Текст книги "Глядя в будущее. Автобиография"

Автор книги: Виктор Голд

Соавторы: Джордж Буш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Стиль Рейгана отличался яркой индивидуальностью. Мой собственный стиль не был постоянен и зависел от того, писал ли я свое выступление заранее или импровизировал. Те, кто пишет выступления для кандидатов, естественно, хотят, чтобы кандидат не отступал от текста. Но, возвращаясь к дням своей кампании в Техасе, я вспоминаю, что мне было удобнее, когда передо мной были лишь общие наброски, я мог реагировать на поведение аудитории и ориентироваться на месте.

В Портленде в этот день царила атмосфера, характерная для съездов. 800 делегатов были с боков и сзади окружены местами для зрителей, которые, несмотря на дезорганизацию в других отношениях, внушительно представляли кампанию Буша. По мере того как я говорил, я чувствовал, что стихийный энтузиазм наших молодых сторонников (голосистые студенты в потертых джинсах) оказывает все большее впечатление на делегатов.

В самой речи внимание было сосредоточено на проблемах, связанных с национальным руководством, и провалах администрации Картера: внутренняя экономика вышла из-под контроля, не хватало определенности во внешней политике. Я сделал упор на синдром после-вьетнамской вины, по-видимому затронувший демократическую партию и Белый дом при администрации Картера, закончив свою речь фразой, которая неизменно производила эффект на протяжении всей моей кампании: "Меня тошнит всякий раз, когда я слышу, как люди извиняются за Америку. Я устал от этого".

Эта тема не отличалась оригинальностью – каждый кандидат, выступавший в этот день, перечислял провалы Белого дома, в котором хозяйничал Картер. Но, понимая, что надо было приложить специальные усилия, чтобы пробиться к душам делегатов, я формулировал свои мысли в виде привычных клише, как если бы я обращался к уличной толпе, а не к сидящей в креслах аудитории замкнутого пространства.

Когда я закончил свое выступление, раздалась овация, хотя трудно было сказать, какое участие в ней принимали мои одетые в джинсы активисты и какое – делегаты конвента. Но я отметил, что некоторые из делегатов поднялись со своих мест и аплодировали мне стоя, что было обнадеживающим знаком, обещающим такое количество голосов при баллотировке, какое позволило бы нам занять почетное третье место.

На трибуне меня сменил Говард Бейкер, он комкал в руках програмку. Затем перешли к голосованию и к подсчету голосов. Как и полагалось на "конкурсах красоты", итоги объявлялись в обратном порядке.

После того как были названы имена кандидатов, занявших шестое, пятое и четвертое места, было объявлено, что на третьем месте оказался Коннэлли. А когда было сообщено, что второе место досталось Бейкеру – это значило, что я был первым! – джинсовые мальчики Буша устроили в зале съезда настоящее светопреставление.

К счастью для меня, основной кандидат на общенациональном уровне хотя и занял здесь четвертое место, в Портленде не появился. Он следовал совету Джона Сирса, ответственного за стратегию его кампании, и избегал появляться на публике одновременно с другими кандидатами. В противном случае, если бы он появился и произнес свою речь, то заголовки в политических разделах газет на следующий день выглядели бы так: "Рейган увлекает за собой всех делегатов в Мэне" вместо "Буш опрокидывает расчеты в Мэне".

Казалось, что все начало становиться на свои места. Мы сравняли счет с помощью наших противников. Поскольку Говард обеспечил, сам того не желая, подробное освещение моей кампании средствами массовой информации, даже Джордж Гэллап должен был вскоре признать, что Джордж Буш освободился от звездочки.

Когда 1 мая 1979 года я вступил в президентскую гонку, Джек Джермонд и Джил Уитковер, оба из числа ведущих вашингтонских политических обозревателей, специализирующихся на прогнозах, выступили с памятной статьей. Я все еще помню ее. Президентская кампания Джорджа Буша, писали Джермонд и Уитковер на первой странице "Вашингтон стар", является первой в истории кампанией, которая прошла свой пик еще до того, как была объявлена.

Джек и Джил ошиблись на 8 месяцев. Пиком моей кампании фактически стал вечер 21 января 1980 года, когда прошли кокусы в избирательных округах Айовы. Когда приступили к голосованию, стало ясно, что наша организация в этом штате и активисты-добровольцы вызвали большую бурю. Всего за семь недель до этого местные газеты "Реджистер" и "Трибюн" провели свой опрос, согласно которому Рейгана предпочитали 50 процентов избирателей, а Буш шел за ним следом с 14 процентами. Когда же были подведены итоги голосования на кокусе, оказалось, что я занял первое место, получив немногим более 2 тысяч голосов, или 31,5 процента всего их количества, а Рейгану досталось 29,4 процента.

Таким образом, наконец развернулась гонка двух кандидатов, а Бейкер, Коннэлли, Доул, Фил Крейн и Джон Андерсон далеко отстали. Все получилось именно так, как мы надеялись. На следующее утро, ознакомившись со всеми программами последних известий, я вылетел в Нью-Гэмпшир в сопровождении корреспондентов национальных средств массовой информации и телевизионных групп, заполонивших весь самолет.

Это была пьянящая обстановка. "Ньюсуик" опубликовал лестную для меня статью, восхвалявшую "сочетание тяжкого труда и сообразительности", открывавшее "серьезную возможность", что мне "удастся на съезде республиканской партии в этом году совершить то, чего добился в 1976 году Джимми Картер от демократической партии, – показать прекрасно настроенную личную организацию, завидный аппетит к проведению кампании на местах и желание пройти весь путь к выдвижению своей кандидатуры на пост президента".

После Айовы результаты опросов общественного мнения кардинально изменились. Перед Айовой 13 января Институт Гэллапа по результатам общенациональных опросов отдавал Рейгану 45 процентов голосов, Бушу – 6 процентов. Через 11 дней лидерство Рейгана снизилось до 33–27 процентов.

Произошла такая же резкая летучая перемена во мнениях среди вашингтонских политических экспертов. Внезапно большинство этих ученых мужей стали предсказывать Рейгану поражение. Один из таких экспертов, Ричард Ривз, выразил эту точку зрения в редакционной статье, которая изображала Джимми Картера огорченным моей победой в Айове, поскольку Картер "потерял своего любимого республиканского соперника".

"Бывший калифорнийский губернатор создавал для м-ра Картера хороший фон, – писал Ривз. – Президентские опросы показывают, что он все заимствовал от Рейгана, все, кроме республиканского консерватизма".

Это может послужить уроком того, насколько серьезно кандидаты и избиратели должны относиться к опросам общественного мнения и заключениям экспертов. В свое время постичь этот урок будет суждено и Джимми Картеру, но я испытал его первым в холодных политических снегах Нью-Гэмпшира.

* * *

Хорошие новости в связи с Айовой заключались в том, что кампания республиканской партии 1080 года за избрание президента превратилась в соревнование двух кандидатов, что полностью соответствовало нашему плану игры. Плохой же новостью для меня было то, что другим кандидатом был новый Рональд Рейган.

Сам Рейган не изменился, но его подход к кампании стал другим. Губернатор почти не вел свою кампанию в Айове, следуя уже упомянутой стратегии Джона Сирса, согласно которой лидер должен держать дистанцию, отделяющую его от остальных кандидатов. Но когда эта стратегия не оправдалась, Рейган прибыл в Нью-Гэмпшир в такой спешке, будто терпел поражение.

Но это, конечно, ему не угрожало. За блеском моего успеха в Айове, превозносимого средствами массовой информации, скрывалась политическая реальность того, что Рейгану, хотя он и не проводил своей кампании в этом штате, не хватило всего 2 процента голосов для победы в кокусах. Теперь же он повел свою кампанию в полную силу, используя в качестве своей базы солидную штаб-квартиру в Нью-Гэмпшире, созданную еще в 1976 году, когда он соперничал с президентом Фордом.

Из-за того что я полагал, что уже "разогнался", я также допустил ошибку, проглядев традиционное значение сюрпризов и оплошностей на праймериз в Нью-Гэмпшире. Для политических юнцов моложе 25 лет даю краткую справку:

1964 год. Барри Голдуотер, основной кандидат республиканской партии, терпит поражение от Генри Кэбота Лоджа, посла, находившегося в то время еще в Сайгоне.

1968 год. Джордж Ромни, объяснявший в Нью-Гэмпшире, почему он изменил свое отношение к вьетнамской войне, говорит, что прошел «промывание мозгов», заставившее его поддерживать эту войну.

1972 год. Эд Маски, основной кандидат в президенты от демократической партии, переиграл в своей реакции на нападки в его адрес в редакционной статье издателя Уильяма Лоуба, пролив слезы на снег перед издательством «Юнион-лидер» в Манчестере.

Затем наступил 1980 год. Политическим упрямцам всех возрастов, следившим за событиями на первичных выборах в Нью-Гэмпшире, наиболее запомнилось то, что произошло в субботний вечер 23 февраля, накануне дебатов между Рейганом и Бушем в школьном здании в Нашуа. И больше всего запомнилась одна фраза: "Я заплатил за этот микрофон, м-р Грин".

Джон Брин, а не Грин, был редактором издаваемой в Нашуа газеты "Телеграф" и спонсором дебатов между двумя кандидатами, назначенных в здании школы. Искажение его имени было ошибкой со стороны моего соперника, но, как показало освещение этого мероприятия в прессе, это была единственная ошибка, допущенная Рональдом Рейганом в тот вечер.

Идея организовать дискуссию между двумя кандидатами была выдвинута командой Рейгана после моего подскока в опросе общественного мнения в Айове. Они связались с руководителем моей кампании в Нью-Гэмпшире бывшим губернатором Хью Греггом. Ему эта идея понравилась, мне тоже, ибо это подтверждало, что я был главным соперником Рейгана в борьбе за выдвижение.

Хью ознакомил с идеей дискуссии Рейган – Буш издателя и редактора "Телеграфа", выходящего в Нашуа. Они согласились выступить спонсорами и назначили дату: 23 февраля. Тем временем Лига женщин-избирательниц из Манчестера, Нью-Гэмпшир, взялась за организацию дебатов с участием всех кандидатов.

Дискуссия в лиге состоялась 20 февраля. Как и большинство дебатов, в которых участвуют три и более кандидатов, было мало времени, чтобы сказать что-нибудь новое по обсуждаемым проблемам. Я покидал ее с ощущением, что не помог себе, но и не повредил; такое же ощущение сохранялось в отношении других участников, возможно за исключением Джона Андерсона.

Джон впервые представил себя диссидентом-республиканцем с "новыми идеями" еще в Айове. Перебежав по политической сцене справа налево, он стал фаворитом и некоторых средств массовой информации. Я слушал Джона во время дебатов, и мне не давали покоя два вопроса: во-первых, что случилось с консервативно настроенным Джоном Андерсоном, которого я знавал по конгрессу? Во-вторых, кроме предложения о введении налога в 50 центов на галлон бензина, о каких новых идеях он говорит?

Пройдет четыре года, прежде чем Уолтер Мондейл спросит у кандидата "с новыми идеями" образца 1984 года Гэри Харта, "в чем их суть". Если бы эта телереклама показывалась в 1980 году, этот вопрос можно было задать Андерсону. В любом случае Джон, по-видимому, не пользовался большим успехом среди тех, кто голосовал за республиканцев на первичных выборах. Однако на мероприятиях типа дебатов в Манчестере, где присутствовали представители прессы, ему удалось укрепить свою позицию как кандидата Дунсберри.

После дискуссии в Манчестере я начал выкраивать время в ежедневном расписании для подготовки к моему появлению с Рейганом в Нашуа. Но в этот момент положение начало усложняться.

Прежде всего, Федеральная комиссия по выборам выступила с правилом, по которому газета не может быть спонсором дискуссии Рейган – Буш. В ней должны принять участие и все остальные кандидаты. Тогда команда Рейгана, настаивая на участии только двух кандидатов, согласилась взять финансирование встречи на себя. Таким образом, шоу будет происходить, как и намечалось, в средней школе Нашуа в субботу вечером.

Однако в субботу во второй половине дня до Пита Тили стали доходить слухи о том, что в средней школе собираются появиться и другие претенденты: или для того чтобы выйти на сцену, или чтобы провести пресс-конференцию.

"Это Джон Сирс, – сказал Пит. – Он обзванивает их, пытаясь уговорить, чтобы они пришли".

Я ничего не понимал. Ведь именно Сирс и другие советники Рейгана, которые первоначально хотели исключить других кандидатов, настаивали на обратном. "Это дискуссия, спонсором которой согласилась выступить "Телеграф", – сказал я Питу. – Сейчас мы не можем изменить правила".

"Все, о чем я говорю, – это то, что я слышу, – сказал Пит. – Нет никаких сведений о том, что произойдет, когда мы приедем туда вечером".

Случилось же так, что другие кандидаты – Боб Доул, Говард Бейкер, Джон Андерсон, Фил Крейн – появились там, как и предсказывал Пит, и их неожиданное появление дало толчок к политической цепной реакции.

События стали развиваться вскоре после того, как мы приехали в школу и прошли в отведенную нам комнату. Джим Бейкер и я гадали о том, что могли замышлять другие кандидаты, когда пришел Джон Сирс и сказал, что, по его мнению, было бы хорошо открыть дискуссию для всех желающих. Джим сказал, что он не считает это хорошей идеей. Дэвид Кин, один из моих главных помощников по проведению кампании, согласился с Бейкером. Аудитория собралась смотреть дебаты Рейгана против Буша, а не повторение дискуссии в Манчестере. Я настаивал, что основные правила установила "Телеграф" и не нам их изменять.

Сирс ушел. Джон Брин, ведущий дискуссии, в это время говорил представителям прессы, столпившимся в коридоре, что его газета запланировала дебаты двух кандидатов и что он не поддастся давлению их расширить. Таким было его настроение, когда мы поднимались по ступенькам к сцене: первым Брин, затем я, потом Рейган, за которым следовали Доул, Бейкер, Андерсон и Крейн.

Тут же из аудитории раздались возгласы, призывающие дать остальным кандидатам возможность участвовать в дискуссии. Однако Джон Брин держался твердо. Когда Рейган начал излагать свою позицию по этому вопросу, Брин вмешался, приказав звукооператору "выключить микрофон м-ра Рейгана". Это было ошибкой. Ему нельзя было говорить такое. Если Брин забыл, что Рейган финансировал дискуссию, то Рейган помнил это. Его инстинктивно вырвавшаяся фраза: "Я заплатил за этот микрофон, м-р Грин", сделала все последующее неважным, включая нашу двустороннюю дискуссию, начавшуюся после того, как другие кандидаты в конце концов сдались и покинули сцену.

* * *

Общее политическое мнение после этого события свелось к тому, что я допустил существенную ошибку не тем, что сказал что-то лишнее, а потому, что не сказал необходимого. Я чувствовал, что моя позиция была прочна: основные правила дискуссии были уже установлены и я намеревался следовать именно им. Однако то, чему я научился в тот вечер и чего не знал раньше, состояло в том, что политические кампании имеют свои собственные уникальные правила. По мнению общественности, было несправедливо исключать других кандидатов. И лишь позже я понял, что было бы лучше, если бы я сказал Джону Брину: если губернатор Рейган не против, я не возражаю против того, чтобы другие кандидаты придвинули свои стулья и присоединились к дискуссии.

Ну, а если бы я так и поступил? Изменился бы результат первичных выборов в Нью-Гэмпшире? Маловероятно. Цифровые данные, с которыми мы познакомились после голосования, показывали, что Рейган был нацелен на полную победу еще до инцидента в Нашуа.

* * *

На первичных выборах в Нью-Гэмпшире 26 февраля Рейган получил 50 процентов голосов. Я был вторым с 23 процентами. Все остальные претенденты далеко отстали. Наконец-то началось соревнование двух делегатов, к которому мы стремились. Однако по мере того, как Рейган одерживал победы на первичных выборах на Юге и Среднем Западе, пресса заранее предсказала результат кампании: Рейган обеспечил себе выдвижение от республиканской партии.

Почему же я все еще участвовал в гонке? Действительно ли я собирался стать вице-президентом?

Этот вопрос возникал практически на каждой пресс-конференции. В политических кругах распространился слух, что я использовал избирательную кампанию как средство завоевания второго места в бюллетене. Какая другая причина могла бы заставить соперника упорно цепляться за безнадежное дело?

Мой ответ – не только прессе, но и моей команде – состоял в том, что мое положение не было столь безнадежным, как оно выглядело. Мы аккуратно тратили деньги, и даже после Нью-Гэмпшира в нашем фонде еще было около трех миллионов. Сконцентрировав наши усилия на ключевых штатах, мы могли надеяться на такой же прорыв, как и в Айове. Всегда был шанс, что команда Рейгана совершит тактическую ошибку, а мы сможем преподнести еще один сюрприз.

Когда по системе громкого оповещения нашего самолета транслировалась песня Кенни Роджера "Картежник" и музыка подходила к строке "Ты должен знать, как их держать, и должен знать, как их бросать", мы пели все. Чтобы доказать скептически настроенной прессе, что мы все еще боремся, я заимствовал еще одну фразу из рекламы баскетбольной команды "Вашингтон буллите" в финале чемпионата США 1979 года: "Пока эта толстая леди поет, опера еще не закончена".

Это делалось не только для прессы или для того, чтобы поддержать моральный дух моей команды (или мой собственный). Я действительно имел это в виду. Когда кто-либо – пресса, сотрудники моей команды или благожелательные, но пессимистично настроенные друзья – спрашивали, почему я не относился к избирательной кампании "реалистически", я отвечал, что политический "реализм" не обязательно диктуется прессой или опросами общественного мнения. Наше появление в Айове для ведения избирательной кампании в 1979 году не было "реалистическим" по тем же причинам, по которым в глазах некоторых экспертов не было "реалистическим" даже включение в гонку Рейгана. Они все почти списали его после того, как в 1976 году на съезде республиканской партии кандидатом в президенты был назван Форд.

Я был и остаюсь оптимистом, убежденным в том, что, какой бы плохой ситуация ни казалась, из нее может получиться что-нибудь хорошее. Это врожденная черта моей натуры. Но если оптимизм является плюсом для человека, проходящего трудный этап в обычной жизни, то, как я обнаружил, он может создать для кандидата в президенты определеннее проблемы, причем не тактические, а общего плана.

В моем случае оптимизм означал, помимо прочего, провозглашение лозунгов "большой момент" и "Америка должна быть готовой к 80-м годам". Доброжелательные друзья пытались давать мне советы и в этой области. Они говорили, что это были чисто снобистские выражения[55] 55
  Обвинения в снобизме и элитаризме сопровождали меня на протяжении всей избирательной кампании и даже после нее. Один эксперт по связям с общественностью советовал мне не носить рубашки оксфордского стиля, чтобы избежать упрека со стороны прессы, будто я принадлежу к «элите». Узнав, что я не надевал таких рубашек уже больше чем двадцать лет, они переключали свое внимание на мои полосатые ремешки для часов. Критике подверглось также то, что я играл в теннис. После того как я объяснил, что больше занимаюсь бегом трусцой, чем теннисом, один из политических репортеров сказал, что бег трусцой представляет неудачную политическую стратегию (лично мне казалось, что он является физическим упражнением), так как это создает впечатление, будто я выставляю себя «как кандидат в команду на Олимпийские игры, а не в президенты». Такая же реакция последовала, когда мой пресс– секретарь, отвечая на вопросы, рассказал о моем увлечении популярной музыкой вплоть до стиля кантри-вестерн. Некоторые авторы, несмотря на то что я прожил в Техасе больше 30 лет, пришли к заключению, что я выставлял себя любителем музыки кантри-вестерн лишь для того, чтобы избавиться от обвинения в «элитаризме». В конце концов я спросил одного из специалистов по средствам массовой информации, почему – хотя они и учились в университетах «Лиги плюща» – два Рузвельта, два Тафта и Джон Ф. Кеннеди не были обвинены в принадлежности к «элите», когда выставляли себя кандидатами в президенты. Тот ответил, что не знает, почему так было, но что в моем случае эти обвинения были связаны с «предвзятостью»; это привело меня к выводу, что мне придется смириться с глупым обвинением в заговоре с целью захватить правительство и терпеть это обвинение впоследствии. – Дж. Б.


[Закрыть], которые создавали впечатление, будто в моей кампании нет никакой сути, и если я потеряю однажды момент движения, я потеряю все.

После Нью-Гэмпшира критика в адрес моей предвыборной кампании достигла пика: меня обвинили в том, что у меня не было "видения будущего".

Эта критика не была обоснованна. Мой взгляд на будущее Америки – на то направление, в котором я хотел вести страну, – разъяснялся в дюжине речей и программных выступлений на протяжении всей кампании.

Это был (и есть) взгляд, сформированный моей политической философией – консервативной философией, основанной на идее, что Америка является маяком надежды для мира и маяком свободы, справедливости и благоприятных возможностей для всех своих граждан.

За рубежом это означает уважение наших обязательств по отношению к нашим друзьям и союзникам, а также обеспечение интересов Америки с помощью политики с позиции силы. Говоря словами, произнесенными при инаугурации Джоном Ф. Кеннеди, надо было быть достаточно сильными, чтобы "никогда не вести переговоров из страха" и "никогда не бояться вести переговоры".

Здесь же, в Соединенных Штатах, это означает признание правительства в качестве последнего, но отнюдь не первого средства в решении разных проблем. Я верю, как верили Джефферсон и Линкольн, что единственная задача правительства – это сделать для людей то, что они не могут сделать для себя сами; что политическая и социальная свобода связана с экономической свободой и что истинная роль президента состоит в том, чтобы разработать внутреннюю социальную программу для улучшения качества жизни американцев с помощью свободного, конкурентного рынка не только товаров, но и идей.

Ничто из сказанного выше не означает, как утверждают некоторые либералы, что только они "относятся с состраданием" и "с отзывчивостью" к тем гражданам страны, которые ущемлены социально и экономически. Напротив, центральной темой всех речей, посвященных внутренней политике, которые я произнес на протяжении кампании 1980 года – и моих выступлений в бытность конгрессменом, – является моя преданность идее, что каждый индивид имеет право на справедливую возможность выполнить предназначение, данное ему Богом.

Мое "видение" пронизывало все, что я говорил как кандидат и делал на протяжении почти двадцати лет своей работы на общественных постах; однако каким-то образом вместе с проблемами оно затерялось в том отражении, которое наша кампания получала в средствах массовой информации.

Эта проблема возникла не во время кампании 1980 года. В 1976 году проблемами, которые привлекли наибольшее внимание прессы, были не внешняя политика президента Форда и не позиция Джимми Картера по вопросу о распространении ядерного оружия, а "ошибка" Форда по поводу Польши в дебатах с Картером и признание Картера журналу "Плейбой" о "соблазне в его сердце".

Я помню, как поздней осенью 1976 года смотрел отрывок воскресной телепередачи "60 минут", в которой помощник Картера по связи с общественностью Джеральд Рафшун объяснял, как он собирается опровергать обвинения в том, что его кандидат уклоняется от обсуждения проблем. Рафшун утверждал, что фактически в каждом выступлении по телевидению Картер касался одной или нескольких проблем, но его мнение не доходило до аудитории. Решение, по его словам, состояло в том, чтобы улучшить телепередачи, введя в них голос диктора, предваряющий замечание Картера словами "Джимми Картер говорит о проблеме…" каждый раз, когда речь заходила бы о новой проблеме.

Может быть, таким должен был быть и мой подход к вопросу о "видении будущего" в 1980 году – предварять каждое публичное выступление заявлением: "Мое видение будущего заключается в том, что…" – и затем просто излагать позицию, которую я занимал. Или, может быть, мне стоило объявить себя кандидатом "новых идей", как в том же году сделал Джон Андерсон, а четыре года спустя – Гэри Харт.

Однако моя проблема с таким подходом сегодня, как и в 1980 году, состоит в том, что я испытываю неловкость, прибегая к риторике ради риторики.

Видение будущего? Как может кто-то стремиться стать президентом США без всеобъемлющего взгляда на мир, какой он есть, и на то, каким он должен быть, или без глубокой уверенности в том курсе, которого страна должна придерживаться в будущие годы?

Новые идеи? Это еще одна риторическая выдумка. В этой фразе ложно то, что кандидаты, которые ею пользуются, делают это так, как будто они обнаружили патентованное лекарство для всех проблем страны – не «новые идеи», а новые панацеи. Однако если опыт последних 50 лет чему-то учит, так это тому, что «новая идея» относительно того, как сформулировать внешнюю политику или развить экономику, не является хорошей только потому, что она новая.

Джим Роудс, бывший губернатор штата Огайо, произвел на меня впечатление этим фактом политической жизни, когда я встретился с ним вскоре после того, как решил бороться за президентство. Цель моего визита заключалась не в том, чтобы просто попросить поддержки, а чтобы узнать его откровенное мнение о том, как добиться успеха в правительстве и в политике.

Как республиканец и губернатор одного из главных промышленных штатов Джим Роудс был уникален. Начать с того, что он противоречил стереотипу о том, как выглядит и действует республиканец-губернатор. Крупный, осанистый – кличка Большой Джим точно обрисовывала его, – Роудс опровергал шаблонное обвинение демократов, что республиканцы представляют собой элитарную партию членов "загородных клубов". С грубоватой речью и хорошим чувством юмора, он был непобедим в Огайо в 60-е и 70-е годы как в избирательных кампаниях, так и в опросах общественного мнения. Его прямота и язвительность одинаково эффективно привлекали и рабочих, и фермеров штата.

Итак, однажды утром я был у Джима Роудса, пил апельсиновый сок и рассказывал ему о моей президентской кампании и программе для Америки – излагал свое "видение будущего". Я прошелся по всему списку: внешняя политика, национальная оборона, экономика. Я говорил то ли об усилении НАТО, то ли о макроэкономике, когда мой хозяин, который сидел, откинувшись в кресле, заявил, что с него хватит.

Будучи кандидатом, вы обычно можете сказать, когда люди вас не понимают. Через какое-то время они или начинают ерзать в своих креслах, или их взгляд становится отсутствующим. Однако с Большим Джимом не надо было ждать так долго.

"Прекрати молоть чепуху, Джордж, – сказал он, отодвигая свое кресло назад и поднимаясь на ноги, – потому что, если ты серьезно намерен попытаться стать президентом, ты должен хорошо понять несколько вещей. То, о чем ты говоришь, правильно, но я хочу показать тебе, за что люди голосуют, что они действительно хотят знать".

С этими словами Большой Джим достал толстый тисненый кожаный бумажник из своего кармана, бросил его на стол и сказал: "Все это здесь, мой друг. Рабочие места. Кто сможет положить деньги людям в карман: ты или кто-то другой? Рабочие места. В них все, Джордж. Рабочие места. Рабочие места. Рабочие места".

Старый друг дал мне одну "новую идею" для ведения кампании. Обсуждение экономической теории подходит для программных документов, но с этого момента всякий раз, когда я хотел суммировать для аудитории свои экономические взгляды, я цитировал Джима Роудса, доставал свой бумажник, поднимал его вверх и говорил: «Рабочие места! Рабочие места!! Рабочие места!!!»

По-видимому, это доходило до рабочих аудиторий. После поражения в Нью-Гэмпшире нам удалось продолжить кампанию, победив в ведущих промышленных штатах – Массачусетсе, Коннектикуте, Пенсильвании и Мичигане. "Новая идея" кампании "Большого Джима" действительно имела под собой основу, а вот "большой момент" – определенно нет.

* * *

Стратегия Джона Андерсона заключалась в том, чтобы утверждать, что он единственный кандидат в гонке, который представляет альтернативу Рейгану, шедшему впереди всех кандидатов. Если вам не нравится политика Рейгана, настойчиво утверждал он, то вам не должна нравиться и политика Буша, ведь «Джордж Буш – это просто Рональд Рейган в костюме фирмы „Брукс бразерс“».

Он был не прав насчет костюма – я носил одежду фирмы "Артур Адлер", – однако он был точен в утверждении, что Рейган и я не очень расходились во взглядах на проблемы. Однако, когда гонка превратилась в соревнование "Рейган против Буша", сопровождавшая нас пресса сконцентрировала свое внимание на различиях в наших позициях. Обычно в этой связи упоминались три вопроса: поправка о равных правах, аборты и экономическая политика.

♦ Поправка о равных правах [для женщин. – Ред.]. Я поддерживал первоначальную поправку о равных правах для женщин до того, пока не истекло время ее принятия. Конгресс продлил этот срок с целью позволить штатам изменить свои позиции в пользу поправки. Я считал, что это помеха законодательству. Поправка обсуждалась по всем правилам, но была отклонена (как затем было отклонено и продление срока). Рейган и я считали (и до сих пор считаем), что лучший путь – гарантировать равные права женщин через законодательные меры, а не конституционные поправки.

♦ Аборты. Я против абортов, кроме случаев изнасилования, кровосмешений или когда под угрозой оказывается жизнь матери. Ни Рейган, ни я не одобряли решения Верховного суда по делу «Роу против Уэйда». Мы были согласны, что нужна какая-то форма конституционной поправки, чтобы отменить это решение.

♦ «Шаманская экономика». Это словосочетание было вставлено в одну из речей в ходе первичных выборов в Пенсильвании. Экономический план Рейгана призывал к сокращению налогов в рамках стимулирования экономики со стороны предложения. Я соглашался с необходимостью сокращения налогов, но добавлял, что оно может быть проведено только в связи с сокращением размера государственного и федерального дефицита. Поскольку Рейган также приветствовал ослабление правительственного и бюрократического сверхрегулирования, это словосочетание отражало словесные различия без различий по существу.

"Шаманская экономика" стала расхожей фразой моей кампании, которая, как выяснилось, получила долгую самостоятельную политическую жизнь. Демократы пытались использовать ее в свою пользу на общих выборах, однако без большого успеха.

В то же время, учитывая темпы ведения современных предвыборных кампаний, нет никакой гарантии, что любой кандидат в президенты не употребит какую-то фразу или не ответит на какой-то вопрос так, чтобы не возник эффект бумеранга. По любому поводу.

Теперь президентская кампания начинается на следующий день после того, как заканчивается предыдущая (а иногда и до того, как они заканчиваются: первый вопрос о кампании 1988 года был задан на моей первой пресс-конференции в 1984 году). Длительность гонки, количество первичных выборов, кокусов, речей, дискуссий, пресс-конференций, интервью и т. д. – все эти факторы делают трудным, если не невозможным, для кого-нибудь бороться за пост президента, не сделав грубого зевка или не сболтнув что-нибудь где-то по пути.

Я внес в это свою лепту. Некоторые мои ошибки объясняются неправильной оценкой. Другие были обусловлены непониманием или неправильными представлениями. Избежать как ошибок, так и обмолвок, которые могут произойти во время избирательной кампании, можно лишь в том случае, если вы будете смотреть на этот процесс как на суровое испытание в экстремальных условиях.

* * *

Кандидату в президенты приходится принимать где-то от одной до двух дюжин решений в день. Они могут варьироваться по важности от того, как реагировать на последние события во внешней политике, до того, на каком из двух мероприятий надо присутствовать, учитывая нехватку времени. Если кандидат решит присутствовать на мероприятии А – на избирательном митинге сторонников партии, – то одна группа советников скажет ему, что он сам не должен произносить никакой «проповеди»; если же он выбирает мероприятие Б – местное благотворительное мероприятие, – то другая группа советников скажет ему, что он ничего этим не выиграет, так как проигнорирует свою политическую базу.