Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава вторая. Лесные люди

1

Только к вечеру добрался Дементий до места. Шел таясь, хотя трудно было встретить в этой лесной глухомани человека. Самые опасные две версты – узкая тропа среди болота – удалось пройти засветло. И это его порадовало, можно было теперь немного отдохнуть.

У ручья со стылой ключевой водой он напился, присел на моховую кочку. Думал, что влечет его в лесное урочище не только дело, порученное князем, ждал: испытает радость от встречи с Евпраксией Васильковной. Боялся признаться, но куда от себя денешься, – любил тайно, безответно, никогда ничем не выдавая своих чувств. А как иначе – не юноша восторженный, и она не девица, сын у нее жених…

В сумерках с холмистой поляны увидел над лесом жидкие дымки: дышали плавильные печи-домницы. Место это – затерянное, окруженное болотами, – старались обходить. Рассказывали незнающие: это-де ядовитые болота дымят, лешие себе еду готовят. Слухи надежно оберегали лесное урочище от любопытных. И все-таки Дементий подумал: перестали осторожничать лешаки, того гляди, татар привадят.

По узкой тропе он вышел к озеру. Солнце, увеличенное до огромного шара, ушло за лес. На травянистых береговых склонах сгущался туман. Со стороны противоположного, высокого берега озера поднимались бревенчатые стены с башнями, за ними выглядывали крыши построек. Левее городища вспыхивали костры. Их пляшущий огонь высвечивал большую поляну с огромным деревянным идолом, множеством разбросанных шалашей.

Это было древнее селище. Коренные люди его поклонялись своим богам.

Спасаясь от татар, пробирался сюда народ, пополнял население. И селище постепенно превратилось в ремесленный посад: появились углежоги, добытчики болотной руды и плавильщики, копейщики и лучники. Были также охотники, бортники, промышлявшие лесным медом, землепашцы. Мало кто знал о существовании селища; ходили слухи, что есть где-то лесные люди, живут своими законами и до сих пор поклоняются идолу. Надежно охраняли «лешаков» окружающие болота.

Раз в году, в пору созревания хлебов, в селище издревле устраивался праздник. Еще накануне пробирались лесными запутанными тропами, плыли на ладьях с той стороны озера немногие званые гости; на поляне, неподалеку от идола, ставили легкие шалаши, зажигали костры.

Сейчас, когда темнота сгустилась, люди у шалашей чаще стали оборачиваться в сторону деревянного божества – с некоторой опаской и любопытством ждали начала древнего языческого обряда. Грубо отесанный лик, освещенный огнем, казался гневным, и смотреть на него было жутковато. Отверстия рта, носа и глаз чернели провалами.

Сзади идола, в полусотне шагов, стояла приземистая бревенчатая изба с узкими, как бойницы, окнами, с крепкой дубовой дверью. Толстенные бревна, из которых была сложена изба, расщелялись от давности, обросли мхом. Это было жилище языческого волхва Кичи, вход в него запрещался кому бы то ни было.

Дементий бывал здесь не раз в пору ежегодных праздников и знал, что сейчас, с наступлением темноты, волхв – его звали жрецом – готовится к исполнению обряда. Ведя в поводу лошадь, он обошел стороной шалаши – не хотел привлекать к себе внимания. Сторож у ворот, пристально оглядев его и лошадь с поклажей, поздоровался.

– Все благополучно? – спросил он.

– Спасибо, Омеля. Все удачно. Найду ли кого?

– Опоздал ты маленько, все там… – Сторож показал в сторону костров. – Иди и ты, не сумлевайся: сгружу и о коне позабочусь.

2

Кичи, ссохшийся, сгорбленный старик, давно уже потерявший счет своим годам, стоял у узкого окна, сурово наблюдал, как угасает день, выискивал в жизни природы одному ему известные тайные знаки.

Треск горящих сучьев и несмолкаемый говор, доносившийся с поляны, отвлекали его. Чаще, чем бы того хотел, он задерживал взгляд на шалаше, возле которого в окружении седобородых старцев – толкователей обрядов – сидела крупная женщина в сарафане, скупо украшенном бисерной вышивкой. Свет костра падал на ее покрытое румянами лицо.

Многие ещё помнили неугомонного и удачливого Лариона Дикуна, дружинника ярославского князя Всеволода. Спасая от лютости татарской, укрыл он жену с малолетним сыном в глухих лесах. Места благодатные, богатые озерной рыбой и зверем; сам хотел найти тут пристанище– горше горького видеть по городам и селам бесчинства басурманские. Но не судьба – сгинул безвестно: видно, настигла длинная татарская стрела или погиб от меча тевтонского.

Было это уже после великого побоища на Сити, когда пало русское войско со своими военачальниками – князьями владимирским, ярославским, ростовским. Говорили, что видели потом Лариона Дикуна в полках славного князя Александра Невского, но сам он о себе не заявлял. У костра сидела жена его Евпраксия Васильковна, женщина достойная, взятая Ларионом из обедневшего княжеского рода.

Утром Кичи, умеющий предсказывать судьбу по внутренностям воробья, указал ей на желтое пятно – знак грядущих неприятностей. Старцы не могли угадать, от кого будут исходить указанные неприятности. Евпраксия Васильковна выглядела хмуро, не празднично. Да и старцы сидели в тягостном раздумье.

Там же, у шалаша, опираясь плечом о стойку входа, скучал высокий юноша в длинной рубахе, расшитой по вороту и подолу цветными узорами и перехваченной кожаным ремешком, – Василько, сын Евпраксии Васильковны. Он следил за тем, что делается на поляне, иногда подолгу смотрел в одну точку. Кичи напряженно вглядывался, пока не понял, что занимает юношу: с толстой светлой косой, перекинутой на грудь, горделиво стояла статная девушка, юная и свежая, как утренний лесной цветок. Кичи не признал в ней жительницу посада. Это была гостья. Почувствовав непонятное беспокойство, он недовольно отвернулся. Взгляд опять упал на Василька. Высокий и гибкий в стане; ноги, обутые в мягкие, искусно выделанные сапожки, нетерпеливо переступают – скучно ему среди стариков, не может стоять на месте. Только в нынешнем году он достиг полнолетья и впервые попал на обрядовый праздник.

Кичи глубоко вздохнул, отошел от окна. В очаге слабо тлели угли. Он достал из-под лавки сплетенную из прутьев и обмазанную глиной широкую плошку, спрыснул ее водой.

Потом нагреб в плошку углей, прихватил корзину с душистыми травами, пропитанными смолой, откинул крышку в полу.

Из просторного подполья к деревянному идолу вел подземный ход. Кичи шел согнувшись, освещая путь тлеющими углями и стараясь не задевать осклизлых, заплесневелых стен.

Подземный ход кончался площадкой, достаточной для того, чтобы выпрямиться в полный рост. Прямо над головой поднимался выдолбленный изнутри дубовый ствол. Это и был сам идол. Сквозь пустые глазницы деревянного истукана исходил сумрачный свет летней ночи.

Кичи стал взбираться по приставленной внутри ствола лесенке. На самом верху, на уровне плеч идола, была сделана полка, куда жрец поставил корзину и плошку с углями. Перевел дух и прислушался. С поляны доносился все тот же негромкий говор истомленных ожиданием людей.

Жрец взял из корзины пучок травы и бросил на угли. Из плошки в отверстия глаз, носа, рта деревянного истукана стал выбиваться пахучий густой дым.

На поляне сразу наступила напряженная тишина. С благоговением и страхом люди смотрели на ожившего идола. Завывая и размахивая руками, к подножию его двинулись старцы.

Кичи еще бросил травы и стал произносить заклинания. Измененный пустотой дерева голос жреца глухо гудел.

Он обращался к великому и справедливому богу, от воли которого зависит все живое. Он просил у него снисхождения к людям. Они не забывали, что земля – их первородная матерь, и поклонялись ей. Они помнили, что вода – это глаза матери-земли, и чтили воду. Они знали, что растения – это волосы матери-земли, и берегли их, не вырывали, а только косили, подстригали ее волосы. Так будь снисходителен к ним, Великий Дающий Жизнь!

Сообразуясь со своими наблюдениями над природой, жрец старался показать стоявшим внизу людям, что почитаемое ими божество не сердится на них. В ином случае Кичи поднял бы плошку на уровень глаз идола и раздул угли. Летящие искры из провалов глаз, ноздрей и рта деревянного истукана означали бы гнев. Весь год до следующего праздника люди стали бы жить ожиданием беды.

Кичи прервал заклинания и стал слушать, как его поняли старцы. По одобрительному, возбужденному гулу, доносившемуся с поляны, он решил, что старцы – толкователи обрядов – не ошиблись и объясняют людям все, как надо. Но жрец продолжал стоять на неудобной лестнице, он ждал главного.

Наконец старческий голос у подножия идола с надеждой и тревогой спросил:

– Доволен ли ты?

На этот раз Кичи бросил на угли большую охапку смолистой травы. Дым не успевал выходить из отверстий, жрецу стало трудно дышать; он судорожно вцепился в перекладину лестницы, боясь ослабнуть и свалиться вниз.

По обильному дыму, окутавшему голову идола, по его молчанию люди на поляне поняли, что божество милостиво к ним. Бог плодородия дает надежду жить в мире и сытости.

3

Радостное возбуждение охватило людей. Ярче запылали костры, на которых варилась обильная пища. Пожилые удобнее усаживались у шалашей, готовясь пировать всю ночь, молодые уходили на край поляны, чтобы начать игры.

Василько все еще топтался у шалаша, не смея покинуть мать до того, как она сядет пировать со старцами. И она, и наголодавшиеся толкователи обрядов нетерпеливо косились на темневшее жилище жреца, ждали. А у других костров пир был в разгаре: ходили по рукам чаши с густым крепким медом, в котлах дымилось мясо.

На краю поляны молодежь затеяла играть обрядовую песню «Похороны князя». Делились на три партии, выбирали князя и княгиню. Василько с завистью смотрел на них.

Но вот возле своего жилища показался закутанный в холщовую накидку Кичи. Из темноты тут же выступил старый воин Перей, приставленный оберегать жреца, подхватил под руку. Василько, дрожа от нетерпения, воскликнул:

– Жрец ждет почестей. Я приведу жреца!

Услышав его торопливые слова, – и жрец, и воин еле передвигали ноги, – старцы встрепенулись, закивали, затрясли бородами.

– Как рыбу со дна озера, он поймал мою мысль, – не скрывая гордости, сказала Евпраксия Васильковна, – Сынок, окажи почесть волхву.

Подгоняемый желанием скорее очутиться среди сверстников, парень со всех ног бросился навстречу Кичи.

От усталости и свежего воздуха жреца пошатывало, он запинался. Василько и старый воин Перей почти на руках донесли его до шалаша, усадили на мягкую подстилку.

– Он был доволен, – сказали старцы вместо приветствия.

– Великий Дающий Жизнь милостив, – слабым голосом ответил Кичи. Он проследил взглядом за Васильком, который побежал к парням, состязавшимся в прыжках через костер, и опять почувствовал неясное ему беспокойство.

Старый Перей подал чашу Евпраксии Васильковые. Почтительно склонив голову, она передала ее жрецу. Кичи обтер губы подолом накидки, сделал маленький глоток и возвратил ей. Пир начался. Старцы с жадностью выхватывали из котла куски мяса, запивали хмельным медовым напитком.

Кичи почти не притрагивался к еде, смотрел тусклыми глазами, что делается на поляне. Его не покидало смутное беспокойство. Он опять отыскал взглядом Василька, стоявшего теперь в толпе юношей, которые изображали в обрядовой песне слуг. Жрец с неудовольствием отметил, что честь быть княгиней оказана русокосой гостье и что Василько не спускает с нее восхищенных глаз. Будущее юноши заботило Кичи, жрец хотел передать ему всю власть и мудрость общения с природой. В голове тупо ворочалось: «К чему здесь эта пришлая девушка?»

Одни девушки накрыли легкой тканью «княгиню», отвели ее в сторону и усадили. Другие девушки обряжали «князя» – ребенка лет пяти. Ему на голову надели венок из цветов, набрали в траве цепких веселых светлячков и насажали на его одежду. Эта княжеская сторона и начала игру – обратилась к юношам со словами:

 
Слуги вы, наши слуги,
Слуги молодые!
Сходите во город,
Скажите княгине:
Князь-ат разнемогся.
 

Юноши выслушали княжескую сторону, поклонялись в пояс и повернулись к княгине, дружно забасили:

 
Княгиня ты, наша княгиня.
Княгиня молодая!
Поди к нам во город:
Князь-ат разнемогся.
 

Но девушки, окружившие княгиню, насмешливо пропели:

 
Слуги вы, наши слуги,
Слуги молодые!
Вам веры не имеем,
К вам в город нейдем.
 

Вся игра и была в том, что княгиня со своими девушками никак не могла поверить, будто князь разнемогся, отказывалась идти к нему в город. И вот уж слуги говорят:

 
Скажите княгине:
Князя-то хоронить хотят.
 

Спохватилась княгиня, всплескивает руками.

После девушки отправились на ржаное поле – «хоронить князя». Юноши шли за ними – каждый старался не выпускать из виду свою избранницу.

На краю поля князя заставили ходить по кругу. Потом мальчик собрал примятые колоски, стал раздавать девушкам. Получив свой колосок, каждая отбегала в сторону, таилась, – кто бы не подглядел, как она выбирает зерна. Если зерен окажется много, да еще четное число, – славный жених ждет девушку.

4

Девушка с любопытством разглядывала Василька. Он был красив, строен, гибок. Глаза излучали восторг.

– Пойдем, – властно позвал он.

По лицу девушки скользнула гордая усмешка.

– Куда зовет меня молодой повелитель?

Парень вспыхнул от насмешки, но упрямо сказал:

– В ночь праздника расцветает папоротник. Кто увидит его цветок, тому будет много счастья. Я покажу тебе, где растет папоротник.

Раздвигая ветви руками, он шагнул в чащу леса. Девушка, колеблясь, осторожно пошла следом. В лесу было тихо и сыро.

– В эту ночь люди купаются в лесной росе, – сказал Василько, он дождался, когда она подойдет, взял за руку. – Роса исцеляет хворых и дает силу здоровым. Так говорит Кичи.

– Это тот старик, у которого темный взгляд?

– У жреца Кичи ясный взгляд, – возразил Василько. – Мудрость чтят…

– Когда он смотрел на меня, его взгляд был темен, – сказала девушка.

В лесу развиднелось – стало много берез. Отяжелевшая от ночной сырости густая трава опутывала ноги.

На опушке, заросшей высоким папоротником, Василько остановился. На поляну опускался туман – сыро, неуютно, боязно. Девушка беспокойно оглядывалась. Она слышала таинственные шорохи, которые пугали ее; она сама жила в таком же лесу и к нему привыкла, просто все сегодня было для нее необычно. Василько ласково дотронулся рукой до ее щеки. Девушка вздрогнула и отстранилась, во взгляде было смятение.

– Я не вижу ни одного цветка, – тихо сказала она.

– Надо смотреть долго.

– Не вижу, – упрямо повторила она.

Василько удивленно спросил:

– Разве, где ты живешь, нет леса? Ты откуда?

Она зябко повела плечами.

– Я из-за озера. Там такой же лес, но этот меня почему-то пугает. Мы живем с дедушкой.

– У нас будет огонь, – успокоил Василько. – Станет веселее, и ты согреешься.

Он оглядывался, выискивая в рассеивающейся темноте сухое дерево. Потом опять взял ее за руку и повел к месту, которое показалось ему удобным для костра.

Треск сучьев впереди заставил его мгновенно насторожиться. И в то же время темная громада зверя поднялась на их пути. Встревоженный, сердитый рев медведя пронесся по опушке.

Парень шагнул к стоявшему на задних лапах зверю.

– Великий бог будет недоволен тобой! – громко крикнул он, предостерегая зверя от нападения. – Сегодня бог милостив к людям. Иди спроси, мы только оттуда.

Более грозный рев заставил Василька вздрогнуть. Он резко оттолкнул от себя девушку и выхватил из-за голенища нож.

– Зачем ты не предупредил нас раньше? Кто знал, что это твои владения? Мы нашли бы другую поляну. А теперь иди, я встречу тебя.

Зверь еще раз коротко рявкнул, повернулся и медленно затрусил прочь, хрустко ломая сучья. С каждым скачком он обиженно рыкал.

– Хозяин леса устыдился, – торжествующе сказал Василько оцепеневшей от страха девушке. Он снова провел рукой по ее холодной щеке. На этот раз она не отстранилась.

– Ты мне еще не сказала, как тебя зовут?

Она усмехнулась, приходя в себя. Этот диковатый, смелый парень ей нравился.

– Повелитель лесных зверей опомнился, – сказала она. – Почему ты не спросил об этом раньше? Тебя я знаю. А меня зовут Россавой. Дедушка зовет Росинкой.

– И я буду звать тебя Росинкой? Но откуда ты меня знаешь?

– Твоя мать Евпраксия Васильковна приходила к дедушке. Это она пригласила меня на праздник.

– Ага, – неопределенно сказал он. Он надрал бересты, у старой ели наломал нижних сухих веток. Веселый огонек, пока еще слабый, осветил их лица.

– В твоем колоске было много зерен?

– В моем колоске не было зерен. Когда я брала его, подул ветер, и они рассыпались.

Юноша с тревогой посмотрел на нее.

– Может, ты не заметила?

– Я не видела ни одного зернышка.

– Это плохая примета, – огорченно сказал Василько.

5

Голубая ночь. Крупные звезды в высоком небе. Назойливо гудят комары, да скрипит дергач в высокой траве у озера. Люди у шалашей притомились, многие спят на подстилках из еловых веток, другие негромко разговаривают. Насытившиеся старцы уронили головы на грудь, посапывают. Евпраксия Васильковна рассеянно смотрит на огонь. Рядом с ней бодрствует Кичи.

– Сын должен быть в послушании…

Женщина прислушалась, насторожилась. Но старец жует вялыми губами и ничего не объясняет.

– Ты недоволен моим сыном?

– Я видел его с девушкой. – В голосе Кичи чувствуется явная тревога. – Кто она?

Старый Перей с трудом поднял голову, уставился на жреца.

Василько ушел с гостьей из-за озера, – пояснил он. – Ладья, на которой она приплыла, быстра, как птица, легка, как ветер. Я знаю, кто она, их жилье у Гнилой протоки.

Кичи взволнованно заерзал на мягкой подстилке. Дряблые щеки его гневно дернулись.

– Кругом мор, обиды обильные… Воинство поганое рыщет, того гляди, наскочит сюда. Время ли гостей принимать. Закрыть все тропы, таиться. Всё порушат, когда придут, всё… Зачем пришел ярославский кузнец?

– Привечаем тех, кого знаем, кто нужен, – сердито сказала Евпраксия Васильковна. – И то уж скрылись, отгородились от людских горестей. Словно и не русичи.

– Ладно, кузнец… Девка зачем нужна? – не унимался Кичи.

– Внучку бортника Савелия пригласила я. Пусть побудет на празднике.

– Вот, вот, – сварливо буркнул Кичи.

Евпраксия Васильковна промолчала. Когда-то и она хотела жить тихо, покойно, когда укрылась здесь с малым дитем. Но ушли те думы вскоре – невозможно жить прячась.

– Ты смотрел мою судьбу, – переменила она разговор. – Почему не сказал, откуда будет беда?

Тусклые, мелкие глаза Кичи совсем прикрылись. Произнес тихо:

– Беда будет исходить от тебя. Так показывают тайные знаки…

– Ты мудр и много знаешь, – побледнев, сказала Евпраксия Васильковна. – Но сейчас небо замутило тебе разум.

– Небо сегодня чистое. – Кичи склонил голову, прислушался к своим словам: не говорит ли в нем раздражение.

– Кругом много звезд, – добавил он.

Кряхтя, поднялся, поманил старого воина. Когда отошли от шалаша, Перей склонил ухо к шепчущим губам старца.

– Та… девка, отроковица, пусть возвращается, откуда пришла. – Кичи вспомнил восторженный блеск глаз Василька, забеспокоился больше, торопливо договорил – Пусть не мешкая… Ты скажешь ей об этом.

– Но, господине, – растерялся старый воин, – в праздник мы привечаем всех, жданных и заблудших. Девушка из-за озера – наша гостья.

– Ты убьешь ее, если она не послушает.

Перей отшатнулся. Мертвенная бледность на морщинистом лице жреца напугала его больше, чем сами слова.

– Так надо, – закончил Кичи.

Старый воин нерешительно шагнул в темноту.

К шалашу, мягко ступая в кожаных постолах, подошел Дементий, поклонился Евпраксии Васильковне.

– Садись, Дементий, – ласково сказала она, указывая место подле себя. – Где задержался, что вижу тебя так поздно? Или лихо какое случилось в пути?

– Не хотел до времени докучать тебе, голубушка Евпраксия Васильковна, сидел у другого костра.

– Пошто обижаешь меня, Дементий? Разве ты не желанный гость? Память не изменяет мне, что ты был добрым другом моего Лариона. Мой дом – твой дом.

– Негоже так говорить, Евпраксия Васильковна. Не держу в себе ничего такого. Старцы твои смутили меня, боялся не в лад сказать.

– Знаю твою нелюбовь к старцам, сама труд великий беру на себя, сдерживаясь. Испей меду и скажи здоровье княгини Марины Олеговны. Крепка ли она?

– Крепка и светла лицом.

– Здоров ли князь Константин Всеволодович?

– Здоров, да только все дни в заботе.

– Али все с монахами книжную цифирь просматривает? В чем забота?

Добрые внимательные глаза кузнеца посуровели. Осторожно отставил пустую чашку, сказал глухо:

– Другие заботы тяготят. Молод, нетерпелив, легко ли сносить обиды. Сегодня поутру еще большой оружный отряд прибыл. Басурманин поживу ищет: богат град Ярославль торговлей и ремеслами, ой, как богат!

Бледность разлилась по щекам женщины.

– Недобрые вести сообщаешь, Дементий. Неужели снова свистеть татарским арканам?

– Дюже недобрые.

– Ты с припасом прибыл?

– Как же иначе! Оружие, чаю, сгодится всегда.

– На днях кладовые смотрела. Полны кладовые. Хороший запас… Скажи, Дементий, бронник Степан чем гневен на нас? Иль мала плата, кою даем за кольчуги? Посланный от нас вернулся ни с чем.

Что-то долго Дементий возился с костром, поправлял сучья. Евпраксия Васильковна наблюдала: лицо воротит, хмурится.

– Горько передавать такое… Сказал Степан: «Зачем лесным людям кольчуги?. Кроты – в землю прячутся, они – в чаще своей уберегутся. Воинская справа другим более надобна». – Добавил со скрытым недовольством: – И ведет торг с купцами. А кому попадет его товар – своим или ворогам, – то никому неведомо.

С озера тянуло сыростью. Прошелестела крыльями невидимая птица – ночная разбойница сова. Тихо, покойно кругом. Близится рассвет, и звезды начинают бледнеть.

– Несправедливо поступает Степан, – задумчиво сказала Евпраксия Васильковна. – Молодцы наши не изнывают от безделья, опытные воины учат их, дни проводят в хлопотах. Когда вот только боевой клич пронесется! Великий князь Александр Ярославич много осторожен, призыв его– копить силу – разумен, да и терпеть бесчинства уже невозможно. – Взглянула вдруг на Дементия пристально: – Или ты тоже думаешь, как Степан: в чаще отсиживаться станем? Что-то ты хмур сегодня?

– Я слово князю Константину дал: копить воинский припас. Да и не думаю так, голубушка Евпраксия Васильковна, иначе зачем бы я был здесь?