Текст книги "Тугова гора"

Автор книги: Виктор Московкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

2

– Я, внучек, тоже склоняюсь – встретить супостатов на подходе, в лесах. В лесу-то и рать нашу не сочтут, Будь у нас воинов побольше – честь бы и слава выйти в чистое поле.

– Приметил я, батюшка-боярин, место – лучшего не найдешь. Холм под городом на суздальской дороге. Лесом да болотами закрыт этот холм. Там и надо встретить ворогов.

– Надобно посмотреть…

Гудели натруженные за день ноги, тяжесть была во всем теле, но Третьяк Борисович старался выглядеть бодрым. В такое время не должно показывать старческую немощь. Сам-то он ничего уже не ждал от жизни, прожил со достойно – сомневался и беспокоился за судьбу воспитанника. Но когда молодой князь появился с дружинниками Александра Ярославина, когда в городе в великом множестве объявились поселяне с жаждой схватиться с Ордой, вдруг поверил: может, это и есть зачин? А что, если и вправду поднимется на Руси люд, сбросит ненавистное иго? Негоже ему, старому воину, быть в стороне.

– Надобно все посмотреть на месте, – повторил боярин.

Выехали к вечеру. С собой взяли переславского сотника Драгомила, Евпраксию Васильковну и умельца строить лесные завалы Окоренка…

Кони вымахнули на поросший густым лесом холм. Сзади остался город, видимый как на ладони, с каменными постройками Спасского монастыря на берегу Которосли, ремесленными слободами, Рубленым городом с золотившимися в закатном солнце главами Успенского собора; удивляла Волга: в безветрии и при солнце – она была покрыта ребрышками волн. Глядя на нее и чувствуя себя нездоровым, Третьяк Борисович сказал:

– Быть ненастью.

– Вот, батюшка-боярин, – не обратив внимания на замечание старика, стал объяснять Константин, – я тут все осмотрел. Впереди у нас дорога на Суздаль. Левее – овраг. За ним – непролазное болото. Татары тут не пойдут, завязнут. – Князь повернулся к Окоренку. – Ставь невысокую засеку, она нужна только затем, чтобы от стрел хорониться. Сечи тут не может быть.

Старый боярин одобрительно кивнул; разумные сказаны слова.

Поскакали дальше.

– Справа опять болото, – продолжал рассказывать о своем замысле Константин, – но с кустами, с островками. Татарская конница вскачь тут не помчится, но конь пройти может, пусть не скоком, но пройдет. Не дай бог, мы будем отбиваться, а они обойдут нас и ударят сбоку, к городу подойдут. Какая уж там битва, когда услышим плач матерей своих, сестер.

Оглядывая видные с холма дали, каждый невольно подумал, сколько воинов встанет на защиту города и сколько выставят войск татарские военачальники, которые привыкли побеждать многолюдством.

– Я решил… – Константин оглянулся на боярина: тот был безучастен, и это его смущало. – Решил, боярин-батюшка, так: у Евпраксии Васильковны отменные лучники, сам видел. Пусть они укроются по всему болоту в кустах, в закрадках, как охотники на утицу.

– Зрелому уму подсказки не надобны, – обронил Третьяк Борисович.

Это была похвала опытного воеводы, и Константин не скрыл на лице горделивого довольства.

– Вы хотите, – улыбнулась Евпраксия Васильковна, – чтобы и я со своими воинами пряталась в кусте-закрадке? Я подчиняюсь, князь, но для меня надежней меч, чем лук с калеными стрелами.

Ей, в молодости бросавшейся в битву вместе с супругом своим, показалось стыдным сидеть в кусту и ждать, пока на тебя наткнется татарский всадник.

– Прости, княгиня, не в обиду будь сказано. – Константин стеснялся этой необычной женщины. – Твоим лучникам не понадобится воевода, потому как каждый из них станет сам себе воеводой, будет сражаться в одиночку, стрелами встречать врага. Окоренок! – крикнул он. – Здесь, справа холма, поставить плотные засеки. Мало ли что может быть: прорвутся – встретим топорами, рогатинами.

– Твой приказ, князь. – Старик поклонился.

– На засеках поставим через одного лучников, чтобы оберегали мужиков от стрел татарских.

– Разумно, князь, – опять коротко вымолвил Третьяк Борисович.

Вмешался сотник Драгомил, все время до этого молчаливо слушавший:

– Если князь хочет и на дороге сделать засеку, то что останется воинам? Как они померяются силами, покажут удаль? Засеки нужны, чтобы с боков нас не смяли. Дорога для сечи должна быть открытой. В ином случае мы простоим, сдержим татар – они придумают, как обойти нас.

Константин посмотрел на боярина, тот, догадавшись, о чем он подумал, кивнул.

– Дорогу мы оставим открытой. Здесь встанут самые опытные воины.

В тот же вечер…

Незнамо откуда пришли тучи. Загрохотало. Хлынул проливень.

Третьяк Борисович, задыхаясь до этого от какой-то душевной тяжести, вдруг ожил, сказал Константину:

– Внучек! Больше всего хочу, чтобы ты жил. Мало ныне стало настоящих князей.

– Зачем ты меня, боярин-батюшка, ранее времени хоронишь? Видел, сколько людей пришло пострадать за волю? Я среди них.

– Знаю, вижу! Но к тебе не пришел ростовский князь со своей дружиной, не пришли другие. Сомнения меня гложут.

– Пустое! – Константин старался быть веселым. – С тобой мне, боярин, ничего не страшно.

В тот же вечер…

– Князь, ты забыл, кто поднимал княжество из руин, устраивал его. Не брат ли твой, Василий Всеволодович?

– Княгиня Ксения! Я чту своего брата, и я уверен: он поступил бы так же, как я сейчас.

– Не верю этому. Ты готовишь разорение города, устроенного не тобой. Все говорят: ты зарвался, не слушаешь никого.

– Княгиня Ксения, я не живу в верхних женских покоях и не знаю, что говорят там обо мне.

– Значит, все будет нарушено, повержено? Город будет разграблен?

Константин вспылил:

– Что вы все о городе! Да разве за наш город пришли люди биться? Свободы они хотят, понятно ли тебе, княгиня?

– Мне все понятно.

В тот же вечер…

Никого не принимали так искренне, так любовно, как Константина. Он поднял в эти дни руку на ворога, ему верили… Люди гордились им. Но с любовью одних выплескивалась ненависть супротивников.

Хлестал дождь. В кромешной тьме пробирались к боярину Тимофею Андрееву на сход. В гостиной палате было душно и полутемно – свечей много не зажигали. В углу, в одежде черницы, с закутанным по глаза лицом, сидела княгиня Ксения. Бояре сопели в теплых одеждах.

– Безумец! Не понимает, что татарская власть за грехи наши дана нам навечно. Надо уметь с ними жить. Разве не так, бояре?

– Истинно! Сказать прямо: дадим богатые дары, не оскудели еще наши вотчины, найдется, что дать. Пусть поймут: мы супротив князя.

Разъяренные, потные, орали:

– Коли зайдет речь о том: убили, мол, воинов татарских, так кто убивал-то! Та же голь, которая ведет к разграблению нашего добра. Ворвутся злые – никого не пощадят! Голь перекатная убивала, пусть и возьмут взамен за своих хоть в десятеро, хоть в сто больше. Своих холопов прибавим.

– Пошлем им такую грамоту с человеком: он объяснит, скажет, где ударить по взбесившимся. Пусть только город не грабят, а дары дадим великие, не обедняем.

Так говорил Тимофей Андреев и все косился в угол, где сидела княгиня Ксения, безмолвная, тихая.

– Мать-княгиня, одобрения твоего хотим слышать. Молви!

– Говорите, бояре.

– Вот что мы надумали, мать-княгиня. Есть у нас верный человек – Юрок Лазута. Обозлен он и оскорблен князем. Ему пойти с грамотой нашей.

Лазута нервно поежился: «Где опаснее, там я, Юрок. Небось сам, старый боров, не пойдешь, в стороне останешься, если что…»

Расходились поздно. Не у всех было хорошо на душе. Но что скажешь – свое добро берегли, и Ксения тут, наверняка ей быть великой княгиней; со свету сживет– не согласись только.

В тот же вечер…

В раскрытое оконце Константин смотрел на затихающий дождь. Было хорошо, покойно на сердце: он все предусмотрел, обдумал, воинство у него собралось внушительное, только уж разве тьма-тьмущая навалится – тогда не выстоять. Но верил он, что неоткуда им взять большой рати. «Не так-то легко будет справиться с нами».

Шорох легких шагов заставил его обернуться. Увидел девушку. Она с испугом глянула на него, хотела поспешно уйти.

– А, это ты? – заговорил он. – Тебя зовут Росинкой? Красивое имя. Подожди, не убегай. Побудь со мной.

Константин шагнул к ней, робко дотронулся до ее руки и почувствовал, будто ожог прошел по телу. Ему стало неловко за это неосознанное прикосновение к ней, лицо запылало стыдом; переминался и не знал, как дальше быть. Ругнул себя; «Вот дурень, с девушкой даже поговорить не умею». Он, не знавший любви, не подозревал, что зародившееся с первой встречи чувство к ней было заметно по его глазам, по всему его поведению, но она, более чуткая, как каждая женщина, все поняла, ей стало тревожно.

– Князь, умоляю, – со страхом прошептала она. – Пойду я.

– Мой боярин вещает: последняя ночь у меня. Тебе меня не жалко?

– Князь, что ты говоришь! Жить тебе до тех лет, до каких дожил твой боярин.

– Почему ты меня пугаешься? – одним движением он вдруг поднял ее на руки.

– Бог не простит мне. Князь, умоляю…

3

Утром из Владимира прискакал молодой дружинник Топорок. На княжеском дворе соскочил с потного коня, всполошенно гаркнул:

– Идут!

– Где идут? Сколько?

– Сотен шесть-семь, если не поболе. Главный – тот самый мурза. Впереди идет – ну, которого мы из города выгнали, – Бурытай. Китаты, баскака, войска. Еще ждать надо, еще подойдут. Готовьтесь!

– Ты мне бабьи крики не разводи! – Данила Белозерец, только что вернувшийся с холма, где осматривал, как располагаются ратники, строятся засеки, сунул под нос гонца кулак. – Сатана! Опомнись и рассказывай. – Потащил ошалевшего Топорка к князю, приговаривая: – На язык пошлин нет, что хочет, то и лопочет. Накостылять бы тебе при всех. От кого гонцом послан, тому и рассказывать надобно. Учу, учу тебя, олуха, никакой пользы.

– Дык ведь не скрываясь они идут, – шмыгая, оправдывался Топорок. – Деревни, что по дороге попадаются, палят. Дымы кругом.

– Вот прогоним татарву, опять тебя в стадо отправлю коров пасти. Насколько опередил-то их?

– Они особо не торопятся, в деревнях застревают. Может, к вечеру подойдут, может завтрашним утром.

– Ладно, посиди здесь, в сенях. Позову.

У князя Данила застал кузнеца Дементия. Сидел тут и боярин Третьяк Борисович.

Кузнец пришел в княжеские покои с кожаной сумкой, высыпал на лавку странной формы железные шипы.

– Князь, вот подбрось любой из них, один заостренный шип всегда будет сверху.

– Что это? – удивился Константин. – Забав тебе недостает?

Но Третьяк Борисович к изделиям кузнеца отнесся серьезно:

– С давних пор известны такие поделки. Помогают, особенно когда хочешь оторваться от погони. Под копыта лошадей бросают их.

– Лошадей калечат? – неодобрительно заметил князь.

– Себя спасают.

– Нам-то зачем? Куда убегать собрались?

В это время и зашел Данила.

– Ты видел такие штуки? – указал ему князь на шипы.

– Видеть не видел, а слыхал про них. «Чесноком» называются. Разбойнички ими частенько пользуются, когда удирают с добычей. Чтоб не догнали. И для засад подходят. Могут пригодиться, княже.

– Ну, не знаю.

– Константин Всеволодович, гонец из Владимира прибыл. Уже идут. И много. Подробностей еще не спрашивал.

Позвали Топорка.

– Я не мог сосчитать – отрядами они идут. Но прикинул: сотен шесть-семь будет.

– Щедро расстарались. – Князь презрительно усмехнулся. – Надеются, в городе для всех найдется пожива.

– Само собой. Но не только затем идут: строптивых наказать хотят, – спокойно заметил Третьяк Борисович.

– Княже, я еще не все сказал, – продолжал Топорок. – Верные люди, к коим меня послали, велели передать тебе… К владимирскому баскаку прибежали вельможи убитого хана Сартака искать защиты от нового хана Берке. За ними идет войско. Один из вельмож – родич мурзе Бурытаю и обещал ему помощь. Большое ли у них войско – узнать не удалось.

– Это что же, на каждого нашего воина три-четыре ихних? – Князь с сомнением посмотрел на Третьяка Борисовича.

– А что ты, Константин Всеволодович, хотел? Того и надо было ожидать, – ответил боярин. – Потому мы и думаем, как лишить их преимущества в числе, потому и засеки делаем. Не терзайся, князь, даст бог отобьемся, – со слабой улыбкой договорил он. Повернулся к Дементию – Сколько у тебя этих разбойничьих поковок наберется?

– Наберется, боярин, весь кузнечный ряд старался.

– Ну ин ладно, – удовлетворенно кивнул Третьяк Борисович, – собирай со всего ряда, да, не мешкая, несите на холм. Мелькнула тут у меня одна затея… Как там войска встали? – спросил Данилу.

– Всех расставил.

– Собирайся, князь, еще раз посмотрим, уточним кое-что.

Данила пошел распорядиться, чтобы князю и боярину подавали коней. Шедшему рядом Топорку он сказал:

– Отдохнешь с дороги – да тоже не задерживайся.

Увидел, в глазах парня мелькнула безудержная радость, подумал: «Чему-то, дурень, обрадовался».

Невдомек было, что Топорок рвался увидеть свою Настаску.

Окоренковские мужики дело свое знали. Мощный завал из вековых елей и сосен был устроен по обе стороны холма. Да и как уронены деревья: ощетинились толстыми сучьями с той стороны, где врагу быть; с этой – стой в полный рост, сучья подрублены, ничто не мешает пустить прицельно стрелу, ткнуть рогатиной.

Осмотрев засеки, боярин оживился, похвалил мужиков.

На краю холма между засеками было шагов двадцать, дальше дорога полого спускалась в долину, за которой опять начиналась возвышенность. У конца засек и с той и с другой стороны стояли неохватной толщины сосны. Не надо было особо задумываться, чтобы понять – Окоренок их пощадил с какой-то целью.

– Ну, так что же ты удумал? – спросил князь с улыбкой.

– Потерпи, князь, не гоже мне говорить за вашего воеводу.

Третьяк Борисович между тем пристально разглядывал уходящую вдаль дорогу, стиснутую лесом. У него уже созрела мысль, как начать битву, чтобы ошеломить нападающих внезапностью; теперь он терпеливо ждал, что скажет Окоренок: даже случайно оброненное слово может натолкнуть на более удачное решение.

Наконец подскакали Драгомил и Белозерец. Соскочили с коней, Драгомил поклонился, попросил прощения, что заставил ждать.

– Дед все уже, видимо, рассказал вам?

– Да ничего он не рассказывал! – вспылил Константин Всеволодович, уже потерявший терпение.

– Дед предлагает подрубить эти две сосны…

– И загородить ими дорогу, – раздраженно досказал князь. – Не ты ли говорил, что дорога должна быть открытой? Воинам простор нужен?

– Зачем ты так, внучек? – не удержался от упрека Третьяк Борисович. – Ты не дал ему досказать. Говори, сотник. Константин Всеволодович раздражен не в меру, но не из-за тебя.

Константин Всеволодович только покосился на него: сегодня все с ним так разговаривают, будто он уже и не князь.

– Мы выманим на холм врагов ровно столько, сколько у нас хватит сил, чтобы стиснуть их и изрубить. Дед по знаку повалит деревья – закроет путь другим. Татары пойдут валом, дорога за холмом будет забита ими. Двести лучников из-за засек – это сила, они могут заставить ближние ряды повернуть коней, сбить весь их строй, А дальше уж как бог даст.

Третьяк Борисович лукаво взглянул на князя, тот стоял насупившись, но уже оттаивал.

4

Татарские первые сотни появились к вечеру, остановились на возвышенности, более безлесной, чем холм. Вскоре в их лагере загорелись костры. Стало ясно – битва начнется с утра, готовятся насытиться.

Данила выставил дозор, наказав Топорку шагах в пятистах залечь на обочине дороги, – знал о чутком ухе молодого дружинника; у краев засек поставил сторожевых, потом пошел к лучникам, с которыми так и не удалось переговорить за верь день.

Ратники пришли с болота поздно, отогревались у костра.

– Все сделано, как надо, не тревожь себя, боярин. Мы им вешки поставили, указали, где ехать, а то утопнут, сердешные, раньше своей смерти, как те двое у озера нашего.

– Но вдруг обнаружите себя до времени? – высказал он то, что больше всего беспокоило его.

– Не будет этого, укрытья у нас сделаны, а случится – пусть хоть конь по спине пройдет, писка не раздастся.

В лагере было тихо, горело всего несколько костров, и это тоже предусмотрено было: незачем неприятелю знать, сколько здесь защитников.

У костра дружинников Данила задержался, послушал, улыбаясь.

– У деда нашего князя, его тоже звали Константином Всеволодовичем, был воин-богатырь, по прозвищу Александр Попович, и были у него други – Тимоня Золотой Пояс и еще семьдесят три таких же богатыря. – Данила узнал голос: рассказывал переяславец Михей. – Константин-от Всеволодович в семье был старшим сыном, ему бы батюшка и должен великое княжество дать, а он распорядился по-своему, отдал княжение второму, Юрию. Ну, Юрий, тот всех задирал, неспокойный был. Пошел он войной на старшего брата, Константина-то, раза три подходил к Ростову, и всё ему ростовцы нос утирали. Обидно ему, а того не знает, что в Ростове такие богатыри живут, о которых только в сказках рассказывают, Тогда нашел он себе в помощники еще князей и вызвал дедушку-то нашего князя на битву к Липице-реке, это недалеко от Юрьева-на-Полье. Страшная была битва, много народу полегло.

– Как же, помнится. Дюже страшная.

Данила насторожился: что за чушь, битва-то сорок лет назад была.

– А ты был там, дедушка, что ли?

– Был, сынок, пришлось. Верно Михеюшка рассказывает: князю-то Юрью у Ростова нос утирали, а у Юрьева-на-Полье в кровь расквасили.

– А богатырей-то этих видел?

– Не буду врать. Не довелось.

«Да ведь это Окоренок», – только сейчас догадался Данила.

– Что ж, Михей, с богатырями-то дальше сталось?

– А с татарами они ушли биться, там, на реке Калке, и полегли. Князь-то Константин к тому времени скончался, не захотели они Юрию служить и ушли к киевскому князю в дружину. А на Калке так вышло. Вместо того чтобы всем в битву пойти, князья наши переругались. Богатыри-то вышли, бились, да что они могли сделать, вон они, татары-то, каким скопищем наваливаются.

У костра, где сидели ратники из посадских, рассказывали что-то веселое, смех гремел оттуда. Даниле был приятен этот смех: люди не томились ожиданием битвы.

Но, когда он подошел, присел, сразу все смолкло.

– Что ж вы замолчали-то? Иль не ко двору пришелся?

– Зря сердишься, воевода, – сказал кузнец Дементий. – Говорим мы всякое, у кого складнее да умнее, и нам веселее. Вот ждем: кто следующий.

– Говорите, и я послушаю. – Данила вдруг заметил рядом с кузнецом двух отроков, удивился: – А это что за ратоборцы? Откуда они?

– Мой это да соседский, – объяснил Дементий. – Поутру домой отправим.

– Не отправляй, тятька, – захныкал Филька. – Мы с Васькой хоть что-то будем делать. Сам же меч ковал мне.

– Вишь, воевода не дозволяет. Говорит, непорядок это. А какое же войско, ежели в нем непорядок?

– Все равно останусь. Прогонишь, а я останусь.

– Пусть, – смягчился Данила. – Рассветать станет, пошлешь их дозорными. Справа верстах в двух, на холме, сосновый бор. Заберетесь на дерево и затаитесь, если увидите– татары к вам направляются, – мигом сюда. Но чтоб быть незаметными. – Данила втайне надеялся, что татары не рискнут идти в обход холма болотом.

– Спасибочки, дяденька Данила, – обрадовался Филька.

– Вот так воин! – Данила всплеснул руками. – Я его дозорным назначаю, а он – спасибо, дяденька.

Ратники добродушно засмеялись. И Филька понял, что шутит воевода, улыбнулся. Скованность, которая появилась у людей с приходом воеводы, пропала.

Данилу отозвали: в дозоре что-то случилось. У края засеки его ждал дружинник, посланный вместе с Топорком. Они тихо лежали. Услышали, что по дороге от татар едут на конях. Топорок уловил не наш разговор. Он пустил стрелу – кто-то вскрикнул, всадники ускакали. И пока все тихо.

Перед рассветом Данила с сотней воинов вышел за засеку. Тихо, со всеми предосторожностями, рассредоточились в лесу по обе стороны дороги. Так же бесшумно ушли в болото, густо окутанное туманом, лучники лесного урочища.

Татары раскинули юрту на высоком открытом месте, вход в нее был повернут в сторону холма, где засели русские. У Тутара сидели Бурытай и молодой военачальник Тильбуга, когда вернулись воины, посланные в дозор. Старший десятка, согнувшись, вошел в юрту и смиренно припал лбом к ковру, устилавшему пол. В руках он держал стрелу.

– Мы не могли обойти холм. Мы натыкались на болото, кони наши вязли. Но мы слышали звяканье оружия, голоса людей. Тогда мы стали тихо красться по дороге, но неверные были в засаде, и вот эта стрела попала в твоего храброго нукера Тули.

– Тули убит?

– Да, господин. Да проклянет аллах многократно того, кто убил его!

– Иди.

Бурытай сказал:

– В дружине Кости-князя две с половиной – три сотни воинов. Мы возьмем холм одним ударом.

– Но у него есть воины в других городах, – возразил Тутар. – Какие у него города?

– Молог, Рыбна… – Бурытай наморщил лоб, припоминая.

– Не трудись, – насмешливо произнес Тутар. – Княжество Кости-князя многолюдно. Ты забыл это.

– Толпа…

– Эта толпа владеет оружием. Она разметала твою сотню. Ты и это забыл.

– Жажда мщения съедает мою душу! Силою и властью своей прикажи мне быть в голове войска.

– Нет! Злые духи преследуют тебя. Подумай, что происходило с тобой в последнее время. Ты бежал из города, как ягненок, преследуемый волчицей. Не мог разжечь вражду между великим князем Александером и Костей-князем, и теперь князь Александер на пути в ставку хана Берке. Ты шел беспечно, и мужики лесного селения зарезали, как баранов, сорок лучших воинов из сотен, которые доверил тебе царев посол Китата. Передовые сотни поведет багатур Тильбуга.

Едва стало светать, запели трубы. Сотня за сотней потекли в ложбину и стали по дороге подниматься к холму.

Тутар стоял у юрты, все видел. Ага, вот наконец показались и русские, выбираются из леса. О, аллах! Их же горстка против лавины. Вот сшиблись. Ну, конечно, выстоять ли. Пятятся. Повернули, бегут. Так и должно быть. Но что это? Кони передних татарских всадников стали падать. Почему кони? Русским удается оторваться от преследования. Но татарские конники гонятся за ними. Влетели на холм. Текут и текут, не встречая сопротивления. О, аллах милосердный! Что же это? Два громадных дерева валятся наперехлест на дорогу, подминая всадников. Оставшиеся плотной массой на дороге воины заметались, на них давят задние. Русские бьют стрелами. Очень много воинов падает с седел. Все смешалось…

У Тутара похолодели кончики пальцев, он понял: Тильбуга попал в ловушку.

Тильбуга рвался в схватку. Он среди первых столкнулся с русскими. Молодые безусые лица ожесточены. Жаль, негде развернуться, смяли бы их, мигнуть не успели. Что ж, у Кости-князя достойная дружина, доспехи на всех подогнаны, дерутся умело. Особенно заметен вон тот, в блестящем стальном шлеме, щерит белые зубы. Не сам ли Костя-князь? Тильбуга стал пробиваться к нему, а тот, будто заметив это и испугавшись, что-то крикнул. И вдруг все повернули. Не уйдете!

Тильбуга пустил коня. Сейчас его воины настигнут русских, и начнется резня. Заметил мельком – посыпалось что-то с крупов лошадей убегающего противника. Но еще и подумать не успел, что это могло быть, как споткнулся его конь. Тильбуга высвободился из стремян, спрыгнул на землю. Острая боль пронзила ногу. Вытащил – железный предмет с длинными шипами. И сзади и с боков падают кони, воины перелетают через их головы.

– Живьем кожу сдирать буду! Только дорваться.

Нукер подал повод другого коня, Тильбуга вскочил в седло – впереди уже лились в узкий дорожный проход обогнавшие его воины. Когда он тоже влетел на холм, оставив за собой узкий проход, понял неладное: и справа и слева без движения стояли конные русские воины. Трудно было сдержать бег коня: сзади напирали свои.

Никто не слышал его команды повернуть назад. Грохот, визг, стоны заставили обернуться – два громадных дерева рухнули, закрыв выход.

Ряды русских конных дрогнули, рванулись вперед, сталь клинков заблестела над их головами; как муравьи, облепили попавшее в засаду войско пешие ратники с длинными копьями. Тильбуга зажмурился: это конец. Но оцепенение длилось мгновенье. Он приподнялся на стременах, с мужеством отчаяния крикнул:

– Монголы! Во славу аллаха!