Текст книги "Банда - 3"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Ну что? – спросил он.

– Вроде согласился... Но сам знаешь, все, что касается Неклясова, непредсказуемо, невнятно и истерично. Обещал подослать машину за мной.

– Когда?

– Через пятнадцать минут. Давай так... Ты выходишь прямо сейчас и, не ожидая неклясовского "мерседеса", дуешь к Леонарду. Если подозревают хвост, они его не увидят. И все сделаем по плану. Я постараюсь затащить его в кабинет Леонарда. Авось что-нибудь получится.

– А если он повезет в другое место?

– Значит, операцию отменяем.

– Но тогда у него будет уже два заложника?

– Что делать... Винтовка у тебя есть, патроны тоже... Начинай отстрел.

– С кого начинать? – улыбнулся Андрей. – С Неклясова?

– Думаю, что лучше с его окружения... Оголить его немного. А там решай сам, по настроению. Сможешь?

– Не привыкать, – Андрей поднялся, направился в прихожую. Пафнутьев как заправский гардеробщик подал ему куртку, помог надеть, протянул кожаную кепку.

– В машину сразу не садись... Попетляй по дворам. Не исключено, что его люди уже где-то здесь.

– Авось, – Андрей вышел и, не оглядываясь, побежал по лестнице вниз.

Пафнутьев в раздумье походил по квартире, прикидывая – как бы подготовиться к встрече с Неклясовым. Начал было вязать кожаные ремни, чтобы сунуть под пиджак пистолет, но тут же оставил эту затею – люди Неклясова наверняка обыщут. Нож? И от ножа отказался. Выключив свет, Пафнутьев подошел к окну. Единственный фонарь, который висел на столбе под его окнами, высвечивал светлый круг. Снег подтаивал, и следы прохожих получались четкими, в слабом свете фонаря они вообще казались черными. Но долго любоваться ему не пришлось – в светлый круг на снегу медленно, бесшумно въехала большая черная машина и остановилась. Фары погасли, потом вспыхнули снова, опять погасли.

– Все ясно, – вслух проговорил Пафнутьев и направился в прихожую одеваться.

Дверь он закрыл на два оборота, ключ сунул в неприметную щель под подоконником, поднял воротник, словно так ему было безопаснее, словно воротник в чем-то предохранял его. Куртку застегивать не стал, так с распахнутыми полами и подошел к машине. Передняя дверца предупредительно открылась, и Пафнутьев, не раздумывая, не спрашивая ни о чем находящихся там людей, сел рядом с водителем.

– Крутой ты мужик, Павел Николаевич, – услышал он сзади голос Неклясова. – Не боишься, что окажешься в одном помещении с супругой?

– Нет, не боюсь.

– Почему? – в голосе Неклясова было не столько любопытства, сколько обиды.

– Есть основания.

– Поделись.

– Пусть уж лучше они при мне останутся. Куда едем?

– По твоему адресу едем, Павел Николаевич. Ты же хотел поужинать у Леонарда?

– И ты крутой мужик, Вовчик, – усмехнулся Пафнутьев, наградив Неклясова немудреным комплиментом. И в то же время почувствовал облегчение – значит, задуманное может состояться.

– А может, здесь и побеседуем?

– Как скажешь, дорогой, как скажешь.

– Что-то ты настойчиво звал на ужин... Вот я и подумал – не иначе, как пакость какую затеял, а? – Неклясов, невидимый в темноте машины, говорил почти в самое ухо Пафнутьеву.

– Жену умыкнул, кормить некому... Вот и хочется хоть раз в день поесть прилично.

– А, раз так, – ухмыльнулся Неклясов. – Приятное с полезным, да? Ну ладно, поехали, – Пафнутьев краешком глаза увидел, как тощая ладошка Неклясова легонько коснулась плеча водителя.

Машина плавно тронулась с места, проехала вдоль улицы до перекрестка, и тут Пафнутьев почти с ужасом увидел, что едут они совсем не к ресторану Леонарда, едут в противоположную сторону.

– Есть тут у меня неплохое местечко, мало кто знает о нем, туда и заскочим, – Неклясов замолк, ожидая, видимо, как откликнется Пафнутьев на это неожиданное решение. Но Пафнутьев не проронил ни слова. Только чуть наклонился вперед, чтобы хоть немного быть подальше от Неклясова, от его голоса, от мокрых губ. – Не возражаешь?

– Поехали, – устало проговорил Пафнутьев. – Что тебе до моих возражений...

– Тебе что, все равно? – Он, казалось, удивился вполне искренне.

– Поехали, – повторил Пафнутьев устало, потому что кончались у него силы, кончалась выдержка. Слишком много было событий за прошедший день, слишком много нервотрепки, ожиданий, волнений. – Езжай куда знаешь...

– К Леонарду, – сказал Неклясов водителю, и Пафнутьев почувствовал, что тот где-то сзади, в большой просторной машине, откинулся на спинку сидения. – Там смех, веселье и суета, – пропел Неклясов слова из какой-то песенки, которую Пафнутьев слышал давно и только теперь вот понял, что помнит эти слова.

"Мерседес" миновал парадный вход в ресторан, залитый светом разноцветных букв, окутанный какими-то светящимися нитями с пылающими точками, проехал мимо искусственных елочек, усыпанных лампочками, и, въехав в темный двор, остановился у неприметной двери.

– Приехали, Павел Николаевич, – куражливо пропел в темноте машины Неклясов. – Пожалте выходить.

В "мерседесе" что-то слабо щелкнуло, и Пафнутьев, нажав на рычаг, открыл дверь. Всю дорогу он несколько раз пробовал толкнуть дверь – она была заперта. Едва он ступил на заснеженный асфальт, рядом неслышно вырос детина, всем своим видом давая понять, что шутить здесь не надо, что шуток не поймут и потому вести себя следует спокойно, рассудительно. Пафнутьев хотел было повернуться, чтобы захлопнуть за собой дверь, но наткнулся на грудь уже другого парня, который в темноте показался ему совсем уж громадным, это был какой-то сгусток темноты, но настораживающий, таящий в себе опасность.

– Прошу, – Неклясов распахнул дверь, и Пафнутьеву ничего не оставалось, как пройти в полутемный узкий коридор. Стальная дверь тут же захлопнулась за ним, а один из неклясовских охранников остался стоять у двери, – Как вам здесь нравится? – спросил Неклясов обернувшись, и Пафнутьев увидел в неверном желтоватом свете лампочек его нервное худое лицо, блеснувшие неестественно белые, какие-то неживые зубы.

– Главное, чтоб не дуло и не капало, – ответил Пафнутьев.

– О! – рассмеялся Неклясов. – Это я обещаю. Будет тепло и сухо.

– Мокроты не предвидится, значит?

– О! – опять рассмеялся Неклясов и даже обернулся, чтобы наградить Пафнутьева своей жутковатой улыбкой. – Вы же знаете, Павел Николаевич, что мокрыми делами я никогда не занимался. Разве что в крайнем случае, по необходимости, для пользы дела! – он опять обернулся, стрельнув в темноте белками глаз.

– Разберемся, – пробормотал Пафнутьев, споткнувшись в темноте коридора.

– Будем вместе разбираться, – и Неклясов открыл дверь, из которой брызнул яркий насыщенный свет. Переступив порог, Пафнутьев с облегчением убедился, что это был служебный кабинет Анцыферова. Сам Леонард сидел за столом, разговаривал по телефону и при появлении гостей, не прощаясь, положил трубку на рычаги.

– Рад видеть тебя, Паша, – сказал он с вялой улыбкой и протянул руку. Пафнутьев крепко пожал руку, она оказалась довольно влажной, видимо, и Леонарду такие вот гости доставляли не много радости.

Пафнутьев выбрал себе место у стены, как раз напротив окна, Анцыферов снова уселся за стол, Неклясов вышагивал вдоль кабинета нервно и возбужденно, два его охранника расположились по обе стороны двери. Дверь явно была стальная, хотя стальной лист замаскировали, обклеили какой-то мебельной бумагой. Окно было небрежно задернуто шторой. В узкую щель Пафнутьев рассмотрел мощную решетку, по нынешним временам дорогую, кованую, из толстых металлических заготовок квадратного сечения. В пересечениях стержни были схвачены петлями, которые делали решетку вообще неприступной. К тому же решетка была украшена металлическими листьями, спиралями, завитушками. Сквозь нее не то что сам не протиснешься – руку не просунешь. И еще одну подробность заметил Пафнутьев – решетка была внутри комнаты, она служила еще и украшением, а уже за ней – двойные рамы со стеклами.

Анцыферов нервничал точно так же, как когда-то в кресле прокурора передвигал бумаги на столе, время от времени выбрасывая руку вперед, смотрел на часы, но не видел, что они показывают, потому что через минуту опять выбрасывал руку, опять всматривался в стрелки. Неклясов, побегав по кабинету, пристроился у стола, поглядывая на всех улыбчиво, словно ожидал какого-то радостного события, ради которого и прибыл сюда.

– Значит, так, – заговорил, поколебавшись, Анцыферов, – Паша... Послушай... Эти ребята обратились ко мне с просьбой предоставить помещение на часок... Я не знал, что встреча будет именно с тобой...

– Да все ты знал, Леонард! – воскликнул Неклясов. – Не надо нам пудрить мозги.

– Вовчик, мы же договорились! – Анцыферов был сбит с толку, не хотелось, ох, не хотелось ему показывать Пафнутьеву свои отношения с Неклясовым.

– Никогда ни о чем не договаривайся с Вовчиком! – расхохотался Неклясов. – Вовчик обязательно тебя подведет.

– Я уже это понял, – проворчал Анцыферов.

– Этого недостаточно, – уже без улыбки, ощерившись в гримасе, назидательно произнес Неклясов. – Этого недостаточно, Леонард! Напоминать тебе об этом нужно постоянно. Понял?

– Осознал, – ответил Леонард, хотя бы столь невинным словцом пытаясь перед Пафнутьевым показать свое достоинство, независимость, но Неклясов закусил удила и не пожелал дать ему даже этой поблажки.

– И тебе придется доказывать мне это постоянно, – Неклясов ткнул указательным пальцем в полированную поверхность стола, – Понял? Спрашиваю понял?

– Ладно, Вовчик, ладно, – пробормотал Леонард. – Проехали.

– Хорошо, – сжалился Неклясов. – Ты что-то хотел сказать?

– Я хотел сказать, что готов оставить вас двоих... Ведь вам надо поговорить без свидетелей? О чем, не знаю, но можете чувствовать себя здесь совершенно спокойно.

Неклясов долго с подозрением смотрел на Анцыферова, прикидывая, как ему поступить, потом перевел вопросительный взгляд на Пафнутьева – что, дескать, делать с ним будем?

– Пусть идет, – сказал Пафнутьев.

– Ладно, Леонард, иди, – разрешил Неклясов. – Только не надо, опять же повторяю, пудрить мозги. О том, что Вовчик похитил бабу у начальника следственного отдела уже знает весь город. И ты тоже знаешь. Катись!

Анцыферов суматошливо, с облегчением поднялся, что-то смахнул со стола, обернулся на остающихся в кабинете людей и вышел в дверь, как-то пятясь, выдавая полную свою зависимость от Неклясова. Один из амбалов поднялся, тщательно запер дверь и снова сел на свое место, не проронив ни звука. Неклясов пересел на место Анцыферова, во главу стола, на главное место в кабинете. Пафнутьев остался сидеть у стены напротив окна.

– Начнем? – спросил Неклясов.

– Только вдвоем, – сказал Пафнутьев.

– Нет, эти ребята останутся здесь. – Неклясов покачал головой.

– Так серьезные дела не делаются, – упорствовал Пафнутьев. – Отсюда мне некуда деться. Оглянись... Полуподвал, на окне решетка, стальная дверь, пусть они посидят минут двадцать, полчаса за дверью.

– Оружие есть? – спросил Неклясов.

– Нет.

– Точно?

– Все равно не поверишь... Пусть ощупают, – усмехнулся Пафнутьев.

– Пусть ощупают, – согласился Неклясов и кивнул телохранителям в сторону Пафнутьева. Тот встал, сделал шаг вперед, чтобы к нему можно было подступиться со всех сторон, поднял руки. Два амбала подошли к нему, заглянули под мышки – нет ли пристегнутого пистолета, похлопали по поясу со всех сторон, провели руками вдоль ног и, отойдя, снова сели на свои места.

– Все в порядке, Вовчик, – сказал один из них.

– Ну что ж, Паша... Пусть будет по-твоему, – медленно произнес Неклясов, не сводя с Пафнутьева напряженного взгляда, будто ожидая, что тот не выдержит и как-то выдаст себя. Но Пафнутьев с обычным своим сонно-равнодушным лицом смотрел на Неклясова, никак не выражая своего отношения к происходящему. – Ладно, ребята, – повернулся Неклясов к своим телохранителям, – Подождите в коридоре... Далеко не отлучайтесь.

– А у тебя? – спросил Пафнутьев. – Оружие осталось?

– Конечно.

– Может, и ты отдашь?

– Я лучше себя чувствую, когда при мне что-нибудь есть... И потом, Паша... Ты чего-то не понимаешь... Место тут мое, ребята мои, оружие тоже при мне... А ты... Ты сейчас в таком же положении, как и твоя жена. В полной моей власти. Согласен?

– Ну что ж... Может быть.

– Не может быть, а так и есть. Называй вещи своими именами.

– Не возражаю, – кивнул Пафнутьев, понуро сидя у двери. – Назовем вещи своими именами. Но только когда останемся с тобой вдвоем.

– Валяйте, ребята, – сказал Неклясов и кивком головы отправил обоих амбалов за дверь. Едва они вышли, Пафнутьев поднялся и опустил дверную щеколду. Неклясов вскинулся было, но, увидев, что Пафнутьев снова вернулся на свой стул и уселся все с тем же безнадежно-безразличным видом, спокойно подошел к двери и откинул щеколду.

– Пусть будет так, ладно?

– Что ты хочешь? – спросил Пафнутьев.

– Ерхова. Отдай мне этого подонка и забирай свою бабу. По рукам?

– Но Ерхов не мой... Как я могу отдать его или не отдать?

– Не надо меня дурить, Паша... Мы оба понимаем?, что происходит, знаем, на что способны.

– Хорошо, – Пафнутьев почувствовал, как в нем заворочалось что-то несуразное, злое, неуправляемое. – На что способен ты?

– На все, – сказал Неклясов и доверчиво улыбнулся. – Без исключений. Я тебе об этом уже сказал. По телефону... Помнишь? Мы о твоей бабе говорили... Помнишь?

Пафнутьев помолчал некоторое время, словно бы осознавая услышанное, повернул голову к окну – ему показалось, что там кто-то промелькнул. Тогда он поднялся, подошел к шторам, раздвинул их на секунду и тут же снова с силой соединил, чтобы не оставалось даже самой малой щели. Неклясов, наблюдавший за ним сначала с подозрением, успокоился, увидев, что Пафнутьев просто хочет плотнее задернул" окно.

– Что там? – спросил он.

– Не люблю, когда шторы плохо задернуты, – пояснил Пафнутьев и снова сел на свое место – не то сонный, не то недовольный, во всяком случае заподозрить в нем какие-то резкие устремления, какой-то взрыв... Нет, таких оснований не было. – Ерхов мне не принадлежит, – повторил он.

– И баба твоя мне не принадлежит, – улыбнулся Неклясов. – Но ведь я могу поступить с ней плохо, верно?

– Ты уже поступил.

В этот момент в дверь постучали, один из телохранителей заглянул в нее.

– Что там? – крикнул Неклясов капризно.

– Вовчик, у вас порядок? – спросил амбал.

– Отвалите... Все отлично.

– Что-то они у тебя слишком уж нервные, – сказал Пафнутьев.

– Значит, так, – Неклясов положил на стол свои тощие дергающиеся руки. – Слушай, начальник, меня внимательно... Не все происходит в мире так, как тебе хочется. Здесь я командую, понял? И не надо ничего говорить поперек. Я согласился встретиться только для того, чтобы назвать свою цену. И я назвал. Будешь рыпаться, я ее удвою.

– Это как? Ты мне вернешь две жены?

– Не надо улыбаться, понял? Я тебе не верну ни одной жены. Или одну, но за два раза. Понял? В двух посылках получишь. Это и есть удвоение цены.

– Круто, – сказал Пафнутьев.

– Плохо знаешь Вовчика. Будешь знать лучше. Ты уверен, что выберешься отсюда? – Неклясов приник грудью к столу и смотрел на Пафнутьева снизу вверх, будто готовясь к прыжку. – Я еще не решил, как с тобой поступить, понял?

– Но ты же не поступить со мной плохо? – Пафнутьев поднялся, медленно подошел к столу, протянул руку к сигаретам, которые лежали ближе к Неклясову. Тот не увидел в его движениях никакой угрозы и продолжал сверлить Пафнутьева глазами, чтобы тот осознал, насколько он опасен, насколько рискованно осмеливаться даже на самое малое возражение Вовчику.

Закурив, Пафнутьев подошел к двери и снова задвинул щеколду массивную стальную пластину. Неклясов не успел даже возмутиться.

В этот момент произошло что-то совершенно невероятное. Раздался неожиданный звон стекла, словно в окно влетел не просто камень, а целая кувалда, разнеся вдребезги и стекла, и рамы. Шторы дернулись, за ними почувствовалось какое-то движение, будто там кто-то заворочался, дохнуло холодным воздухом. Неклясов мгновенно вскочил, отдернул шторы и на какое-то мгновение оказался к Пафнутьеву спиной. И тот этой короткой секунды не упустил – со всей силы сверху вниз ударил Неклясова кулаком по голове. Удар получился не жестким, даже мягким, но сила, с которой Пафнутьев опустил тяжелый свой кулак на не больно крепкую голову Неклясова, сделала свое дело. Тот не упал в обморок, не потерял сознания, он сделался каким-то замедленным, словно даже перестал понимать, что происходит. И вместо хищного оскала, за которым стояла постоянная готовность сделать наихудшее из всего возможного, на лице Неклясова была полнейшая растерянность, он даже не понял – ударил ли его Пафнутьев, или это его состояние вызвано странными событиями за окном.

А там в это время происходило действительно нечто странное – сквозь вышибленные стекла протянулся мощный железный крюк и, ухватив толстый, кованый стержень решетки, повис на нем. Потом наступило затишье, передышка. Неклясов смотрел на Пафнутьева с выражением крайнего удивления. А тот, не медля ни секунды, обшарил бандита и вынул у того из-под мышки небольшой плоский пистолет, а потом, повернув его к себе спиной, точно такой же вынул сзади из-под брючного ремня.

– Что у вас там? – раздался голос из-за двери – забеспокоился один из амбалов. Неклясов хотел было что-то ответить, но не успел – Пафнутьев снова опустил ему кулак на голову, и Неклясов медленно осел на пол.

– Отвалите, ребята, – крикнул Пафнутьев. – Все в порядке. Дайте поговорить.

– А что за грохот?

– Это у вас там грохот, – ответил Пафнутьев, рассудив, что действительно в коридоре трудно определить наверняка – раздался звон стекла в кабинете Анцыферова или в соседней комнате.

Провисший на решетке крюк вздрогнул, зашевелился, трос, который тянулся за ним, натянулся, решетка напряглась и начала медленно прогибаться наружу. Мощные крючья, вбитые в стену вокруг окна, начали медленно выползать из пазов. Потом раздался треск ломающихся рам – решетка выворачивала их, крошила и освобождала, освобождала окно. Пришедший в себя Неклясов с ужасом смотрел в черный провал, за которым в свете лампочки проносились влажные снежинки. Не теряя времени, Пафнутьев схватил Неклясова за шиворот, бросил на подоконник, сам выпрыгнул наружу и выволок своего пленника вслед за собой. Едва он успел оглянуться по сторонам, как подъехал "жигуленок". За рулем сидел Андрей.

Пафнутьев распахнул заднюю дверцу, вбросил туда хиловатое тело бандита, втиснулся сам, захлопнул дверцу, и машина тут же рванулась с места. Они проехали мимо снегоуборочной машины на гусеничном ходу – трос до сих пор был закреплен на крюке, а на конце троса, прямо посредине пешеходной дорожки, лежала искореженная, кованая, такая, казалось бы, надежная решетка, хранившая покой Анцыферова и украшавшая его кабинет. Вокруг валялись планки, остатки дверной рамы, битые стекла, трепыхалась на весеннем ветру тяжелая штора – ее тоже зацепило каким-то кованым лепестком решетки и выволокло из кабинета.

Уже выезжая со двора, Пафнутьев обернулся – два амбала, тяжело переваливаясь, бежали к светящемуся окну. Пафнутьев лишь усмехнулся – они увидят пустой кабинет. Андрей переждал проходящую машину, свернул направо и, не набирая слишком уж большой скорости, влился в общий поток машин. Даже если на него и обратили внимание люди Неклясова, им и в голову не придет, что шефа похитили именно на том невзрачном, неторопливом "жигуленке".

– Он живой? – спросил Андрей.

– И прекрасно себя чувствует, – усмехнулся Пафнутьев.

На свежем воздухе Неклясов пришел в сознание и с недоумением осматривался по сторонам.

– Куда едем? – наконец спросил он.

– Понятия не имею, – ответил Пафнутьев. – И вообще я еще не решил, как с тобой поступить.

– Но ты же не поступишь со мной плохо? – Пафнутьев расхохотался – тот, оказывается, еще мог пошутить в такой обстановке.

– Напрасно ты так, Паша, – пробормотал Неклясов, пытаясь поудобнее расположиться на сиденье. – Ей-богу, напрасно... Могли бы сговориться.

– После того, как ты пообещал Вику частями отдать?

– Неужели так и сказал? – обернулся Андрей.

– Он там много чего сказал...

– Шуток не понимаешь, – проворчал Неклясов.

– Шутки шутками, а хвост набок, – сказал Пафнутьев подвернувшуюся поговорку из собственного детства.

На этот раз не было в его голосе даже следов улыбки.

Игра пошла всерьез.

***

Андрей миновал центр города, позади остался проспект с освещенными палатками, киосками, витринами. Машина свернула раз, другой, каждый раз в совершенно неожиданном, беспорядочном направлении, и остановилась.

– Где мы? – нервно спросил Неклясов.

– Помолчи! Ну что, – обратился Пафнутьев к Андрею. – Обоснуемся здесь?

– Можно, – ответил тот. – Место тихое, засечь нас невозможно... И потом на всякий случай будем менять место стоянки. А то и вообще можно все на ходу сделать.

– Да, это будет наилучший вариант. Представляю, что сейчас там делается, у Леонарда...

– Вы трупы, ребята, вы трупы, – прошипел Неклясов, в то время как Пафнутьев защелкивал наручники на его запястьях.

– Да, скорее всего, ты прав, – согласился Пафнутьев. – Но знаешь, что меня утешает? Наших трупов тебе не видать... А мы на твой еще полюбуемся... Хотя зрелище, думаю, будет невероятно отвратительное.

– Это почему же? – насторожился Неклясов.

– Ты и в жизни отвратный, а уж труп твой просто людям показывать нельзя.

– Не показывайте!

– И не будем. Никто не сможет даже плюнуть в сторону этого тощего куска мяса, – добавил Андрей.

– Это почему же?

– Сам поймешь, – ответил Пафнутьев. – Ну что, полчаса прошло? Все телефоны уже прослушиваются и, наверно, нет такого номера, с которого мы могли бы спокойно позвонить.

– Из автомата разве что, – ответил Андрей. – Но они все разбиты...

– Будем звонить из машины, – сказал Пафнутьев, доставая из кармана плоскую телефонную трубку. – Да и не мы, пусть Вовчик поработает... Ему надо как-то собственную поганую жизнь спасать.

– Ни фига, ребята, вы меня не заставите! Ни фига! Никогда еще Вовчик не работал на ментов!

– И не надо, – спокойно сказал Пафнутьев. – Заставлять тебя не собираемся, сам просить будешь...

– Не дождетесь, суки!

– Чего ты разволновался? Никто тебя не принуждает. Захочешь пожалуйста, не захочешь – опять твоя воля. Только не волнуйся, – Андрей обернулся и в слабом свете ночной улицы посмотрел на лицо пленника, бледным пятном выделяющееся на заднем сиденье.

– Что с вами сделают, – Неклясов начал раскачиваться из стороны в сторону, подвывать, сам себя прерывая не то смехом, не то рыданиями, и опять повторял:

– Что с вами сделают!

Пафнутьев легонько ткнул Неклясова по челюсти, несильным таким, скользящим ударом, и тот смолк.

– Помолчи, – сказал Пафнутьев. – Позвонить надо в одно место. – И он набрал номер. – Алло? Семеновна? Здравствуй, дорогая, Пафнутьев приветствует! Давно не встречались, давно не общались... И слава Богу, что не общались, значит, жизнь наша не столь уж и плоха, не столь... Семеновна, послушай... Есть тут у меня небольшой такой человечек... Бывший человечек... Ты как, примешь? – Пафнутьев помолчал, посмотрел на Неклясова, который с напряженным вниманием вслушивался в каждое слово, но понять ничего не мог. Разговор получался странным, привычные вещи были смещены, логика нарушена, и он стал даже подозревать, что Пафнутьев его разыгрывает, что на самом деле ни с кем он не разговаривает. Но, с другой стороны, Неклясов не мог уловить ни единого слова угрозы, ничего, что касалось бы его самого... – Спасибо, Семеновна. Спасибо, дорогая. Ты сегодня всю ночь дежуришь? Совсем хорошо... Значит, если все сложится, я подъеду... За мной не заржавеет.

И Пафнутьев щелкнул откидывающейся крышечкой телефонной трубки, напоминающей пачку сигарет, и сунул ее в карман.

– Куда звонил? – не выдержал наступившего молчания Неклясов.

– В крематорий, – буднично ответил Пафнутьев.

– Куда?!

– Да, Вовчик, да, – скорбно покивал головой Пафнутьев. – Ты сам вынуждаешь нас связываться с такими вот печальными заведениями... В твоем кругу как избавляются от трупов? То разрубите на куски, по мусорным ящикам разбросаете, то просто на улице оставляете, то в лесу пытаетесь сжечь и, конечно, бросаете недогоревшего...

– А вы по-другому делаете? – взвился Неклясов.

– Да, – кивнул Пафнутьев. – Мы все делаем по-другому. Не оставляя следов, Вовчик. Следы нам ни к чему. Слушай меня внимательно, хмырюга вонючая...

– Что ты сказал?!

– Я сказал, что ты есть сучий потрох, – спокойно и негромко повторил Пафнутьев. – Сказал, чтоб заткнулся и слушал, что тебе говорят. А говорю я вот что, козел сраный... В крематорий тебя сейчас отвезу... Там тебя уже ждут. Убивать, терзать, кровь твою пить не буду... Живым в печь засуну – и весь разговор. Конечно, руки-ноги придется связать, чтоб не упирался, как Иванушка...

– Какой Иванушка?

– Забыл, что мама в детстве рассказывала? Баба-яга задумала Иванушку в печь сунуть, а он упирается... А ты вот не будешь упираться. Потому что руки-ноги мы тебе свяжем, в рот ботинок твой же засунем, туфлю твою лакированную... Ну и, конечно, к тележке пристегнем... И все. И нет Вовчика. Потом, помолясь, за Фердолевского возьмемся... А то ведь несправедливо получается... Ты в крематории сгоришь, а он вроде как на земле останется. Коньяк будет кушать, девочек за разные места хапать...

– Не сделаешь, сукой буду, не сделаешь! – не столько проговорил, сколько простонал Неклясов.

– Вот только сейчас у нас с тобой разговор начинается, понял? Только сейчас, – Пафнутьев посмотрел на часы со светящимися стрелками. – Девять часов вечера. Слушай меня внимательно, Вовчик... Дам я тебе телефонную трубку... Ты можешь связаться с кем угодно...

– Ни с кем не буду связываться.

– И не надо... Заставлять не буду. Так вот, не перебивай меня, знаю, что ты нервный, истеричный, дурной, как и все козлы... Знаю. Но договорю. Я дам тебе эту трубку, и ты свяжешься со своей шпаной. Последний срок двенадцать часов ночи. Твой последний срок. Ровно в двенадцать часов я звоню домой. Могу позвонить и раньше, но после двенадцати звонить уже не буду... До двенадцати ты можешь бесноваться, колотиться о разные предметы, которые нащупаешь своей дурной головой в машине... Так вот, если я позвоню к себе домой и моя жена, Вика, не поднимет трубку... Едем в крематорий. Там сейчас тихо, почти никого нет, но моя старая знакомая, хлопотунья Семеновна, на месте. Она выручает меня иногда, когда нужно избавиться от неподвижного тела... Или слишком подвижного... Ты же сам понимаешь, что отпускать тебя нельзя, задерживать тоже ни к чему. А когда нет человека, нет и проблемы, как сказал один очень умный, но тоже неважно воспитанный человек.

– Это что же получается...

– Подожди. Я не закончил. Так вот, если я позвоню, Вика мне ответит, но настроение у нее будет неважное, подавленное, угнетенное, просто раздраженное... Едем в крематорий. Она должна поднять трубку с улыбкой на устах. Только это спасет тебе жизнь и ты сможешь еще некоторое время повонять на этой земле.

– Хочешь сказать, что я здесь только воняю?

– Да. Только вонь от тебя козлиная и ничего больше. Я все сказал. Замолкаю. А ты думай, если сможешь. Надумаешь, попроси трубку, – Пафнутьев постучал себя по внутреннему карману. – Сообщать своим кретинам, где мы находимся, не надо... Потому что после каждого разговора будем переезжать на другое место. Извини, я хотел все это время просидеть где-нибудь в теплом и светлом месте, но нельзя... Твои дебилы уже подключили Анцыферова, тот тоже сделал десяток звонков, и все мои телефоны прослушиваются. Поэтому я вынужден воспользоваться передвижным.

– Я хочу в туалет.

– – Можешь наорать в штаны. Тебе это не впервой.

– Ты хочешь сказать...

– Да, именно это я и хочу сказать – ты вечно ходишь обосранный. Все. Разговоры окончены. Время пошло.

Пафнутьев откинулся на спинку сидения, тяжело вздохнул, вытолкнув из себя весь воздух, снова вдохнул, чуть приспустил стекло, и свежий ветерок потек в машину.

– Круто, – обронил Неклясов, но никто ему не ответил. И он замолчал, иногда взглядывая на торопящихся мимо прохожих. Дверная кнопка была опущена, и он даже не пытался открыть ее – скованными руками сделать это просто невозможно. – Я не верю, что ты разговаривал с крематорием.

Пафнутьев молча вынул свою коробочку, набрал номер, нажал какую-то кнопочку, и частые длинные гудки зазвучали в машине.

– Алле! – послышался дребезжащий старческий голос. – Алле? Кто это?

– Семеновна? Опять я... Водитель мой не знает, как добраться... Объясни ему, он слышит твой голос.

– А чего тут думать-то. По южной шоссейке за город, мимо птицефабрики, потом свалка будет с левой стороны, а еще через два километра и наше с тобой заведение, хе-хе! – старушка засмеялась собственной шутке. – Как увидите квадратные трубы, считайте, что приехали... Справа в полкилометре мы и находимся. Там железные ворота, но погудите малость, я и выйду... Сегодня у меня смена не тяжелая, что-то маловато завезли товару...

– Спасибо, – сказал Пафнутьев. – Где-нибудь ближе к двенадцати подскочим.

– Буду ждать, – произнесла старушка с легкой игривостью, будто с собутыльником говорила, которого действительно ждет с нетерпением.

Пафнутьев молча захлопнул крышечку на своем аппарате и сунул его в карман. На Неклясова он даже не посмотрел и слова ему не сказал. Вопрос был снят.

– Я завтра с утра задержусь немного, – сказал Андрей. – Надо будет заправиться.

– Деньги есть?

– Совсем немного, Павел Николаевич. Пафнутьев порылся в кармане, поднеся деньги к окну, чтобы в свете фонаря рассмотреть их, отсчитал несколько купюр и протянул Андрею. В темноте нервно шевельнулся Неклясов. Разговор Пафнутьева и Андрея о вещах, которые никак к нему не относились, похоже, подействовал на него куда сильнее, чем прямые угрозы. Он понял вдруг, что эти люди не шутят, что между собой они все уже решили, обо всем договорились, что нет у них ни сомнений, ни колебаний, что и в самом деле могут отвезти его к старушке-хлопотушке и никто никогда не узнает, куда он делся, куда испарился. Неклясов ужаснулся, только сейчас ужаснулся, представив себе квадратные трубы крематория, из которых поднимается в ночное небо черный дым, всего несколько минут назад бывший им, Вовчиком Неклясовым. И это будет, он ясно и четко осознал – его не пугают, ему все сказали открытым текстом, его не бьют, не уговаривают, не матерят, ему просто все объяснили. В туалет не пустили? А и в самом деле – зачем ему туалет, он все равно сгорит со всеми своими одежками, дорогими, между прочим, одежками, со всеми какашками и писюшками. Если, конечно, Семеновна не присмотрит кое-что для себя... И тогда где-нибудь в коммерческом магазине вывесят его черное кашемировое пальто, выставят модельные туфельки итальянского производства, костюмчик... Кто-то купит, будет носить...