Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

6

К утру появился ветер, разогнал туман и запеленал тучами небо. В рассеивающемся сумраке стали отчетливо видны деревья. Серый пепел потухшего костра залетал на одежду Василька. Вместе с ветром, гулко тревожащим ветви деревьев, девушке чудились другие шорохи. Оглянувшись, она замерла от ужаса: в нескольких, шагах стоял в мокрой одежде седобородый старец. Ничего не было страшного в его облике, больше того, заметив ее испуг, он отступил за деревья, растаял, будто его и не было. А девушка долго не могла унять дрожь. Потом она решила, что старец привиделся ей. Она опять всмотрелась в сторону и опять увидела его: старец прятался за елью. Видны были только лицо его и рука, которой он указывал в сторону озера. Затем ветви сомкнулись.

Что-то похожее вспомнилось ей… Девочка в легком сарафанчике бежит по отлогому берегу Волги. Волны ласкают босые ноги, на песке остаются узкие следы, которые тут же заполняются водой. Она бежит к избушке. Там, на пороге, стоит высокий костистый человек с буйной гривой волос. На нем полотняная рубаха, порты и свежие лапти. Он щурится от солнечного света. «Дедуня, дедуня! – кричит она и бросается ему на шею. – Что ты мне из лесу принес?» – «Поклон Росинке лесовик прислал».

Деревянная чашка по края налита медом с запахами всех цветов. «Какой из себя лесовик?» – с любопытством спрашивает она, и дед, бортник, рассказывает: «Он, Росинушка, небольшой, весь заросший – до глаз, но добрый. Озорничает, конечно, как не поозорничать. Другой раз заведет в такую чащобу, что не знаешь, как и выбраться».

Ласковая рука деда гладит ее по волосам, голос деда неторопливый:

«Их много, разных озорников. Вот в избе под печкой живет домовой, он ничего себе, справный, да уж больно обидчивый и капризный, рассердить его ничего не стоит. Хозяева, как идут жить в другую избу, зовут домового: «Батюшка домовой, пожалуйте к нам на новое поместье». Есть еще полевой, брат домового. Шла однажды полем баба и слышит голос: «Тетка, пожалей меня, я умираю». – «А кто ты сам-то будешь?» – спрашивает она. «Полевой я. Поди домой, скажи домовому, что его брат полевой умер». Тетка, еле переведя дух, прибежала, рассказывает. Вдруг окно в избе само собой распахнулось. Это домовой полетел прощаться с братом полевым». – «Страшно как, дедуня!» – «А ничего страшного, Росинушка, нету. Они вреда особого никому не делают». – «А ты лесовика видел?»– «Как не видать, видел. Я ему медка другой раз оставлю в чашке на пеньке, он и довольный».

Позже, после смерти матери, стала она с дедом жить в лесу, хотела и боялась увидать лесовика. Одно осталось в памяти: он добрый и заросший до глаз волосом.

Уж не лесовик ли показался ей? И почему он повел рукой в сторону озера? Велел уходить?

Она посмотрела на Василька. Во сне он был спокоен. Откинула светлую прядь со лба, долго вглядывалась. Первый раз она видела сверстника, и он волновал ее.

Россава уходила, мягко ступая по траве, желала и боялась пробуждения парня. Перед тем как зайти в чащу, оглянулась. Привстав на колено, Василько с тревогой наблюдал за ней. Потом резко вскрикнул, догадался, что она уходит.

– Мне пора, – сказала Россава, подавленная его испугом.

– Останься! Праздник еще только начался, – сказал он с мольбой.

– Я должна уйти, – проговорила она; дрожала не столько от утреннего холода, сколько от страха и какого-то тяжелого предчувствия.

Василько взял ее за руку, вел, оберегая от веток.

Вышли из леса и увидели озеро, серое от волн. Ветер раскачивал прибрежные деревья. Лес стонал. Громадный деревянный идол на возвышении мрачно смотрел в их сторону пустыми глазницами. На поляне догорали костры, взметывались искры с пеплом. Утомившиеся люди спали.

– Великий бог добр к нам, – успокаивая девушку, сказал Василько: он видел, что Россава с содроганием смотрит на страшного истукана. – Великий бог не будет обижать гостью. Он знает, как я люблю ее. Он станет охранять нас.

Девушка с сомнением покачала головой.

– Прощай, – твердо сказала она. – Лесной призрак указал мне путь. Он не хотел меня пугать, но он сказал: вернись домой, так будет лучше.

Василько с недоумением смотрел на нее, не понимал, о чем она говорит.

– Праздник еще только начался! – снова сказал он. – Сегодня будет состязание в стрельбе из лука. Я выиграю, вот увидишь. Зачем тебе уезжать домой? Смотри, озеро не хочет, чтобы ты возвращалась. Волны говорят: останься. Пойдем к моей матери. Она тоже будет любить тебя.

– Темные или добрые силы не хотят, чтобы я осталась здесь. – Не оглядываясь, Россава побежала к озеру.

– Останься! – в отчаянии крикнул Василько.

Девушка уже сталкивала лодку. И в тот миг, когда лодка закачалась на воде, он прыгнул в нее. На лице Россавы отразилось смятение.

– Поеду с тобой, – сказал Василько.

…Слезящиеся тусклые глаза старика заметили лодку, когда она была в нескольких саженях от берега. Пронзительный, гортанный крик языческого жреца всполошил поляну. Люди вскакивали, оглядывались: «Что? Где? Какая беда?»

Из шалаша вышла Евпраксия Васильковна. С удивлением оглядела сгорбленную фигуру старца, стоявшего неподвижно возле своего жилища.

– Волхва Кичи посещают дурные сны, – недовольно сказала она.

Кичи неотрывно смотрел на мелькавшую в волнах темную точку. Евпраксия Васильковна проследила за его взглядом.

– Гостья из-за озера похитила у тебя сына, – сказал жрец. – Пошли рыбаков вернуть лодку и накажи гостью.

– Только-то, – улыбнулась Евпраксия Васильковна. – Пока неизвестно, кто кого похитил. Сын вернется.

Но Василько не вернулся ни в этот день, ни на следующий.

Озеро было темным от дымящихся волн. Вдали оно сливалось с низким свинцовым небом. Временами проносился шквальный ветер, глухо ворчал гром. Потом начался резкий косой дождь. Тучи неслись друг на друга, смешивались. Яростно сверкали молнии, их изломанные косыми углами стрелы ослепляли, казалось, что вот какая-то из них поразит суденышко.

Лодка трудно подчинялась веслам, ее все больше сносило к болотистому берегу. Мешал ветер, стало заметно сильное течение. Василько с беспокойством оглядывался: на болоте были только зеленые мхи, ни одного деревца.

– Там Гнилая протока, – встревоженно сказала девушка. – Вода уходит в землю. Нас затащит под берег.

Он и сам понимал, что, если не вырваться из стремнины, лодку затащит – и тогда гибель. А лодка скрипела, стонали весла, крупный пот, смешанный с дождевой водой, катился со лба юноши, жилы на руках вздулись. Вдруг Россава приподнялась, приложила ладони к губам, – пронзительный крик разнесся над водой. Она напряженно вглядывалась в берег левее протоки. Еще раз тонко и протяжно подала сигнал. Седобородый костлявый старик вывернулся из-за деревьев, увидел суденышко. На какое-то мгновенье он скрылся, потом появился уже с длинным шестом; опираясь на него, споро побежал к берегу.

С неимоверным трудом Василько все же отвернул лодку от Гнилой протоки, течение заметно стало тише, оглянувшись, чтобы посмотреть, к какому месту приткнуть лодку, он застыл в изумлении: на холмистом берегу, совсем рядом, сдерживая мятущихся коней, крутились всадники в лохматых остроконечных шапках, в длинных одеждах. Грузный человек в черной рясе что-то истошно кричал, показывая в сторону старика с шестом.

– Росинка, что это? Кто они? – Василько никогда не видел татар, кроме любопытства, ничего не испытывал.

С берега змеей метнулась тонкая волосяная веревка, захлестнула плечи. От резкого рывка юношу едва не выкинуло из лодки. Старик с шестом, выкрикивая проклятья, бежал к ним. Несколько стрел полетело в его сторону, и ему пришлось укрываться за деревьями.

Два всадника, не стерпев, поскакали к старику, но кони тут же провалились и скрылись вместе с людьми в трясине.

Глава третья. Замятня

1

Взволнованный Дементий стоял у порога, спрашивал соседа:

– Степан, что здесь произошло? Не ведаешь ли, где мой Филька?

– Ты?.. Вернулся?..

От Дементия не укрылся испуг в глазах Степана. Сидел он за столом, ел ржаной пирог с рыбой, запивал из ковша брагой. Праздник себе устроил сосед: на плечах новая рубаха с подпояской – в такой в кузню не пойдешь; лицо распаренное, волосы еще влажные – вроде бы неурочное время выбрал для бани. Напротив, раскинув костлявые локти, сидел за столом Филькин сверстник – Васька, – тоже с отцом ходил в баню. Парень ерзал, хотел что-то сказать, но суровый взгляд отца удерживал. И это отметил Дементий.

– Чему ты удивляешься – «вернулся»? – Дементий продолжал стоять у порога: сосед не пригласил пройти, присесть. – Или слух какой был?

– Спрашиваешь… Я чаю, не было тебя, если не знаешь, что тут произошло. – Степан постепенно приходил в себя, говорил ровным голосом, только босые ноги беспокойно передвигались под столом.

– Верно, не было меня.

Дементий только что вернулся. Дождь, оказывается, и в городе был знатный: всюду лужи, омытые от пыли деревья весело зеленели, даже прокопченные избы казались свежее. Но удивило кузнеца: раньше в разгар дня на улицах сновал народ, звонко перестукивали молотки в кузнях. Сейчас слободка как притаилась. Почувствовав неладное, кузнец заспешил на свое подворье. Все порушено, все перевернуто. Позвал Фильку, хотя и понимал: будь он здесь, давно бы на грохот колес выбежал. Спустился в подклет (там тоже черт ногу сломит), заглянул в кузню. Парня нигде не было. Вот и пришел к соседу, спрашивал. Испуг в глазах Степана насторожил: «С чего бы это он? Плохое случилось с парнишкой, боится напрямик сказать?» Взгляд у соседа увертливый, будто вину за собой знает. Непонятный, темный человек Степан: со своими посадскими дружбу не водит, к купцам ластится, любому кольчужку сделанную сбудет – давали бы злато.

Дементий холодно переспросил:

– Так что же тут было? В избе все перевернуто, мальчишки нет…

– Увели его ордынцы за твои долги. Так сказали… Ищи в Ахматовой слободе. Многих должников увели туда, а кто противился – на месте порубали. Не приведи господь, что тут было…

– Какие долги? – Кузнец не мог прийти в себя от изумления. – Не бывал я в долгах: ни у князя, ни у церкви, тем более у татар, знаю, как они долги взыскивают.

– Меня не касаемо, – равнодушно отозвался Степан, – был ты в долгу или не был.

– Но хоть Филька-то мой жив?

– Будто жив. Васька вон видел: вели твоего приемыша на веревке. Монах Мина был с ордынцами-численниками. Ищи монаха.

Упоминание о себе Васька принял за разрешение говорить. Да и то: почти все происходило на его глазах, а отец сурово зыркает, не дает словечка вставить. Зачастил бойко:

– Он, как узнал от тятьки, что ты к лешакам подался, сразу бросился к тебе в избу…

– Болтай, негодник! – Степан хлобыстнул сына по лбу громоздким деревянным ковшом. Васька взревел, кинулся из-за стола и мимо Дементия – на улицу. Оттуда послышалось визгливое:

– Заповадился драться! У-у!..

– Очумел он, не слушай, – успокаиваясь, сказал Степан. – Монах и сам знал, куда ты поехал, переспрашивал только – правда это аль нет? Так сказал я ему: мне то неведомо, и дорогу к лесным людям я не знаю.

Неизменившимся голосом, подавляя нахлынувшую ярость, Дементий сказал:

– Будь так, сосед. Живи с миром. Спасибо, хоть указал, где искать парня.

2

Ахматовой слободой местное население называло укрепленный острог, где жили татарские сборщики дани. Назвали ее по имени главного сборщика Ахмата, который и строил слободу. Находилась она сразу за городскими посадами. Непролазный тын из толстых бревен, врытых в землю и заостренных, огораживал ее. При нужде в такой крепости и осаду можно выдержать. Но кто мог угрожать слободе – к ней и подходить-то. близко боялись. Потому только со стороны города в воротах стоял караульный, и то не всегда. А с восхода солнца, с другой стороны, тоже были ворота, назывались они конюшенными. Отсюда выгоняли лошадей на луговое пастбище, обильное высокой мягкой травой. Пастбище и определило выбор места для строительства острога, не хотел Ахмат сидеть в душном городе посреди кривых улочек. Внутри слободы в углу был устроен загон – к бревенчатому тыну приладили две стены из плотно уложенных жердей, сажени полторы высотой. Летом лошади под присмотром пастухов всю ночь паслись на лугу. В пустой сейчас этот загон посадили полоняников.

…Дементий постучал в запертые ворота. Почти сразу вышел караульный с коротким копьем – молодой, безусый. Жизнь, видно, еще ничем не омрачала его – что-то беззаботно мурлыкал про себя. Дементий, научившийся в неволе чужому языку, объяснил, что ищет сына. Караульный залоснился широким желтым лицом, продолговатые щелки глаз совсем прикрылись.

– Откуда по-нашему знаешь? В Орде бывал?

– Бывал, чтоб ей пусто было.

Ждал: рассердится, но караульный будто пуще обрадовался, скулы стали заметнее.

– Сидит твой Филька. Наверно, сидит. Сам хочешь сесть?

– Ты зубы-то не скаль, – обозлился кузнец. И опять, как и раньше, пришло на ум: «Как они в такую жару ходят в лисьей шапке, волосы, поди, повылезли». – Вызови нечестивого Мину.

– Ай, хорошо нет! – Караульный укоризненно покачал головой. – Сердитый, бачка. Вызову. Бакшиш давай.

– Попался бы ты мне в другом месте, дал бы тебе «бакшиш», – пробормотал кузнец. Но ругаться с караульным не было никакого резона, сказал уступчиво:

– Нету у меня ничего, всё ваши пограбили. Выручу сына– найду тебе бакшиш, за мной не станет. Кликни монаха.

– Нельзя. Мурза Бурытай совет с Миной держит. Послом к Косте-князю пойдет Мина. Нельзя вызывать.

Заметив невольное движение Дементия, резко наклонил копье, с угрожающим видом разглядывал стоявшего перед ним крупного, бородатого человека. Но, видно, что-то шевельнулось в сердце, согласился:

– Ладно так, зову Мину. – О бакшише снова заикнуться поостерегся.

Караульный гортанно крикнул. На зов вышел страшного вида воин: багровый шрам пролег по его щеке, перекосил рот, исковерканное лицо казалось свирепым. «Если молодой так долго ломался, с этим чертом вообще не столкуешься», – безнадежно подумал Дементий.

– Что кричишь, Улейбой? – спросил воин у караульного.

«Ишь ты, – враждебно подумал Дементий, – какое светлое имечко досталось супостату: Улейбой – Ясные Очи по-русскому».

Кузнец опередил караульного, сказал:

– Пусть выйдет монах, говорить с ним буду.

Воин согласно кивнул и скрылся в воротах.

«Пойми их, – удивился Дементий. – С виду свиреп, а вон как обернулось». Спросил караульного:

– Значит, Улейбой – Ясные Очи? Красивые имена придумывают у вас. Почему тебя так назвали?

В узких коричневых глазах караульного мелькнул веселый огонь.

– Родился – луна в глаза смотрит, звезды, как белые жуки, светят. Все видно в глазах. Ночью родился. Понимаешь?

– Вона как, – усмехнулся кузнец. – А русских много загубил? Вы ведь нас неверными собаками считаете. Не так ли, Ясные Очи?

Губы караульного сжались, взгляд помрачнел.

– Зачем говоришь плохие слова? Табуны у мурзы пас – спасибо, в поход взял – спасибо, в карауле стою – спасибо. Что еще? Больше ничего.

«Кажется, зря обидел парня, – пожалел Дементий. – В Орде беднякам тоже не сладко. Будто сам не видел!»

– Ты, Улейбой, не сердись, – сказал как можно мягче. – Не знал, что ты у мурзы в пастухах. А то известно, что у пастухов своих табунов нету. Коня и воинский доспех, чай, тоже мурза взаймы дал?

– Дал, – коротко буркнул караульный, повернувшись к воротам, за которыми слышались тяжелые, шаркающие шаги, – Вот Мина, говори, – недовольно добавил он, увидев в воротах монаха.

Мина, сутуло шагавший до этого со смиренно сцепленными руками на животе, завидя кузнеца, разом вскинул голову, распрямил покатые плечи, грозен – не подступись. Да и в самом деле могутный мужик: росту хорошего, плотен, ему ли было поститься и говеть по монастырям? На звероподобном, заросшем волосом лице одна надменность. Спросил, как пролаял:

– Зачем пожаловал?

«Вон как, поганец, осмелел за татарскими спинами».

– Соседи сказали, ты был в моем доме. За какие долги полонил парня?

– Забыл? – взъярился монах. – Пришел к тебе – шатаешься. Сынка твоего взял на откуп. Внесешь с лихвой – бери своего парня.

– Ты что городишь? Какие долги выдумал? – Дементий с трудом удерживал себя, чтобы не наброситься на ненавистника. – Не гневи, освободи мальчишку. – Помедлив, закончил с яростью: – Худо будет тебе, Мина, подумай, ты меня знаешь!

– Не грози, – издевательски сказал Мина. – Не грози, кузнец. Одно мое слово – сам будешь в полону. А то – что и хуже… Ты где был? Куда ездил? А? Я не только в твою избу заходил, я и в погоне за тобой был! Распутал я твои следы. Не удалось тебя догнать, ну что ж. Парня и девку на озере взяли. Попытаем немного парня и девку – узнаем, кому ты мечи переправляешь, с кем замятню готовишь.

По мере того как говорил Мина, темная горячая пелена застилала глаза Дементию. Что часть сделанного оружия переправляется в лесное урочище, слободские кузнецы знали, но переправлял и привозил взамен выплавленное железо только он, старшина ряда Дементий. Как могли без проводника выследить его? Бронник Степан подсказал Мине, куда он поехал, но где ему знать лесные тропы, да и, как выяснилось, Степан не отлучался из дома, в. поимке не участвовал. Мало вероятно, что татары нашли лесное поселение. Схватили кого-то из тех, кто возвращался с праздника?

Все эти вопросы терзали Дементия, и он не находил на них ответа. Сказал с трудом Мине:

– О чем ты говоришь, не ведаю. А парня отпусти, добром прошу.

Будь Мина внимательнее, понял бы, отчего так переменился в лице всегда такой сдержанный кузнец. Но он в торжестве своем заметил только, что кузнец глубоко потрясен потерей сына. Мина вдоволь насладился унижением человека: пришел, просит, скрывает свою просьбу угрозами, но Мина знает цену этим угрозам, – вон за ним целая слобода, более сотни вооруженных конников, попробуй угрози ему. Но знал еще монах, что люди, доведенные до отчаяния, способны на безрассудные поступки. Настороженно приглядываясь к кузнецу, отметил: «Ну, бешеный, такой ударом кулака свалит замертво; караульный с копьем не успеет и пошевельнуться». Потому почел за лучшее не дразнить дальше кузнеца.

– Отпустить твоего сына не могу, не в моей власти. Да и был я в твоей избе как переводчик, и гнался за тобой, потому как caм приневолен. Проси мурзу Бурытая. Его пленник.

«Вольно тебе было приневоливаться, – размышлял о Мине кузнец, возвращаясь из Ахматовой слободы, – к мурзе его не пустили. Выругался; – Пес! Ненасытный пес! Предательством счастья себе ищет». – И понимал, что ругается от бессилия, что не знает, на что решиться. Если подняться всем городским посадам, возможно ли… И подумать страшно пойти на татар.

На своем подворье увидел бортника Савелия. Старик был измучен – стежками через болотца пробежал все длинные версты до Ярославля. Дементий не сразу и узнал его: лицом черен, глаза запавшие; Савелий сидел на чурбачке возле избы, уронив на грудь дремучую бороду У его ног лежала большая рыжая собака; зарычала на кузнеца, шерсть на загривке вздыбилась.

– Молчи, Полкан! – прикрикнул старик, заметив подходившего Дементия.

Рассказывая, Савелий торопился, не стыдился слез: внучку Россаву и сына Евпраксии Васильковны ордынцы захватили в полон. С Полканом бежали по следу и вот пришли; не иначе запрятали пленников в Ахматову слободу.

– Лучше бы самому сгинуть, – горько заключил Савелий.

Выходит, не соврал Мина, что захватили в лесу парня и девку. Только не предполагал Дементий, что ими окажутся красавица внучка Савелия и сын Евпраксии Васильковны. «Это что же, татары прошли до селения, разграбили его?» Холодом обдало спину Дементия, на ослабевших ногах опустился на корточки рядом со стариком.

– Возле моего жилья было, – снова стал говорить Савелий. – Буря нагрянула, не услышал я внучкин зов, а уж когда спохватился, было поздно – они, как черти, вертелись на конях у озера. Попытался, неумелый, заманивать их к Гнилой протоке – двое только и потопли, остальных шайтан ихний упас…

Дементию стало легче: жилье Савелия у Гнилой протоки, не там, где урочище, – на другом берегу. Но все же спросил:

– Так дошли они до селения, заметили?

– Нет, бог сберег – не прознали. Берегом им было не пройти, все бы в болото провалились. Да и заметались они, когда на их глазах двое в трясину ухнули.

Савелий с надеждой смотрел на кузнеца, надеялся на его помощь. Но чем мог утешить Дементий старика, когда сам очутился в такой же беде?

– Нет у нас с тобой сил вызволить пленников. Остается одно: идти к молодому князю, его защиты просить.