Текст книги "Глядя в будущее. Автобиография"

Автор книги: Виктор Голд

Соавторы: Джордж Буш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая.
"Президент просит…"

Лэнгли, штат Виргиния, 1976 год

Кому: Послу Бушу

От: Генри Киссинджера

1 ноября 1975 года

В понедельник, 3 ноября, в 19 часов 30 минут по вашингтонскому времени президент намерен объявить о некоторых важных кадровых перестановках. Среди них будет уход Билла Колби из ЦРУ.

Президент просит Вашего согласия на назначение Вас на пост директора ЦРУ.

Президент считает Ваше назначение весьма важным с точки зрения национальных интересов и очень надеется на Ваше согласие. Ваша преданность государственной службе отличается постоянством, и я поддерживаю президента в его надежде на то, что Вы положительно ответите на этот призыв послужить интересам Вашей страны…

«Все это очень неожиданно, – сказал молодой китайский гид английскому журналисту, когда новость о моем назначении директором ЦРУ стала известна в Пекине. – Господин Буш пробыл здесь целый год, а перед этим работал в ООН. И кто бы мог подумать, что все это время он был шпионом!»

Удивление гида было, пожалуй, не меньшим, чем мое собственное, когда я получил телеграмму от Генри. Директор ЦРУ – зачем? Я показал телеграмму Барбаре и по выражению ее лица понял, что мы думаем одинаково: то же, что и с назначением в Нью-Йорке в 1973 году. По утверждению Йога Берра, все это мы когда-то уже видели.

В то время проблемой был "Уотергейт". Президент Никсон позвонил мне и попросил занять пост председателя Национального комитета республиканской партии, чтобы урегулировать политический скандал, распространявшийся из западного крыла[49] 49
  Западное крыло – часть Белого дома, где располагается рабочий кабинет и резиденция президента США. – Прим. ред.


[Закрыть]. Теперь меня просили покинуть другой дипломатический пост, который нам с женой нравился, чтобы вернуться в Вашингтон и взять на себя руководство ведомством, которое вот уже в течение целого десятилетия трепали придирчивые расследования конгресса, чинившего разоблачения, обвинения в беззаконии и просто в некомпетентности.

Я перечитал первые строчки телеграммы Генри: "Президент намерен объявить о некоторых важных кадровых перестановках", а затем – последнюю строчку: "К сожалению, у нас очень мало времени до этого объявления, и потому президенту был бы желателен немедленный ответ".

Не было никакого смысла телеграфировать для получения дополнительной информации, то есть ответов на вопросы, кто на какое место перейдет, что происходит и т. п. Как и язык дипломатии, язык политики имеет свои нюансы. Тон телеграммы государственного секретаря означал, что они хотели быстрого ответа без вопросов.

Колби уходил. Начинались широкие изменения. Возьму ли я ЦРУ, да или нет?

Ключевыми были слова: "президент просит". Барбара прочитала телеграмму, вернула ее и сказала: "Вспоминается Кэмп-Дэвид". И больше ничего. "Вспоминается Кэмп-Дэвид".

Больше всего из моей поездки в Кэмп-Дэвид в 1973 году ей запомнилось ее нежелание соглашаться на работу в НКРП. Но когда я вернулся вечером того же дня, она поняла еще до того, как я снял пальто, что произошло. Президент просил меня, и поскольку то, о чем он меня просил, не было незаконным или безнравственным и я считал, что мог бы взяться за это, существовал лишь один ответ, который я мог дать. Сейчас, два года спустя, она знала, что есть единственный ответ, который я могу дать новому президенту. Короче – что скоро мы уедем из Пекина в Вашингтон.

За 13 месяцев нашего пребывания в этой стране Барбара полюбила Китай, погрузившись в изучение китайской истории искусства и архитектуры. У нее были и другие, личные мысли, связанные с возвращением в Вашингтон. Ее волновало то, как отразится перемена работы на наших детях. Мы оба еще помнили уотергейтские дни и те огорчения, которые доставляли им школьные товарищи. Если им было тяжело тогда, то какой будет жизнь для детей главы ЦРУ?

И каким станет будущее в Вашингтоне для самого главы ЦРУ? После того как прошло первое впечатление от телеграммы, присланной Генри, и мы поняли, что она означает для нас в личном плане, я инстинктивно почувствовал, чем все это пахнет для меня в профессиональном отношении.

Во-первых, моим главным интересом продолжала быть политика. А работа в ЦРУ даже в лучшие времена не рассматривалась как трамплин для высоких постов уже хотя бы потому, что директор ЦРУ не должен быть связан с политикой. Всякий, кто брался за эту работу, был вынужден прекратить какую-либо политическую деятельность. Что же касается перспектив на выборную должность, то ЦРУ означает полный тупик и конец карьеры.

(Неужели все идет именно к этому? Значит, хотят похоронить Буша в ЦРУ? Да, Джордж, жизнь в византийской политической атмосфере коммунистической столицы начинает дурно влиять на тебя. Предположение, что некто в Вашингтоне – не президент и не Генри, а кто-то другой – задумал такое, было абсурдным. Но как однажды заметил Генри одному корреспонденту, "даже у параноиков есть настоящие враги".)

Во-вторых, у меня появилось недоумение, что все это может означать в дипломатическом аспекте. Более года я и Барбара (а она вложила в это дело столько же, сколько и я сам) работали, чтобы создать атмосферу взаимного уважения и дружбы между Китаем и США, сблизить наши народы и тем самым преодолеть идеологические разногласия. С помощью личных контактов нам удалось сломать барьеры подозрительности и недоверия, существовавшие между нашими странами. Что подумают в правительстве КНР? Что Буш-дипломат был в то же время и Бушем-шпионом?

Когда я выразил свои опасения одному дружески настроенному западному дипломату, он утешил меня рассказом о другом "дипломате из ЦРУ", Ричарде Хелмсе. Однажды вечером в 1973 году в Тегеране шел дипломатический прием, во время которого стало известно о назначении Хелмса послом США в Иране. Советский посол, который сам был ветераном КГБ, подошел к иранскому правительственному чиновнику и спросил: "Ну, что вы думаете, господин министр, о назначении американского шпиона номер один послом в вашей стране?" Отпив шампанского (то происходило до Хомейни), прозападно настроенный иранец ответил: "Ну, ваше превосходительство, я думаю, это лучше, чем то, что сделал Советский Союз. Ведь он прислал к нам шпиона номер десять".

Оптимистический взгляд моего друга на то, как китайцы отреагируют на мое назначение директором ЦРУ, оказался верным. Какое бы подозрение китайцы ни испытывали к намерениям США, их недоверие к русским было еще большим. Когда известие о моем назначении достигло Пекина, китайские власти не только не были потрясены, но, наоборот, откровенно обрадовались. Как заметил один из них, они считали, что провели год, обучая меня своим взглядам на советскую угрозу, и теперь в качестве руководителя американской разведки я смогу преподать их уроки президенту.

Действительно, когда президент Форд посетил Китай (это было за месяц до нашего отъезда), то на одной из встреч председатель Мао поздравил меня. "Вас, кажется, повысили, – сказал он и, обратившись затем к президенту, добавил: – Нам очень жаль, что он уезжает".

Но самое важное свидетельство того, что китайцы не были недовольны моим назначением, появилось тогда, когда заместитель премьера Дэн Сяопин пригласил нас на неофициальный завтрак, на котором заверил меня, что в Китае мне всегда будут рады, и, улыбнувшись, добавил: "Даже в качестве главы ЦРУ". (Два года спустя мы действительно вернулись, совершая частную поездку. В то время Дэн Сяопин уже возглавлял правительство. – Дж. Б.)

Таким образом, мое беспокойство о дипломатических последствиях телеграммы Генри оказывалось совершенно напрасным: они были полностью противоположными. В дальней перспективе эти последствия имели определенное отношение и к моему политическому будущему. Но в ближайшие недели и месяцы я этого еще не понимал. После обряда прощальной церемонии Барбара и я покинули Пекин со смешанными чувстами: теплыми воспоминаниями о месяцах, проведенных в Китае, и радостью возвращения домой, удовлетворения от проделанной работы и робостью перед вступлением на путь, который выглядел ведущим к тупику.

* * *

Вашингтонская пресса назвала это «бойней в канун Дня всех святых» [50] 50
  Канун Дня всех святых – религиозный праздник, отмечаемый 31 октября. – Прим. ред.


[Закрыть], как бы сравнивая с «бойней субботним вечером» времен «Уотергейта». Важные кадровые перестановки, о которых упоминал в своей телеграмме Генри, представляли собой букет отставок, уходов на пенсию и одного прямого увольнения: кто-то поднялся наверх, кого-то сбросили вниз, некоторых передвинули вбок. Похоже было на то, что Форд решил через полтора года пребывания у власти основательно перетряхнуть Белый дом и подготовиться к предвыборному сражению в предстоящем году.

Джеймс Шлессинджер, которого когда-то, перед Колби, убрали с поста директора ЦРУ, на этот раз без своего на то согласия был снят с должности министра обороны. Дон Рамсфелд, руководитель аппарата сотрудников Белого дома, получил повышение и перешел в Пентагон на место Шлессинджера.

Государственный секретарь Киссинджер, который занимал два кресла во внешней политике, добровольно уступил одно своему заместителю в Белом доме генерал-лейтенанту ВВС Бренту Скаукрофту, который стал советником президента по вопросам национальной безопасности.

Колби уходил из ЦРУ, а Буш переходил туда, двигаясь не вверх, а в сторону, при условии, конечно, что назначение будет одобрено сенатом.

Одновременно с этими кабинетными перетасовками Нельсон Рокфеллер неожиданно заявил, что не будет выставлять свою кандидатуру на пост вице-президента на республиканском съезде в Канзас-Сити. Это был политический шаг, который, как мне сказали Билл Стейгер и Том Клепп, как раз и послужил причиной того, что мне предложили работу в ЦРУ.

Как рассчитывал Вашингтон, сценарий должен был развернуться так. На время борьбы Рейгана с Фордом за выдвижение своей кандидатуры на пост президента от республиканской партии президенту было необходимо прикрыть свой правый фланг. Это означало, что Рокфеллер, против которого были резко настроены консерваторы, ибо он принимал самое активное участие в кампании против Голдуотера в 1964 году, должен был уйти. Потерпев неудачу с Рокфеллером в качестве возможного вице-президента в 1974 году, Форд, как считали некоторые, мог бы рассматривать меня как главного претендента на второе место в Канзас-Сити, но не в том случае, если я проведу следующие шесть месяцев на посту "стрелочника" в скомпрометированном учреждении, деятельностью которого занимались две главные комиссии конгресса. Последствия этого назначения вывели бы меня из борьбы, и это место осталось бы свободным для других.

Раздумывая над этим сценарием, я вспомнил то, что Роджер Мортон сказал мне перед моим отъездом в Китай: "Я не собираюсь долго засиживаться в торговле. Ты должен подумать о том, чтобы по возвращении в Вашингтон заменить меня, когда я уйду. Это отличный трамплин, чтобы оказаться в списке кандидатов".

Однако в полученной мною в Пекине телеграмме не было никакого упоминания о том, что Роджер ушел с поста министра торговли и заменен своим заместителем Эллиотом Ричардсоном. Странным было и то, что именно опыт Ричардсона, бывшего министра юстиции, давал ему идеальную возможность возглавить ЦРУ, в то время как мое прошлое бизнесмена скорее подходило бы для министерства торговли. Мортон подозревал, что фактический ход событий умышленно подстроен так, чтобы не допустить моего участия в выборах. Он был не единственным из моих друзей, которые пришли к такому выводу.

"Я думаю, тебе следует знать, что говорят здесь, наверху, о твоем переходе в ЦРУ, – сказал мне другой коллега по палате представителей вскоре после моего возвращения в Вашингтон. – Они считают, что тебя надули, Джордж. Рамсфелд подставил тебя, а ты был круглым дураком, когда согласился".

Дон Рамсфелд, или Рамми, как его называли друзья, руководил аппаратом сотрудников Белого дома и имел репутацию способного администратора и искусного в ближнем бою политического соперника. Неизбежным было то, что он станет жертвой какой-нибудь сплетни, касающейся "бойни в канун Дня всех святых" и организации моего перехода в ЦРУ. На встрече в его кабинете Рамсфелд резко отверг эти слухи. Я поверил его словам. Но даже если бы слухи оказались верными, не было никакой возможности отказать просьбе президента принять назначение, каким бы неприятным оно ни было.

После первого удивления, вызванного телеграммой Генри, у меня было время подумать. После 13 месяцев в Китае мне импонировала идея возглавить организацию мирового масштаба, работа которой требует 110-процентной отдачи сил с раннего утра и до поздней ночи. А если меня и "надули", то, как я сказал своему бывшему коллеге, занятие столь важным делом должно преобладать над личными амбициями.

Мой бывший коллега выслушал меня и передернул плечами. "Все-таки ты большой чудак, – повторил он. – Но если я в чем-то смогу тебе помочь, дай знать".

"Позвони Фрэнку Чёрчу, – ответил я, когда мы прощались на пороге, – и скажи ему, что я "ручной слон"".

Сенатор Фрэнк Чёрч, демократ из штата Айдахо и председатель специальной следственной комиссии на слушаниях 1975 года о деятельности ЦРУ, окрестил его "неуправляемым слоном-одиночкой". Но мое упоминание о слоне имело двойной смысл. Чёрч одним из первых выступил против моего назначения, ибо, по его словам, я как бывший председатель НКРП был слишком "политизированной фигурой" для работы на посту директора ЦРУ.

Другие демократы из сената вместе с влиятельными голосами в прессе поддерживали его точку зрения. Энтони Льюис из "Нью-Йорк таймс" писал, что единственно, в чем ЦРУ не нуждается, это в "честолюбивом партийном деятеле", каким является Буш. "Балтимор сан" вопрошала: "Кто поверит в независимость бывшего председателя Национального комитета республиканцев?" Роберт Китли из "Уолл-стрит джорнэл" назвал меня "еще одним претендентом, рвущимся наверх".

Самая большая ирония заключалась в том, что, после того как я согласился взяться за работу, которая вела к полному тупику в политической карьере, меня критиковали за слишком большие политические амбиции.

Однако я получил совершенно неожиданную поддержку. Нарушая партийную этику, сенатор Уолтер Мондейл, который через 15 месяцев стал вице-президентом, сказал одному газетчику, бравшему у него интервью, что, возможно, для работы в ЦРУ как раз и нужен политик, так как он будет более чувствительным к разным злоупотреблениям со стороны этой организации. И в то время как консервативный обозреватель Джордж Уилл ставил под сомнение мудрость моего назначения, либерал Том Уикер на страницах "Нью-Йорк таймс" высказал предположение, что мой политический опыт, равно как и практика внепартийной работы в ООН и Китае, могли бы даже оказаться полезными для ЦРУ в его стремлении вновь завоевать доверие.

По мере приближения к слушаниям в сенате о моем назначении споры вокруг этого разгорались все сильнее. И тут я получил письмо с поддержкой и советом с Сан-Клементе, штат Калифорния.

"Дорогой Джордж,

Все, через что ты прошел до сих пор, покажется тебе «детским садом» по сравнению с тем, что тебя ожидает. Я только хочу дать тебе один маленький совет. Тебя будут всячески уговаривать уступить настояниям и пообещать членам сенатской комиссии сделать ЦРУ в будущем открытой книгой. Это, конечно, наиболее верный способ, чтобы уменьшилось число голосующих против и тебя утвердили. Но это также и вернейший способ уничтожить управление, которое и без того изрядно ослаблено бездоказательными нападками со стороны как сената, так и следственных комитетов палаты представителей.

Ричард Никсон"

Упоминание Никсоном об «уступках» было туманным намеком на политику человека, которого я должен был сменить в ЦРУ, – Билла Колби. В качестве директора ЦРУ Колби подвергался серьезной критике со стороны работников самого управления и правительственных чиновников за ту невероятную откровенность, которую он всякий раз демонстрировал перед комиссиями конгресса. Колби не раз вспоминал слова Киссинджера, который однажды сказал ему: «Ты знаешь, Билл, чем ты занимаешься, когда приходишь на Холм? Ты исповедуешься».

Однако Колби шел по тому же натянутому канату, по которому должен был пройти и я, став директором ЦРУ. Вопрос был в том, где предел того, что конгресс и общественность имеют право знать, а где в работе ЦРУ возникает необходимость секретности. Даже при самых лучших условиях работы этот вопрос влияет на все разведывательные операции, которые ведет свободное общество, и на него нельзя дать однозначный ответ. В той большой и неопределенной области, которая известна как "интересы национальной безопасности", один государственный чиновник считает совершенно секретным то, что другой рассматривает как несекретное.

Что касается Колби, то он был директором ЦРУ в тот период, когда доверие на Капитолийском холме к управлению было чрезвычайно слабым, а поскольку конгресс держит в своих руках и все финансовые рычаги, то соответственно оказались подорванными и способности управления выполнять свои функции. В годы Вьетнама и "Уотергейта" термином "национальная безопасность" слишком часто злоупотребляли и использовали во вред. Когда в обществе началась реакция на это, ЦРУ – самое секретное ведомство по роду своей деятельности – понесло самый сильный урон.

Колби был похож на генерала во главе дезорганизованной, отступающей армии. Он пытался сплотить ее, сделать ее способной дать еще один бой. По его мнению, единственное, в чем нуждалось ЦРУ в начале 70-х годов, был директор, который мог бы официально противостоять всесокрушающему нажиму конгресса и общественности.

Но даже начатая Колби политика "открытых дверей" не успокоила критиков работы управления. Точно так же, как узко мыслящие чиновники в правительстве, желавшие, чтобы на всех их документах, вплоть до последней докладной записки, стоял штамп "совершенно секретно" или "секретно", люди на Капитолийском холме и в средствах массовой информации пытались превратить ЦРУ в орудие исполнения своих честолюбивых замыслов. То, с чем столкнулось разведывательное сообщество страны в 70-е годы, было не просто потерей общественного доверия к государственным учреждениям. Определенная часть политиков и журналистов потеряла сдерживающие начала, понимание того, что, невзирая на то, как употреблялось понятие "национальная безопасность", реальные интересы национальной безопасности действительно существуют и в нынешнем мире их следует защищать.

В своем письме Никсон коснулся и этой проблемы:

«В любой период разрядки опасность войны уменьшается, но опасность невоенного покорения возрастает в геометрической прогрессии. Мы можем ожидать, что тайная деятельность тех, кто противостоит нам и нашим друзьям в мире, в ближайшие месяцы и годы усилится. Соединенные Штаты не должны перенимать философию наших коммунистических противников, особенно из Советского Союза, согласно которой для достижения цели годится любое средство. В то же время мы должны найти эффективный способ борьбы, препятствуя использованию коммунистами периода разрядки с целью покорить нас».

К письму с Сан-Клементе был приложен перечень "Высказываний Сун Цзы", китайского "Клаузевица", который жил приблизительно в 500 году до н. э. Никсон отчеркнул один из афоризмов, который резюмировал суть его письма: "Верх искусства, – писал Сун Цзы в своем "Трактате о военном искусстве", – это не выиграть сто битв, а, напротив, покорить армию врага без сражения".

Декабрь 1975 года был далеко не лучшим временем для того республиканца, которого сенат должен был утвердить на пост директора ЦРУ. Медовый месяц президента Форда и конгресса давно прошел, и казалось, что один из каждых трех сенаторов-демократов хочет выдвинуть свою кандидатуру на пост президента, а два других претендуют на то, чтобы занять пост вице-президента или место в кабинете следующей администрации.

Однако партийные стычки были только частью проблемы, с которой столкнулся Белый дом при Форде в попытках привести ЦРУ в порядок. По мере приближения к концу года споры вокруг управления принимали все более острый характер.

Специальная комиссия сенатора Чёрча опубликовала 20 ноября доклад с обвинениями в том, что ЦРУ в 60-е годы организовало заговоры с целью убийства Фиделя Кастро на Кубе и Патриса Лумумбы в Конго.

В своем выступлении 4 декабря Чёрч утверждал, что за два года до этого, в 1973 году, ЦРУ было замешано в свержении президента Сальвадора Альенде в Чили.

Спустя 11 дней специальная комиссия палаты представителей, возглавляемая конгрессменом Оутисом Пайком из штата Нью-Йорк, потребовала, чтобы администрация Форда объяснила тайное участие США в гражданской войне в Анголе. Через 72 часа сенат сократил ассигнования на все военные поставки прозападным силам в этой войне.

Это был еще один сигнал о том, что конгресс больше не уступит Белому дому лидерства во внешних делах. Мы приняли этот сигнал в Вашингтоне. К сожалению, он был принят и в других столицах мира. За рубежом в дружественных странах возникло сомнение в том, что президент Форд контролирует внешнюю политику Соединенных Штатов. В Вашингтоне же главный вопрос заключался в том, сможет ли он провести спорное назначение через сенат.

За два дня до Рождества, 23 декабря, был убит руководитель отделения ЦРУ в Греции Ричард Уэлч. Это произошло после того, как его имя и описание его деятельности появилось в письме, опубликованном афинской газетой "Ньюз", издающейся на английском языке. Он был убит в тот момент, когда выходил из своего дома в Афинах.

Это была отрезвляющая трагедия, которая напомнила нам еще раз о постоянной опасности, с которой сталкиваются сотрудники ЦРУ за рубежом. Но если судить по настроениям в Вашингтоне, то кое-кто извлек из смерти Ричарда Уэлча совсем иной урок. Так, сенатор Гэри Харт из штата Колорадо, член комиссии Чёрча, поведал о полученном им от какого-то безумца письме, в котором вина за смерть Уэлча возлагалась на комиссию. Харт, действуя в духе времени, заявил, что за этим письмом "стоит ЦРУ".

Все это и задало тон двухдневным слушаниям сенатской комиссии по делам вооруженных сил, на которых разбирался вопрос о моем назначении. С целью увеличения числа голосующих за мое утверждение Белый дом Форда вызвал Брайса Н. Харлоу, республиканского эксперта по делам конгресса еще со времен Эйзенхауэра. Брайс был наиболее умелым счетчиком голосов на Капитолийском холме. После быстрого выяснения настроений в комиссии он вернулся с известием, что демократическое большинство предполагает сыграть не только на моем политическом прошлом, но и на моем политическом будущем.

"Они требуют клятвы кровью, что вы не выставите свою кандидатуру на следующих выборах, – сказал он. – Иначе нам вряд ли удастся получить голоса".

Раздумывая над этим требованием даже 10 лет спустя, я все равно находил его странным. Это было заявление о вице-президентстве в духе Шермана: мол, я не буду баллотироваться, если окажусь в списке кандидатов, и не буду руководить сенатом, если меня изберут. Но какой в этом смысл? Ведь ЦРУ никогда не было трамплином для высших постов. И я повторил эту фразу Брайсу.

Он кивнул, соглашаясь. "Но они все равно этого хотят", – сказал он.

"А я на это не пойду", – ответил я. От меня требовали слишком многого. Одно дело быть полезным президенту, но угождать партийным прихотям ради моего назначения – это было выше меня.

Дело не двигалось, пока не был предложен компромисс. Клятвы кровью с моей стороны не последовало, но Белый дом сделал следующее заявление:

"Посол Буш и я согласны с тем, что следует отдать предпочтение экстренным нуждам внешней разведки перед всеми другими соображениями и что в руководстве ЦРУ требуется преемственность. Поэтому, если посол Буш будет утвержден сенатом на пост директора центральной разведки, я не буду рассматривать его в качестве кандидата на пост вице-президента в 1976 году.

Джеральд Форд"

Это удовлетворило комиссию, которая затем утвердила мою кандидатуру 12 голосами против 4. После перерыва в заседаниях в связи с Рождеством полный состав сената подтвердил назначение 64 голосами против 27, и через три дня мой друг и сосед верховный судья Поттер Стюарт привел меня к присяге как директора ЦРУ в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния, на другом берегу Потомака, прямо напротив Вашингтона.

Январь 1976 года. Начало года президентских выборов. Президент Форд и губернатор Рейган еще шли голова в голову на праймериз в Нью-Гэмпшире. Но в вашингтонской прессе уже обсуждались две новые неслыханные новости на национальной политической арене – результаты предвыборных кокусов [51] 51
  Кокус (англ.– caucus) – предвыборное партийное совещание фракций в США. – Прим. ред.


[Закрыть] в штате Айова и успехи губернатора штата Джорджия Джимми Картера.

* * *

Один из выводов, который я сделал в результате работы на двух дипломатических постах – в ООН и Китае, – состоял в том, что ни в коем случае нельзя недооценивать символики. Именно символики, а не имиджа, который является чем-то совсем иным. Имидж относится к внешнему, к тому, как ты выглядишь перед миром. Символика же сводится к откровениям – к тому, что ты хочешь сказать миру.

Став директором ЦРУ и директором центральной разведки, я выполнил свою первую задачу – составил послание служащим управления, причем не только тем, кто работал в штабе в Лэнгли, но и находившимся за границей. Было важно, как обо мне судят на Капитолийском холме; было важно, как я выгляжу в прессе; но самым важным было возглавить работу американской разведки. И популярность на Холме или в прессе была второстепенным делом по сравнению с тем, чтобы завоевать доверие людей, которые работали на ЦРУ и на все разведывательное сообщество.

В середине 70-х годов боевой дух служащих разведки США был чрезвычайно низким. Некоторые, правда, рисковали жизнью, и большинство использовало свои способности для дела, которое считали жизненно важным для интересов страны и даже для ее выживания. Однако имели место и нарушения законов, и различные эксцессы со стороны сотрудников ЦРУ. Совершались ошибки, раскрывались неудачные заговоры. В результате все управление было привлечено к ответственности, а все служащие и планы попали под подозрение. Когда служащие управления не критиковались прессой, их обвиняли политики.

Именно так большинство служащих ЦРУ смотрело на ту ситуацию, с которой управление столкнулось в январе 1976 года. А теперь еще Билла Колби, профессионала в разведке, сменял какой-то непрофессионал, аутсайдер, и к тому же политик до мозга костей.

Мне необходимо было сделать такое заявление, которое сказало бы работникам ЦРУ, что им дали такого директора, который, по словам бывшего президента Никсона, не уступит настояниям и не продаст их всех. Мое обращение должно было сказать: "Я на вашей стороне, и мы в своем деле едины".

Случай представился мне с первым решением, которое я должен был принять как директор ЦРУ. На первый взгляд это был не очень важный, чисто технический вопрос.

"Где бы вы хотели расположить свой основной кабинет, – спросили меня, – в старом здании или в Лэнгли?"

Старое Президентское здание – это здание административных управлений, громадное серое строение начала века на Пенсильвания-авеню, которое когда-то было построено для государственного и военного департаментов, но с конца второй мировой войны находилось в распоряжении Белого дома. Там размещались офисы вице-президента, административно-бюджетного управления и других государственных ведомств. Если бы я разместился там, у меня был бы удобный доступ к западному крылу Белого дома и Овальному кабинету. Это было бы плюсом. Проходить каждое утро через юго-западные ворота Уэст-Экзекютив-авеню и иметь зарезервированное место на автомобильной стоянке возле Белого дома было бы полезно для имиджа. Но это восприняли бы и так, что нового директора больше интересуют политические игры в Вашингтоне, чем руководство управлением.

Поэтому первым известием обо мне стало то, что я поселился в Лэнгли на седьмом этаже здания ЦРУ. Это решение было легко принять, поскольку я уже позаботился о том, чтобы у меня был прямой доступ к президенту, где бы я ни размещался.

Это было одним из двух условий, которые я поставил, принимая должность директора ЦРУ. Ответив на телеграмму Киссинджера, я связался с Брентом Скаукрофтом, советником президента по вопросам национальной безопасности, чтобы быть уверенным, что вместе с обязанностями на новом посту у меня будут и возможности для их выполнения. Во-первых, мне должна быть обеспечена возможность непосредственного контакта с президентом, минуя бюрократию западного крыла. Во-вторых, я хотел сам назначить своего заместителя и подобрать себе штаб.

Скаукрофт телеграфировал, что наверху согласны со мной по обоим пунктам и, следовательно, мне не нужно будет действовать через секретариат Овального кабинета, чтобы связываться с президентом.

Размещение в Лэнгли отражало также мою точку зрения на то, что директор ЦРУ должен избегать даже кажущегося участия в разработке политики. Основной задачей управления, определенной в уставе 1947 года, является обеспечение разведывательными данными президента и других политических деятелей. Я намеревался руководить ЦРУ в рамках его устава не только в том, что касается политики, но и в отношении любой политической деятельности. Будучи директором ЦРУ, я отклонял приглашения на все партийные мероприятия, включая республиканский съезд в Канзас-Сити в 1976 году.

Вторым важным посланием, которое я направил своим сотрудникам, был выбор заместителя директора. С этой должности ушел в отставку мой друг генерал Вернон Уолтерс. На место Уолтерса я назначил Хэнка Ноче. Бывший университетский спортсмен ростом шесть футов четыре дюйма хорошо известный в коридорах седьмого этажа в Лэнгли, он был уважаем коллегами как профессионал, знающий о работе в ЦРУ не по рассказам.

Было и третье объявление, не отличавшееся такой популярностью у определенной части сотрудников, как первые два. Некоторые сотрудники, занимавшие ключевые посты, не произвели на меня такого впечатления, как Хэнк Ноче. Они были вынуждены уйти.

За шесть месяцев из 14 высших администраторов ЦРУ 11 были заменены. Одних повысили. Другие ушли на пенсию и в отставку или были уволены, но в каждом случае имел место личный разговор, а не безличное извещение или уведомление об увольнении.

* * *

Никакая школа или инструктор не научат, как быть конгрессменом, министром или президентом, ибо каждая из этих должностей предъявляет к человеку свои особые требования. Опыт другой работы, конечно, может помочь, но он не гарантирует успеха. Есть вещи, которые нельзя понять до тех пор, пока не займешь этот пост. Именно таким был мой приход на должность директора центральной разведки.

Я пришел в ЦРУ, имея лишь весьма общие представления о том, как оно работает. Мой дипломатический опыт давал мне представление о той роли, которую играют разведывательные операции в международных делах. Например, вы ведете переговоры с другим послом относительно позиции его страны по какой-либо проблеме. Он рассказывает вам о политической ситуации в своей стране, которая, если ему поверить, не дает ему большой свободы действий. Он просит быть благоразумным. Однако непосредственно перед этой встречей вы получили сообщение от разведки и знаете, что ситуация в его стране вовсе не такая, какой он ее описывает. И вы, конечно, твердо стоите на своем. Он запрашивает свое правительство о дальнейших инструкциях и выясняет, что у него есть несколько большие возможности для переговоров, чем он утверждал вначале. И таким образом вы достигаете компромисса, который соответствует первоначальным вашим наметкам.