Текст книги "Банда - 3"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Да, с протезами тяжело. Закупать приходится, – сочувственно проговорил Пафнутьев. – Я слышал, несколько эшелонов заказали в Германии. Сейчас, кстати, вся Европа работает на нас – протезы штампуют тысячами, миллионами, детские, взрослые, женские. Даже по национальностям как-то различают.

– Остановись, Паша... Пришли.

Ерхов лежал, глядя в потолок. Лицо его было покрыто рыжей щетиной, белесый взгляд казался отрешенным. Увидев Овсова, он оживился, чуть сдвинулся, попытался подтянуться повыше на подушку.

– Ну что, доктор? – спросил он и одними лишь этими словами подтвердил все, что Овсов говорил о нем Пафнутьеву. – Надежда есть?

– Надежда умирает последней, – неловко пошутил Пафнутьев и, только произнеся эти слова, понял, что промахнулся. Ерхов затравленно взглянул на него, побледнел, хотя, казалось, куда ему дальше бледнеть.

– А сам-то как? – спросил Овсов.

– Да вроде держусь... Или это только кажется?

– Везет тебе, старик! – решительно заявил Пафнутьев, нащупав, наконец, тон, которым можно говорить здесь, в этой палате, с этим больным. Овсов с удивлением посмотрел на него, но вмешиваться не стал.

Для себя он уже определил состояние Ерхова по его вопросам, цвету лица, а температуру и прочие показатели состояния организма он знал по донесениям сестричек.

– Что значит везет? – насторожился Ерхов.

– Ну, как же! Твой приятель уже в лучшем мире обитает, похороны состоялись, народ свое отрыдал... А ты здесь балдеешь, на снегопад любуешься... Конечно, везучий.

Овсов только головой крутнул, услышав слова Пафнутьева, но опять промолчал, не приходилось ему еще видеть друга при исполнении обязанностей. Овсов понял – Пафнутьев решил не успокаивать Ерхова, не лишать его трепетного состояния и страха за свою жизнь. Видимо, так ему проще было задавать вопросы.

– Это из прокуратуры, – пояснил Овсов. – Хочет с тобой поговорить... Побеседуйте пока, а я пройдусь по палатам.

– Это.., обязательно? – спросил Ерхов.

– Это более важно, чем твое выздоровление, старик! – опять брякнул Пафнутьев что-то несусветное, и Овсов поспешил выйти.

– Почему более важное?

– Потому что твое выздоровление – дело решенное. А я здесь представляю многих людей, для которых все испытания впереди. И потом, ты же должен подумать, что будет с тобой, куда отправишься, чем займешься после того, как выйдешь отсюда, если выйдешь, конечно.

– А почему могу не выйти?

– Некоторых выносят.

– Что... К тому идет?

– Старик, какой-то ты запуганный... Так нельзя. Это плохо. Держись, и все будет в порядке. Ты попал в руки лучшего врача этого города.

– Точно? – с надеждой в голосе спросил Ерхов.

– Сам не видишь?

– Вообще-то да...

– Он показывал пулю, которую вытащили из твоего бездыханного тела? Нет? Значит, не хотел тебя расстраивать. А мне показал. Даже подарил на память.

– А почему вам, а не мне?

– Потому что она мне нужнее. Я по этой пуле узнаю, кто в тебя стрелял, из какого ствола, в кого еще стрелял или намеревался выстрелить.

– Баллистическая экспертиза?

– Не совсем, но уже где-то рядом бьешь... – Пафнутьев придвинул табуретку и в тот момент, когда повернулся к Ерхову спиной, изловчился нажать в кармане кнопку диктофона. – Поговорим, – сказал он, усаживаясь плотно и всем своим видом давая понять, что разговор будет неторопливый и обстоятельный.

– Ну что ж... – пробормотал Ерхов" – Пусть так...

– Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком, – сказал Пафнутьев как бы между прочим.

– Неклясовым?!

– Да, – Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не столько уж и важное.

– Его взяли?

– В собственном кабинете с ним беседовал, – сказал Пафнутьев чистую правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать, это все-таки лучше, чем врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой не мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в таком вот положении не забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все, гордыня, но он не собирался отказываться от нее.

– О чем? – спросил Ерхов, глядя в потолок.

– На столе перед нами лежал железный кружочек. – Пафнутьев вынул из кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.

– А почему в мешочке? – с нервной улыбкой спросил Ерхов. – Порезаться боитесь?

– Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен прятать в мешочек, – рассмеялся Пафнутьев. – А если серьезно – отпечатки пальцев хочу сохранить.

– Понятно, – кивнул Ерхов. – Я как-то забыл, с кем разговариваю.

– Потолкуем? – спросил Пафнутьев.

– Попробуем...

– Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит человек, которому ты уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?

– Не может быть! – Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.

– Привести?

– Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.

– А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...

– Нет, не сейчас, только не сейчас, я вас прошу! – шепотом закричал Ерхов.

– Как скажешь, – легко согласился Пафнутьев. – Поговорим без него... Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?

– Неклясов...

– Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос зачем?

– Деньги мы с него требовали... Он упирался. Обещал, а потом стал упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он легко свирепеет, вы знаете?

– Наслышан.

– Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то не было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.

– Как?

– Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился. А Бильдину велели в машину садиться. Сел, не сопротивлялся. Побледнел только, дурным стал.

– Это как?

– Ну, как... То ткнется не туда, то дает мне портфель подержать, то говорит, у него на спине зачесалось, потом стал просить, чтоб позволили ему девочке позвонить... Поплыл мужик. Это бывает.

– Часто?

– Со всеми бывает, только по-разному... – без выражения продолжал рассказывать Ерхов. – Один в одно ударится, другой в другое... Один, помню, уделался... Стоит, а у него из штанины течет... По-разному, – Ерхов лежал, откинувшись на подушку, глядя в потолок. Лоб его покрывала испарина, рыжеватое, веснушчатое лицо казалось безжизненным.

– А Неклясов? Участвовал в похищениях?

– Нет, ему доставляли человека... Для последнего разговора.

– Он тоже уши отрезал?

– Пробовал как-то... Перемазался весь, рубашка в крови оказалась... Он очень переживает за свои шмотки... Как увидел, что рубашка в крови, тут же в истерику впал, содрал ее с себя, в камин затолкал и сжег.

– – А это зачем?

– Ну... – протянул Ерхов, и легкая улыбка тронула его бесцветные губы. – С виду он вроде крутой мужик, он и в самом деле крутой, но у каждого есть свой пунктик... Неклясов боится следы оставлять. Если есть возможность перчаток не снимает, даже ест в перчатках. Тонкие у него такие перчатки, черные. Лайковые... Если есть возможность не подписать бумагу, никогда не подпишет... Если надо записку передать, так напишет, что не сразу поймешь, о чем речь идет... Пунктик у него такой. Если вы с ним говорили, то, наверно, знаете, – Ерхов быстро взглянул на Пафнутьева.

– Знаю, – кивнул тот. – Воды попросил, а потом побоялся стакан взять... Видно, вспомнил Штирлица – как немцы на стакане отпечатки пальцев засекли...

– Во-во, – обрадовался Ерхов тому, что его поняли, что разговор идет честный, открытый, и он ничего нового для этого человека не сказал, а значит, и в предательстве его никто не упрекнет.

– Бильдин говорил, что после того, как уши ему оттяпал, ты еще и на сковородке их поджаривал? – спросил Пафнутьев.

– Да ну, поджаривал... Это он с перепугу. Опять же, когда человек без ушей, ему что угодно может показаться... Было дело, бросил его уши на сковородку... Кто же думал, что на него это так подействует... Ну, в общем, как увидел свои уши на сковородке, сразу и отключился. Неклясов говорит, а ну-ка ему нашатырь под нос...

– А где взяли нашатырь?

– Был у нас...

– Приготовлен?

– Да, в аптечке стоял.

– А что еще было в аптечке?

– Ну... Йод, бинты, лекарства всякие...

– Приспособления?

– Кое-какие...

– Какие именно? Утюги? – подсказал Пафнутьев.

– Да что утюги... Одна дамочка не хотела поделиться... – Ерхов усмехнулся. – Поделилась. Неклясов где-то вычитал про китайскую пытку... Берется трехлитровая стеклянная банка, туда помещается голодная крыса... Потом эту банку привязывают к животу горловиной. И крыса начинает вгрызаться в живот...

– Кошмар какой-то! – передернулся от ужаса Пафнутьев.

– Но до этого не дошло... Дамочка как увидела крысу у себя на животе, как почувствовала ее лапки с коготками... Все отдала. Но, по-моему, она после этого немножко дурная стала.

– Это как?

– Рассказывали ребята... Только кто к ней прикоснется легонько, к руке, например... Она в крик.

– Ее фамилия Забелина? – спросил Пафнутьев.

– Да, кажется, так... Забелина. Эля... Элеонора ее зовут.

– А кто это проделывал, с крысой?

– Да все старались, как могли... С ней же, с крысой, не так просто управиться... Самим бы уцелеть...

– Предложил Неклясов?

– Не то чтобы предложил... Приказал. Эля, как увидела крысу в клетке, сразу готова была доллары отдать... Но Вовчик говорит, надо попробовать... Попробовали.

– А как вы узнали, что у нее есть деньги?

– Три овощных магазина в городе держит.

– Так... А яйца Веденяпину кто отрезал?

– Саша... Которого у Леонарда убили.

– Перемазался, наверно?

– Да нет, не очень... Как-то все удачно у него получилось.

– Тоже собаке отдали?

– Ну, не самим же есть.

– Поджаривали?

– На сковородку бросили, но так, для куражу... Мы заметили, что как только бросишь какой-нибудь орган.., не знаю, как сказать... Как только бросишь на сковородку, человек сразу в отпад.

– И что же, понравились собаке человеческие яйца?

– А, знаете, нет... Понюхала, помусолила, пожевала, а жрать не стала.

– Что же потом с ними сделали?

– В унитаз спустили.

– А Веденяпину показывали, как его яйца в унитаз спускаете?

– Ему тогда плохо было... Он только слышал, что воду спустили.

– Отдал деньги?

– А мы у него денег и не просили... Он подписал дарственную на дачу.

– Кому дача досталась?

– Никому... Дарственная потом пошла как юридическое подтверждение... Неклясов продал дачу... Вроде хорошо продал. Нам по тысяче баксов отстегнул.

– Каждому?

– Кто в операции участвовал...

– Слушай, ну, а зачем все-таки вот так круто с мужиком обошлись? Можно было как-то иначе подействовать...

– А уже ничего не помогало... Вовчик в истерику... Да еще этот Веденяпин что-то про яйца сказал... Была какая-то шутка... Ну, Вовчик и взвился... Ах так, говорит... И пошло-поехало.

– Где все это происходило? – спросил Пафнутьев и даже дыхание невольно попридержал – самый главный вопрос свой задал.

Ерхов помолчал, медленно повернул голову к Пафнутьеву, встретился с ним взглядом.

– Ну, вы даете, – проговорил он.

– Видишь ли, – ответил Пафнутьев, – то, о чем мы говорили до сих пор... Крыса в банке, уши на сковородке, яйца в унитазе... Это ведь все было известно из показаний потерпевших... Мы потрепались с тобой о подробностях, а суть известна... А вопрос у меня только один – адрес?

– Но вы знаете, что если скажу, то мне уже не жить?

– А так... Жить?

– Не знаю... Как доктор скажет...

– Мы примем все меры безопасности – в этом могу тебя заверить со всей, как говорится, ответственностью.

– Не надо, – слабо шевельнул рукой Ерхов. – Сами знаете, что все эти меры безопасности не стоят и... Отрезанных ушей они не стоят. Вот эти ваши ребята в коридоре с автоматами...

– Откуда ты о них знаешь?

– Заглядывали... Даже сигареткой угостили. Хорошие ребята, но это... Пустое место... Вовчика они не остановят.

– Неклясова беру на себя, – заверил Пафнутьев.

– Никто его на себя взять не сможет, – вздохнул Ерхов. – Не обижайтесь, но Вовчик... Это даже не человек, как мне кажется, что-то другое... Вот нас расстреляли у Леонарда... Так просто он этого не оставит... Готовьте места в морге... Будут трупы...

– Но еще надо найти того, кто стрелял! – воскликнул Пафнутьев.

– Для него не обязательно, что это будет именно тот... Ему важно, чтоб трупы были.

– Хорошо, давай поступим так... Я переселю тебя в закрытую квартиру прокуратуры... О ней знаю только я, Пафнутьев Павел Николаевич...

– Так не бывает.

– Не понял?

– Не бывает, чтобы о служебной квартире знал только один человек... Наверняка знают еще несколько...

– Но ведь мои же люди! – вскричал Пафнутьев. – Это не городская больница! Закрытая квартира. Овсов будет тебя навещать, ты под присмотром... И потом, не сегодня все это произойдет, не завтра... Окрепнешь, наберешься сил... Через неделю-вторую и переселим... А? Опять же не один там будешь, под охраной... Ну?

– Подумать надо.

– Думай. И еще послушай... Я не всегда поступаю по закону... И сейчас готов слегка нарушить... Ради тебя. Хочешь – дам тебе паспорт, билет и отвезу на вокзал за минуту до отхода поезда?

– Обманете, – усмехнулся Ерхов.

– Нет, – сказал Пафнутьев. – Не обману.

– Матерью клянитесь! – с неожиданной твердостью потребовал Ерхов.

– Клянусь. – Пафнутьев не отвел глаз в сторону, не моргнул.

– Хорошо... – вздохнул Ерхов. – Приговор себе подписываю... Ну, ладно... Запоминайте, – и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

***

Худолей негромко постучал в дверь, приоткрыл ее и из коридора, не смея даже голову просунуть в дверной проем, не столько голосом, сколько глазами, спросил:

– Позвольте, Павел Николаевич?

– А, Худолей! – закричал Пафнутьев – он каждого приветствовал так радостно, будто долго ждал этого человека и вот наконец мечта его заветная исполнилась и он увидел того, кто принесет ему счастливое известие. Заходи, дорогой! Давно тебя жду!

Худолей кивнул, словно проглотил что-то, осторожно перешагнул порог, закрыл за собой дверь и медленно приблизился к столу какой-то странной походкой – ставя носки туфель немного внутрь, отчего весь делался несчастным и зависимым.

– Садись! – Пафнутьев широким жестом указал на стул у приставного столика.

– Спасибо... Я постою, – пробормотал Худолей, глядя в сторону. О, как изменился эксперт за последние полгода! Что делает с людьми трезвость, во что она их превращает! – мысленно воскликнул Пафнутьев, глядя на Худолея и вспоминая его горящие хмельные глаза, полные страсти и вожделения, вспоминая, как он дерзко и убежденно, с порхающими ладошками делился самыми тайными своими мыслями, желаниями, заранее зная, что они имеют право на жизнь, что достойны они и приличны, хотя и сводились в конце концов к приличной выпивке, хотя многие осуждали его за приверженность к коварному зелью, осуждали и даже – кляли. Сейчас же стояла перед Пафнутьевым бледная тень прежнего Худолея, и ее единственное преимущество перед прежним Худолеем заключалось в трезвости. Очень сомнительное, между прочим, преимущество – грустно думал Пафнутьев, глядя на поникшего эксперта.

– Ну, что ж, – сказал он. – Если тебе так больше нравится.., стой. Порадовать пришел?

– Нет, Павел Николаевич... Огорчить.

– Ну, давай... Огорчай. Опять, наверно, что-нибудь пропало?

– Пропало.

– Что на этот раз?

– Взрывчатка.

– Какая взрывчатка? – встрепенулся Пафнутьев. – Да сядь ты уже, ради Бога, не могу я смотреть, как ты стоишь и раскачиваешься!

– Может быть, я и раскачиваюсь, Павел Николаевич, может быть... Но не от пьянства, – с назидательной горделивостью произнес Худо-лей. И добавил еще более назидательно:

– Вот так.

– Если бы ты знал, как я сожалею о прежних временах, когда ты раскачивался от пьянства!

– Я тоже о них сожалею... Но это была молодость, Павел Николаевич.

– Тогда все прекрасно! Молодость вернется" Худолей.

– Вы думаете? – с надеждой спросил эксперт.

– Уверен. Давай подробности – что, где, когда, сколько?

– В нашей кладовке, если вы помните, лежат, вешдоки... Вещественные доказательства, другими словами...

– Да знаю я, что такое вещдоки! – с раздражением воскликнул Пафнутьев. – Дело говори!

– Во время обыска, если вы помните, были изъяты взрыв-патроны... Упаковка... Двенадцать штук...

– Ну? – произнес Пафнутьев, охваченный дурными предчувствиями. Он прекрасно помнил эти роскошные, красивые в своей убойной мощи патроны, изготовленные в какой-то чрезвычайно развитой стране. В цилиндр размером с телефонную трубку были вмонтированы часы, которые позволяли устанавливать время взрыва. Пришел ты, к примеру, в кабинет к плохому человеку, изловчился, сунул ему в тумбочку, в корзину для бумаг, в книжный шкаф, в холодильник, в портфель, под креслом выискал симпатичное местечко – и ушел. А ровно через два часа с четвертью, или через час с половиной – как ты сам того пожелаешь, раздается мощный взрыв, от которого мало что уцелеет. Дом, конечно, уцелеет, но от кабинета и его обитателя останутся одни воспоминания. Упаковку таких патронов удалось изъять во время одного из обысков в коммерческой палатке, торговавшей поддельной водкой и отвратительной бельгийской колбасой. Теперь Худолей докладывает, что патроны пропали. А Пафнутьев сам на них глаз положил, уж больно они ему понравились, и подумал он, преступно подумал о том, что патроны эти могли бы в трудную минуту очень пригодиться.

– Значит, так... Открываю я сейчас дверь... В порядке была дверь, замки не повреждены, следов отжима нет, да там и невозможен отжим, и в кладовке все в порядке... А пакета нет.

– Но его же невозможно унести в руках!

– Почему? – слабо улыбнулся Худолей. – Очень даже запросто. Этот пакет и в сумку поместится, и в портфель, а если завернуть его в газету, то он вполне сойдет за связку книг, коробку от обуви. И потом, знаешь... Он же мог их по одному выносить, если так легко в кладовку проникает.

– Так, – крякнул Пафнутьев. – Так, – повторил он, положив тяжелые кулаки на стол. – Когда у тебя пропала фотопленка, мы знали кого подозревать, правильно?

– Знали, – кивнул Худолей.

– Кого подозреваем сейчас?

– Паша, – Худолей решился, наконец, назвать Пафнутьева по имени, как он называл его в прежней своей плохой и недостойной жизни. – И тогда, и сейчас проделал свой... Наш.

– С ключами у тебя порядок?

– Паша! – Худолей прижал к груди худенькие голубоватые ладошки. – Как перед Богом!

– Не надо так высоко... Опустимся пониже... Кто знал об этих прекрасных патронах? Ах, какие были изделия! – сам себя перебил Пафнутьев. – Какие патроны! – простонал он. – Помнишь? Верхний колпачок поворачиваешь, напротив риски устанавливаешь время, через сколько часов и минут должен произойти взрыв... И пожалте! Хоть лучшему другу в машину сунь, хоть под воду, хоть в унитаз... Взрыв произойдет неизбежно! А, – крякнул Пафнутьев. – Жаль! Так кто же все-таки о них знал?

– За мной тупик, – скорбно сказал Худо-лей. – Со своими приятелями я порвал... К сожалению. Да они и не интересуются такими вещами, у них другие забавы.

– Помню, – кивнул Пафнутьев.

– Знать о патронах мог только человек, который участвовал в той операции, – Худолей исподлобья посмотрел на Пафнутьева, давая понять – от тебя, Паша, цепочка тянется.

– А кто участвовал? – спросил Пафнутьев. – Ты да я! И все!

– И двое оперативников, – подсказал Худо-лей негромко, но настойчиво. – И двое понятых, которые протокол подписывали... Оперативники приехали на машине, там был водитель...

– И нас с тобой Андрей привез...

– Вот-вот, – произнес Худолей, продолжая в упор смотреть на Пафнутьева. – Уже с десяток набирается...

– Пропала вся упаковка? – уточнил Пафнутьев.

– Да, с коробкой вместе.

– Двенадцать патронов?

– Было двенадцать, – поправил Худолей. – Но два мы использовали, испытали, так сказать, изделие... В коробке осталось десять. Вот они и пропали. Теперь будем ждать взрывов. Эти взрывы не спутаешь с другими.

– Так... Наверняка узнаешь?

– Да, Паша. Там очень своеобразная взрывчатка... Есть и еще признаки. Не ошибусь, не боись.

– Сегодня заметил?

– Только что.

– А когда их могли взять?

– Если честно – в течение последней недели. Я видел их, когда готовил заключение. Еще раз сходил посмотреть. Это было пять дней назад. Все они были на месте. В тот день Неклясов приходил, помнишь?

– Ну что, будем менять замок?

– А чего его менять? – Худолей передернул плечами и грустно уставился в окно. Но, помолчав, снова в упор посмотрел на Пафнутьева. – Помнишь историю с банком "Глобус"? Они замки поставили, каких свет не видел. Половину окон кирпичом заложили. Решетки из нержавейки на окнах поставили. Окна в подвал бетоном залили. У каждой двери по два автоматчика поставили... Броневик пригнали из Германии. Все двери заменили на стальные. И сигнализацию установили такую, что милиция дважды приезжала – мышь где-то пискнула... А чем кончилось? Бухгалтер взял все деньги и был таков. И до сих пор. Купил где-нибудь в Бразилии ресторан, балдеет на карнавалах, любуется, как черные красотки задами трясут...

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорил Пафнутьев, – что у нас завелся внутренний враг?

– Да, Паша, – вздохнул Худолей. – Да. Или же у этого человека свои ключи, или же он воспользовался твоими.., моими. Заменишь замок, он опять использует твои же ключи, если ему что-нибудь приглянется. Думай, Паша, думай, – Худолей поднялся.

– Пиши объяснительную.

– Зачем?

– Будем оправдываться. Нам же отвечать за эти патроны. Они во всех протоколах упомянуты. Мы не можем сделать вид, что их не было.

– Списать их надо, – подсказал Худолей. – Мы с тобой взорвали два? Взорвали. Напишем, что взорвали все двенадцать. Нарушим закон, сейчас все так делают.

– Нарушать можно... Но не так же часто!

– Думай, Паша, думай, – повторил Худолей и неслышно выскользнул из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.

***

Был уже вечер, синие зимние сумерки опустились на город. Вспыхнули фонари, на машинах зажглись подфарники, и сразу улицы стали наряднее и строже. Пафнутьев стоял у окна и смотрел вниз. Еще один день, суматошный и бестолковый, заканчивался, вот-вот должен был подъехать Андрей и отвезти его домой. Отношения с Андреем в последнее время почему-то сделались сдержаннее, разговоры получались обостреннее, причем без всяких на то видимых причин. Большого значения этому Пафнутьев не придавал, и без того хватало хлопот, а когда вспоминал, что надо бы поговорить с парнем, всегда получалось так, что было не до того. Так и тянулось. Постепенно он стал привыкать к новым отношениям, они сделались как бы даже нормальными, вроде иначе и быть не могло.

Пафнутьев увидел, как черная блестящая машина бесшумно вплыла во двор прокуратуры – приехал Андрей. В этот момент прозвенел телефонный звонок, который опять бросил его в кучу событий, опять нарушил течение времени, плавное и размеренное.

Звонил Шаланда.

– Паша? – спросил он. И лишь по одному этому словцу Пафнутьев понял что-то случилось. Голос у майора был сипловат от волнения, в трубке слышалось его возбужденное дыхание, будто Шаланда бежал к телефону. – Опять беспокою тебя.

– И опять некстати, – проворчал Пафнутьев, уже настроившийся на неторопливый вечерний лад.

– Терпи, Паша, терпи! – Шаланда, казалось, был счастлив, что ему удалось подпортить Пафнутьеву вечерние планы.

– Ладно, не тяни... Что там у тебя?

– Взрыв.

– Где? – спокойно спросил Пафнутьев, он напрягся, насторожился, потому что взрывов, неожиданных и непредсказуемых, он ждал каждый день после того, как обнаружилась пропажа в хранилище прокуратуры.

– В банке.

– Фердолевский? – спросил Пафнутьев.

– Откуда знаешь? – Шаланда был удивлен столь точным попаданием.

– Ждал, – сказал Пафнутьев.

– Давно?

– Уже неделю... Откуда звонишь?

– С места происшествия.

– Сейчас подъеду. – И Пафнутьев положил трубку.

Худолей оказался на месте, тоже не успел еще уйти. Сидел в фотолаборатории и с какой-то обреченностью перебирал снимки.

– Знаешь, Паша, о чем я думаю, – сказал он, увидев в дверях Пафнутьева. – Я думаю о том, что жизнь наша, в конце концов, сводится к одним лишь воспоминаниям... И живем мы, и совершаем что-то, общаемся и любим лишь для того, чтобы потом было что вспомнить. Тебе не кажется? Худолей поднял на Пафнутьева затуманенный взор и печально улыбнулся.

– А знаешь о чем я думаю? Я думаю о том, что прогремит следующий взрыв.

– А первый уже?

– Полчаса назад.

– У Фердолевского? – и Худолей угадал с первой попытки.

– Почему ты так решил?

– Если был обстрелян Неклясов, то следующее происшествие должно случиться с Фердолевским. Это как раскачивание маятника.

– Шаланда уже там, Андрей только что подъехал... Одевайся, он нас подбросит. Ты обещал, что можешь узнать наши взрывы... Давай.., узнавай.

– Быстро он в дело пустил эту штуковину. Если это он...

– Кто он?

– Злоумышленник.

– Жду в машине, – сказал Пафнутьев и вышел из лаборатории.

Андрей поставил машину на привычном месте, и Пафнутьев сразу нашел его на просторном дворе прокуратуры. Когда подходил, Андрей предупредительно открыл дверцу, что последнее время случалось нечасто.

– Домой?

– Худолея подождем...

– Его тоже домой отвезти?

– Нет, Андрюша, нет, – Пафнутьеву не понравилось, что парень уже дважды произнес слово "домой". – Куда-то торопишься?

– Да нет... Куда мне торопиться...

– На место происшествия поедем. В банк Фердолевского.

– А что там?

– Взрыв.

– Надо же, – обронил Андрей. – Есть жертвы?

– Приедем – увидим.

– Давно?

– Не знаю... Думаю, где-нибудь в пределах часа. Шаланда только что позвонил, он уже там... А вот и Худолей. У него есть какие-то соображения по поводу этого взрыва, – произнес Пафнутьев слова, которые оказались совершенно неожиданными и для него самого. Не думал он об этом, не собирался сообщать кому бы то ни было подробности, слова выскочили как бы сами по себе. Андрея они чем-то зацепили. Пафнутьев почувствовал, что тот не остался равнодушным. Чуть сдвинулась рука на руле, Андрей передернул плечами, искоса взглянул на Пафнутьева.

– Прошу прощения, – сказал Худолей, усаживаясь на заднее сиденье.

– Павел Николаевич говорит, что у вас есть какие-то соображения об этом взрыве? – спросил Андрей, и опять Пафнутьеву не понравился его вопрос. Он не должен был выдавать Худолею тему их беседы, тем более с подробностями, которые касались дела.

– Соображения? – удивился Худолей. – У меня? Что-то вы с Павлом Николаевичем путаете. В своем время у меня были соображения, и я частенько соображал... Но теперь все кончились.

Какой ни бестолковый человек был Худолей, но во всем, что касалось работы, неизменно соблюдал чрезвычайную осторожность, и вызвать его на разговор, на откровенность, обсудить с ним подробности... Это не всегда удавалось даже Пафнутьеву. Андрей явно взял на себя непосильную задачу.

Банк Фердолевского на первом этаже блочного дома был виден издали. Вертелась в сумерках милицейская мигалка, светились фары еще нескольких машин. Пафнутьев отметил светлый корпус машины "скорой помощи". Толпились и люди, но немного, а если кто и задерживался, то ненадолго, тут же уходил по своим делам. И тому были свои причины. Во-первых, и взрывы в городе гремели не так уж редко, да и к банкирам мало кто испытывал сочувствие в подобных случаях. Многие ощущали даже удовлетворение, будто свершился наконец акт возмездия, восторжествовала справедливость и теперь жизнь пойдет куда лучше. За два-три года надсадного капитализма о банкирах сложилось устойчивое мнение как о мошенниках, обманщиках, проходимцах. Теперь уже нескоро удастся им избавиться от этого клейма, если вообще когда-нибудь удастся. Слишком много пострадавших они оставляли на своем пути в счастливое завтра – обманутых, обобранных, ограбленных.

Выйдя из машины, Пафнутьев решительно направился к входу. За ним семенил Худолей, перекошенный тяжелой сумкой. Его широкие штанины хлопали на зимнем ветру, как потускневшие знамена. Последним шел Андрей – из чистого любопытства решил взглянуть на место происшествия. В узком коридоре Пафнутьеву показалось даже тесновато, хотя людей здесь было и немного. В воздухе стояла пыль, запах гари, вонь дымящейся пластмассы. Услышав голос Шаланды, Пафнутьев направился туда и в конце коридора увидел место взрыва. Вывернутые двери, обгоревшие стены, дымящаяся аппаратура – факсы, компьютеры, пишущие машинки, телевизор. Вместо экрана чернела какая-то жутковатая яма, обнажившая прокопченные внутренности телевизора.

– Ну что, Паша! – воскликнул Шаланда. – Начинаем привыкать к новому виду преступлений! А?

– Привыкнем, – кивнул Пафнутьев.

– Неплохо рвануло, ох, неплохо! – Шаланда, казалось, был даже в восхищении от случившегося.

– Есть жертвы?

– Пострадавший один – господин Фердолевский. Владелец банка. Понес большие материальные убытки. – Шаланда показал на обезображенную технику. Не знаю даже, оправится ли, не знаю!

– Оправится, – произнес сам Фердолевский, входя в приемную из своего кабинета. Был он высок, полноват, в движениях замедленный, в каждом жесте ощущалась значимость, достоинство, даже состоятельность. Он пожал руку Пафнутьеву, и тот, сам того не желая, ощутил даже некоторую польщенность, хотя знал, прекрасно знал, что видит перед собой самого что ни на есть бандюгу и крупнейшего мафиози в городе, не считая, конечно, Неклясова. И Худолея поприветствовал банкир, тоже пожал руку, правда, на лице его возникло некоторое недоумение, уж больно тоща ладошка была у Худолея, неужели, дескать, и такое может быть? Андрея он попросту не увидел, безошибочно определив, что тот не относится к числу людей, которых он должен приветствовать. Но Андрей уже привык, что не везде водителей приветствуют так же, как и руководство. Он лишь усмехнулся понимающе, мол, знаком я с повадками криминальных банкиров, которые больше всего озабочены тем, как подчеркнуть собственную значимость.

– Ну, что у вас тут опять случилось? – спросил Пафнутьев, пройдя вслед за Фердолевским в кабинет. Здесь тоже были признаки разрушения ввалившаяся внутрь дверь, сорванные шторы, рухнувшая люстра из хрусталя видимо, немало потратил банкир денег, чтобы создать в своем гнезде обстановку уюта, благонадежности.

– Сами видите, – Фердолевский развел руки в стороны и окинул взглядом следы разрушения. – Громят нашего брата банкира. Видимо, таким образом добиваются социальной справедливости. – Фердолевский попытался уколоть Пафнутьева как представителя официальной власти.

– Вы что, в самом деле думаете, что взрыв устроили старушки, которых вы ограбили?

– Мы ограбили?!

– Константин Константинович, – медленно произнес Пафнутьев, и пока выговаривал длинное, слишком длинное имя-отчество Фердолевского, тот успокоился и немного остыл. – Не будем о старушках, не будем о грабежах... Поговорим о взрыве. Когда это случилось?

– Ну... Теперь уже больше часа назад.

– Кто пострадал?

– Я. Больше никто. Взрыв произошел, когда все уже покинули помещение. Секретарша уходит в пять, в других отделах могут задержаться... Где-то в половине шестого и бабахнуло.