Текст книги "Крупа бывает разная (сборник) (СИ)"

Автор книги: Виктор Дашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Ой как скверно ты выглядишь… – пробормотал Афанасий. – Ну ничего, чертяка, ты у меня живучий, поэтому держись, еще повоюем.

Полоснув кожу шипом, он капнул пару капель в квадратную ячейку сети туда, где у черта по всем законам природы должен был бы находиться рот. Чертяка вздрогнул и булькнул громче.

– Вот так. А теперь чародейство. – Колдун сдернул с пояса увесистую суму.

Не зря отдал он Петру целое состояние. В сумке лежало больше чем полфунта восковых облаток, наполненных кровью и усиленных чарами.

Сперва облатки приходилось выдавливать в рот, но потом черт немного восстановился и принялся глотать их сам.

– Не бойся, – Афанасий похлопал по сумке, – пилюль хватит до утра, и я тебя не брошу. А ты давай-ка спать. Нечего тут зазря мучиться.

Под действием заклинания Владимир вскоре затих.

– Вот и хорошо, вот и молодец, – похвалил его колдун, – а я тебя лечить буду.

Положив руку на разъеденную серебром голову, он пригладил кое-где выбивающиеся из-под сетки короткие клочки слипшихся волос и начал делиться силой.

А когда сознание помутилось и перед глазами стало подозрительно темнеть, вновь попытался засунуть поглубже в глотку черту очередную облатку, ведь Петр сказал, что наибольшая целительная сила будет, если оболочку не разрушать. Но ячейка в сети оказалась слишком узкой, и даже мизинец пролезал с трудом.

Афанасий выругался и зашарил взглядом по чертячьей в поисках чего-нибудь достаточно тонкого, чтобы протолкнуть пилюлю. И увидел в дверях Иннокентия. Помаячив мгновение, черт растворился в темноте. Афанасий даже моргнул: не померещилось ли?

В чертячьей ожидаемо ничего подходящего не нашлось, а оставлять Владимира очень не хотелось: без присмотра и постоянной подпитки все лечение пойдет насмарку. Афанасий еще раз тихонько матюкнулся и вновь попробовал затолкать пилюлю. В этот момент его обдало резким порывом спертого подвального воздуха. Скосив взгляд на пол, он увидел рядом с собой тонкую и длинную спицу.

“Ай да Иннокентий, до чего же умен, чертяка! – обрадовался Афанасий, схватив спицу. И следом подумал: – Далеко пойдет, как и Владимир. Если не сгноят, конечно, обоих какие-нибудь олухи”.

Затолкав несколько облаток и убедившись, что Владимир их проглотил, он снова принялся делиться силой, напрягая волю и убеждая себя, что сил хватит, должно хватить, ведь он очень сильный колдун.

Ближе к утру, благодаря глубокому сну и лечению, у Владимира даже местами восстановился щербатый ряд зубов. И ими он чуть не откусил хозяину палец.

– Ничего-ничего, – только и сказал Афанасий, с трудом успев отдернуть руку.

Когда до прихода канцеляристов на службу осталось меньше часа, Афанасий заставил чертяку проглотить остатки облаток и повторно усыпил настолько крепко, насколько смог. Теперь продержится.

Иннокентия на посту не было. Наверняка специально ушел подальше. И прекрасно, повторить трюк с крышами Афанасий уже не мог.

Пошатываясь, как пьяный, он вышел из здания Канцелярии с черного хода и направился к знакомому трактиру, где условился встретиться с Петром. Заведение было еще закрыто, но за звонкую монету трактирщик впустил ранних гостей и ни о чем не спрашивал. Афанасий без сил опустился на лавку напротив чародея и выдохнул:

– Ну, Петька, теперь твой черед. Давай сюда свое пойло.

– Ох-ох, – запричитал Петр, – вам бы прилечь, Афанасий Васильевич. Совсем себя не бережете. Стоит ли того обычный черт?

– Дела сделаю и прилягу, – пообещал Афанасий. – А черт этот не обычный, а мой черт, Владимир. Поэтому стоит. Ладно, живы будем – не помрем, как говорится. Поторопись, еще отмыться мне нужно и переодеться. Одежду принес?

Петр достал из корзины кулек, а следом – хорошо закупоренную глиняную бутыль:

– Вот одежда. А вот зачарованный отвар. Выпить надо все, и быстро. А бутыль разбейте и в нужник спустите. И ни слова никому! Запрещенное это зелье, за него в острог отправимся… – тихим шепотом, хотя в трактире никого не было, добавил он.

Афанасий только кивнул. А когда чародей ушел, налил резко пахнущий отвар в принесенную трактирщиком кружку. И, скривившись от запаха, сделал глоток.

По горлу словно разлился огонь. Он еле сдержался, чтобы не выплюнуть едкую жидкость.

“Ничего… чай – не серебро в глотке”, – подумал он, ощущая, как по телу снова разливается волна тепла и силы.

Через полчаса на пороге Канцелярии Афанасия встретил молодой копиист.

– Не подох-то черт ваш, ваше благородие! Такая живучая скотина! – жизнерадостно гаркнул он.

– Да неужто? – в тон ему ответил Афанасий. И мрачно добавил: – А то я через связь не чувствую.

– Ой… – молодчик хлопнул себя по губам.

– Давай-ка, братец, сгоняй на рынок, – велел ему Афанасий, – купи две дюжины яиц и крынку молока. Обернешься быстро, получишь рубль.

– Бегу, ваше благородие. – Парень выскочил за дверь и был таков.

А Афанасий направился в чертячью. Там уже собрались почти все колдуны. И даже пожаловал сам сиятельный глава Канцелярии.

Столпившись вокруг лежащего на алатыре черта, они галдели, обсуждая поразительную живучесть чертяки.

Афанасий пробрался через толпу.

– А, а вот и ты! – воскликнул граф. – Погляди-ка, друже Афанасий, настоящее чудо! Твой черт еще не рассыпался по ветру.

– Он сильный. – Афанасий подошел вплотную и оглядел Владимира. Сетка уже сделала свое дело, но чертяка по-прежнему спал.

– Смотрю я, что-то ты, Афанасьюшка, совсем плох. Бледный, аж синий, и на ногах едва держишься… – проницательно глядя на колдуна, проговорил Шувалов.

– А это потому, ваше сиятельство, – мрачно зыркнул на него Афанасий, – что черта моего вы тут всю ночь не варениками потчевали. А я говорил вам, что плохо мне придется, связь с чертом у меня очень сильная. А если б подох черт, так и я б, не ровен час, окочурился. Повезло мне, что чертяка дюже живучий попался. – Проговорив это, он в упор посмотрел на графа.

– Твоя правда… – согласился начальник, опустив глаза, и задумчиво почесал подбородок. А потом, оглядевшись, рявкнул:

– Чего столпились?! Черта не видели? Вон пошли!

Чертячья вмиг опустела, только несколько младших подьячих, чье рабочее место было у камер, остались в коридоре.

– Уж не обессудьте, но черта я отпускаю, свое он отбыл, – проговорил Афанасий, размыкая алатырь.

– А-а… чего уж, пущай, – граф махнул рукой.

И Афанасий начал распутывать сеть. Это оказалось не так просто: сетка въелась в мясо и в кровавом месиве никак не получалось отцепить ее.

– Поди сюда, – позвал Афанасий одного из младших подьячих. – Помогай.

– Да как же, ваше благородие, – возмутился тот, – он же весь в кровище да гное. Руки потом отмывать… А неровен час, казенная форма устряпается.

– Живо! – рявкнул Афанасий, и подъячий подскочил к нему.

Наконец сеть поддалась, и Афанасий стянул ее и отбросил в сторону.

Тело черта выглядело как комок разлагающейся плоти. Куски ее так и остались на сети, кое-где оголились кости.

Афанасий достал кинжал и резко и быстро полоснул черта поперек живота, и сунув в разрез руку чуть не по локоть, вырвал изнутри серебро.

– Батюшки светы… – подьячий отступил и, со страху не понимая, что делает, отер руки о чистые штаны. И тут же выскочил наружу, зажимая рот. А Афанасий же, не воспользовавшись кольцом, поднял кинжал и демонстративно проколол себе палец.

– Ты что же... – начал было граф, отскакивая к стене и выставляя щит, но Афанасий лишь взглянул на него с легкой усмешкой.

– Не волнуйтесь, ваше сиятельство, – он показал руку, – тут в основном его кровь, не моя.

Он потер раненым пальцем остатки чертячьих десен, с удовольствием отметив, что Владимир начинает пробуждаться. В этот момент дверь распахнулась и в чертячью ворвался давешний копиист. Смущаясь сиятельного присутствия и раскланявшись, он робко подошел к Афанасию.

– Клади сюда, – велел ему Афанасий, взглядом указывая на покупки. – А сам становись сзади. Ежели начну падать, усади на пол. И бей по щекам, пока не очнусь.

– Да как же можно, ваше благородие? – заволновался парень.

– Можно, – сказал Афанасий и, встав на колени над чертом, положил руки ему на голову и грудь и закрыл глаза.

Благодаря запрещенному зелью, сил, к счастью, хватило.

Через некоторое время Афанасий почувствовал, что чертяка больше не балансирует на грани жизни и смерти. Колдун открыл глаза. В чертячьей остались только он, копиист и черт. Граф изволил отбыть по своим делам.

– Я видел, ваше благородие! – воскликнул парень. Его глаза выпучились от восторга. – Плоть вырастала прямо на костях! А потом появилась кожа!

– Давай молоко, – сказал ему Афанасий. И, разжав черту зубы, велел:

– Лей!

Через некоторое время глотка черта задергалась, и он начал глотать.

Они влили полную крынку, после чего настала очередь яиц.

– Разбивай прямо в рот, – вновь разжимая черту зубы, приказал Афанасий парню.

Вскоре обе дюжины закончились.

Черт лежал на спине и смотрел в потолок широко открытыми незрячими глазами.

Афанасий коснулся его лба.

– Владимир, ты меня слышишь?

Черт моргнул, и в его взгляд стал осмысленным.

– Братец, – сказал Афанасий копиисту, – последнее к тебе поручение, сходи узнай, где его одежда.

Когда копиист вернулся с узелком под мышкой, чертяка уже сидел и оглядывал комнату, будто заново узнавая ее.

– Одевайся, – приказал ему Афанасий. Чертяка поднялся и начал одеваться медленно, почти как человек. Потом подошел и встал, как положено, за левым плечом хозяина. Афанасий же полез за пояс и достал серебряный рубль.

– Держи, заслужил, – он протянул монету копиисту.

– Ну что вы, ваше благородие, – засмущался парень, – не нужно. Это было так интересно, я такого ни в жисть не видывал. А нельзя ли… Я и за скотиной присматривать умею… Свиньи там, коровы… да и черта покормить смогу… Вот бы мне пойти в услужение к колдуну…

Афанасий тут же почувствовал недовольство чертяки. Что же, выходит, оклемался. Усмехнувшись, колдун всучил парню рубль.

– Домой пойдем, – сказал он Владимиру, – отпуску нам не видать, да хоть, может, отлежаться позволят.

Глава 12. Захват (Император Владимир, ИД)

…Ворот парадного мундира так давит на шею, что трудно дышать. Хочется вцепиться в него, вырвать золоченую пуговицу, освободить горло, грудь… легкие.

Парадный меч на поясе, проклятый японский меч весит, наверное, тонну.

Он подходит к зеркалу. Нет, он еще не старик. Совсем не старик, если смотреть издалека. Но если подойти ближе… Эти глаза, этот взгляд, эти опухшие нависшие веки… как будто ему не пятьдесят четыре, а все восемьдесят, а то и сотня. Как давно он перестал спать? Перестал засыпать один?

…Как давно всё это началось?

– Ваше императорское величество?

Чей это голос из-за двери? Министра дворца? Да, похоже. Он с трудом прорывается через пелену, окутавшую разум. Вдохнуть, еще раз. Нет, эта чёртова пуговица, почему она такая тугая? Ох, вот так полегче.

– Не входить! – рявкает он, удивляясь, откуда в его голосе столько силы.

Никто ничего не должен заподозрить. Никто. Ничего. И никогда. Все эти годы он играет свою роль. И, о да, надо отметить, играет ее отлично.

…Так когда всё началось? В тот день, когда он, услышав крик жены и сердцем, всем нутром понимая, что просто рожающая женщина ТАК не кричит, ворвался в спальню, расшвыряв врачей и акушеров? Чтобы услышать, нет, собственными глазами увидеть приговор? Своей семье, своему роду. Себе. Тогда, в тот день, сжимая в руках мертвого, давно уже погибшего своего ребенка… почему он не умер вместе с сыном и женой?

…Всё равно исход один. И если нет никакой разницы, то…

Нет, конечно же всё не так. Кого он пытается обмануть? Это началось гораздо раньше, в этой самой Алой гостиной.

…Восемнадцать лет и терпкий вкус вина на губах. И веселый задорный смех друга Аркадия, разглядывающего очередную японскую гравюру.

– Вот это красавица, аха-ха-ха, ты посмотри только, – товарищ пытался пальцами сдвинуть собственные брови на лоб, смешно пучил глаза и делал губы уточкой, карикатурно изображая японку с картины. Это и правда выглядело уморительно, и Владимир засмеялся. Хотя ему почему-то было обидно за давно умершего художника.

Как будто это над его картиной потешаются. Но это Аркадий, он высмеивает всё и всех, глупо обижаться. Тем более, это просто гравюра со стены, тут много таких, гостиная оформлена в восточном стиле. И Аркадий еще не видел тигра, тот висел у него за спиной. Но и до тигра дойдет очередь этим вечером. И Владимир просто взял бокал и пожал плечами:

– С твоими мозгами, заучка, куда до понимания искусства?

Отец отбыл в Петербург и планировал остаться там до самой Пасхи. А из окна нового дворца было видно, как достраивают его левое крыло, именно поэтому он и Аркадий здесь, в Омске, а не в поместье Авериных, как обычно на каникулах. Владимир очень хотел показать другу дворец: тот получался очень красивым и современным. Может, поэтому так обидно от насмешек. Пока Аркадий только критиковал. А Владимир отшучивался. И в целом получалось довольно весело.

– Ты хоть одну живую японку видел? А? Знаток?

– А ты? – хитро посмотрел на него Аркадий.

– Конечно, – он старался изобразить на лице как можно более расслабленную и безразличную ухмылку, но всё равно вздрогнул. Потому что они оба знали, ГДЕ он видел японских женщин.

…И Аркадию это было прекрасно известно. Он один из немногих, кто посвящен в тайну императорского «фамильяра». Как и Филипп Аверин, когда-то воевавший вместе с отцом. И участвовавший в том вызове.

Об этом никогда не говорили вслух, но Владимир знал. Связь семьи Колчаков с Авериными куда глубже, чем может показаться на первый взгляд.

Но вот чего Аркадий не должен узнать, не должен догадаться никогда, это насколько сильно он, будущий наследник Российского престола, боится этого существа. «Русское Чудовище» стало главным чудовищем и его ночных кошмаров.

Владимир снова покосился на окно. Императорский див был здесь. Присматривал за строительством дворца.

Или не только за строительством, но и за наследником и будущим хозяином? Отец последнее время вел себя странно. Опасался каких-то заговоров, покушений. А среди придворных шептались, что император плачет ночами. От этого становилось еще страшнее.

Но выпитое вино глушит страхи. Поэтому Владимир, потягиваясь, со старательно вплетенной в голос ленцой, проговорил:

– Да у него этих японок… в личинах. На целый гарем хватит.

Аркадий, поднесший свой бокал к губам, натурально плюнул вином, они оба расхохотались в голос, как будто Владимир действительно сказал что-то смешное. Но Аркадий вдруг стал серьезным.

– Покажешь?

Если бы он тогда сказал «нет». И может быть, всё пощло по-другому, круг разомкнулся. Теперешний Владимир, разменявший полвека, часто в ночных кошмарах кричит себе восемнадцатилетнему: «Нет! Не делай этого! Это ловушка!»

Но тогдашний малолетний пьяный балбес только усмехнулся, стараясь скрыть нахлынувший страх:

– Да запросто.

…Неужели он всегда боялся Аркадия? Его насмешек, его знаний? Иногда казалось, что этот человек смотрит тебе прямо в душу и видит тебя насквозь, похлеще любого ясновидящего. И это знание в любой момент может обернутся хлестким обидным словом или язвительным стишком.

Или наоборот, поддержкой в самый важный момент. Пара слов, и оценка за экзамен уже не волнует, и к понравившейся красавице подходишь без всякого стеснения.

Нет, не боялся он своего лучшего друга. Всё это шелуха и ложь, а может, и очередная попытка себя оправдать. Уважал, да. И, чего греха таить, искал одобрения. Потому что когда Аркадий говорил: «хорошо», значит, и правда вышло здорово.

И именно поэтому он тогда встал, подошел в двери и позвонил в колокольчик. И велел появившемуся лакею:

– Пригласи сюда Императорского дива.

А потом они с другом снова звякнули бокалами и принялись ждать.

И вино еще не успело закончиться, как он появился.

Улыбающийся блондин средних лет, в простой рубашке с распахнутым воротом перешагнул порог. Владимир до сих помнит две мысли, что тогда пришли ему в голову. За кого он выдает себя, там, на стройке? У этого блондина наверняка еще жива родня. Вдруг его узнают?

Но как только двери закрылись, улыбка сползла с лица вошедшего вместе с личиной.

Он, Императорский див, отлично знал, кому можно показывать свой истинный облик.

…И в нем уже почти не осталось ничего японского, разве что скулы да слегка раскосые глаза. Да что там говорить – он уже настолько походил на отца, что его можно было принять за брата Владимира от какой-нибудь восточной красавицы.

– Удивительно, – ответом на эти мысли стал голос Аркадия, – еще пара-тройка лет, и его без опасений можно будет выдавать за вашего фамильяра.

Див неожиданно опустился на колени, по японской традиции коснулся лбом пола и замер, очевидно ожидая приказа или того, зачем его позвали. Никогда прежде он не выказывал наследнику такого почтения.

Владимира же, несмотря на уже принятый дивом истинный облик, всё не отпускал озноб. И это противное липкое чувство точно не связано с личиной. Это страх? А может, наоборот? Непрошенная мысль о том, что бесконечно могущественное существо, без принуждения заклятием, вот так запросто подчиняется, да еще и на глазах у вечного конкурента и друга, взбудоражила какие-то струны в душе?

– Пусть покажет японку, вели ему, – напомнил Аркадий. Владимир почему-то избегал смотреть на товарища, он не мог отвести взгляд от существа, распростершегося на полу у его ног. Приказать ему… Вот так запросто? Такую… ерунду?

Владимир судорожно сглотнул, понимая, что терять лицо ему сейчас никак нельзя, и сказал бодрым и веселым, как ему казалось, голосом:

– У тебя ведь есть среди личин японские девушки. Покажи нам самую красивую.

Он ожидал вопросов, может, даже спора, но нет. Не успел он моргнуть, как с пола поднялась в полный рост совсем юная японка. Длинные черные волосы спадали чуть ли не до пола, а сама она была такая маленькая и хрупкая, что казалась совсем ребенком. Однако небольшая, но красивая и крепкая грудь виднелась в вороте слишком широкой, не по размеру огромной для такого маленького тела рубашки, закрывшей девушку чуть ли не до щиколоток. Остальная одежда свалилась и лежала грудой на полу.

Владимир, чтобы не смотреть на эту грудь, поднял взгляд выше, на тонкую шейку, и ему показалось: кожа девушки настолько тонкая и прозрачная, что видно, как над выпирающей ключицей пульсирует голубая жилка.

В лицо диву он смотреть тоже избегал. Застыл, боясь лишний раз вздохнуть.

– Кем была эта красотка? – вывел его из ступора привычно-беспечный голос Аркадия.

– Любимой наложницей моего князя, – немедленно ответил див. Голос оказался нежным и звонким, как колокольчик.

– За что же… твой князь казнил ее? – наконец-то справившись с собственными голосовыми связками, проговорил Владимир.

– Он ее не казнил. Ее отравили из зависти. И когда она умирала, господин велел ее поглотить, понимая, что спасти ее нельзя. Он думал, это поможет ему перенести утрату. Он очень любил ее.

– И как? Помогло? – в голосе Аркадия явственно слышались и насмешка, и искренний интерес.

– Нет, – коротко ответил див.

На несколько мгновений повисла тишина. Которую опять нарушил Аркадий.

– А что, Володя, одолжишь мне эту принцессу сегодня на ночь? Охота почувствовать себя сёгуном.

Владимир наконец повернулся к нему. И увидел в глазах товарища огонек страсти. Вот только сложно было понять, была ли это похоть, или та, другая страсть, что временами захватывала Аркадия целиком.

Позже, когда Императорский див уже поглотил отца и стал фамильяром, Аркадий много раз просил разрешения исследовать его. И каждый раз Владимир отказывал товарищу. Но тогда, в тот вечер, он, наверное, впервые жестко ответил Аркадию:

– Нет.

И, повернувшись к диву, добавил:

– Можешь идти.

Он так до сих пор и не знает, что им двигало в тот момент. В первый раз охватившее ощущение истинной власти и силы? Уверенность в своих правах? Или… банальная ревность и чувство собственника?

Но что бы это ни было, без всякой связи Императорский див почувствовал это. И понял о Владимире что-то важное, чего сам подвыпивший юнец еще не понимал.

…И потом, много лет спустя, когда через полгода после смерти жены Владимир рыдал в подушку от бессилия и бессонницы, именно в облике той японки зашел к нему в спальню Императорский див. И Владимир не смог, не нашел в себе сил его прогнать. И это было не начало. Это был конец. Понимал ли он тогда, что обречен?

…Аркадий… как он мог предать? Бросить в самый тяжелый момент жизни?

… А может, друг детства, наоборот, хотел его спасти? Эти мысли последнее время всё чаще приходят в голову, он гонит их, но они всё равно не отпускают, как и тяжелое, щемящее чувство вины. И голос Аркадия всё чаще звучит в ушах:

«Отправь в Пустошь эту тварь, сразу же, как получишь над ним власть, Володя. Пока он еще слушается тебя. Не играй с огнем. Ты справишься и сможешь править без него».

– Я не справился, Аркаш… Не справился… один.

И вот сейчас он стоит в парадном мундире в золоченой зале, а его портреты красуются в кабинетах важных чиновников, но он сам – лишь бледная тень, которая давно уже ничего не решает.

И, конечно же, никого не сможет отправить в Пустошь.

Но разве он сам не может освободиться… по-другому?

Рука касается рукояти проклятого меча. Всего одно движение, один небольшой порез, он же колдун, он это делал сотни раз, еще будучи ребенком. Это совсем не сложно!

И всё будет кончено. Не будет ни вины, ни страха, ни бессонных ночей. Душа? А осталась ли у него душа?

Меч уже на треть выдвинут из ножен, когда он ощущает на своем запястье сжавшие его горячие пальцы.

– Вам так плохо со мной… отец? – шелестит голос у него прямо в голове.

Ни скрипа двери, ни шороха. Ни колдун, ни даже див не способны увидеть, как движется это существо. Бесшумное и внезапное, как сама смерть.

Владимир поворачивает голову и…

Видит перед собой растерянное и расстроенное лицо удивительно похожего на него юноши. Александр давно не использует личин, он столько лет играл роль ребенка, что сейчас выглядит совсем юным даже в истинной своей форме. На нем тоже парадный мундир. Ведь отец и сын собираются на прием.

Владимир хочет рассмеяться от того, как всё глупо и нелепо. Сейчас ему опять придется натянуть на лицо маску уверенности и выйти в распахнувшиеся перед ним двери, потому что он не властен больше ни над чем, даже над собственной жизнью, но вместо смеха с губ срывается стон.

– Почему ты не отпускаешь меня? Зачем я тебе нужен? Чтобы ты мог, связанный со мной, стареть? Или боишься, что министры не примут правителем мальчишку? Но они все давно уже верны тебе, трясутся и не смеют возразить. Все, кто знают твою тайну. И те, кто догадался, кому принадлежит власть.

– Не надо так говорить, отец, – лицо юноши становится озабоченным, губы по-детски надуваются, а глазах мелькает обида.

– Я верен вам так же, как и ваши министры. И я много раз говорил, что буду служить и защищать вас до самого конца. И никогда не предам. Ведь я ваш единственный сын. И я не допущу, чтобы страна погрузилась в хаос.

Владимир опускает голову. Потому что Александр прав. У императора имеется долг. Ведь не от скуки, черт побери, они затеяли эту дьявольскую игру. В прошлом выбора просто не было, а сейчас? Есть ли он сейчас?

– Мы уже столького добились, – продолжает Александр, его голос звучит напряженно и даже несколько испуганно, а пальцы продолжают сжимать запястье «отца». И то, что сначала казалось жаром, теперь превращается в приятное тепло. И в мысли снова тихим шепотом вплетается:

– Разве вам плохо со мной?

И Владимира накрывает бессилие. Оно ложится на плечи тяжелым одеялом, оборачивает коконом, сплетает по рукам и ногам. Всё бесполезно. Он больше не властен ни над чем. Он проиграл, окончательно и бесповоротно. Эта попытка сохранить хотя бы жалкие остатки прежнего себя была последней. И остается только одно, принять свое поражение достойно. И от этой мысли вдруг становится легко. Так легко, что кокон, только что сжимавший грудь, вдруг перестает душить, а меч на поясе теряет свою тяжесть. Если нет никакого смысла бороться, значит, можно больше этого не делать. Не сомневаться, не терзаться, спокойно спать по ночам. И эти слова, что говорит Александр… разве он может лгать колдуну? Разве страна теперь не в самых надежных руках?

От этих мыслей становится тепло и приятно.

…У него нет и никогда не будет другого сына.

Легкая улыбка трогает губы Владимира.

– Нет, сынок. Мне очень хорошо с тобой. Это была всего лишь мимолетная слабость и чувство вины. Пойдем, Александр, мы и так задержались.

И он берет сына за руку, обычную, теплую человеческую руку, и они идут к дверям. Ведь их и правда ждут.