Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

6

Трое всадников, процокав копытами по мосту через Медведицкий овраг, подскакали к воротам княжеского дворца: два воина-ордынца сопровождали монаха Мину.

– Посланный от мурзы Бурытая! – крикнул монах.

Стража недоверчиво оглядела его, но задержать не посмела.

Во дворе всадники спешились у коновязи, направились к крыльцу. Там, на первых ступеньках, рослый, белозубый дружинник Данила Белозерец встал на их пути: Данила и подумать не мог, чтобы жалкий прислужник ордынцев Мина ступил в княжеские покои.

Но монах чувствовал за собой силу, сказал нагло:

– Э, посторонись. Говорить с князем Константином будем. Моего господина слово ему.

– Волк степной твой господин, – ответил дружинник. – Убирайся подобру-поздорову. – И слегка подтолкнул Мину.

Воины, сопровождавшие монаха, – один меченный шрамом через всю щеку, другой – монгол с жидкими косичками, заброшенными за уши, – ощерились, готовые проткнуть копьем дерзнувшего остановить их. Да ведь и Данила не без оружия, положил руку на рукоять тяжелого меча, кликнул подмогу. Прибывшие оказались в кольце.

Шум привлек проходившего по двору игумена Афонасия; старец сумрачно уставился на монаха. С гневом спросил:

– Как посмел, пес смердящий, быть здесь?

– Успокойся, поп, – остановил его Мина, – не по своей охоте прибыл. Послан баскаком Бурытаем к князю Константину. В гости в слободу зовет его мурза Бурытай.

– Не подобает хозяину своего дома идти в гости к приехавшему, да еще получать приглашение через такого посла. Ты пошто позоришь одежду?

– Привычно мне в ней, – глумливо ответил Мина, оглаживая ладонями рясу.

Ничего более не сказав, Афонасий стал подниматься по крутым ступеням крыльца. Уязвленный нелестным приемом, Мина воскликнул:

– Прикажешь передать твои слова, как слова князя? Не много ли берешь на себя, поп? Так ли еще скажет князь?

– Так и скажет, – не оборачиваясь, отрезал Афонасий.

– То ладно, – согласился Мина с усмешкой. – Ждите тогда самого мурзу. Только советовал бы не гневить его.

Посланцы баскака вскочили на коней и ускакали.

Спустя некоторое время воротная стража позвала Данилу Белозерца.

– До тебя, – сказал сторож, указывая на исхудалого, бледного и взволнованного человека.

– А! – радушно приветствовал дружинник. – Оклемался, ростовский купец Семен Кудимов?

– Оклемался, друже Данило, к дому было собрался… Скажи мне, чернец тут с татарами-вершниками был. Кто он?

– Э! – отмахнулся Данила. – Стоит тебе о всякой погани допрос чинить. Мина это, прихвостень ордынский.

– Ведом, Данила, мне этот человек… – Купец задыхался от волнения. – Ведь это он меня саблей хлестнул. Признал я его по звероподобной роже.

Добродушие исчезло с лица дружинника, недоверчиво вглядывался в затуманенные лихорадкой глаза купца.

– Не ошибся, Миколаич?

– Хотел ошибиться – не могу.

– Не уходи, доложу князю, – торопливо сказал Данила.

В просторной горнице княжеского дворца собрались ближние князя. Сидели на широких лавках вдоль стен, выжидающе смотрели на князя. Лица у всех напряженные: что говорить – не за пиршественным столом, не для легкой беседы были тут, – предстояло по чести встретить татарского баскака Бурытая. Предполагали: много плохого сулил его приезд, но то, что произошло, ошеломило, – грабеж, убийства ни в чем не повинных людей, десятки пленников: посадские люди глухо ворчат, того гляди, быть замятие.

– Что ж, бояре, лаской приветим грабителя? – сдержанно спросил князь Константин. Внешне спокойный, сосредоточенный, он стоял позади кресла, опустив ладони на высокую спинку.

Тяжело дышал Третьяк Борисович, шевеля дряблыми пальцами на тучном чреве; задумался Афонасий, сурово сдвинув седые брови; бок о бок с ним княгиня Марина вздыхала глубоко и жалостливо.

– Да как встречать? Слезами исходи, а подчиняйся, – вымолвил Третьяк Борисович. – Нельзя иначе, Беда будет.

Княгиня Марина поддержала его:

– Ох, Костенька, да бог с ним. Отдари ты его чем-нибудь, и пусть убирается. Не навлекай на себя гнева ордынского.

Виновато потупившись, вошел в палату Данила Белозерец, стоял, выжидая.

– Ну что там еще? – недовольно спросил Константин.

– Прости, княже, меня, надоеду. Кузнец Дементий с бортником Савелием домогаются тебя. Подождать бы им, но день нынче такой – новость за новостью. Что прикажешь сказать?

– Зови.

Настороженно смотрел на вошедших князь: что еще неожиданного принесет их приход? Оба, как вошли, грохнулись на колени у порога.

– Встаньте, – приказал Константин. – Что за докука привела вас? Чего просите?

Заговорил Савелий:

– Виниться пришел, княже господине, к твоей милости… Думал спастись в лесу – повинен. Но нет спасения и в лесу от злых сыроядцев. Вызволи внучку у ордынцев, – как собака, буду тебе предан. Наслышан о тебе много доброго…

Константин нехорошим взглядом смотрел на старика, спросил неласково:

– Беглый смерд? От какого боярина убег?

– Нет, княже господине, вольный я, посадский. Хотел скрыться от людских бед, внучку оберегал, в том повинен. Да вот…

Савелий ждал от кузнеца заступничества, подтверждения своих слов.

– Знаешь его? – спросил князь Дементия. – Что за человек?

– Да, государь. – Дементий живо окинул взглядом присутствующих, замялся: все ли можно говорить при них.

– Говори. – Константин понял его. – Рассказывай.

И когда кузнец коротко поведал о рыскавшем в лесу татарском отряде, тревожно встрепенулся князь, ждал, вот сейчас услышит худшее, что могло быть: татары нашли лесное урочище, пограбили его.

– Нет, княже, – поняв его тревогу, сказал Дементий, – На парня и девушку они наткнулись случаем. Болото дальше супостатов не пустило; двое из них потопли, другие в страхе великом кинулись прочь… Княже, – нерешительно закончил кузнец, – и себе жду помочи…

– О чем просишь, говори.

– Сынка в мое отсутствие Мина полонил, в Ахматовой слободке держит.

При упоминании о монахе князь брезгливо подернул плечом. Дементию сказал:

– Тебя в обиду не дам. Обещаю. И ты, старик, не кручинься, вызволим твою внучку. А теперь идите да кликните Данилу.

Дружинник появился тотчас.

– Звал, княже?

– Звал. Приготовь для мурзы в саду ковер, подушки и что там… сам знаешь. В саду, на воле, принимать буду почетного гостя.

– Прикажешь подарки подобрать?

– Обойдется. Делай, как сказано.

– Княже, работника ростовского купца выпустил я из поруба. Вины за ним нет.

– Ладно, знаю, что нет. – И когда дружинник вышел, Константин обратился к ближним: – Разбоя мурзе простить нельзя, унижаться не стану.

– Ох, Костенька, – испуганно простонала княгиня Марина. – Поберегся бы, один ты у меня остался.

– Поберегусь, маменька.

Сказал со злом. Третьяк Борисович укоризненно покачал головой: «Горяч, не в меру горяч молодой князь. Быть беде великой».

7

Мурза ругался и не находил облегчения – все раздражало:

– Плохой день, совсем плохой. Ай, шайтан! – Горячего белого красавца коня и то осаживал злым окриком.

Два десятка отборных воинов ехали за ним на приличествующем расстоянии; монах Мина, напротив, норовил быть вровень, считал: вдруг появится необходимость в нем – он тут как тут. Мина трясся в седле, как плохо привязанный куль. Мурза презрительна косился на него, сопел. «Огреть плеткой – забудет трястись, а? Вперед не полезет». Пока сдерживался: язык урусов труден, Мина – толмач, переводчик. Но дерзость его невыносима чванливому Бурытаю. Даже ему, немытому, был противен едкий запах, исходящий от потного тела монаха. «А может, огреть?»

Говорил Мина: «Большой лесной улус утаивает князь, бобра, куницу возами возьмем, мед, кожи. Богатым станешь, Бурытай». Слушал монаха – веселилось сердце. Ай, шайтан! Взяли! Никакого улуса не видели. Взяли девку хворую да молодого лесного князя не в своем уме. Лучших нукеров русский леший в болото взял. Вот что получили! Совсем плохой день.

Солнце уже перевалило на вторую половину, когда перебрались вброд через вздувшуюся после дождя мутную Нетечу. Пошли ремесленные посады. С высоты седла Мурза оглядывал избы, сложенные из толстых бревен, деревянные церквушки с колоколами в проемах звонниц. А дальше, на отлогой возвышенности по-над Волгой, – уже высокие, светлые терема, изукрашенные резьбой, о причудливо вскинутыми вверх тесовыми крышами. За плотными заборами в просторных дворах Раскинулись хозяйственные постройки.

Давно ли смерчем пронеслись по этим местам непобедимые орды Бату-хана, оставив после себя горклые пожарища. И вот снова русичи отстроились, поднялись из пепла. Большой город, крепкий. Ну, Бурытай не повторит ошибки своего предшественника, согнанного сборщика дани Ахмата. Слаб был Ахмат, мало брал дани, потому с бесчестьем был отозван в Каракорум к хану Менгу, и только чудо спасет его от смерти «без крови» – удавят воловьей жилой.

Мурза осанисто сидел на коне. Был он одет в голубой стеганый халат, перехваченный широким поясом с драгоценными камнями; на голове – такого же голубого цвета бархатный колпак с меховой опушкой; ноги в мягких козловых сапожках с загнутыми носками удобно покоились в серебряных стременах; с левой стороны, на бедре, висел короткий меч в богатых сверкающих ножнах. Принаряжены были и следовавшие за ним воины.

Редкие жители, завидев всадников, шарахались в стороны, спешили укрыться. Всегда снующие любопытные мальчишки и те куда-то подевались. Мурза ухмыльнулся: «Вот как вчера нагнал страху на горожан». Но это еще он только так, для острастки, вот обживется – приучит к покорности.

Но за оврагом, когда проехали по мосту, у княжеского дворца, Бурытая встретила толпа, сразу настороженно затихшая. Люди провожали ордынцев затаенно злыми глазами. Такая встреча мурзе пришлась не по душе. Он остановил взгляд на чернобородом крепком мужике, тот смотрел в ответ смело, знакомо. Мурза даже коня придержал: «Неужто кузнец Дементий, непослушный раб, пропавший бесследно?»

И был и не был уверен Бурытай, надо бы позвать, удостовериться, но решил, что займется этим после: никуда кузнец от него не денется. Скользнул взглядом поверх головы кузнеца, будто не узнавая.

Дементий тоже с трудом узнал в обрюзгшем всаднике кичливого ордынского вельможу Бурытая. «Так вот к кому попал мой Филька!» – содрогнулся кузнец, припоминая бессмысленную жестокость своего бывшего хозяина, а сам все следил за мурзой – и лучше бы тому не видеть его взгляда.

Когда на княжеском дворе Бурытаю помогли спешиться и он увидел стоявшего в тени деревьев князя Константина, его бояр, а сзади вооруженных дружинников, какое-то недоброе предчувствие шевельнулось в груди старого мурзы. Он властно вытянул палец к земле, хотел крикнуть: «На колени!» – но случилось невероятное: крепкие руки князя внезапно подхватили его под бока, насильно, но вежливо усадили на приготовленные подушки.

– Садись, хан, – звучным голосом сказал Константин. – Отдыхай. – А сам тут же, откинув полу шелкового плаща, опустился в низкое креслице напротив.

Желтое, морщинистое лицо мурзы налилось кровью, глаза выпучились. От душившего гнева и унижения он открывал рот, в горле у него булькало, и он долго не мог что-либо сказать.

Князь не справлялся о здоровье, как полагалось при встрече знатного гостя, не говорил ничего другого, но смотрел с приветливостью. И ждал!

Наконец мурза пришел в себя, изрек вставшему возле него монаху Мине:

– Скажи ему, зачем народ собрал возле своего дома? Почто здесь дружинники? Или Костя-князь не знает, как принимать господина?

– Не трудись прибегать к помощи переводчика, достойный мурза, – остановил его Константин. – Мы можем объясняться на твоем языке.

Мурза затрясся от злости, прикрикнул:

– Учить меня вздумал! А?!

– Не сердись, хан, – мягко сказал Константин. – Все в твоей воле: говори через толмача твоего.

– То-то, – надменно сказал Бурытай; ему нравилось: князь называл его ханом.

«Вот же, старый бурдюк, переводчика захотел, – усмехался князь. – Мне же лучше делаешь – даешь время обдумать ответы».

Монах перевел все слово в слово. Константин отвечал ровным голосом, почтительно:

– Тебя удивил собравшийся народ. Русские люди любознательны, а со вчерашнего дня ты заставил много говорить о себе. Вот и собрались. Что ты усмотрел в этом плохого?

Мурза промолчал: придраться было не к чему, хотя толпа, косые взгляды людей ему не понравились.

– Разве достойно принимать такого гостя без торжественности? – продолжал Константин. – Или ты хотел вести беседу с глазу на глаз, без бояр, без почетного караула? Тогда прикажи.

И опять мурза не знал, к чему придраться. Он стрельнул вороватым взглядом по сторонам: что намеревается Костя-князь преподнести ему? Какие подарки? Но не было намека на то, что ему приготовлены дары.

– Я не вижу… Разве всегда так встречаешь гостей? – Мурза не мог скрыть своего разочарования.

Третьяк Борисович научил «внучка» скрывать свои мысли в разговоре. Константин чуть заметно ухмыльнулся, не забыв прикрыть ладонью рот. Ордынцы падки на подарки, на лесть.

– Я не понял: о чем ты? Достойнейший мурза, я приготовил тебе подарок. Не знаю, будешь ли доволен.

Бурытай еще раз любопытным взглядом обвел княжеских слуг – никто не держал никаких даров, не было на расстеленном ковре ни питья, ни яств, – неизвестно, чем хочет поклониться ему князь. Может, все это будет после беседы. У каждого русского князя свои причуды. Мурза приготовился ждать.

– Мне ваш город нравится, – уже добрее сказал Бурытай. – Здесь жить буду. Счетников своих пошлю в Ростов, Углич, Белозерск, Мологу – сам здесь останусь.

«Считает: честь окажет своим присутствием. Нет, лучше уж от тебя подалее».

Трудно сдерживаться молодому князю, хоть и давал обещание матери и Третьяку Борисовичу ничем не вызывать гнев баскака. А перед глазами – вчерашний разбой в посадах и на торгу, полоненные люди. Разве снесешь молчаливо такое?

– Лестно слышать, достопочтенный мурза. – Константин вглядывался в лоснящееся медью лицо Бурытая – не было в нем ничего, кроме тупого самодовольства. Добавил сурово – Но не потому ли, что жить здесь собрался, ты, мурза, ворвался в город, как грозный завоеватель?

Бурытай откинулся на подушках, спросил с удивлением:

– Дерзишь мне? А?

– Смею ли дерзить важному послу! – с угрюмой насмешливостью ответил князь. – Всего-то хотел узнать, что толкнуло тебя на вчерашние подвиги? Подобает ли вести себя так баскаку? Зачем на себя злость в людях копишь?

Мурза долго сидел с закрытыми глазами, только рука его, теребившая за ухом жидкую косичку, выдавала волнение. Внезапно он наклонился ближе к князю, прохрипел с угрозой:

– Ты непокорен, я знаю. Много больших городов русских, много князей русских. Уйдет ханская грамота на княжение другому, смотри. Что будешь делать? А? То-то! Поступай, как великий князь Александр Невский. Знаешь, что сделал Александр? Он брата своего не жалел, когда тот устроил – как это по-вашему?.. – замятню. Вот как поступай.

– Ведомо ли тебе, мурза, что Андрей Ярославич вынужден был устроить замятню, ополчиться на сборщиков дани? Бессмысленная лютость ордынская вынудила его. Что ему оставалось делать? Так-то и ты, хан, посол царский, станешь править, – одному богу известно, что может случиться…

Это уже было предупреждение. Мина не постеснялся усилить княжеские слова, когда передавал их Бурытаю. Не скрывая подлой радости, ждал знака мурзы, по которому воины бросятся на дерзкого князя. «Не сносить тебе головы, неразумный вьюноша, – злорадно подумал он, – Будет тебе сейчас замятня».

И мурза вскинулся, опять заклохтал горлом, потянулся к рукояти сабли. Телохранители, стоявшие сзади него, сдвинулись теснее.

Но и в стане князя произошло движение. Словно невзначай, звякнула кольчуга на Даниле Белозерце. Боярин Третьяк Борисович, склонившись, умоляюще шептал князю Константину:

– Не лезь ты на рожон, внучек, бог с ним, нехристем, проймешь его разе…

Князь нетерпеливо отмахнулся от него:

– Вот так-то, боясь всего, и стонем под игом ордынцев.

Бурытай мог подать знак, и началась бы резня, но это была бы схватка на равных, и неизвестно, чем бы она кончилась, кто бы еще одолел. Такого он допустить не мог.

– Волю властелина оспариваешь? Право победителя? – напыщенно спросил он. – Как осмелился сказать такое, оскорбить ханского баскака?

– Но в вашем законе – «Ясе» Чингисхана, – гневно возразил Константин, – нет того, чтобы дозволялось грабить купцов. За что ты, мурза, ограбил иноземца Марселиса, других торговцев?

Князь на мгновение обернулся и, встретившись взглядом с дружинником Данилой Белозерцем, кивнул ему. Тог слегка поклонился, быстро пошел к воротам.

– За что ты, мурза, похватал людей и запер их в слободе? – продолжал обвинять князь. – Хочешь, чтобы народ по лесам разбежался? Ты собираешься жить в городе. С кого дань брать станешь?

– Сам укрываешь в лесах людей! – взвизгнул Бурытай; его трясло от бешенства. – Большой улус в лесу. Кругом болото? А? Где тот улус?

– О каком лесном улусе говоришь? Если тебе о нем известно, почему не пошел туда?

– Пошел! Болото!.. Воины утопли!.. Нужен проводник. Давай проводника.

– Лес лесом, а бес бесом. Это у нас поговорка такая, мурза. И еще: не положа, не ищут. Что же ты от меня хочешь? Если кто сказал тебе о лесном поселении, пусть он и ведет тебя туда. Загадками говоришь, мурза.

– Загадки! Почему ты не знаешь, кузнец твой Степан знает? А?

Мина поперхнулся, стараясь остановить не в меру распалившегося Бурытая, даже слегка толкнул его в спину. Тот разъяренно обернулся. Но князь, будто ничего не замечая, не дожидаясь перевода, уже сказал:

– Вот ты и пошли вперед этого кузнеца Степана, приведет тебя на место – его счастье, попадет к лешему на ужин, утопнет, как твои воины, – туда ему и дорога, судьба такая.

Но мурза уже не слушал князя, внимание его привлекли приближающиеся от ворот люди.

Чернобородый Дементий, его беглый раб, и еще молодой губастый парень придерживали под руки истощенного, слабого человека. Позади них шел рослый дружинник. Мелькнувшая было догадка, что князь решил ему возвратить беглого раба, быстро отпала.

«Что же такое придумал Костя-князь?» – недоумевал Бурытай.

Звучный голос Константина заставил его прислушаться.

– Скажи, хан, – спрашивал Константин. – Когда бы человек вашего племени перебежал на сторону чужеземцев, а после стал губить ваших сородичей, как с ним поступило бы ваше племя?

Мина вскинул подозрительный взгляд на князя, но перевел точно.

– Хо! – засмеялся Бурытай. – Когда тебя кусает злая муха, станешь ли ты веселиться, глядя на нее?

Между тем, шедшие от ворот приблизились и остановились неподалеку от князя. Истощенный человек с ненавистью уставился на монаха, и тот, побледнев и забыв, что теперь исповедует другую веру, торопливо закрестился по-христиански, с ужасом шепча про себя; «Свят… Свят… Пресвятая богородица, – наваждение!..»

Но то было не «наваждение» – ростовский торговый гость, как вставший из земли мертвец, предстал перед ним. Неробкий по натуре Мина ощутил внезапный холод в спине.

– Он это, княже справедливый! – выдохнул с яростью купец. – Он, душегубец!

Мина наклонился к уху Бурытая, взволнованно зашептал, указывая на купца; прикрыв глаза, тот внимательно слушал, ни один мускул не дрогнул на застывшем лице.

– Зачем ты позвал этих людей? – спросил Бурытай князя после раздумья. – Один из них – мой раб, вон… черный Дементий. – Мурза вдруг хитро усмехнулся. – Догадываюсь… Ты хочешь вернуть мне беглого раба? Ты достойно поступаешь, князь Константин.

Его слова были полной неожиданностью для князя; еще не веря сказанному, он недоуменно посмотрел на кузнеца.

– Правду он молвит, княже господине, – Сумрачно проговорил Дементий. – Был я рабом у этого мурзы, да ушел от него, сам добыл свободу. Но где сосна взросла, там она и красна. Не быть вдругорядь мне рабом.

Узкие глаза Бурытая заблестели, стали злыми.

– Как! Будешь противиться своему господину? – воскликнул он. – Свяжите его.

Последнее относилось к воинам. Кто-то из них уже доставал волосяной аркан.

Константин гневно поднялся, предостерегающе поднял руку.

– Не торопись, мурза. Спору нет, беглый раб остается в воле хозяина. Только посуди: какая тебе выгода иметь непокорного раба? Ты получишь за него богатый выкуп. Но прежде выслушай вот этого человека, тогда узнаешь, зачем я позвал его. Говори, ростовский купец.

– Что ж, княже справедливый, вот он, лихоимец, разбойная рожа, стоит возле татарского воеводы. Его меча испробовать пришлось, его ватага растащила мои товары.

Внимание всех переключилось на Мину. Чувствуя откровенно враждебные взгляды, он невольно придвинулся к Бурытаю – только мурза мог спасти его от ненависти окружавших людей.

– О чем говорит? А? – брезгливо спросил мурза, указывая пальцем на купца.

– Врет он! – исступленно выкрикнул Мина. – Нет у него свидетелей. Все он врет!

– Гром господень убьет тебя! – возмущенно проговорил купец. – Свидетелей нет, то правда, порубали вы моих работников, вот только я да глупый Еремейка остались. Да и вы, думаю, для ночной татьбы свидетелей не берете. Какие тебе еще свидетели, когда я отсюда твое поганое дыхание чувствую!

Волнение купца все росло, он оглядывал людей, призывая их на помощь.

– Это что же, княже, – растерянно обратился он к Константину, – выходит, я лгун, наговорил на него. Креста на нем нет.

– Креста на нем нет, ростовский купец Семен Миколаич, ты не ошибся, – подтвердил князь. – Променял он крест христианский на веру басурманскую.

И князь требовательно повернулся к Бурытаю. Сказал по-татарски:

– Не смею думать, мурза, что ты был при разбое и смертоубийстве, но вот толмач твой покушался на жизнь человека. Сей тать надсадил многим. Ты сказал, если злая муха кусает, нельзя веселясь глядеть на нее. Вели вернуть товары ростовскому купцу, монаха же выдай для людского праведного суда. Это будет справедливо.

Бурытай оторопело смотрел на него, потом резво вскочил, отшвырнул ногой подушки, на которых сидел, весь ощетинился.

– Как смеешь приказывать? С колодкой на шее пойдешь в Орду. Аль не слышал, что бывает за оскорбление баскака?

– Осторожнее, мурза, – опять остановил его Константин, – не бросайся в гневе поспешными словами.

Князь жестом указал на распахнутые ворота; на площади виднелась густая толпа; у многих в руках были тяжелые посохи-дубины.

«Откуда взялись посохи? – обескураженно подумал Бурытай. – Когда ехал сюда, ничего не было в руках у них. Или не заметил? А?»

Бурытай вытащил из-за пояса плетку, нетерпеливо взмахнул ею. Ему тут же подвели коня; с удивительной для его возраста ловкостью он влетел в седло. Телохранители тесным кольцом окружили его. Тогда рванулся к своей лошади и Мина, о котором мурза в гневе просто забыл.

Весь отряд поскакал за ворота.

– Ну, берегись, Костя-князь! – Мурза обернулся, пригрозил плетью.

Князь некоторое время смотрел ему вслед и вдруг, откинув голову, звонко рассмеялся.

– Погодь-ка, Семен Миколаевич, – сказал губастый Еремейка, доселе поддерживавший купца, и отпустил его локоть.

– Прости и меня, – проговорил Дементий, державший под руку купца с другой стороны.

Оставив купца, оба бросились за ворота, где, яростно нахлестывая коней, отряд Бурытая врезался в толпу.

– Что ж, Данила, – сказал князь дружиннику, – помогайте ордынцам убраться во здравии.

Данила Белозерец блеснул белыми зубами, сказал лукаво:

– Надо помочь, княже, а то людишки наши распалятся да еще прибьют кого из них. Беды не оберешься.

И дружинники устремились к воротам.

Татарский отряд оказался стиснутым обозленными, разгоряченными людьми. Вчера, защищая своих близких, свои дома, только одиночки вступали в схватку с татарами, тут уже была толпа, сплоченная в одном устремлении. Во всадников летели камни, на них обрушивались дубины. Уже не с плетками – с обнаженными саблями воины крутились на храпящих лошадях. Княжеские дружинники уговаривали не делать зла ордынцам, но как-то так получилось, что там, где они оказывались, очередной визжащий татарин вылетал из седла.

Монаха Мину оттерли в сторону, плотно окружили. И тогда он бешено оскалился, откинул полу рясы и выхватил висевший на поясе тяжелый меч. Это было неожиданно, и люди смущенно отступили. Под рясой на монахе была еще кольчужная рубаха.

С тех пор как стал изгоем, поступил на службу в Орду, Мина видел от людей неодолимое отвращение к себе и потому в отместку еще больше зверел, старался пакостить бывшим единоверцам при каждом удобном случае. Заросший волосом, грузный, сейчас он был страшен; казалось, не человек – огромный зверь вступил в схватку.

В это время послышался голос губастого парня, работника ростовского купца, – Еремейки.

– Ну-кася, – добродушно говорил он, раздвигая людей и пробираясь к монаху. – Дайте, братцы, рассчитаться за Семена Миколаича.

Еремейке услужливо подсунули увесистую дубину. Помахивая ею, не остерегаясь, он пошел на Мину. Дерево и металл с сухим треском столкнулись в воздухе. От страшного удара меч вылетел у Мины, шлепнулся за спиной.

Десяток рук сразу же вцепилось в монаха, стащили с лошади. Но и на земле, с безоружным, нелегко было справиться с ним. Расшвыряв нападавших, он нагнулся, сбычившись, отыскивая очередную жертву.

– Погодь, братцы, отойдите-ка, не то зашибу в горячке.

Еремейка сцепился с монахом врукопашную, оба сопели, старались приспособиться половчее.

– Попомнишь Семена Миколаича, ростовского купца, – хрипло говорил парень.

Монах боролся молча. Наконец Еремейке удалось стиснуть шею противника мертвой хваткой. Мина рухнул.

На земле его и добили.

– Будешь помнить Костьку и Кудряша, – тяжело дыша, заключил Еремейка.

Едва ли половина татарского отряда вырвалась из толпы. Сам мурза намного опередил своих воинов – добрый конь нес его к Ахматовой слободе, а он, вне себя от злости, все стегал и стегал его.

– Други! – пронеслось по площади. – Поспешай в слободу! Изгоним сыроядцев из города!

– В слободу! – подхватили десятки голосов. – Освободим полоняников. Не оставим в неволе сестер и братьев!

Толпа с ревом покатилась к посадам.

На площади остались убитые и зашибленные в схватке. Спустя немного времени пришли сторожа, сложили тела на телегу. Постояли у истерзанного громоздкого тела монаха, потом подняли его и потащили к обрывистому берегу Которосли.

– Собакам на съедение, – пробормотал один из них. – Сойдет.

– Для продажной псины – кол из осины, – заключил второй старой поговоркой.