Текст книги "Банда - 3"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

На место происшествия пешком пришлось добираться.

– На заправке простоял. С бензином непросто, Павел Николаевич...

– Значит, вечером заправляться надо.

– Учту, – усмехнулся Андрей. – Куда едем?

– Домой, – вздохнул Пафнутьев. – В прокуратуре уже нечего делать.

Андрей включил дворники, и они сразу, одним махом сдвинули в сторону слой мокрого снега с лобового стекла. Перед Пафнутьевым открылась улица, прохожие, огни машин. Андрей легонько тронул машину с места, и они тут же влились в неспешное движение транспорта.

– Ни фига не понимаю, – в очередной раз пробормотал Пафнутьев и, откинув голову, закрыл глаза. Не нравился он себе в этот день. Похвастаться совершенно нечем. Правда, Анцыферова опять за руку схватил, но этого ему вовсе не хотелось. На Андрея вот ворчать начал.. Нехорошо.

– Ты уж не имей на меня зуб, – не открывая глаз, Пафнутьев похлопал Андрея по коленке.

– Ладно... Замнем для ясности. Пафнутьев по голосу понял, что парень улыбается. И стало легче. Отпустило.

– А знаешь... Давай к Халандовскому, – неожиданно для самого себя сказал он. – Давно не виделись, надо пообщаться.

– Вика подождет?

И опять слова Андрея не понравились Пафнутьеву. Был в них укор, была усмешка, не то снисходительная, не то осуждающая. Андрей вообще не имел права говорить об этом. И снова в Пафнутьеве зашевелилось недовольство, легкое раздражение. Он ничего не ответил, не изменил позы, все так же сидел, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Андрей искоса взглянул на него раз, другой. То ли решил, что задремал Пафнутьев, то ли понадеялся, что тот не расслышал его вопроса. В машине установилась тишина, причем какая-то недоброжелательная. Словно оба договорились не продолжать разговор, чтобы не обострить его, не довести себя до слов резких и несправедливых.

– Я, кажется, что-то лишнее брякнул, – произнес наконец Андрей. – Вы тоже не имейте на меня зуб, Павел Николаевич...

– Ладно... Проехали, – отозвался Пафнутьев.

***

Изменился в последнее время Халандовский, сильно изменился. Ушла из него спокойная и бесшабашная уверенность, что все закончится прекрасно, что всегда у него будет полный холодильник, влиятельные друзья и отличное самочувствие. После всех потрясений, связанных с осуждением городского прокурора, когда он вынужден был выступить чуть ли не главным обвинителем на судебном процессе, Халандовский вдруг осознал, что не все в мире так хорошо, как прежде, не так уютно и беспечно, как ему казалось. Похудел Халандовский, как-то опал. Сменил костюмы, поскольку прежние стали велики, с лица сошло благодушное выражение человека, который всегда готов к хорошему застолью, к приятной беседе, к волнующей встрече. Теперь в его глазах частенько можно было заметить настороженность, он и оглядывался с опаской, и выражался осторожнее. И манеры изменились – ушли куда-то величавые замедленные движения, когда он свободно и раскованно рассуждал о сильных мира сего, всем зная место, обо всех судя снисходительно и улыбчиво.

И это ушло.

Магазин свой он сохранил, и девочек тоже сберег – как и прежде, за прилавками стояли благодушные, полные женщины, здоровые и румяные. Но изменились и они. Человек, отлучившийся на полгода и снова заглянувший в магазин, конечно, сразу бы заметил перемены. Меньше улыбались женщины, а если кому-то и удавалось вызвать в них улыбку, какой-то вымученной она оказывалась, как продажная любовь в конце смены.

У них не случалось скандалов, их никто не упрекал в недовесах или обсчетах. Пришли новые покупатели, они не пересчитывали копейки сдачи, они не глядя совали в карманы: тысячи, десятки тысяч, которые отсчитывала им кассирша. Но и это не радовало продавцов. Глядя на Халандовского, осунувшегося и немногословного, они понимали – идет война, идет жестокая, часто кровавая война на выживание.

Иногда в магазин наведывались молчаливые и какие-то замедленные ребята. Ничего не покупая, не подходя даже к витринам, они смотрели, как покупали другие, какие деньги платили, сколько. Потом отправлялись в кабинет к директору, а через некоторое время выходили от него, и была в их выражениях сытость. Понимали женщины – за данью приходили, опять кассу выгребали. И не было в мире сил, которые бы остановили их, призвали бы к порядку, – Ушли счастливые, проклятые советские времена, когда Халандовскому достаточно было позвонить Пафнутьеву, чтобы раз и навсегда избавиться от этих побирушек с пистолетами в карманах, когда он мог, еще мог отправить на скамью подсудимых прокурора города, просто пожаловаться в милицию. То, что брал с него Голдобов, мир праху его, было смешно, и сейчас он вспоминал об этом, как о собственной безмятежной юности, как о первой трепетной и невинной любви.

Пафнутьев позвонил Халандовскому прямо из машины.

– Аркаша? Это я... Еду к тебе. Не возражаешь?

– Откуда звонишь?

– – Из машины.

– За десять минут доберешься?

– Около того.

– Хорошо... Входная дверь будет открыта.

– Но я знаю код, – не понял Пафнутьев последних слов Халандовского.

– Жильцы меняют его каждую неделю.

– Зачем? – удивился Пафнутьев.

– А ты не знаешь?

– Догадываюсь вообще-то, – смутился Пафнутьев. – Ты один?

– К твоему приезду буду один.

– Я не помешал?

– Жду, – ответил Халандовский и положил трубку.

Когда машина въезжала во двор, Пафнутьев увидел, как из подъезда Халандовского быстро вышла женщина в серой волчьей шубе, которые последнее время в бесконечном количестве завозили из Кореи. Полгорода уже ходило в этих шубах – рыжих, серых, коричневых, огненно-красных. Верх у этих шуб был мохнатый, а полы, сшитые из полосок, напоминали косо уложенные паркетины. Женщина шла навстречу, пряча лицо от снега, от яркого света фар. Но на секунду открыла лицо, и Пафнутьев узнал ее – красавица-кассирша из собственного магазина посетила Халандовского в этот снежный вечер. Значит, не так уж и одинок его друг, значит, не столь уж и беспросветно его существование. Пафнутьев дал знак Андрею остановиться и, когда женщина поравнялась с машиной, открыл дверцу.

– Простите, может быть, вас подвезти?

– Спасибо, мне недалеко.

– Тогда тем более мне приятно оказать вам услугу. – Пафнутьев вышел из машины и приглашающе оставил дверь открытой.

– Ну что же, – кассирша узнала Пафнутьева, но называть его по имени не стала – как-то усвоили все в последнее время, что чем меньше слов, чем меньше выплескиваешь свои знания в разговоре, тем лучше, безопаснее, тем дольше проживешь. – Вам зачтется, – сказала она с улыбкой.

– Очень на это надеюсь, – поклонился Пафнутьев. – Меня ждать не надо, – сказал он Андрею, – Сам доберусь.

Бронированная входная дверь действительно оказалась открытой. Войдя, Пафнутьев увидел несколько замков, приваренных к ней изнутри. Едва дверь стала на свое место, как все они дружно щелкнули. Теперь зайти в подъезд без ведома хозяев можно было разве что с помощью мощного взрыва. Поднявшись на третий этаж, Пафнутьев опять наткнулся на бронированную дверь без единого выступа, без ручек и защелок. Гладкий стальной лист сантиметровой толщины закрывал вход в квартиру Халандовского. Лишь на уровне человеческого лица было просверлено небольшое отверстие для глазка, да в стороне, прямо на стене едва просматривался забрызганный известкой звонок.

То ли сильно разбогател Аркаша, то ли сильно перетрухал, – усмешливо подумал Пафнутьев, но, оглянувшись, увидел, что и все остальные двери на площадке тоже забраны мощными стальными листами. Знал Пафнутьев, что крупнейший цех машиностроительного завода перешел на изготовление таких вот бронированных дверей, которые каждую квартиру превращали в неприступный сейф. Цех, который год назад выпускал сельхозоборудование, теперь не успевал поставлять двери для города и, похоже, процветал, кормил весь завод.

Пафнутьев не успел нажать кнопку звонка – дверь бесшумно открылась, и он увидел на пороге Халандовского. Печального, мохнатого, улыбающегося.

– Заходи, Паша! Заходи, дорогой! – Халандовский обнял Пафнутьева за плечи, пропустил в квартиру и плотно закрыл дверь, не забыв повернуть два-три запора. – Раздевайся, разувайся, распрягайся, а я делом займусь, и Халандовский метнулся на кухню. А Пафнутьев, снимая с себя отсыревшую куртку, пропитавшиеся водой туфли, чувствовал, что не только от одежды освобождается, он словно освобождался от чего-то тягостного, гнетущего, и становилось ему легко и беззаботно, как всегда, когда он входил в эту квартиру. И не удручали его ни бронированные двери, ни решетки на окнах, ни эти вот запоры, сработанные в странах сытых и самодовольных. – Знаешь, Паша, что мне в тебе нравится больше всего? – спросил Халандовский, появившись в комнате с тарелкой, наполненной громадными котлетами, на каждой из которых лежало по два тонких полупрозрачных кружочка лимона.

– Неужели что-то есть во мне такое-этакое?

– Я в восторге от того, что ты здесь не появляешься без трупа!

– Что?!

– У тебя сегодня труп был?

– Ну?

– И вот ты здесь, – расхохотался Халандовский.

– Откуда знаешь?

– По телевизору уже три раза передавали. Убит какой-то крупный мафиози, боевик, бандюга – называй как хочешь. Обстрел заведения Леонарда, автоматная очередь, один убит, второго увозят к твоему приятелю Овсову. Овсов уже сделал операцию и заверил общественность города, что клиент будет жить. А я сразу понял, что ты появишься к вечеру, и велел Наденьке приготовить котлет покрупнее. Я сказал так... Чтобы котлета полностью покрывала ладонь моего лучшего друга Пафнутьева. Примерь! Если она будет тебе мала, если не накроет ладонь, заставлю Наденьку все переделать. А эти пусть сама ест!

– Не успеет, – проговорил Пафнутьев.

– Так вот котлеты... Половина мяса – свинина, отборная свинина, вчера еще хрюкала, вторая половина – телятина, вчера еще мукала... Ну и, конечно, чеснок, лук, специи-шмеции и самое главное – холодильник. Котлеты должны быть холодными! Но с лимоном. И черный хлеб. Паша, запомни, хлеб должен быть черным, но свежим. И еще – зелень. Киндза, петрушка, укроп – только с грядки!

– Какие грядки в феврале, Аркаша! Опомнись!

– Только с грядки! – убежденно повторил Халандовский. – Если уж так случилось, что мы с тобой свалились в этот недоделанный капитализм, то надо ведь от него хоть что-нибудь взять! Нас приучили к перестрелкам на улицах, к крови на мокром снегу, к трупам в мусорных ящиках. Но ведь есть в мире и киндза на грядках! Есть укроп, от которого скулы сводит и рот наполняется божественной влагой...

– Чем? – переспросил Пафнутьев.

– Я имею в виду слюнку, – потупил глаза Халандовский. – Потому что если во время моего рассказа у тебя не выступила слюнка...

– Выступила, – обронил Пафнутьев.

– Значит, Наденька не зря старалась. Что будешь пить, Паша?

– Очень глупый вопрос.

– Понял. Прошу прощения. Больше не буду. – И Халандовский мотанулся на кухню, а через мгновение уже возвращался со "Столичной". Бутылка тут же, прямо на глазах, покрывалась густым, матовым инеем. – В морозилке была, пояснил Халандовский. – Тебя дожидалась. Между прочим, ты знаешь, как отличать хорошую "Столичную" от плохой?

– По вкусу, мне кажется, по запаху...

– Ни фига! – прервал Халандовский неуверенный лепет гостя. – Кто тебе даст пробовать, нюхать? Внешне, только внешне надо уметь распознать, отличить дерьмо от нектара! Во-первых, бутылка не должна быть поллитровой! Только семьсот пятьдесят! Ты в своей прокурорской деятельности сталкивался с тем, что подпольную водку разливали в большие бутылки?

– Да не припомню, честно говоря, – Пафнутьев был сбит с толку неожиданным напором Халандовского.

– Не помнишь, потому что не было. Дальше... Ты видишь эту золотистую рамку вокруг этикетки? Она должна быть именно золотистой, посверкивающей, нанесенной бронзовой краской, а не желтой или коричневой! И на заду у бутылки должна быть этикетка с бронзовой рамкой! А на косом ее склоне этакий полумесяц... Паша, а пробка!

– Я думаю, ее пора уже удалить, – смиренно заметил Пафнутьев.

– Ты прав, Паша! – и Халандовский, словно обессилев, рухнул в кресло и одним движением с хрустом свинтил пробку. Разлив тягучую, медленную, густую от холода водку в объемистые хрустальные стопки, он поставил бутылку на стол. На ней отпечаталась его громадная, властная горячая ладонь, под которой растаял нежный иней. – Будем, Паша! – Халандовский поднял в приветственном жесте свою рюмку и, посерьезнев, словно сосредоточившись на чем-то важном, выпил. Прислушался к себе и, видимо, удовлетворившись тем путем, которым последовала водка, бесшумно поставил стопку на полированный столик. Потом взял прямо пальцами котлету и одним махом откусил половину вместе с кружком лимона. – Как хорошо, ах, как хорошо, – выдохнул он и откинулся на спинку кресла.

– Да, – согласился Пафнутьев. – Ничего котлета... Спиши рецепт.

– А что, твоя не умеет?

– Какие-то они у нее, мелковатые получаются...

– Это годы, Паша... Это по молодости... Пройдет. С каждым прожитым с тобой годом котлеты у нее будут становиться все крупнее, массивнее, пока не достигнут такого вот размера... Так что там случилось спозаранку?

– Ты же все знаешь!

– Я знаю внешнюю сторону, то, что всем позволено знать... А у тебя скрытая сторона, более приближенная к истине... Давай, Паша, выкладывай... Глядишь, и я кой-чего добавлю.

– Значит, так, – Пафнутьев расправился с котлетой, бросил стыдливый взгляд на тарелку и, убедившись, что можно не торопиться, что две-три котлеты его дождутся, какой бы аппетит ни разыгрался у Халандовского, отложил вилку в сторону. – Значит, так... Ресторан "Леонард"...

– Неважное заведение.

– Почему?

– Репутация чреватая какая-то... Если бы я ничего не знал, а ты бы сказал, что в ресторане произошло смертоубийство... Я бы сразу спросил – у "Леонарда"? У него и должно такое случиться. И в дальнейшем будет случаться. Извини, я перебил, продолжай.

– Едва Леонард открыл ресторан, у него уж первые посетители.

– Знаю, Вовчик Неклясов со своими боевиками.

– Вот-вот... И только они расположились и сделали заказ... Автоматная очередь с улицы. Странное какое-то нападение... Очередь пришлась по окнам, будто автоматчик стрелял не столько в неклясовских ребят, сколько стремился произвести побольше шума, понимаешь... Если бы Неклясов сел чуть в глубине, то кроме звона стекол ничего бы и не было... А так – один труп, один при смерти...

– Выживет, – сказал Халандовский.

– И это знаешь?

– Говорю же – по телевидению трижды передавали. Времена, Паша, настали такие, что скоро будут сообщать, сколько женщин забеременело за ночь, сколько из них по желанию, сколько по недоразумению, от кого и в котором часу. Свободой слова называется. Демократия. У них там, за бугром, только так. Значит, и нам негоже отставать, – свое раздражение, гнев, восхищение Халандовский мог выразить единственным способом – он брал бутылку и наливал по полной стопке. – Вот вышла отсюда Наденька полчаса назад, а я уж боюсь телевизор включать... Вдруг чего про нас с ней скажут, вдруг глаза мне откроют на что-то такое, чего знать не желаю. Выпьем, Паша, и пожелаем друг другу крепкого здоровья, любви, молодости и красоты.

– И неиссякаемого благосостояния, – добавил Пафнутьев.

– Когда у нас будет все, что я перечислил, благосостояние, Паша, никуда от нас не денется. Пробьемся. Вперед! – и Халандовский двумя уверенными глотками выпил обжигающе холодную водку.

На некоторое время друзья замолчали, увлеченные котлетами размером с подошву не менее сорокового размера.

– Негуманные у тебя котлеты какие-то, – проворчал Пафнутьев с набитым ртом.

– Это как?

– Пьянеть не дают.

– Дадут, – уверенно заверил Халандовский, бросив неуловимо быстрый взгляд на бутылку, в которой оставалось еще не менее половины. – Дадут, повторил он.

– А теперь скажи мне, Аркаша, – совсем другим тоном проговорил Пафнутьев, – что происходит в городе?

– Третья сила, Паша, – лицо Халандовского, освещенное светом от розового абажура, сделалось значительным и почти скорбным. – Появилась третья сила. Можешь назвать ее третьей бандой. Все было тихо и спокойно, все, что можно было поделить, поделили между собой Неклясов и Фердолевский. Обложили налогом банки, магазины, рынки... Им, по-моему, даже отделения милиции платят.

– Но-но! – предостерегающе произнес Пафнутьев. – Говори, да не заговаривайся!

– Платят, Паша.

– И Шаланда?!

– А куда ему деваться? Он тебе не признается, совестно ему... Но если уловишь момент, поймаешь хорошее такое доверительное настроение... Спроси. И он признается. Милиция платит Неклясову. А суды взял себе Фердолевский.

– О, Боже! – простонал Пафнутьев.

– Не надо, Паша... Ты знаешь об этом. Может, тебе не говорили впрямую... Как это делаю я... Но ты знаешь. А если бы не знал, то я бы тебя не уважал так, как уважаю, не любил бы так, как люблю... Не преклонялся бы перед тобой...

– И что же третья банда?

– Неклясов с Фердолевским поделили все, что можно. И доля каждого их устраивала. Они не ссорились и не убивали друг друга. Они водку вместе пили. А если кого и убивали для порядка, то чужаков, которые лезли на их территорию. И чужаки, если они хоть немного соображали, понимали, что дело будут иметь с обоими.

– И появляется третья сила...

– Да, Паша. Она уже появилась. Бросила вызов и одному, и второму.

– Послушай, а если все проще? Может быть, один из этих ребят, Неклясов или Фердолевский, напал на другого, не объявляя войны? И, чтобы избежать собственных потерь, валит все на некую третью силу, которой и в помине нет?

Халандовский некоторое время задумчиво смотрел на Пафнутьева, потом взял бутылку, иней с которой уже успел стечь прозрачными струйками, и снова наполнил стопки. Осторожно поставив бутылку на стол, чтобы не спугнуть собственные мысли, он сходил на кухню, принес лимон, не торопясь нарезал его и положил на каждую из оставшихся котлет по два кружка. И только после этого поднял глаза на Пафнутьева.

– Сомневаюсь, – сказал он. – Сомневаюсь, Паша.

– Почему?

– Видишь ли... Эти ребята... Неклясов и Фердолевский... Они не дураки. Они очень не дураки. И есть тысячи способов узнать о коварных замыслах, которые питает другая сторона.

– Например?

– У каждого из них во вражеском лагере есть свой надежный человек. И если бы тот же Неклясов затеял войну против Фердолевского, тот будет знать об этом до того, как прозвучат первые выстрелы. Они больше доверяют своим разведчикам, чем Иосиф Виссарионович. Хотя и тот был не дурак. Я подозреваю, что и он доверял своим разведчикам... Но на каком-то этапе ему было выгоднее делать вид, что он им не доверяет...

– Не будем о Сталине, – перебил Пафнутьев.

– А я о нем и не говорю, – невозмутимо ответил Халандовский. – Я говорю о Неклясове и Фердолевском. Они тоже могут делать вид, прикидываться и валять дурака... Но когда появляются трупы... Это уже невозможно.

– Что произошло сегодня утром у Леонарда?

– На одиннадцать была назначена встреча Вовчика Неклясова и Кости Фердолевского. Неклясов прибыл вовремя, Фердолевский опаздывал. Поэтому от автоматчика досталось ребятам Неклясова.

– Почему опаздывал Фердолевский?

– У него есть оправдание. Его машину в пригороде остановили на железнодорожном переезде. Он простоял там около часа – сошел вагон с рельс. Пока вызвали кран, ставили вагон на место... Неклясов сам поехал и все проверил. И только тогда снял подозрение с Фердолевского.

– У Фердолевского тоже есть потери?

– Нет, – Халандовский покачал головой. – Но неделю назад взорвалась машина... Никто не пострадал. Он должен был ехать в этой машине, но что-то помешало...

– Как объясняют взрыв?

– Твердого мнения нет. Он не оставляет машину без присмотра ни на минуту. В ней постоянно кто-то находится. Днем и ночью, утром и вечером... Как в президентском самолете. Единственное объяснение, причем довольно жидкое... Машину останавливали гаишники. Обыскивали, заглядывали в багажник, поднимали кресла, в бардачке шарили... Обычный осмотр на дороге. С каждым случается. У людей много оружия, везут мины, гранатометы, огнеметы... Идет война, Паша. Все очень просто.

– Надо бы мне повидаться с ними.

– С кем, Паша?

– С этими твоими... Неклясовым и Фердолевским.

Халандовский быстро взглянул на Пафнутьева и, как всегда в затруднительном положении, рука его невольно потянулась к почти опустевшей бутылке. Потом брови его вскинулись вверх, открыв удивленные, озадаченные глаза, в которых постепенно возникало выражение шалости.

– Ну, ты даешь, Паша! – сказал Халандовский, разлив по стопкам остатки водки.

– А что? Мы с ними коллеги, работаем на правоохранном фронте... У нас одинаковые проблемы, часто и методы одни. И вот появилась одна проблема третья банда.

– Я могу передать им твои слова?

– Можешь и от себя кое-что добавить. Все, что покажется уместным.

– Буду думать.

– Когда появилась третья банда?

– Месяца два назад... Может быть, три, – Халандовский повертел растопыренной ладонью в воздухе, давая понять, что его слова не следует воспринимать буквально. – Вначале были телефонные звонки... Неумелые, но отчаянные, как выразился Неклясов. Звонкам не придали большого значения. Мало ли шелупони сшивается вокруг любого стоящего дела...

– Деятельность Неклясова и Фердолевского ты называешь стоящим делом? усмехнулся Пафнутьев.

– Называй как угодно... Но они ездят на "мерседесах" последних моделей и ужинают у Леонарда. Ты когда-нибудь ужинал у Леонарда?

– Пока не звал.

– А они не ждут, пока их позовут. Если у тебя нет в кармане миллиона, к Леонарду можешь не заходить.

– У меня в кармане есть кое-что похлеще.

– Ну-ну?

– Протокол изъятия верхней одежды того же Неклясова. В шкафу у Леонарда висели несколько пальто и курток. Это не ресторан, а явочная точка.

– Ты изъял пальто Неклясова в кабинете у Леонарда? – Халандовский побледнел.

– Изъял и оформил документами – протокол, понятые, подпись Анцыферова.

– Паша, послушай меня, – заговорил Халандовский неожиданно тихим голосом, – Немедленно все верни. Вовчик становится обидчивым, когда дело касается его личных вещей. Паша, он очень обидчивый, – повторил Халандовский. – Он просто впадает в неистовство, когда у него пропадает зажигалка, авторучка...

– Штаны? – подсказал Пафнутьев, но Халандовский не был настроен шутить.

– Если вернешь с извинениями... Это будет удачный ход. И тогда я могу пообещать встречу с ним. Только тогда, Паша.

– Буду думать, – повторил Пафнутьев слова, которые совсем недавно произнес Халандовский. – Возвращаемся к третьей силе. Итак, какой-то хмырь звонит... И чего хочет?

– Паша, я говорю только то, что мне известно. Могу и ошибиться, с чьих-то слов выложить что-то недостоверное... Поэтому предупреждаю сразу делай поправку.

– Ты сказал – с чьих-то слов... С чьих именно?

– Как я не люблю упоминать имена в разговоре, если бы ты только знал! – простонал Халандовский. – Неклясов мне говорил, Вовчик.

– Ему платишь?

– Ему.

– Сколько?

– Это важно?

– Конечно. По сумме я могу оценить степень вашей близости, вашей заинтересованности друг в друге.

– Трешку в месяц отдаю.

– Три миллиона?!

– Да.

– А он?

– Охраняет.

– От кого?

– От всех неприятностей, которые могут принести как государственные, так и бандитские формирования. Кстати, если тебе это интересно, государственные органы становятся все более бандитскими, а бандитские приобретают характер государственных.

– Понятнее можешь?

– Могу. Всевозможные контроли обладают, Паша, какой-то животной ненасытностью. Сколько бы ты не дал – мало. Это от алчности и невежества. Они полагают, что если у меня магазин, то деньги текут рекой. Они не текут, Паша, рекой, рекой они вытекают. А бандиты более скромны, грамотны, обязательны. Они знают, как достаются деньги, как приходится вертеться, чтобы товар достать, завезти, сохранить, продать, сколько нужно отдать, чтобы откупиться от чиновников... Поэтому ведут себя более достойно. И они отрабатывают. Да, Паша, да. Отрабатывают эти три миллиона. Стоит кому-нибудь наехать на меня, потребовать денег, доли... Я спокоен. Я говорю – вот вам телефон Вовчика, звоните и договоритесь. И больше я этих людей не вижу.

– А вообще их кто-нибудь после этого видит?

– Да, встречают иногда в других, совсем в других местах, городах, республиках... Но если они оказываются непонятливыми, непочтительными... Вполне может случиться так, что их вообще никто никогда уже не увидит.

– Крутой ты стал, Аркаша, – вздохнул Пафнутьев и, взяв свою стопку, выпил.

– Я говорю о крайних случаях, – смущенно пояснил Халандовский. – Итак, третья банда. Ты, Аркаша, не уведешь меня в сторону от нее. Звонит хмырь, так? И Вовчик твой понимает – шелупонь. Так? На этом ты остановился. Продолжай.

– Паша... Эти ребята из третьей банды... Не такая уж и шелупонь. Ты сегодня выезжал на место происшествия? Видел последствия? Это шелупонь? Нет, это автомат Калашникова. И выстрелы не в воздух, не по стеклам, не по Леонарду, будь он неладен... Пули предназначались Вовчику... Это серьезно и очень опасно.

– Все?

– Подожди, я не сказал главного... У этих ребят из третьей банды, как ты их называешь... Очень хорошая осведомленность, – Халандовский в упор посмотрел на Пафнутьева. – Они отлично знают, кто был у тебя на допросе, что сказал, кого выдал...

– Знают, кто был у меня на допросе? – отшатнулся Пафнутьев.

– Ну, Паша... Нельзя же так буквально! Не у тебя лично, не у твоего Дубовика или у Шаланды... Не об этом речь. Может быть, они блефуют... Но для хорошего блефа тоже нужны кое-какие знания... Так вот, в общих чертах они знают, что происходит в ваших коридорах. И когда какой-то хмырь сообщает Неклясову по телефону, что взят его боевик, а Вовчик этого еще не знает... Такие вещи убеждают, Паша. Не говоря уже о том, что узнать телефон Неклясова непросто. Я не уверен, что и ты его знаешь.

– Утечка информации? – напрямую спросил Пафнутьев.

– Называй это, Паша, как тебе удобнее, как ты привык. Может быть, утечка информации, может, в твоем заведении завелся человек не слишком преданный... А скорее всего, люди с должностями, удостоверениями, с хорошей осведомленностью, технически вооруженные, грамотные и безрассудные...

– Ну?! – не выдержал Пафнутьев. – Ну и что?

– Может быть, они последовали всеобщему увлечению и сами сколотились в банду, а, Паша? Они могут перестрелять и Неклясова, и Фердолевского вместе с их ребятами. Еще и награды за это получат, поскольку борются с организованной преступностью... Это их святой долг! А? И перестреляют! Уж если ты на законном основании к тому же Неклясову или Фердолевскому не можешь подступиться, не по зубам они тебе... Уж если это так, Паша, а?

– Неужели мы и до этого дожили? – печально спросил Пафнутьев. Неужели и к этому пришли?

– Не знаю, пришли ли, – Халандовский повертел в воздухе растопыренной ладонью, – но идем, Паша. Идем. Семимильными шагами движемся именно в этом направлении.

– Наливай, – сказал Пафнутьев.

***

Пафнутьев, не торопясь, брел по улице, стараясь как можно больше выдохнуть из себя алкогольных паров и прийти домой в пристойном состоянии. Мокрый, густой снег продолжал валить, но теперь, когда совсем стемнело, видно его было только возле светящихся окон, у светофоров и уличных фонарей.

Стояла непривычная вечерняя тишина. То ли город засыпал раньше обычного, то ли снег разогнал прохожих, а может, тот же снег приглушил городские звуки. Уже к прозрачным сумеркам люди старались добраться до дома, чтобы не искушать судьбу и не подвергаться бессмысленному риску быть зарезанным одичавшими подростками, раздавленным пьяным водителем" поймать собственным телом шальную пулю дурной перестрелки.

Проходя мимо леонардовского ресторана, Пафнутьев попристальнее всмотрелся в него. Ресторан был закрыт, уцелевшие два-три окна светились тускло и далеко не празднично – видимо, внутри продолжалась работа по устранению последствий утреннего нападения. Все выбитые окна были закрыты прессованной стружкой, но Пафнутьев нисколько не сомневался, что уже завтра все будет восстановлено в прежнем виде. Слишком большие деньги были на кону, слишком дорого обходился каждый день простоя. Да и посетителей нельзя было отпугивать, они должны знать, что никакие неприятности не смогут нарушить привычную работу заведения, что ресторан "Леонард" – это надежно, постоянно, навсегда. Как восход луны, как рассвет или закат.

Мерно и неторопливо Пафнутьев шагал по пустынным улицам, пытаясь разобраться в сегодняшних событиях и найти им какое-то разумное объяснение, чтобы уже завтра, с утра, можно было что-то предпринять. Итак, попытаемся прокрутить сегодняшние события, проговорил про себя Пафнутьев. Утреннее нападение... Подъезжает гражданин на мотоцикле к самому роскошному ресторану города, ресторану, которым владеет твой старый друг Леонард, и дает полновесную автоматную очередь. Кстати, Павел Николаевич, это не первый случай, когда расследование начинается со стрельбы с мотоцикла, что-то такое в твоей жизни уже было, причем совсем недавно... Ладно, разберемся. Стекла вдребезги. Убыток серьезный, но поправимый. И тут выясняется, что за столиком в столь ранний час сидели крутые ребята – банда Неклясова.

Так... Продолжим. Судя по заказу, который получил официант, ожидались еще гости... Однако уважительные причины не позволили им явиться вовремя. Зато поспел шустрый мотоциклист. Один убит, второго еле живого отправили в больницу на третий, охраняемый этаж, куда простому человеку попасть невозможно. Сейчас такие этажи появились, наверно, при каждой приличной больнице. И залечивают, зализывают там свои раны недорезанные, недодавленные, недобитые.

Хорошо, второй выжил. Но что выясняется, Павел Николаевич! Удача это или наоборот? В кошельке выжившего недобитка обнаруживается остро отточенная крышка консервной банки. Та самая крышка, которая упоминается чуть ли не в дюжине уголовных дел по вымогательству, угрозам, похищениям и так далее... И находится человек, который крышку опознает. Жертва. Безухая жертва по фамилии Бильдин. Оказывается, крышку преступники использовали по новому ее назначению – отрезали людям уши. А уши, поджарив, скармливали собакам. Да еще грозились отрезать кое-что более необходимое для жизни любого мужчины. Кто устоит?

Да никто. Кто угодно дрогнет. И подписывают люди дарственные на квартиры, соглашаются платить дань, как тот же Халандовский, выкладывают доллары из длинных чулков, платят выкупы за детей, жен, любовниц. Короче, жизнь течет в нужном направлении.

Но... Появляется третья сила...

А вот тут ты, Павел Николаевич, должен крепко задуматься и усомниться. В городе, где давно все обжили и мирно существуют две мощные группировки, или, говоря точнее, две банды – Вовчика Неклясова и Кости Фердолевского, в этом городе находится наглец, который решает их обоих убрать? Чушь. Этого быть не может. Опять же стрельба по окнам, телефонные угрозы... Чушь. Скорее всего нарушил перемирие кто-то из этих двоих – Неклясов или Фердолевский. А чтобы не терять людей и подольше оставаться неуязвимым, он придумывает третью силу... Если сегодня из ресторана унесли двоих и оба неклясовские... Значит, затеял все Фердолевский.