Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

8

Больше всего не хотелось Константину встречи с Борисом Васильковичем и Глебом. А как минешь ее, если надо ехать через Ростов; не проскачешь же мимо окон терема ростовских князей – смертельную обиду затаят братья. И Мария Ярославна не поймет.

Из задумчивости вывел его Данила Белозерец, ехавший вровень.

– А что, княже, заберем в Ростове охочих ратников?

– Опять ты за свое, – упрекнул князь.

– Почему – за свое? Князь Александр Ярославич сказал тебе – бери по дороге смельчаков. Так и надо брать. Они почему охотно откликнулись, ростовцы? Что им наш город! Они с татарами драться хотят. Вон, смотри, было нас два десятка, а теперь больше сотни, если еще в Ростове возьмем, так мы в таком числе хоть сейчас в битву.

– Храбр, – усмехнулся Константин. – Ты лучше сказал бы, как разминуться с ростовским князем. Не хочется мне видеть его.

– Вот что тебя заботит! То, княже, просто: объедем озеро с правой стороны, через Рыбное, и – на нашу дорогу.

У Константина как гора с плеч. Но все-таки недоверчиво спросил:

– А ты ездил здесь?

Данила улыбнулся, показав белые зубы.

– Не ты ли, князь, посылал меня гонцом в разные города? Дороженьку эту я знаю, она еще прямее, если в город не надо заезжать.

Когда объезжали озеро, невольно присматривались к Ростову. Издалека он выглядел еще величавее. Многочисленные главы церквей, обшитые осиновой плашкой, серебрились на солнце. Все они расположены были вдоль озера, в одну нитку. Можно было отыскать взором островерхую крышу княжеского терема. Тесно сгруженные боярские дома тоже выглядели внушительно. Переяславцы, не бывавшие здесь, восхищенно переговаривались:

– Да, оно и есть – Ростов-батюшка. Лучше не скажешь.

Данила сказал не напрасно, что дорога прямее, – скоро они уже наткнулись на первую сторожу, оставленную на развилке. Наскучавшиеся воины с радостью присоединились к отряду – надобность в этой стороже отпала.

До мужицкой засеки шли ходко. Мужики, видно, ни на час не оставляли ее без охраны – высыпали из-за деревьев. Впереди опять с огромной рогатиной старик Окоренок.

– Будь здрав, княже!

– И тебе долгих лет, – сказал князь, спешившись Улыбнулся: – Татары не налетали?

– Слава богу, тихо, – серьезно ответил старик.

Переход по лесной тропе занял много времени. Когда опять все были на конях, князь спросил старика:

– Так что, ваши ратники следом за нами пойдут?

– Мы так смекаем, князь. Коли навалятся, мы тут их по перворазу употчуем и тебе весточку дадим. А потом уж прибудем.

Константин удивленно посмотрел на него.

– Да как же вы пешие против конников? Они вперед вас прибудут.

– Они по дороге, да и сторожиться после этой засеки станут, а мы побежим своими тропами. Небось не обгонят.

– Ну, не знаю, – не поверил его объяснению князь. – Впрочем, дело ваше. Но вот что выполни не мешкая. Подбери артель и сегодня же направь ко мне. Такие же засека будем делать. А есть ли у нас в городе умельцы, того не знаю.

Константин в эту поездку обдумывал, где лучше встретить татар; И все больше склонялся к мысли, что битва должна быть в лесном месте, где-нибудь перед городом. Город без защитных стен – открытое место. Которосль для врага – не преграда.

Окоренок поклонился князю, сказал:

– Спасибо за честь, княже. Немедля соберу мужиков, отправимся следом за вами.

– Много не надо, только умельцев. Кому делать, найдутся; показать, как делать, надо. А то ты свою засеку обезлюдишь, кто татар встречать станет.

– Сделаю, княже, как велишь.

Константин тронул поводья, намереваясь ехать. К нему приблизился кузнец Дементий, вполголоса сказал:

– Князь, если ты не отдумал в урочище, то здесь, неподалеку, нам сворачивать.

– Что ж, будем сворачивать. Кого возьмем с собой?

– Сынка Евпраксии Васильковны да другов Лариона, муже ее, – сотника Драгомила и Михея, дружинника.

– Добро. Данила, поведешь отряд в город, там передашь Третьяку Борисовичу, пусть устраивает на кормление. Да, вот что, – внимательно оглядел Белозерца, дружески хлопнул по плечу. – Останемся живы – владей деревенькой Лазуты. Дарю за службу. Заводи семью, хватит боярских девок обхаживать.

– Я, княже, после тебя самого…

– Что, никакой другой дороги больше нету? – спросил князь, с трудом вытаскивая ноги из глубокого мха. Коней вели в поводу.

– Свободна дорога до озера от города, по которой татары наехали. Оттуда в челнах доберешься до урочища. А мы идем с другой стороны.

Дементий шел впереди, нащупывая тропу, по краям расстилалось болото с вонючими газами.

– Давайте отдохнем, – пересиливая гордость, попросил Константин.

– Сейчас повыше выберемся, вон где сосенки сгрудились, там отдохнем.

Под сосенками оказалось сухо – песчаный островок. Константин в изнеможении повалился на спину. Позавидовал. Васильку, тот даже не сел, стоял, всматриваясь куда-то вдаль, свеж, будто и не шел вместе со всеми.

– Как твоя мать живет в этих лешачьих местах?

– У нас, у озера, красиво, – коротко ответил юноша.

Михей, стеснявшийся до этого князя, – впервые был рядом с ним, – сейчас вдруг обратился к нему:

– Я, Константин Всеволодович, слышал про такие места от гусляра. Знатно он. сказывал.

– И что же он сказывал?

– А вот, если не собьюсь, слушай:

 
Шумели леса непроходные…
Посередине озера великого
Выступала, стояла великан-гора,
А на той горе, на самом верху,
Облаками окутанный город был,
И жила-была в том городе,
В богатых хоромах Рогнеда-вдова.
А управляла она своим городом
Ровно десять лет…
 

– Вот тут я, Константин Всеволодович, позабыл.

– Ничего, вспоминай еще, что слышал.

– А как есть про Евпраксию Васильковну, – заметил Дементий.

Михей продолжал:

 
То не ветер завыл поздней осенью,
Не волны у скал разгулялися,
То сам царь водяной зычным голосом
Созывает русалок на сходьбище:
– Эй. вы, дети мои, дети озера,
Не забудьте, как только луна взойдет,
Собирайтесь, расскажите мне:
Сколько глупых людей заманили к нам…
 

– На ночь тебя послушать – страхом душа обольется, – сказал Константин. – А у вас на озере есть русалки? – повернулся он к Васильку. Почему-то ему хотелось дразнить этого красивого юношу.

– Жрец Кичи никогда про них не говорил. Я не видел.

– Ваш жрец, видно, занятный человек, все время упоминаешь о нем.

– Жрец Кичи – мудрый человек.

– Доведется – увидишь этого старца, – пряча усмешку, сказал Дементий.

– Сколько еще осталось?

– За один переход одолеем. Надо подниматься, боюсь затемняет, тогда худо станет.

– И верно, пошли, – впервые подал голос Драгомил. Был он широколоб, курчавая с просединами борода красиво обрамляла лицо.

Солнце еще не село, когда вышли к озеру. Озаренный закатом идол сурово смотрел на них пустыми глазницами. Дементий скосился на спутников, угадывая, какое впечатление произвел на них деревянный истукан. Переславцы – Михей и Драгомил – замерли, полуоткрыв рты, разглядывали исполинского идола с удивлением и некоторым испугом. Константин, много наслышанный о «лешаках», внешне ничем не выдал своих чувств, спросил только Василька:

– Он изрыгает дым, и вы узнаете, какая судьба ждет вас?

Василько, беззвучно возносивший хвалу божеству за благополучное возвращение, молча кивнул.

– Дьявольщина какая-то!

Ворота городища были открыты. Караульный Омеля очумело уставился на Василька, потом уже перевел взгляд на остальных и вдруг заплакал. Крупные слезы скатывались по старческим щекам.

– Что с тобой, Омелюшка? – участливо спросил Дементий, пораженный неожиданным поведением старика.

– А! – Караульный махнул рукой, затем напустился на Василька: – Несись, неслух, скорей к матушке. В могилу ее чуть не свел.

И когда тот убежал, поведал:

– Мы его уже похоронили. Все озеро крючьями взбаламутили, искали. А он вон к вам прибился. К вам-то он как попал?

– Татары увели.

– Татары! – изумился старик. – Не пугай меня, Дементьюшка, какие тут татары?

Константин осматривался. Повсюду приземистые, из толстых бревен, с плоскими дерновыми крышами, избы; узкие, как бойницы, окна; каждая изба – крепость. К частоколу, окружавшему городище, была подсыпана земля, и изнутри он казался невысоким, в рост человека. Над частоколом нависал деревянный козырек с дерновым покрытием. Все было сделано для удобства боя. «Лешаки», видать, не только молятся идолу, но и думают о защите от врага.

Жилье Евпраксии Васильковны было таким же приземистым, разделялось на две половины. В первом, большом помещении, с полом из оструганных плах, по стенам располагались лавки, в углах – светильники, – здесь собирались на совет старейшины городища; в чистой горнице – она принимала гостей.

– Думали, утонули они с Росинкой, видела, как садились в лодку, а тут буря налетела, – рассказывала она, не совсем еще успокоившись после встречи с сыном. – Пришли к Савелию, бортнику, – там никого, не знали, на что подумать. Иди к жрецу, – сказала она сыну, – Неможется ему, все тебя в бреду поминает.

У входа в жилище Кичи сидел на бревешке Перей, дремал. Копье было прислонено к стене. Никто не думал угрожать жрецу, просто исполнялся ритуал, заведенный неведомо кем и неведомо когда.

Василько растолкал старца. Слезящимися глазами Перей смотрел на юношу, как на выходца с того света. Потом сообразил, что перед ним не тень – живой человек, мелко закивал, поднялся.

– Зовет, по все дни зовет. – С этими словами он скрылся в жилище.

Кичи лежал на лавке, на мягких овчинах. Глубокие морщины изрезали высохшее лицо старца, безжизненный тусклый взгляд запавших глаз был неподвижен. Но когда Василько встал у изголовья, жрец заметил его, зашевелил бескровными губами. Юноша понял, что старец просит поднять его. Он бережно поднял легкое, сухое тело. Слабым движением Кичи показал на глиняную плошку, стоявшую на лавке рядом с изголовьем. В ней была густая зеленоватая жидкость. Василько поднес плошку ему ко рту. Старец сделал несколько небольших глотков.

Василько с изумлением смотрел, как постепенно наливается румянцем лицо жреца, живым, заинтересованным становится взгляд. Да и голос старца окреп, когда он заговорил:

– Предки настойчиво зовут меня к себе. Час пришел, и я готов. Но они не простят; я оставляю святилище, лишенное высшего духа. Мое несчастье – я долго не посвящал тебя, кому это было предназначено, в великие тайны природы, в тайну нашего божества. Ждал, когда ты войдешь в зрелую силу. Я просчитался. Теперь, вижу, поздно. И все-таки хочу передать хотя бы внешние приметы. Если так будет угодно великому, он доверит тебе и большее. Нагреби горячих углей из очага вон в ту плошку, возьми корзину с травами.

Когда Василько все выполнил, жрец приказал:

– Откинь эту крышку.

Из подземелья пахнуло затхлой сыростью.

– Иди вперед. Раздуй угли. Свети.

Подземным переходом прошли до площадки, поднялись по лесенке внутри выдолбленного ствола. Здесь Кичи велел поставить плошку и бросить в нее смолистой травы. Густой дым повалил из отверстий рта, глаз и носа истукана.

– Здесь я вещаю волю бога, – сказал жрец.

Василько был потрясен. Каким все казалось таинственным и страшным оттуда, с поляны, и как просто все объяснилось.

Уже в жилище Кичи бледный, подавленный Василько глухо сказал;

– Я чту твою мудрость, учитель. Но я не знал за тобой хитрости. Ты обманывал людей.

Жрец нисколько не смутился, тускло сказал:

– Когда-то тут не было никакого городища, кроме убежища волхвов, в котором ты сейчас находишься. Люди округи приходили сюда молиться своим богам, поминали предков. Городище отстроили позднее те, кто бежал в леса от татарского бедствия. С тех пор все перевернулось, вера перемешалась. Но обряды продолжались. Так хотели и пришлые люди. Природа подчас жестока. Люди ищут защиты от бед, обращаются к богам, которых выдумывают.

– Я чту твою мудрость, жрец, – снова повторил Василько.

Мать и гостей он нашел на площадке для воинских потех…

Князь Константин обходил строй воинов лесного урочища, прекрасно вооруженных луками, мечами, копьями, многие были в кольчужных рубахах, стальных шлемах.

Константин слегка ударял кого-нибудь по плечу, говорил:

– Ты!

Воин выступал из строя, вынимал из колчана пять стрел. С молниеносной быстротой стрелы неслись в деревянный щит, укрепленный на частоколе.

Князь не скрывал восхищения – стрелы ложились плотно.

Когда люди увидели дым, внезапно окутавший истукана, это произвело на них ошеломляющее впечатление. Божество заговорило в неурочное время.

– Знамение! – перешептывались они. – Великий бог что-то хочет сказать. Пусть придут старцы – толкователи обрядов.

Давняя привычка требовала, чтобы появились старцы и объяснили поведение их божества.

Евпраксия Васильковна, сама не менее удивленная необычным явлением, нашла в себе силы найти нужные слова:

– Не надо старцев. Все без них ясно. Великий бог благословляет воинов на битву. Он заговорил ко времени.

Князь Константин отупело смотрел на ожившего идола: дьявольщина, о которой он обмолвился подходя к озеру, сбылась. «Удивительные люди, эти лешаки», – только и подумал он.

А Евпраксия Васильковна, увидев подходившего сына, гордо обратилась к Константину.

– Князь, испытай его!

– Не требуется, – улыбнулся Константин Всеволодович. – Он уже показывал свое умение. Справные у тебя воины, княгиня. Ждем вас не мешкая.

Евпраксия Васильковна зарделась, она уже и забыла, когда к ней так обращались.

Глава шестая. Холм под городом

1

И уже неслась молва: в Ярославле дерзнули подняться на смертный бой с татарами. Идут-де на помощь им ратники со всех концов, сила собирается великая, спешите. И шли, шли из селений с низу Волги, с мологских северных земель, сицкие, прозоровские. Не Ярославль защищать шли – не могли терпеть глумления, обид смертных, шли посчитаться с ненавистным врагом.

Белозерцу только успевай принимать воинов. Иной в добротной воинской справе, иной дедовскую веревочную рубаху напялил, меч иззубренный достал, иной и вовсе только с засапожным ножом.

Таких отсылали в кузнечный ряд, где не утихали дымы над кузницами, стоял перезвон молотов по наковальням.

Словно сбросил с себя тяжесть лет Третьяк Борисович, придирчиво оглядывал ратников, обучал и сердился, когда видел в учении неумех, – делал из пахарей воинов.

– Что есть воин? – вопрошал старый боярин. – Он должен уметь все: биться в конном и пешем строю. У него при себе копье, а то и два, да короткое копьешко-суица впридачу, чтобы метнуть при случае; меч, лук со стрелами, боевой топор; одет он в панцирь, шлем с пристегнутой бармицей для защиты шеи и затылка, щит – это все необходимо. А у вас нет ни того, ни другого. Как выстоите?..

– Как ведется бой? – продолжал он поучать ратников. – Сначала лучники осыпают врага тучей стрел, пробуют его стойкость, после, прижав копья к бедру, сольются плотно и сшибаются с противником, хотят опрокинуть рать, смять и довершить битву мечом в рукопашной схватке. Вам в такой схватке не устоять.

– Боярин, ярость наша заменит умение. Наша ярость для татар грознее меча.

– Откуда ты такой?

– Сицкий, с Сити. Семен Квашня. Вот наши мужики.

– Не хочу тебе сраму, сицкий воевода, но в твоих словах мало правды, мало разумения. Была ярость в сицкой битве, а полегло русское воинство. Враг знал, как мы бьемся, и искал, как нас перехитрить. Татарский прием – развернуть конницу, ударить справа и слева, охватить противника со всех сторон. Теперь мы знаем, как они бьются, и тоже хотим их перехитрить. На это уповаю.

Непохожей на обычные дни стала жизнь Константина Всеволодовича. Он отвечал теперь за людей, свято поверивших ему, обязан был вселить в них уверенность в успехе правого дела, в победе, пусть ценой многих жизней, своей собственной. Так требует совесть. Принимал сам каждый прибывший отряд, расспрашивал, велел выдавать из запасов оружие.

Три сотни лучников привела Евпраксия Васильковна из лесного урочища. Охотники, бортники, рудокопы – крепкие, малоохочие на слова люди. И сама Евпраксия Васильковна в одежде воина. Константин не скрывал восхищения, оглядывая отряд.

– Княгиня, воины твои встанут в Спасском монастыре, тебя прошу от имени матушки пожаловать во дворец.

Следом прибыл Окоренок с десятком мужиков, умеющих ставить засеки.

– Ко времени, мужики, – обрадовался их прибытию Константин. – С тобой, Окоренок, к вечеру осмотрим место, где будете строить завалы. Пока подбирай нужных тебе людей.

Низкорослый человек встал на пути князя и повалился в ноги.

– Ты что? – смутился Константин. – О чем просишь?

– Свет ты наш, Константин Всеволодович, челом тебе бью за доброту твою, за то, что не гнушаешься простым людом, – заговорил упавший.

Константин стоял, нахмурясь, ничего не понимал.

– Говори, – приказал он. – Что у тебя ко мне?

– Ты, Константин Всеволодович, был у нас с братом своим князем Васильем. Ты еще махоньким княжичем был, все сокрушался жизнью нашей. Моему Федюньке плащ свой кинул, чтобы не мерз мальчонка.

Невольно напомнил мужик, как с братом Василием ездили по селам. Земля еще не оправилась от Батыева нашествия, видели опухших от голода людей, детишек а раздутыми животами, запавшие глаза женщин. И встретился тогда в разоренной деревне мальчонка; в рваной рубахе, босой, стоял он в осенней холодной грязи, с восхищением смотрел на него, И он в каком-то неосознанном порыве бросил мальчонке свой плащ. Почему поступил так? Жалость пробудилась? Может быть. Восхищение польстило – тоже может быть.

Когда отъехали, брат Василий отчитал его. Василий помогал исподволь, раздавал из скудных запасов зерно, следил, чтобы боярские старосты и княжеские тиуны соблюдали порядок, не прижимали простых людей.

– Жив ли твой Федюнька? – стыдясь того своего поступка и не особо заинтересованно спросил Константин.

– Князь милостивый, он бредит тобой. И привел я его сюда. Будет он тебе хорошим воином. Прикажешь показать его тебе?

– Ну покажи.

– Давай, Федор, покажись князю, – строго приказал мужик.

Из нестройной толпы выдвинулся юноша в свободной домотканой рубахе, в лаптях. Не то остановило внимание Константина, что выпукла была его грудь, широки плечи и мускулиста шея, – взгляд умного человека поразил, внимательный, без обычной мужицкой забитости.

– И что же, носил ты мой плащ? – спросил князь первое попавшееся на ум.

– Где носить! – улыбнулся юноша. – Как уехали вы со старшим братом, тиун отобрал. Сказал: «Пошутил князь, а ты, смерд, поверил».

– И ты поверил, что я пошутил?

– Нет, Константин Всеволодович, я тебе поверил, глазам твоим поверил.

– Спасибо тебе! – Константин на мгновенье смешался, неуверенно спросил: – Хочешь в дружину?

«Некогда воинскому делу учить, а он, наверно, на коня не садился», – подумалось ему.

– Дозволь в битве рядом с тобой быть, – горячо попросил юноша. – Лучшей радости для меня не надо.

– Добро. Спросишь Данилу Белозерца, выдаст воинскую справу.

В келье игумена тишь, с воли не доносится ни звука. И сам Афонасий будто из другого мира.

– О чем скорблю. После того как полонили нас татарове, не попал ты в хронику среди оставшихся в живых князей русских.

Константин фыркнул, так позабавили слова игумена.

– А что же ты, отец Афонасий, не спросил у моей матушки. Сказала бы тебе, что ждет меня, и внес бы в хронику. Я начинаю сомневаться в твоей мудрости, святой отец.

– Ты можешь смеяться над старым. Но ты, князь, – рюрикович, и о тебе должна быть память.

– Какая забота! Я есть, и этим все сказано.

– Хроника нужна не нам, а людям, что будут после нас.

– Ладно, – отмахнулся Константин. – Мне рассуждения твои непонятны. Зная тебя, угадываю, что за ними скрываешь что-то другое, главное.

Игумен согласно кивнул.

– Угадываешь, князь. Кого ты повелел разместить в святом месте? Уж не язычников ли?

– Вон ты о чем! – Лицо Константина запылало гневом. Горящим взглядом ожег Афонасия, проговорил зло, с презрением: – Люди на смерть пришли, как мужики из деревень, что, вон, заполонили город. Перед смертью все равны! А тебе не дают покою лесные отшельники, десятину ты с них не берешь в пользу церкви. Так знай, с них я беру вдвое – за себя и за церковь. И нечего тебе было жалобиться митрополиту Кириллу. Кто тебя толкнул на жалобу?

– Спросил он – ответил. – Робкий, неустойчивый по натуре своей, игумен пытался оправдаться, гнев князя испугал его.

– Повелел я разместить в монастыре три сотни воинов, – жестко продолжал Константин. – Но это еще не все. Буду присылать других.

– Непомерную тяжесть, княже, накладываешь на монастырь.

– Отец Афонасий, люди, может, завтра падут на поле брани, а ты о своих запасах печешься. Не думай, что, если татары войдут в город, оставят тебя в покое. Повеленье Батыя не трогать русских попов – для нынешних ордынцев пустое слово. Камня на камне не оставят, сам не убережешься. А ты о запасах монастырских. И вот что! – Константин опять посуровел. – Смерды из монастырских деревень, кои захотят пойти в битву, – не чини им помех. Проверю!

– Князь, церковь тебе опора, – напомнил игумен.

– Знаю! Но не станет она опорой, если пойдет против воли людской.