Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

1

В 6765 году, а по-нынешнему исчислению, от рождества Христова, 1257-м, начало лета выдалось на редкость сухое. Вода в реках быстро спадала, и это торопило торговых людей. К пристани причаливали суда, пришедшие сверху и снизу Волги: разгружали привозной товар, укладывали в трюмы – местный. Особенная спешка была у купцов, которым предстояло еще подняться по Которосли до Ростова Великого.

Жаркое июньское утро…

С жадным криком носились над водой чайки, схватывая с поверхности все, что казалось съедобным. Густо пахло смолой и сырой тиной. От бepeгa вверх по склону тянулись к торговой площади подводы. На телегах зерно и кожи, мед в липовых кадках, меха, льняное масло, про-сольная рыба и живая, в мокрых корзинах со льдом. Иногда проходили возки с товарами купцов из дальних мест – у тех ценные узорчатые ткани, тонкое сукно, серебряные и металлические изделия, женские украшения. Среди простых домотканых рубах мелькали в толпе яркие бархатные кафтаны. Кого только не было на берегу в этот воскресный торговый день! Купцы всех достоинств, воины из охраны, без которой не отваживались пускаться в дальний путь торговые люди, плотники-мастера, тут же на ходу чинившие потрепанные суда, нищие, просто любопытные. Бывалому человеку потолкаться на шумливом берегу в диковинку, не то что сопливому малому – Фильке.

Филька, долговязый подросток с тонкой шеей, веснушчатый, с взлохмаченными волосами, – приемный сын старшины кузнечного ряда Дементия Ширяя, – стоял, открыв в изумлении рот, глазел на причаленные струги, людскую круговерть возле них, дивился богатым товарам. Не часто приходилось бывать на Волге: спозарань до темки торчали в кузнице; это сегодня тятька Дементий отпустил по случаю. Прибежал вместе с дружком своим Васькой Звягой, тоже сыном слободского кузнеца. Все на свете забыл отрок– даже Ваську проглядел, куда-то тот подевался, – само собой приходили мысли: «Эх-ма! На струге бы да куда подальше, чай, там города не хуже нашего. Посмотреть бы, что ль… Наняться по хорошей цене в работники к купцу, а после заявиться домой: смотри, тятька, вот серебряные гривны, а вот товары – сами в купцы вышли. Бросай свою копченую кузню, торговать едем – прибытку больше. Небось зарадуется!»

Веснушчатое круглое лицо само собой растягивается в счастливой улыбке. Поискал взглядом Ваську – а чего, Ваську тоже можно с собой взять, с дружком веселее, – и вдруг опомнился, засомневался: «Не, не согласится тятька, зачем ему купцом, когда в городе он и так всем люб, и живет неплохо: по праздникам щи с говядиной на столе. К нему в кузню князь Константин запросто приходит».

С низу Волги поднималась еще ладья. Шесть весел торопливо, но без разнобоя, врезались в сверкающую на солнце речную гладь, стремительно гнали судно вперед.

– Ишь, наверстывают, – посмеивались на берегу, любуясь быстрым ходом ладьи. – Убежит торг-то от них.

– Весело идут.

– Ребята, а ведь у них что-то случилось. Смотрите!

– И верно! С чего бы ему орать?

На палубе ладьи стоял худой, опаленный солнцем купец, потрясал руками и орал что-то. Видели, что лицо его гневно. И это насторожило людей, притихли.

2

– Други! Люди добрые! – расслышали на берегу, когда ладья подошла ближе. – Доколе терпеть! Сказано: торговому гостю путь чист, без рубежей, А смотрите, что делают с нашим братом.

Только тут все заметили пластом лежавшего на палубе человека. Купец подхватил его под мышки, поднял на ноги. Вид человека был страшен, глаза бессмысленно блуждали, под распахнутым кафтаном виднелась окровавленная повязка.

Размахивая свободной рукой – второй поддерживал ослабевшего человека, – купец возмущенно выкрикивал:

– Вот как заповедь русская – не чинить купцам помех– блюдется у нас. Битый!.. Ограбленный!.. Нашел я его на берегу. Товаров при нем никаких, а ладья изрублена, на мелководье затонула. И сидит с ним на бережку молодец, красавец, целехонек. Кто его знает, кто он? Говорит, товарищ купца, помочник. Ночью будто налетела на них ватага. Да… Связал я того молодца на всякий случай, потому как все побиты, а он целехонек. Вон он, у меня в трюме. Эй, тащите его сюды! – приказал купец своим гребцам.

Из трюма выволокли дюжего парня со скрученными за спиной руками. Лицо скуластое, широкое, губы толстые. Парень глуповато оглядел толпу и, подняв к солнышку глаза, громко чихнул. Расплылся вдруг в улыбке, – наверно, оттого, что не ко времени чих напал.

– Ишь, щерится! – крикнули из толпы. – Рожа-то какая! Наверняка с шатучими татями был.

– С такого станется! Чисто разбойник!

– Вестимо станется! Как увидел его, в смущение вошел: не разбойник ли? – торопливо заговорил купец, обрадовавшись поддержке. – Ну-ка, милок, говори честному народу: ты ли навел татей, отчего тебе милость от них?

Парень захлопал глазами: слова купца рассердили его.

– Ин, как тя распирает, – обидно сказал он. – Послушать подольше, так не иначе – тать, разбойник, А я увернулся, меня и не заметили. Я, когда отошел от страха, – стал он объяснять толпе, – подполз: Костька и Кудряш порублены, а Семен Миколаич еще живой, дышит. Перевязал его. Костьку и Кудряша, конечно, схоронил и ждал: может, кто появится на подмогу. А этот налетел, ничего не спросил… Татары нас побили, – выдохнул парень.

Толпа глухо заволновалась: темные слова сказал парень. Много всего от татар натерпелись, но такого лиха – купца без нитки оставить, да еще и порубить, – давно уже не было. Их баскаки дань собирают, тут уж никуда не денешься, их власть, но чтоб такое?..

– От них, супостатов, чего ждать, – неуверенно донеслось из толпы. – Они могут.

– Сумнительно что-то, браты…

Связанный парень, обиженный недоверием, сердито выкрикнул:

– А вот вы Семена Миколаича спросите! Опомнится он – скажет.

– Монах меня мечом полоснул, – слабым голосом сказал вдруг очнувшийся раненый купец. Ноги у него были как ватные, хозяин ладьи продолжал поддерживать его, – Чернец в рясе… Темно было, а разглядел…

Гул прошел по всему берегу, притиснулись ближе.

– Господи, пресвятая богородица, да что же это такое? – послышались сомневающиеся голоса. – Один – татары, другой – чернец. Подозрительно все это.

– А я так скажу! – вылетел наперед мужичок в войлочном колпаке, суетливый. – Тащи их, други, к князю. Пусть судит.

– Давай к князю, – поддержали его. – Пусть на княжом дворе разберутся.

– То так! Князь Константин молод, а разберется. Он рассудит!

Раненого купца с бережением положили на телегу. Связанный парень шел сбоку под неусыпным надзором хозяина прибывшей ладьи: его пленник, ему и сторожить его, и к князю доставить. Толпа любопытных повалила за подводой.

– Филька! Ну где ты? – раздался суматошный голос Васьки Звяги. – Бежим на княжий двор, не то не успеем.

Филька сорвался с места. Побежали вперед толпы, пыля дорогу босыми ногами.

3

– «В лето 6724 (1216) заложи Костянтин церковь святого Спаса на Ярославле дворе камену и монастырь ту устрой».

Афонасий оторвался от пергамента и пытливо взглянул на молодого князя – внемлет ли?

Константин, опираясь локтями на столешницу, рассеянно смотрел в единственное оконце с мелкими цветными стеклышками в свинцовой раме. В келье игумена было сумрачно и прохладно. Лениво подумал: «Чего Афонасию вздумалось напоминать об устроении монастыря?»

Игумен вздохнул и продолжал:

– «Лета 6732 (1224) свещена бысть церковь святого Спаса в Ярославля, еже заложи Костянтин, великий князь, а сверши сю сын его Всеволод».

Константин уже с любопытством взглянул на игумена, но лицо того, обрамленное пегой холеной бородой, было бесстрастно, непроницаемо. «Неспроста старец затеял скучное чтение, плетет какую-то хитроумную нить. Потерплю еще, пусть скажет яснее». Однако упоминание об отце – Всеволоде Константиновиче– ущемило грудь. Сколько раз представлял его со слов матери – самому где помнить: родился, когда отец уже погиб на Сити вместе с дружиной. Со слов матери выходило: высокого ума был человек, ученый, мягок одинаково с боярином и простым дружинником, совсем и не воин. А боярин Третьяк Борисович не устает повторять: могутен был князь, грозен. Еще юношей вниз по Волге на мордву ходил, бесстрашным воином показал себя. Кто из них прав?

– Родитель твой Всеволод Костянтинович, благоверный и пречестный, любовью жаловал Спасский монастырь, пекся об устройстве его, отписывал деревеньки с пожнями на прокормление чернецам, – монотонно говорил игумен. – Хиреет монастырь…

Константин чуть заметно улыбнулся. Вот зачем Афонасию потребовалось ворошить старые свитки. Вельми жаден духовный отец. Деревенек у монастыря достаточно, рыбные ловли имеют на Которосли. Монахи осатанели без дела, по все дни бражничают, а он – «хиреет монастырь». Сказал неопределенно игумену:

– Дед и отец мой не скупились на добрые дела. Дай бог, пойдет так и дале…

Недовольство мелькнуло на лице игумена.

– Хорошо бы «дале»… Пока, вижу, больше благоволишь, княже, лесным язычникам. Им, отщепенцам веры христовой, твоя ласка.

Князь рассердился. Юношеское лицо с чуть пробившейся светлой бородой запылало гневом.

– Ты меня не кори! – одернул монаха. – Те люди – добрые рудокопы. Исправно платят подати. Там обучаются воины, копится оружие. И негоже, святой отец, вслух поминать о том, что тебе доверено в великой тайне.

Игумена словно не затронул гнев Константина, сказал скучно:

– Я, княже, говорю не при людях. Только тебе. Твоя тайна, доверенная мне, при мне и останется.

– Хорошо, что так, – остывая, сказал Константин. – Ладно, не будем ссориться, – что хотел ты, говори яснее?

– От устья Которосли по Волге бросовые земли. Весьма пригодились бы…

– Там же болото, – удивился князь. – Деревеньки ни одной нету.

Константин силился понять, чем понравилась игумену пустошь, куда в сырую погоду зверь ногой не ступит, не то что человек.

– Холопов можно сселить из других мест, вот и деревенька…

За дверью затопали, потом вошел рослый дружинник: на красивом, умном лице почтительность. Поклонился в пояс и застыл в ожидании.

– Ты что, Данила? – спросил князь.

– Прости, отче, – воин опять поклонился в сторону игумена. – И ты, княже, прости, беспокою… Третьяк Борисович послал до тебя. Велел сказать: тати купца посекли, привезли того купца чуть живого. С ним работник, народ орет, что он навел татей. Просят суда твоего.

Константин нахмурился, давно уже не было слышно о разбойничьих шайках, спросил сурово:

– Где было злодейство?

– Будто на Волге, неподалеку от малых соляных варниц. Так говорят…

– Ладно, иди. Сейчас буду.

Константин поднялся, статный, широкоплечий. С укором посмотрел на игумена.

– Шел к тебе, духовный отец, чаял: прочтешь из хроник о великих битвах, кои Русь вела с иноземцами, а ты все свернул к корысти своей. Ин будь по-твоему, отец Афонасий, отдаю пустошь монастырю.

– Пошто унижаешь, княже Константине, – обидчиво сказал игумен, впрочем не сумев скрыть на лице мелькнувшего довольства. – Битв было много, о каких ты хотел знать?

Константин, как младший, обязан был относиться с любовью к своему духовному отцу, обязан был, но не мог, – звал тот к покорству. Спросил с горячностью и болью:

– В чем сила татарская? Воины русские храбры, умелы, а поганый ордынец топчет нашу землю. Отчего так?

– Готов ли ты слушать меня? – Зоркие глаза старца впились в молодого князя, словно впервые видели его.

– Да, отче…

– Тогда слушай, что записано о брате деда твоего – князе Юрье.

Афонасий стал бережно листать страницы, холеным ногтем ткнул в нужное место, стал читать:

– «И послаши же князи рязанские ко князю Юрию володимерскому, прося у него себе помочи или самому пойти. Князе же Юрьи сам не иде, не послуша князей рязанских мольбы, но хоте сам по себе сотворить брань».

Игумен на мгновенье задумался, глубокими тенями легли складки сжатого рта. Сказал строго:

– Терпи, княже, коли вынудил говорить.

– Неправды не хочу, – быстро ответил Константин.

– Вот что речет песнопевец славный, сказавший Слово о полку Игореве:

 
Рекоста бо брат брату:
«Се мое, а то мое же».
И начаши князи про малое
«се великое» молвити,
а сами на себя крамолу ковати.
А погании со всех стран прихождаху победами
на землю русскую…
 

– Великий князь Юрий не послал помощи Рязани, – продолжал игумен, – а слышал: навалилась на Русь тяжкая сила неведомого народа. Думал: пусть побьют Рязань, сильнее я стану в княжеских ссорах.

И опять молчал игумен, будто не решил еще – все ли говорить молодому князю.

– Дальше-то что? Что дальше? – нетерпеливо спросил Константин.

– Князь Юрий неправдами домогался великокняжеского престола, идя на старшего своего брата, а твоего деда Константина Всеволодовича, – продолжал игумен. – Да дело не в том: распри княжеские охватили все земли русские. Но на вторгшиеся полки иноземцев княжеские дружины собирались воедино. Дядя твой великий князь Александр Ярославич, рекомый в народе Невским, бросал общий клич и побеждал: вел славные битвы со свеями, бил нещадно немцев на Чудском озере, литва в страхе забыла, как подступать к рубежам русским.

Игумен отечески обласкал взглядом Константина – тот старался ничего не пропустить из сказанного, застыл, слушая.

– Спрашиваешь, Константине, в чем сила татарская? Сила их в многолюдстве, в общности, шли они скопом, а не порознь… Князь Юрий не токмо отказал в слезной мольбе другому – полки свои распылил по малым городам, сынов не пожалел, славных воевод своих, отсылая оборонять малые города. Свой стольный град Владимир оставил на растерзание, уехав спешно в сицкие леса. Печальную память оставил по себе великий князь Юрий Всеволодович.

– Но, отче, – возразил Константин, – не бежал же в страхе великий князь, хотел новую силу собрать на Сити и пойти на татар.

– Хотел. Но не успел. Дозоров добрых у него даже не было. Взяли его татары врасплох. Погубил русское воинство.

Афонасий искоса взглянул на молодого князя. Тот поглаживал подбородок с едва пробившимся светлым волосом, покусывал губу – взгляд хмур, сосредоточен: не отрок – зрелый муж сидел перед ним,

4

Константин легким упругим шагом поднялся по ступенькам высокого крыльца, украшенного резными перильцами. Мельком отметил, что за распахнутыми воротами грудятся посадские люди, – на княжеский двор их не пускали.

В просторных сенях встретил княгиню Марину Олеговну. Княгиня шла с внучкой Марьюшкой – собрались в сад под тенистые деревья на берег Волги. Княгиня тяжело несла грузное тело. Увидев сына, заохала:

– И как тебе все сидится за книгами? Третьяк Борисович говорит: ушел с утра к отцу Афонасию. А уж знаю, чем вы там с отцом Афонасием занимаетесь. Отдохнул бы…

– Не угадала, маменька, – засмеялся Константин. – Отец Афонасий о пустоши беспокоился, что за Которослыо; уговорил меня отдать монахам эту пустошь.

– Все равно отдохнул бы. Жара такая, головушка плавится. Нельзя же все время надсажать себя заботами.

Марина Олеговна никогда не понимала его, о делах он с ней старался не говорить, но она мать…

– Ничего, маменька.

Константин ласково погладил шелковистые волосы Марьюшки. Ее мать, княгиня Ксения, не баловала девочку вниманием – уже два месяца была в Ростове на богомолье, ни одной весточки о себе не прислала. А бабушка души в отроковице не чаяла – всё с внучкой. Константин, глядя на зардевшееся личико девочки, подумал: «Славная растет девчушка. Не пришлось брату порадоваться на нее».

Брату его Василию было десять лет, когда погиб отец и нужно было принять княжение над разоренной землей, Василий не по возрасту оказался разумен: слушал наставления старого боярина Третьяка Борисовича, собирал народ, рассеянный татарами, призревал вдов и сирот ратников, павших на берегах Сити. Тяжкое то было время. «Всем он суд правый правил, Богатых и сильных не боялся, нищих и убогих не гнушался».

Предстояло ехать в Орду к великому хану Батыю, чтобы получить из его рук ярлык на княжение.

Длинен, утомителен путь до Орды, горькие чувства пришлось испытать, унижаясь. Все переборол мальчик-князь и добился ханской грамоты на княжение в Ярославском уделе.

Но княжил недолго. Был во Владимире, – стольном граде, у великого князя Андрея Ярославича, брата Невского, там заболел тяжко и скончался. Александр Ярославич, который любил молодого князя, горевал, провожал гроб с телом племянника в Ярославль. «Олександра князь плакался много», – заметил летописец.

Старый боярин Третьяк Борисович ожидал Константина в горнице. Умные, глубоко запавшие глаза его были невеселы. Косой солнечный луч из узкого окна падал на сгорбленную спину. Какие думы одолевали старого боярина? Может, вспоминая ушедшие дни, видел себя воином, когда молодая кровь играла в жилах, звенел меч в отчаянных битвах с врагами, может, видел порубленного в схватке побратима своего князя Олега Святославовича Курского, кому дал обет: заботиться о его малолетней дочери Марине. Во время княжеской распри привез он тогда Марину в родовую вотчину Гвоздево, что в пятнадцати верстах от Ростова. Оберегал, холил, а потом выдал ее за ярославского князя Всеволода Константиновича. К тому времени закончилась распря, затеянная великим князем владимирским Юрием Всеволодовичем, было всеобщее примирение. Но так прикипела душа к воспитаннице, что сам пошел на службу к ярославскому князю, стал ближним боярином, первым советчиком. Здесь и состарился. Теперь вот оберегает младшенького сына Марины Олеговны – князя Константина. Разумен, ничего не скажешь, но и своенравен, вспыльчив и непоседливости великой: нет той степенности, какая у князя должна быть. Молоденек еще, сначала решит, после подумает, и то не всегда, не. любит пересматривать свои решения. Намедни засадил в поруб боярина Лазуту и держит там; пусть, дескать, опомнится, охолонет от жадности своей. А дело самое обычное: прибрал Лазута за долги деревеньку у сродственницы своей вдовы Матрены. Кто их там разберет, небось в самом деле муж Матрены остался должен боярину. Суд беспристрастный, спору нет, учинить следует, но держать боярина в порубе негоже, пересуды идут. Родовитый муж Тимофей Андреев просил за Лазуту: нехорошо, мол, позорить высоких людей, зазорно. Куда там! Князь Константин, не дослушав, отмахнулся: пусть сидит до сроку, собьет спесь. А когда срок? Послал будто тиуна чинить дознание. А когда он учинит?

Тяжелые думы тяготили старого боярина: «Своенравен, непоседлив князюшка. Может, по молодости?»

Вот и сейчас: не вошел – стремительно ворвался в палату, ворот рубахи на петельки не застегнут, волосы взъерошены, – и сразу нетерпеливо:

– Где купец?

– Будь здоров, княже, – мягко укорил Третьяк Борисович. – Виделись ли сегодня, запамятовал?

– Будь здоров, боярин-батюшка. – Константин блеснул зубами в улыбке, сел рядом на широкую лавку, покрытую мягким ковром. – Что сумрачен с утра? Али обидели тебя чем?

– Обид нет, чему мне обижаться, – слукавил Третьяк Борисович: на деле очень уж хотелось большей почтительности от молодого князя. Вздохнул: «Почтительность, она приходит с годами, когда всего перевидаешь». Поднял на Константина не по-старчески зоркие глаза: – О купце твоя забота, внучек? Похвально… Ну так поспрашивал я того купца. Олуха, работника его, тоже поспрошал. Несусвет какой-то в речах.

– Что же они говорят, боярин-батюшка? – заинтересовался Константин. – В чем несусвет?

– Темное дело… Работнику больше поверил. В нижней избе они. Сам попытайся дознаться.

Пошли в нижнюю избу – подклет. В углу на лавке увидел Константин лежавшего человека – белое, без кровинки, лицо, глаза, воспаленные лихорадкой. Человек дернулся, пытаясь встать, но только застонал.

– Лежи, – остановил его Константин. Подвинул легкое креслице поближе, сел. Третьяк Борисович опустился на лавку – из-за грузности своей побаивался креслиц.

– Прости, княже господине, что видишь меня таким, – слабо сказал купец. – Не чаял…

– Рассказывай.

– Да что же… – Купец с трудом, напрягаясь, все же сел, привалился спиной к стене. – Ростовский я. Почитай, все меня в Ростове Великом знают. Семен Кудимов… Шел с низу Волги от булгар, вез узорчатые ткани да так, по мелочи… Торопился по малой воде добраться домой. Притомились, заночевали, не дойдя Ярославля. На берегу ночевали – беда наша. Гадали, утречком по холодку войдем в Которосль, а там уж и дом рядом. Да и случилась такая напасть… Монах, княже, был среди них, он меня полоснул…

Князь даже рот приоткрыл, удивившись.

– У тебя в голове помутилось, лихоманка от боли, – сказал с сочувствием Константин. – Видано ли это, чтобы чернец с шатучими татями заодно?

– Верь, княже, черная ряса на ем. Хотя и темно было, разглядел.

Константин с сомнением покачал головой, взглянул на боярина.

– И мне так говорил, – сказал Третьяк Борисович.

– Работник где твой? Хочу от него услышать. Эй, кто там?

В двери показался княжеский ближний дружинник Данила Белозерец.

– Где его работник?

– В порубе я его держу, потому как говорили: пособник он татям.

– Веди его.

В низкую дверь избы вошел подталкиваемый дружинником работник купца, грохнулся на колени. Князь подозрительно и долго разглядывал его. Что-то ему показалось знакомое в облике парня.

– Что скажешь ты? Как все было?

По лицу парня было заметно, что он не испытывал никакого страха, больше того, смотрел на князя со скрытым любопытством.

– То же самое скажу, что говорил боярину. Татары на нас наткнулись, с ними познались.

Совсем удивился Константин.

– Откуда там быть татарам?

– Это мне неведомо, но их, поганых, я хорошо разглядел.

– А чернеца в рясе ты видел? – Константин стал подозревать: ему вспомнился монах, прихвостень татарский, много бед творивший простому люду. Да только откуда он мог появиться, давно уж в городе о нем ни слуху ни духу?

– Так видел чернеца?

– Не видел, княже.

– Как же вы ночью спали без охраны? Как рябцы, голову под крыло?

– Утомились сильно. Да и не очень сторожились. На ум не приходило, что такое может случиться: город-то, почитай, рядом.

– Как ты-то уцелел?

– В канавку свалился, меня не заметили. Темновато было.

– Темновато было, – передразнил князь. – И это ты так берег своего купца! Знаешь, что тебе, холоп, за это следует?

Парень понурил голову, вздохнул глубоко и обреченно.

– Прости, княже, спужался очень. Изумление в голове было.

– Может, в изумлении ты и татар видел? За татарами, что живут в Ахматовой слободе, никогда такого разбоя не замечалось. Так откуда же под городом быть татарам?

– Нет, княже, то были татары, – твердо сказал парень.

– Давно он у тебя в работниках? – спросил Константин купца.

– Какое, – махнул тот рукой. – Весельщиков-гребцов недоставало, а он подвернулся, детина крепкий, вот и взял.

Константин все пристальней присматривался к парню, доверия к нему не было. Сказал строго:

– Подозревают, что ты навел татей. Так, купец?

– Сказал я, он у меня человек случайный, – равнодушно отозвался тот.

Парень обидчиво дернулся вперед, губы его дрожали.

– Не бери греха на душу, Семен Миколаич! Я ли тебе не работник? За что губишь?

– Сдается, видел я тебя, – раздумчиво сказал Константин. – Где? Напомни!

Парень замялся, сказал неуверенно:

– Может, видел… В кузницу к Дементию ты заходил, княже. Я у Дементия молотобойцем был.

– Эн, Данила, – нетерпеливо крикнул князь, – пошли кого по-быстрому за кузнецом!

Дементия привели прямо из кузни, только что я успел ополоснуть лицо да сменить рубаху. Поясно поклонился поочередно князю и боярину Третьяку Борисовичу. Потом заметил парня и недоуменно уставился на него.

– Чаю, знаком он тебе? – уловив его взгляд, спросил Константин.

– Как же, Еремейка это, – спокойно подтвердил кузнец. – Брал парня на выучку, хотел, чтобы из него добрый мастер вышел. Но не пригоден оказался. Нет у него желания к нашему делу кузнецкому. Слышал, он к купцу в подручные нанялся.

– В разбое его винят, – объяснил князь.

Кузнец недоверчиво посмотрел на Константина, потом опять на парня, в задумчивости мял смоляную бороду.

– Не молчи, Дементий, – поторопил Константин.

– Непохоже, Константин Всеволодович. Парень незадачный, то верно. Простоват он для разбоя. Непохоже.

– Ладно, Дементий. Ты пока не уходи, словом перемолвиться хочу. – Князь повернулся к купцу, сказал веско: – Тебе, купец ростовский Семен Кудимов, поможем, в убытке большом не будешь. Но и ты не таи обиды на нас – много разного люду по Волге шастает. Кто знает, кто тебя грабил? Может, и пришлые, не нашего краю тати. Да и говорите вы чудно: один – чернец, другой – татары. Не оставим в беде, – повторил князь. – Эй, Данила Белозерец! – окликнул он дружинника. – Устрой его в хорошую избу, лекаря приставь. И тут же, не мешкая, отбери добрых воинов, пусть едут на берег близ соляных варниц, пусть спрашивают всех, кого встретят. А этого, – князь указал на парня, – держи в порубе, покуда купец не встанет на ноги. Купцу решать с ним по справедливости.

Константин пошел к двери, кивнув Дементию, чтобы тот следовал за ним. Сидевший на лавке и задремавший было боярин Третьяк Борисович, услышав слово «поруб», спохватился: «Опять не решил Константин Всеволодович, до какого срока будет держать в заточении боярина Юрка Лазуту». Старчески покряхтывая, поднялся и, опираясь на посох, пошел догонять князя.

А в сенях Константин коротко спрашивал Дементия:

– Всё ли ты сделал?

– Всё, Константин Всеволодович, добрый припас справил кузнечный ряд. Есть и кольчужки, и мечи, шеломы, мелочь там какая… Завтра поутру отправлюсь.

– Добро, – повеселел Константин. – Воину справный доспех – первое дело. Верю, Дементий, близится время, когда как один поднимутся русские полки, освободят землю от басурманов. Великий князь Александр Ярославич Невский не зря возами шлет в Орду серебро и злато, выкупая из плена русских людей. Копит силу великий князь до нужного часа.

– Княже, – сказал подошедший к ним Третьяк Борисович. Боярин дышал трудно, задыхался от жары и усталости. – Доколе, князь, будешь держать боярина Лазуту в порубе?

– А вот сейчас!.. – Глаза князя гневно сверкнули. – Повели, боярин-батюшка, бирючам кликнуть мое слово. Принародно суд чинить станем.

Не догадывался старый боярин, что в своей вотчине Юрок Лазута поносил князя срамными словами: «Нам-де такой князь не гож, вот-де скоро сгоним его с удела, будет у нас княгиня Ксения, жена праведная и справедливая; она уж не окружит себя худыми людишками, с боярами совет держать станет». Об этом поведал вернувшийся из лазутинской вотчины княжеский тиун. И вспыльчивый Константин решил расправиться с хулителем в открытом суде, при народе.

– Воля твоя, но… – Третьяк Борисович, взглянув на рассерженного князя, только развел руками, понял: как сказал, так будет.