Степановичем через декады и кварталы, уже не однажды обращался к тому с просьбой дать напарника. И сейчас был тот самый случай, когда сразу можно было решить две проблемы: трудоустроить под надзором сознательного и непьющего студента (хотя, кто знает?) исправляемого и заткнуть на время брешь, образовавшуюся в отсутствие напарника у студента, задача которого была в подаче бетонного раствора каменщикам и штукатурам, нещадно расходующим этот раствор в невообразимых и ненормальных количествах.

– Да, Пал Степаныч? – Шурик, отирая пот со лба, подошел к прорабу.

– Ну, Саня, вот тебе напарник! – Павел Степанович показал на новенького, стоящего к ним спиной.

«Стесняется... Ничего, пооботрется!» – объяснил для себя позу Верзилы Павел Степанович. Шурик искренне обрадовался.

– Наконец, Пал Степаныч! Спасибо...

«Спасибо будешь говорить своим маме и папе в последнем слове!»,– подумалось Верзиле. Он медленно повернулся и тяжелым взглядом посмотрел сверху вниз на Шурика. Тот, приглядевшись, все в одночасье вспомнил, узнал и растерялся.

От неожиданности он оступился и, неловко провиснув, уселся в пустую бочку из-под цемента. Очки съехали на переносицу. Стало почему-то очень жарко, душно.

Снова переплелись их пути-дорожки, только теперь не было сочувствующих, сознательных граждан из того злополучного автобуса. Теперь они станут выяснять вопросы этики и морали наедине друг с другом. И очень долгое время.

Так пессимистически думал Шурик.

Словно смакуя ситуацию, а быть может, и с иной какой-либо целью, Верзила взял в руки короткий железный ломик. Вдруг ломик в легким поскрипыванием в руках у Верзилы стал сгибаться сначала в легкую дугу, затем превратился почти в подкову, потом – в ажурную петельку, весившую примерно килограммов пять-шесть...

Сила, буйная мощь бежала игривой волной по крутым мышцам Верзилы.

Отбросив ставший теперь уже ни на что непригодный ломик-петельку, Верзила, дружелюбно улыбаясь, снял со стопки радиаторов-обогревателей верхнюю «гармошечку». Сначала с небольшим вздохом «растянул» ее, как тульскую гармонь-двухрядку, и с мощным выдохом собрал ее «меха» на место.

Шурик обалдело, ничего не понимая, но обо всем нехорошем наперед догадываясь, раскрыв рот, смотрел на цирковые трюки Верзилы.

А тот, как бы питаясь онемевшей энергией несчастного зрителя, не удовольствовался продемонстрированным. Он схватил кирпич, оказавшийся под рукой и с мощным выдохом: «Хоп!» раскроил его пополам о колено, затем схватил еще один и – «Хоп!» – переломал надвое о голову.

– Ну-с, мне пора...– решительно произнес Павел Степанович и напутствовал:

– Я вижу – вы сработаетесь. Желаю вам успехов в труде и большого счастья в личной жизни.

Пожимая на прощание руку, Павел Степанович ощутил в рукопожатии Верзилы такой прилив мощи, что не удержался и интонационно подчеркнул слово «Большого» до написания с заглавной буквы...

Глянув в глаза Шурику, Павел Степанович словно глубоко погрузился в некую печальную мысль и добавил:

– Благодарю за внимание...

 * * *

Шурик и свалившийся на его несчастную молодую голову напарник осторожно, прислушиваясь друг к другу, шли рядом. Если в одном из них (и вы догадываетесь, в ком) ощущалось выжидание момента для совершения прыжка-нападения, то в другом таяла затухающей синусоидой всякая надежда на спасение и сменялась на безвольное ожидание только всего самого наихудшего.

Над лестничным пролетом, где прижимаясь к стенам шли «напарники», тенью большой и страшной птицы промелькнула железобетонная панель, несомая краном на свое отведенное проектом место.

Приостановившись, напарники тихо проследили взглядом за ее «полетом».

– Послушай,– тихо и как бы о чем-то не очень важном и случайном спросил Верзила.– У вас несчастные случаи на стройке были?

Шурик был искренен в ответе:

– Еще ни одного не было...

Будут,– просто ответил напарник, нисколько не сомневаясь в своем предназначении сыграть роль судьбы Шурика.

– Пшли!

Они все так же осторожно и бесшумно продолжали свой совместный путь. У лестницы-стремянки, стоявшей ненароком на их пути, там, где было достаточно тесновато для прохода двум мужчинам, напарник легонечко прижал животом Шурика к стене.

Шурик почему-то только засмеялся частым-частым смешком, словно его кто-то щекотал.

«Нет! Да не может быть,– лихорадочно размышлял Шурик.– Он же сам виноват: распоясался, ну и получил... По заслугам! И потом, ну, не может быть, просто не может по природе быть наш советский человек таким кровожадным! Да и что я ему, собственно говоря, сделал?! Попросил уступить место беременной женщине?! Вот черт! Черт меня дернул просить у прораба напарника... Работал бы один, сам по себе, и не встретились бы, наверное, никогда! Город большой...»

Верзила убрал живот, и напарники продолжили путь.

Шурик свернул было по коридорчику налево, как что-то внутри него заставило остановился и оглянуться: напарника рядом не было.

Он исчез.

Испарился...

А может, затаился?..

Шурик было даже вздохнул с облегчением, но предусмотрительность вынудила поискать пропавшего напарника.

«Кто его знает, может, заблудился с непривычки?»

Напарника не было ни в соседнем помещении, ни на лестничном пролете. Шурик подошел к стене, в кладке которой зияла незаложенная по какой-то причине кирпичом дыра, решил там посмотреть.

Напарника не было и там...

Верзила стоял, затаив дыхание, совсем рядом. За углом будущей однокомнатной квартиры.

Он выжидал.

Как только студент полез зачем-то в дырку в стене, решение пришло внезапное и окончательное.

Верзила решительно сбросил с плеч пиджак, засучил рукава и взялся за мастерок. Кирпичи так и мелькали в его руках, откуда-то проснулась в нем дремавшая доселе выучка класть печи... Казалось, не прошло и полуминуты, как дыра стала сплошной стеной, как ей и надлежало быть. Она совершенно слилась с остальной частью кладки. И не отличить.

«И пусть! И не найдут! – радостно, заполошно думал Верзила.– И искать не станут, студентика какого-то. А если и станут, то не скоро. Интересно, сколько ему нужно, чтобы он заорал от страха?» – Верзила увидел на полу отломившуюся от веника веточку с пожухлыми листиками и воткнул ее в свеженький шов между кирпичами.

Приложив ухо к стене, прислушался.

И в зловещей тишине из-за стены ему почудилось не то пение ангелов небесных, не то прощальные вздохи и мольбы студентика.

«А в общем-то даже и леший с ним, с напарником,– решительно размышлял Шурик.– Так спокойнее. Сам все сделаю, а то еще...»

На этом месте своих размышлений Шурик вдруг увидел потерявшегося напарника. Тот, коленопреклоненный, стоял у стены в какой-то благоговейной позе.

«Молится, что ли? – подумал Шурик.– Баптист?» Шурик даже где-то внутренне успокоился, потому что ему не доводилось еще слышать о баптистах, как о разбойниках. Да и вообще, он впервые в своей жизни лицезрел живого баптиста. Шурик тоже присел у стены. Ему тоже захотелось услышать за стеной то, к чему так напряженно прислушивался его напарник. Минуту они, замерев, сидели друг против друга, но цеховое для всей учащейся молодежи Страны Советов – «Хочу все знать!» – вынудило студента Шурика нарушить тишину и спросить:

– Что там?

– Тсс! – отмахнулся как от назойливой мухи Верзила и вдруг оторопел:

– Покойник!

Покойник, только что заживо замурованный им самолично, сидел напротив него...

Живой...

И не покойник вовсе!..

Студент был здесь, а там за стенкой не было никого и ничего!

Его опять надули!

Его опять накололи, как... какого-то студента!

Верзила в отчаяньи плюнул на пол, вскочил на ноги и решительно натянул на себя свой пиджак.

– Слушайте! – неожиданно для себя пошел в атаку Шурик.– Где вы пропадаете? Я вас по всему корпусу ищу, бегаю. Работа же стоит!

– Слушай сюда, студент! Работа стоит, а срок идет. Ты не забывай: у тебя учет в рублях, а у меня в сутках!

Что-то очень холодное промелькнуло во взгляде Верзилы, когда тот сверху вниз посмотрел на студента.

 * * *

«Ничего. Подождем. Еще посмотрим...» – думал Верзила, выходя во двор из здания.

«Ничего. Все будет нормально. Спорим, что нормально...» – думал Шурик, шагая следом за напарником, потом чуть впереди него, и, таким образом, указывая дорогу к большой бадье, куда только что сбросил свежепривезенный бетонный раствор самосвал.

Основной рабочей задачей разнорабочего Шурика была доставка раствора в труднодоступные для подъемника места строящегося корпуса. А поскольку труднодоступных мест в нашем строительстве всегда значительно больше, чем доступных, на смену технике приходят руки разнорабочих.

Сменная выработка Шурика и его напарника зависела от количества доставленного наверх раствора. Доставлять нужно было либо ведрами, что не очень выгодно, либо носилками, что равнялось пяти-шести ведрам. Шурик был в душе начинающим рационализатором и потому поставил напарника перед неизбежностью: носить станут носилками. А точнее, Шурик просто не предложил напарнику никакого выбора. Просто принес носилки, две лопаты: одну поменьше, другую побольше – и все.

Верзила поначалу было примерился к большей. Но взял маленькую,

«Большой ложкой только щи хлебать здорово! – решил Верзила.– А работать лучше маленькой!»

Шурик черпал из бадьи с раствором большой лопатой, его напарник – малой, так и шло у них дело. Все равно учет был одинаковым для обоих. И уж тут не важно, кто больше взял, кто меньше донес.

Это очень хорошо понимал Верзила и не менее хорошо Шурик-студент.

Взаимопонимание между партнерами налаживалось нескоро и с трудом. Кому впереди нести носилки, кому сзади – этот вопрос имел не просто риторический оттенок. Идти впереди – это значит быть подставленным под тычки напарника носилками, идя сзади – это значит использовать всякий момент, улучить всякую минуту, чтобы досадить студенту тычком, подножкой, рывком. Потому-то впереди выпало нести Шурику: руки у него были заняты носилками. Их-то не бросишь, иначе растворчик-то тю-тю!..

Словом, не простое это дело – взаимопонимание между народами, не говоря уж – между просто людьми.

Работа разнорабочего за смену менялась и потому была творческой, то есть надоесть никак не могла. Только что носили раствор, теперь носите опилки за циклевщиком паркета, извольте радоваться. Цикля работала, как бешеная: она выла, как изголодавшийся зверь, поедала верхушку только что уложенного паркета и выплевывала ароматный ворох опилок: носить – не переносить.

Шурик, смирившись с судьбой, а скорее из желания не потерять возможно лишний заработанный рубль, делал эту работу один. В поте лица своего, но с гордостью.

В прорабской черный эбонит телефонной трубки раскалился докрасна:

– Клавдия! Наверное, мы оба, так сказать, сгоряча...

– Ты полагаешь – навсегда?

– Ключ?

– Поверь, мне нелегко все это слышать, Клавдия, еще труднее в данный рабочий момент переубедить тебя.

– Прощай...

Павел Степанович положил трубку. А может, оно и к лучшему? Маленький роман с перезрелой буфетчицей из столовой СМУ, в котором, не покладая рук, трудился Павел Степанович, по его мысли, забрел в тупик.

Поначалу незатейливая Клавдия, а со временем все более требовательная пассия Павла Степановича становилась обременительной в своих амбициях: взамен на ключ от своей комнаты потребовала ключ от комнаты Павла Степановича в коммуналке; Павлу Степановичу становилось все труднее контролировать заначки своей заработной платы, остававшиеся от «совместного ведения» хозяйства.

Клавдия вдруг запретила Павлу Степановича командировку за счет городского отделения Всесоюзного общества «Знание» в областной центр на трехдневные курсы по теме «Есть ли в космосе разумная жизнь?», сославшись на необходимость выезда Павла Степановича к Клавдии на родину – деревню Устюжино на посадку картошки.

Павел Степанович взбрыкнул. Сильно. Не без принятия соответствующей дозы спиртного. Разговор получился крутым, и, как видите, не без последствий. Просто Павел Степанович вдруг ясно увидел череду неожиданно откуда появившихся препятствий на пути к достижению своей мечты. Эта череда все яснее принимала облик Клавдии. А с препятствиями Павел Степанович привык сражаться. Сегодняшнее сражение Павлу Степановичу, кажется, удалось выиграть...

Настроение вдруг приобрело окраску. Появилось желание немедленно в чем-то себя реализовать. И Павел Степанович отправился на контрольный обход. В течение рабочего дня он с удовольствием улучал минутку, чтобы обойти дозором все наиболее неблагополучные в плане графика работ участки, морально поддержать бригадиров, кого пожурить, за кем присмотреть. По всему было видно, что Павлу Степановичу решение о разрыве с надоевшей Клавдией пошло на пользу: он выглядел по-юношески бодро и весело.

– Ну, Шурик, как напарник?

Шурик – дитя стройки – в ответ почему-то прошептал:

– Перевоспитывается.

– Отлично! – Павел Степанович был искренне рад удивительным достижениям своего метода.– А почему ты говоришь шепотом?

Шурик кивнул головой в сторону окна.

– Напарник спит.

– Спит?!

У окна на сложенных ровными рядами утеплителях посапывал вновьвлившийся.

Со стороны могло показаться, что Павел Степанович разъярился. Но это только так казалось, потому что недавно состоявшийся разговор Павла Степановича с Клавдией, наоборот, привел его в достаточно благоприятное состояние духа, благоприятное для встречи с сознательным сопротивлением исправляемых элементов, временно вливающихся в его родной коллектив. Подобное состояние духа всегда вызывало в Павле Степановиче подъем лекторской энергии, а также политического, с точки зрения текущего момента, сарказма. Павел Степанович в. такие моменты был убедителен, как никогда. Ему ничего не стоило убедить и самого себя, и других в превосходстве социалистического метода строительства, как это было, например, в момент встречи с зарубежной делегацией из дружественной Польши, когда одна особо рьяная дамочка пыталась доказать Павлу Степановичу, что совмещенный санузел «есть нонсенс для семьи, когда она большая». Павел Степанович привел в пример большую семью народов всего Союза, общественную баню своего города и вывел, что в жизни всегда есть место подвигу. Это потом, по вечернем размышлении, Павлу Степановичу показалось, что с последним доводом он малость перегнул. Но таково было течение мысли Павла Степановича, а мысль он не любил останавливать. Павел Степанович стоял над разлегшимся на утеплителях Верзилой и стремительно переходил от факта к факту:

 – ...в то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной...– голос Павла Степановича просто по-мхатовски гремел в минуты пауз, когда паркетная цикля, наконец, замолкала. В подобные мгновения Павел Степанович вдохновенно представлял себя, например, за штурвалом космического корабля «Восток», хотя ни в одних кинокадрах нельзя было углядеть, есть ли на самом деле в космическом корабле штурвал или нет? Или представлял себя, например, идущим по красной ковровой дорожке, устилающей аэродром, с развязавшимся на левом ботинке шнурком! Не замечавшим ничего, кроме впереди встречавшей Государственной Комиссии. Или, например, видел себя едущим в открытом автомобиле по рукоплещущим улицам столицы дружественного государства.

– ...И недаром все континенты рукоплещут труженикам нашего Большого балета...– продолжал логично выг строенную мысль Павел Степанович с более доходчивыми и убедительными сравнениями.

Понимая, что не все пока еще наши советские люди могут похвастаться даже одинаковым средним образованием, Павел Степанович не гнушался спуститься с высот ораторского искусства до простоты и ясности народных присловий, которыми рабочий люд испокон веков руководствовался в жизни:

– Народная мудрость учит: «Терпение и труд все перетрут» – раз! – Павел Степанович для большей наглядности любил загибать пальцы руки.– «Кончил дело – гуляй смело» – два! «Без труда не вытащишь и рыбки из пруда» – три! «Работа не волк...» Э... Это не надо!

Шурик впервые был свидетелем такого уровня ораторского искусства. Казалось, давно избитое и знакомое в устах Павла Степановича играло новыми гранями, убеждало...

– К черту! – сорвался со своего места доселе дремавший на ворохе опилок Верзила.– Мне все это до лампочки!

Растолкав в гневе корзины с собранными Шуриком опилками, натянув на глаза кепку, Верзила стремительно выскочил из двухкомнатной квартиры.

Верзилу тоже можно было понять. Ему захотелось есть. Его желудок настойчиво требовал не духовной пищи, а очень даже материальной. И вовремя.

 * * *

Потому что загремел набат, вернее, рельса, подвешенная у душевой. Настало время обеда.

Любопытно, что в памяти многих до сих пор остался явный признак прекрасных шестидесятых: утром, в обед и вечером по всему городу Энску гудели заводские гудки, дававшие людям знать о начале и конце рабочей смены, о времени обеденного перерыва.

Мальчишки, без устали гонявшие во дворе в футбол, и девчонки, прыгавшие через веревочку и игравшие в куклы по этим гудкам узнавали, что вот-вот придут домой родители, утихомиривались в своих игрищах, принимали вид добропорядочных чад, ждали своих пап и мам на пороге дома.

Заводские гудки были городскими часами: они меряли жизнь, вели отсчет, они сами были частью жизни из прекрасного Далека...

Гремела рельса, возвещавшая время обеда. Казалось, вся страна усаживалась со своими «ссобойками» у мартенов, у прядильных и ткацких станков и обедала. А в общем-то, так оно и было на самом деле. Все делалось сообща: сообща работалось, сообща отдыхалось. Все было просто, все было ясно.

Крановщики башенных кранов быстро покидали свою верхотуру, шоферы выпрыгивали из кабин своих самосвалов, каменщики отирали пот со лба и откладывали в сторону свои мастерки, прорабы и бригадиры прятали свои наряды в замусоленные папки – время Обеда!

Как изголодавшийся и потому встревоженный зверь, услыхавший рык своего племени, призывающий к трапезе, Верзила мчался навстречу милицейскому «воронку», развозившему обеды для пятнадцатисуточников, страждущих во временных трудовых коллективах. Он метался из стороны в сторону, пока по запаху не уловил правильное направление.

Капитан Суворов Василий Александрович самолично следил за раздачей пищи. Что поделаешь, и это тоже его обязанность!

Старичок, интеллигентного вида выполнял сегодня обязанности разносчика. Подставив под черпак повара большую суповую миску, он внимательно следил за объемом наливаемого красного борща. Когда ему казалось, что порция была в норме, он с осторожностью канатоходца переносил миску клиенту. В данном случае им был Верзила. Старичок любовно поставил перед Верзилой миску, полную дымящегося варева.