Текст книги "Банда - 3"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Анцыферов вскочил первым, подбежал и только тогда понял, почему молчит охваченный пламенем Ерхов – его рот был плотно перетянут широкой липкой лентой. Глаза его метались, умоляли, тело извивалось в огне, но лента не позволяла ему даже открыть рот.

Анцыферов остановился в пяти метрах, рядом стоял Бильдин. Осоргин остался за столом, он не в силах был подняться. Но едва Анцыферов сделал шаг вперед, непроизвольный шаг, чтобы попытаться прекратить это мучение, как на его пути тут же оказался один из амбалов. Второй стоял рядом с Бильдиным. Не отрываясь, все смотрели на пылающего человека, не в силах произнести ни слова, не в силах сделать ни шага. Жутковатое оцепенение охватило всех.

Неклясов медленно подошел к столу, похлопал Осоргина по плечу, как бы предлагая ему очнуться.

– Твои спички, Жора, – он протянул коробок. – Большое спасибо, ты мне очень помог. Без тебя я бы не знал, что и делать, пришлось бы все отложить...

В воздухе запахло паленой шерстью, жареным мясом, над поляной стоял настой ужаса. Огонь продолжал бушевать у основания сосны, Ерхова уже невозможно было узнать. Лента на его лице обгорела, но он уже не произносил ни звука. Только ноги его непроизвольно еще некоторое время продолжали дергаться с какой-то затухающей ритмичностью. Снег у сосны растаял, и только когда под ноги Анцыферову подтекла черная вода, несущая на себе хвойные иголки, он сделал шаг назад, потом еще один, вернулся к столу. В горячем свете костра бутылки "Абсолюта" посверкивали красноватыми бликами. Анцыферов налил себе полный стакан водки и, стараясь не оглядываться назад, выпил. И тут же рядом, с грохотом опрокинув стол, упал без сознания Осоргин.

Неклясов подошел к Бильдину и остановился рядом, не отводя взгляда от Ерхова. Тот уже не двигался, да и не было уже Ерхова – вместо лица можно было различить только черную головешку.

– Я прав? – спросил Неклясов.

– Прав, – кивнул Бильдин, глядя на черную скорченную человеческую фигуру, которая продолжала гореть. От нее поднималась густая копоть. – Суда не будет... Но ты перешел границу, Вовчик... Скорее всего, тебя тоже не будет.

– Ха! – усмехнулся Неклясов. – А меня и так уже нет. То, что ты видишь перед собой... Это мертвец. На некоторое время поднялся из могилы и скоро опять уйдет.

– Скорей бы, – вздохнул Бильдин и, не оглядываясь на Неклясова, подошел к опрокинутому столу, поднял Осоргина, усадил его на шаткий дачный стульчик.

– Машины поданы, гости дорогие! – раздался откуда-то из темноты гнусавый голос Неклясова. – Вас доставят домой, каждый получит по бутылке водки и легкую закуску. Мне кажется, что, вернувшись домой, вы захотите пропустить еще стаканчик-другой... Это так по-человечески понятно... Приятного вечера! Надеюсь, никого из вас не постигнет судьба бедного Славика. Я очень на это надеюсь. – Неклясов нащупал в снегу упавшую бутылку водки, отвинтил крышку, нашел чей-то стакан и, наполнив его, выпил. – Мир праху твоему, Славик. Скоро увидимся.

***

Пафнутьев обладал странной особенностью – он радовался любой погоде. Если, конечно, была возможность эту погоду заметить, увидеть, рассмотреть не торопясь и без помех. Идет дождь, ливень, гроза – очень хорошо. Стоит жара, каких свет не видел, и женские каблучки по самые пятки тонут в горячем асфальте – прекрасно. Валит снег такой, что не видно светофоров лучше ничего не бывает. Мороз за двадцать – опять хорошо. Оттепель, все течет, машины ходят по оси в воде, дороги затоплены, мосты снесены, старики со старухами сидят на крышах и смотрят в ясное небо, поджидая вертолеты, просто здорово.

И в этот день была примерно такая же оттепель. В конце февраля, когда ее никто не ждал, а синоптики упорно обещали легкие, но постоянные заморозки, началось потепление. И Пафнутьев брел по лужам, подставляя под несильное солнце свою истосковавшуюся по теплу физиономию. В душе его тоже что-то радостно посверкивало, нежно попискивало, а запах подтаявшего снега и разогретой на солнце коры деревьев обещал скорое тепло и почти забытые душевные волнения. Память, решительно отодвинув в сторону ящики с уголовными делами, подсовывала, казалось бы, навсегда забытые взгляды, бестолковые слова, которые тем не менее ломали судьбы, трепетные лица, которые тоже, выясняется, хранятся до сих пор в каких-то потайных щелях сознания...

Пафнутьев медленно, не нарушая внутреннего благостного равновесия, прошел по прокуренному коридору прокуратуры, с кем-то поздоровался, кого-то выслушал, но все это было просто колебание воздуха, не затрагивающее ни души, ни ума.

В кабинете он, не глядя, бросил куртку на вешалку, беретку, портфель вообще запустил в кресло и тяжело опустился на свой стул.

– Разрешите? – на пороге стоял Дубовик, и его пылающий нос был, как никогда, свеж и ярок.

– А вам, собственно, кого?

– Тебя, Паша, – ответил Дубовик, причем ничто не изменилось ни в его голосе, ни в выражении лица, ни в цвете носа, хотя как раз нос первым откликался на шутки, обиды, на всякие неожиданности, которые со следователями все-таки случаются чаще, чем с прочими людьми.

– Садись, рассказывай, – обронил Пафнутьев и приготовился слушать, подперев щеки кулаками.

– Неклясов погиб, – сказал Дубовик.

– Что? – нежное состояние души мгновенно покинуло Пафнутьева.

– Его "мерседес" взорвался вчера вечером.

– Вместе с Вовчиком?

– Да, вместе с Вовчиком. Мы не стали тебя тревожить на ночь глядя, но было суетно.

– Так, – Пафнутьеву требовалось время, чтобы осознать услышанное. Так... Он вчера выкрал Ерхова...

– Да, – кивнул Дубовик и, подойдя к столу, присел сбоку. – Ерхов тоже погиб.

– Что с ним? Взорвался вместе с Неклясовым?

– Нет, Ерхов сгорел. Вернее, его сожгли. Вывезли в лес и сожгли.

– Кто?

– Неклясов со своими ребятами. Это было целое представление... Неклясов вывез в лес не только Ерхова, но и Осоргина, Анцыферова, Бильдина... Устроил пикник, все хорошо поддали...

– А меня не позвал, – огорченно сказал Пафнутьев. – Вот так всегда... Одним все, другим ничего... Ты тоже там был?

– Нет, Паша... Меня тоже не позвали... Да нам с тобой там и делать-то особенно нечего было... Без нас управились, все у них получилось.

Выпили бутылку "Абсолюта", потом Ерхова облили бензином и подожгли.

– Кричал?

– Нет, они ему рот лентой залепили. Пафнутьев задавал бестолковые вопросы вовсе не потому, что ему хотелось пошутить над услышанным, вовсе нет. Случившееся настолько выбило его из привычного состояния, что ему просто требовалось время, чтобы понять то, о чем рассказывал Дубовик.

– А чем объяснить состав гостей? Анцыферов, Бильдин, Осоргин?

– Вовчик собрал тех, кто мог участвовать в суде, кто мог дать показания, вынести приговор...

– И Анцыфка?

– Что-то он знает о Вовчике, и тот решил, что и ему не помешает присутствовать.

– Откуда стало известно?

– Анцыферов позвонил... И обо всем рассказал. Твой телефон не отвечал...

– Да, я отключил его, – ответил Пафнутьев смущенно. – Устал чертовски.

– Бывает, – кивнул Дубовик с таким выражением, будто знал, о чем идет речь, – И жена Бильдина позвонила... Кстати, его в психушку увезли.

– Что с ним?

– Паша, ну как что... Сначала мужику уши отрезали, едва выжил, в лес вывезли, на глазах человека сожгли... Да еще пожелали, чтобы и с ним такое не случилось... Скажи, после всего этого он даст показания в суде?

– Я бы не дал, – сказал Пафнутьев. – А что Анцыферов?

– Пьяный валяется. А едва протрезвеет, снова за бутылку... Хороший коньяк пьет... Если б водку пил, уже б помер. Леночку, говорит, жалко... Плачет и опять пьет.

– Какая Леночка?

– Юная парикмахерша, – Дубовик покраснел от смущения.

– Осоргин?

– Пишет официальное заявление в прокуратуру. Пишет и рвет, пишет и рвет...

– А рвет-то зачем?

– Не он рвет, его рвет.

– А, – протянул Пафнутьев. – Понятно.

– Написал бумагу, отказался вести судебное заседание, от дела отрекся. Грозится уйти на пенсию.

– Ему и нельзя теперь, – усмехнулся Пафнутьев. – Он уже не судья, он участник преступления, свидетель, а может, и потерпевший-Место сожжения нашли?

– Выехала опергруппа.

– Так... Твои соображения?

– Ерхов заговорил... И вот результат. Он знал, на что шел. У них не принято болтать лишнее.

– На нас понадеялся. На меня... Я оплошал.

– Ты, Паша, не оплошал, ты в порядке. Можешь, конечно, себя упрекать с точки зрения высшей нравственности, высшей ответственности... Но по делу, конкретно... Ты чист. Анцыферов продал. Вот он виноват, с какой стороны ни посмотри.

– Поэтому Неклясов и потащил его в лес. Это была акция устрашения.

– И устранения, – добавил Дубовик.

– Он не только заткнул пасть Бильдину, Леонарду, выключил Осоргина... Он и своим урок преподал. Вот, дескать, что бывает, когда кто много болтает. Теперь Неклясов... Что с ним?

– Взрыв произошел около девяти вечера. В городе, недалеко от дома, где он живет. Машина вдребезги. Особенно задняя часть. Багажник, бензобак, заднее сиденье... Неклясов сидел сзади... Возвращался из лесу. У него не было шансов. Кара Господня настигла его почти немедленно...

– Думаешь, Господня?

– После автоматной стрельбы у Анцыфки он не оставлял свой "мерседес" ни на минуту без надзора. Водитель ночевал в машине. И не имел права выйти из-за руля, если в машине никого не оставалось. Есть надежные сведения о том, что это требование выполнялось неукоснительно.

Пафнутьев поднялся, подошел к окну, некоторое время бездумно смотрел на мокрый карниз, провел пальцами по стеклу, будто снимая с него что-то невидимое, вернулся к Дубовику.

– Худолей был на месте взрыва?

– Да. По худолеевскому заключению, взрыв полностью соответствует тому, что прогремел в банке Фердолевского. Одинаковая взрывчатка, сила взрыва, даже детальки какие-то нашел, металлические...

– Так, – крякнул Пафнутьев. – Это, пожалуй, самое интересное сообщение, самое важное из всего, что ты рассказал.

– Значит, все-таки третья банда? – спросил Дубовик. – Уж если досталось и Фердолевскому, и Неклясову...

– Андрей подъехал?

– В приемной.

– Что же не заглянет?

– Я его опередил. Видно, не хочет мешать.

– Деликатный какой-то стал... До неприличия.

– С секретаршей беседует, – Дубовик произнес это даже с укоризной. Дескать, грешно упрекать человека за такие невинные и вполне объяснимые слабости. – Ты вот, Паша, давно с секретаршами не знаешься... А напрасно. Это не самая худшая часть человечества.

– Откуда тебе это известно? – усмехнулся Пафнутьев.

– Известно, – ответил Дубовик, и нос его налился такой силой, такими жизненными соками, что Пафнутьев испугался – не прогремит ли еще один взрыв, в его кабинете.

– Хочешь получить по темечку? – спросил Пафнутьев негромко.

– Хочу, – ответил Дубовик без промедления.

– Тогда слушай... Взрыв у Фердолевского, в машине Неклясова... Если, конечно, Худолей прав и они действительно одинаковы по силе, характеру и прочим показателям... Они произведены теми самыми взрывпакетами, которые пропали из нашей кладовки.

– Из прокуратуры?!

– Да... Из нашей кладовки, – повторил Пафнутьев. – Поэтому, если мы говорим о появлении в городе новой банды, более крутой и могучей, нежели прочие... То мы уже знаем адрес этой банды. Или хотя бы ее возможности... А?

Дубовик после такого ошарашивающего сообщения повел себя совсем не так, как ожидал Пафнутьев. Он замолчал и потупился, словно боялся, что по его взгляду Пафнутьев догадается о чем-то важном.

– Это интересно, – наконец произнес он. – Это наводит на размышления...

– Поделись.

– Чуть позже, Паша, чуть позже. Опасаюсь сбить с толку и тебя и себя.

– Ладно, зрей... В машине Неклясова кто-нибудь уцелел?

– Водитель.

– В каком он состоянии?

– Грустит.

– Не понял? – чуть раздраженно спросил Пафнутьев.

– Печалится... Погиб любимый шеф. Друг, товарищ и брат.

– Значит, ом в порядке?

– Немного в шоке, немного контужен. Но здравость суждений сохранил.

– Где он?

– У Овсова. Хочешь с ним поговорить?

– Только с ним. И ни с кем больше. – Пафнутьев быстро встал, путаясь в рукавах, натянул на себя куртку и почти вытолкал в дверь Дубовика, который все пытался о чем-то спросить его, что-то сказать. Но в конце концов, видя, что начальство торопится, умолк и, понурив голову, побрел в свой кабинет. Ты в курсе, что нужно делать? – спросил шагавший сзади Пафнутьев.

– Свести вместе все разрозненные сведения последних событий и попытаться найти им одно простое и ясное объяснение.

– Ты гений. Дубовик! – воскликнул Пафнутьев.

– Ха! – и Дубовик нырнул в свой кабинет. Следующая дверь вела в приемную, и, заглянув туда, Пафнутьев увидел Андрея. Тот и в самом деле любезничал с секретаршей. Девушка была молодая, кудрявая, рыжеватая, и волосы ее вокруг головы располагались, как у одуванчика. К тому же звали ее Светой, и Андрей при виде девушки терял всякое самообладание – то некстати смеялся, то замолкал, то вот так сидел в углу, вроде бы с газетой, и неотрывно поверх бумаги смотрел на девушку.

– Света, не слушай его, он врет! – сказал с порога Пафнутьев.

– Он не врет, Павел Николаевич, он молчит... Уж лучше бы врал.

– Да, этот человек не врун, его глаза не лгут, они правдиво говорят, что их владелец плут! – процитировал Пафнутьев, на ходу прижимая руку поднявшемуся навстречу Андрею. – Едем, Андрей, едем, – и Пафнутьев, ухватив его за рукав, потащил к выходу. – Света, забираю этого хитрого молчуна! Прости великодушно.

– Да я счастлива, Павел Николаевич!

– Недавно где-то прочитал, что счастливы бывают только куры, да и то... – продолжать Пафнутьев не стал и, выйдя в коридор, закрыл за собой дверь. Быстрыми шагами он прошел по коридору, почти выбежал на крыльцо и, не останавливаясь, не поджидая отставшего Андрея, зашагал к черной "Волге". Но в последний момент Андрей успел догнать его, и пока Пафнутьев обходил машину, сел за руль и открыл начальству дверь.

– К Овсову, – Пафнутьев упал на сиденье и с силой захлопнул дверцу. Слышал? Неклясов подорвался.

– Да, весь город об этом говорит.

– Что еще говорит город?

– Разборки идут... Теперь его боевики должны нанести ответный удар по Фердолевскому.

– А что, этот взрыв.., работа Фердолевского?

– В этом никто не сомневается, – Андрей вывел машину со двора, свернул направо и влился в поток транспорта.

– Поговаривают о какой-то третьей банде...

– Вряд ли... Эти ребята не допустят. Они ухе обжились, обосновались, поделили город и окрестности... Не думаю.

– Банда, – задумчиво протянул Пафнутьев. – Появилась еще одна банда. Это совершенно ясно.

Андрей промолчал. Машина въезжала в больничные ворота, и это избавляло его от необходимости что-то отвечать. Андрей остановился, но Пафнутьев не торопился выходить. Казалось, какая-то неуверенность охватила его, он словно чего-то ждал или чего-то опасался.

– Неклясова разнесло, а водитель уцелел, – раздумчиво произнес он.

– Да? – удивился Андрей. – А говорят, машина вдребезги.

– А водитель уцелел, – повторил Пафнутьев. – И прекрасно себя чувствует.

– Вы его допрашивали?

– Вот иду... С духом собираюсь.

– Если прекрасно себя чувствует, то почему он здесь? – Андрей кивнул на больничное здание.

– Поместили, – неопределенно ответил Пафнутьев. – Вроде контужен, вроде в шоке...

– А что он может сказать? – спросил Андрей, неотрывно глядя в лобовое стекло.

– Авось что-нибудь скажет... Поделится воспоминаниями... У них вчера был напряженный вечер.

– Слышал, – кивнул Андрей.

– Сожгли парня... А жаль, – сочувствующе проговорил Пафнутьев.

– Жаль? – удивился Андрей. – Жаль того, кто людям уши обрезал? Павел Николаевич, я вас не понимаю! Да пусть они все друг друга сожгут, расстреляют, взорвут... Вам же легче будет жить!

– Может быть, ты и прав, – проговорил Пафнутьев. – Но все равно жаль Ерхова... Мы с ним подружились. – И словно услышав все, что ему требовалось, Пафнутьев, не задерживаясь больше, вышел и зашагал к входу в больницу – к пологой площадке, по которой поднимались машины "скорой помощи", подвозившие клиентов – растерзанных, порезанных, взорванных.

***

Водитель лежал в той самой палате, на том самом месте, где совсем недавно, всего две-три недели назад, маялся и страдал несчастный Ерхов. Только этот выглядел здоровее и, похоже, был не столько контужен, сколько испуган происшедшим. Сожжение их же приятеля Ерхова, ночная езда по пустынному шоссе, неожиданный взрыв, который превратил в месиво не только заднюю часть мощного "мерседеса", но и хилого Неклясова – он был просто размазан, растерт по искореженному металлу.

Пафнутьев узнал его – этот амбал входил совсем недавно в его кабинет вместе с Неклясовым в качестве телохранителя. Не уберег, значит, не от того оберегал.

– Привет, – сказал Пафнутьев, придвигая табуретку и усаживаясь у изголовья, – Как поживаешь?

– Ничего...

– Меня помнишь?

– Помню.

– Что, не уберег Вовчика? Не справился с обязанностями, а?

– Как скажете...

– Поговорим?

– Разные у нас интересы, гражданин начальник, – проворчал детина густым басом. – О чем говорить? Не о чем.

– У нас одни интересы. Я ищу убийцу Неклясова.

– Зачем он вам?

– Как зачем? – удивился Пафнутьев. – Посадить хочу. Упечь. Подальше, подольше, поглубже. А тебе не хочется знать, кто Вовчика взорвал?

– Не возражал бы.

– Тебя как зовут? Имя, фамилия?

– Круглов я... Серега Круглов.

– Ну что, Серега Круглов... Будем искать?

– Ну... Коли так... Давайте попробуем.

– Хорошо, – Пафнутьев распрямился, оглянулся по сторонам, словно призывая в свидетели своей маленькой победы всех присутствующих. Но никого вокруг не было, и потому восхититься ловкостью Пафнутьева никто не мог. Не очень этим огорченный, Пафнутьев снова повернулся к лежащему на кровати Круглову. – Скажи мне, будь добр, Серега Круглов... Почему взорвался ваш "мерседес"?

– Понятия не имею, – на круглом, мясистом, молодом, румяном лице Круглова появилось выражение искреннего недоумения.

– А почему Неклясова размазало, а ты вот без единой царапины выбрался из обломков?

– Меня подозреваете?

– Да ну тебя! – в сердцах воскликнул Пафнутьев. – Ты что, дурной, больной, убогий? Как я могу тебя подозревать, если ты в одной машине с Вовчиком ехал!

– Вообще-то да...

– Давай подробно, шаг за шагом, километр за километром... Ерхова при тебе сожгли?

– Мое дело машину вести, – уклончиво ответил Круглов, дураком прикинулся.

– Ты видел, как Ерхов синим пламенем пылал?

– Ну? – не то согласился, не то опять ушел в сторону Круглов.

– Слушай, так мы не договоримся. Я же тебя ни в чем не уличаю, ни в чем не упрекаю... Отвечай по-людски. Задаю вопрос второй раз... Ты видел, как горел Ерхов?

– Ну, – начал было Круглов, но тут же поправился. – Видел, чего ж не видеть, когда он горел как... Как я не знаю что.

– Кто поджег?

– Судья спички дал, Вовчик чиркнул... Решайте, кто из них.

– А кто поливал бензином?

– Поливали, – ответил Круглов. – Без бензина он бы не загорелся.

– Ты так хитро отвечаешь, что мне сразу все становится ясно – ты ведь поливал его из банки?

– Откуда вы знаете, что из банки?

– Так вы же ее на месте оставили. А на ней отпечатки твоих пальцев. Опять прошу – давай поговорим!

– Там не только мои...

– Конечно, вы все там расписались... И второй ваш амбал, слинял куда-то... Куда он может слинять с его ростом? Найдется. Ладно, сожгли, сгорел мужик... Хотя со своим так поступать... Подловато, Серега, подловато.

– Он заложил всех... Что с ним было делать? Вовчик и предложил... Мы, говорит, не только его накажем, но и всех остальных к порядку призовем.

– Кого это – остальных?

– Судью того же, который поспешил спички сунуть Вовчику. Безухого банкира, Анцышку-ресторанщика... Вовчик сказал им... Неприятно, говорит, вот так умирать... Надеюсь, говорит, что вас такая судьба не постигнет...

– Его самого и постигла, – заметил Пафнутьев.

– Вовчик хорошо умер, – покачал головой Серега. – Он и не понял, что умирает, не успел ничего понять. Лучше смерти не бывает... Всегда везучим был.

– Ладно, – прервал Пафнутьев. – Завидовать чужому счастью нехорошо, не будем... Сгорел Ерхов, затих, костер потух, водку выпили... Что дальше?

– Почетных гостей он отправил "жигуленком"... Велел всех по домам развезти... Они там уделались все, вонь стояла, как в вокзальном туалете... А я с Вовчиком поехал.

– Ерхова оставили догорать?

– А чего там оставлять? Там уже ничего и не осталось. Никто бы и не догадался, что это Ерхов... Мало ли по лесам, по полям валяется недогоревших, недогнивших, всплывших... Одним больше, одним меньше...

– Ладно, оставим пока это. Вы с Вовчиком отъехали последними?

– Он проследил, чтобы все гости отбыли, потом приказал мне с Костей собрать остатки ужина в один мешок...

– Какие остатки?

– Все, что недоели, недопили, что могло навести на него...

– Куда все дели?

– В мусорный ящик сунули.

– Какой ящик? Где? На какой улице?

Круглов посмотрел на Пафнутьева с нескрываемым сочувствием, даже с жалостью.

– Вы в самом деле думаете, что там что-то осталось? Нищие, все эти бывшие учителя, ветераны, герои, защитники отечества... С пяти утра, с ночи еще обшаривают все мусорки... Кому-то из них крепко повезло с этим мешком... Неделю будет питаться и месяц водку пить.

– Да, тут ты, наверно, прав, – согласился Пафнутьев. – Продолжим. Итак, вы поехали... Дальше.

– А что дальше... Ехали без приключений.

Когда въехали в город, когда до его дома оставалось два квартала... Оно и бабахнуло.

– Вы ехали без единой остановки? Никуда не заезжали? Нигде Вовчик не похмелялся, не выходил позвонить?

– А зачем выходить? У него в машине телефон. Хоть в Японию, хоть в Германию... Не выходя из машины.

– Что, в самом деле приходилось в Японию звонить? – простодушно удивился Пафнутьев.

– В Японию не знаю, не слышал, к слову сказал... А в Германию он частенько... Ой, – Круглов прижал ко рту большую ладонь в ссадинах, вымазанную зеленкой. – Проболтался, дурак набитый.

– Да ладно, – Пафнутьев махнул рукой. – Вовчик на тебя не обидится, наказывать не станет. Продолжаем вспоминать... Вас кто-нибудь останавливал?

– Вы знаете человека, который может Вовчика остановить?

– Нет, я такого человека не знаю... Хотя нет, вру, знаю. Я его останавливал. Правда, не один, с помощником, но останавливал.

– Это когда вы нас с оконной решеткой облапошили? Неплохо сработано. Вовчик неделю бесновался...

– Вспоминаем дорогу... Что-то у вас было в дороге. Была помеха, не может не быть...

– О! – вдруг воскликнул Круглов и даже приподнялся на подушке. Точно! Гаишник нас останавливал. Уже в самом городе. Улицы были пустые, Вовчик любит быструю езду, мы, конечно, нарушали – и на красный шли, и на желтый... Это было. И он нас остановил.

– Так, – удовлетворенно проговорил Пафнутьев. – Дальше? Остановил, потребовал документы? Что-то сказал напутственное? Узнал Вовчика?

– Какой-то он был... Привередливый, – Круглов сморщил лоб так, что толстые молодые морщины протянулись над его светлыми бровками. – Что-то он все время хотел... Вовчик не возникал, сидел на заднем сиденье, и я понял, что он там начинает злиться... Но ему нельзя было в этот вечер возникать... Я протянул гаишнику пятьдесят тысяч, он не взял... Документы посмотрел, сказал, чтоб я открыл багажник... А у нас в багажнике уже ничего не было, совершенно, потому что мы за квартал до этого весь лесной мусор ссыпали в ящик...

– Ты показал ему багажник?

– Показал, отчего же не показать...

– Как это произошло? Ты вышел из машины, вынул ключ...

– Из машины я не выходил, – твердо сказал Круглов. – Вовчик не любит, когда я из машины выхожу...

– Как же ты показал багажник?

– Я сказал, что, дескать, если хочешь – сам смотри... Там не заперто.

– И из машины не вышел?

– Нет.

– А он?

– Он не поленился, откинул крышку, осмотрел багажник, помню, даже фонариком присветил... Потом захлопнул, вернул документы и махнул своей палкой... Валяйте, вопросов больше нет.

– Дальше, – тихо сказал Пафнутьев с таким выражением, будто боялся вспугнуть удачу, вспугнуть птицу, к которой подкрался совсем близко.

– Мы и поехали. Миновали перекресток, выехали на нашу улицу, свернули... И...

– И? – повторил Пафнутьев.

– Тогда оно и бабахнуло.

Пафнутьев некоторое время внимательно рассматривал незамутненное раздумьями лицо амбала, бывшего борца, каратиста, боксера, кем-то он еще был, вроде даже десантником – перед разговором Пафнутьев навел справки о Сереге Круглове. Он посмотрел в окно, потом начал рассматривать собственные ладони, будто пытался что-то прочесть по пересеченным линиям, и, казалось, совсем забыл о Сереге Круглове. Но вскоре просветленным взглядом посмотрел на него, словно что-то открылось ему за это время.

– Да, – сказал он беззаботно. – А как выглядел этот гаишник? Старый, в очках?

– Молодой парень, никаких очков, подтянутый... Еще когда он обходил машину, к багажнику шел, я подумал – крепкий парнишка...

– Бородатый?

– Да нет же! Пацан! Хотя... – Круглов задумался, помял большое свое лицо мясистой ладонью, взглянул на Пафнутьева. – Хотя.., знаете... Усы! О! У него большие такие, пушистые усы! Он, видно, любит их, причесывает, на ночь косыночкой перетягивает... Есть такие чокнутые.

– Он был один?

– Да, рядом я никого не видел.

– Мотоцикл при нем?

– Вроде был... Да, в стороне стоял мотоцикл с коляской. Сейчас вот вы спросили, я и вспомнил.

– Он был в форме?

– Конечно! Я бы не остановился, если бы он так, кое в чем... И Вовчик сказал, останови, не возникай...

– Звание его не помнишь?

– Нет, начальник, слишком много хочешь... Какие-то погоны были, точно были, но знаете, место сумрачное, только фонарь в стороне, да и то какой-то худосочный, хилый такой фонарь, мигал все время... Так что о погонах ничего сказать не могу... А это... – Круглов замер и вдруг посмотрел на Пафнутьева почти с ужасом, – это... Вы думаете, он устроил этот прибабах?

– Как знать, – ответил Пафнутьев, поднимаясь и сдвигая белую табуретку к окну. – Как знать...

– Я его найду, падлюку! – проговорил Круг-лов, и только теперь Пафнутьев увидел, что парень далеко не столь добродушен, каким выглядел минуту назад. Теперь перед ним был настоящий боец, не зря Неклясов постоянно держал его при себе. Была в нем какая-то звериная готовность к прыжку. А замедленность, вялость – это маска, это ненастоящее.

***

– Ну что? – спросил Андрей, едва Пафнутьев сел в машину. – Поговорили?

– Перебросились парой словечек.

– Что-то долго вы перебрасывались...

– Как получилось, – Пафнутьев беззаботно махнул рукой.

– Но все-таки получилось?

Пафнутьев просто не мог не заметить какую-то непривычную настойчивость Андрея. Обычно он в разговорах вел себя сдержаннее, понимая, что знания, которыми обладает начальник, имеют все-таки закрытый характер, не для всех они. А сейчас вот что-то заставило нарушить эти правила.

– Да, – кивнул Пафнутьев, думая о чем-то своем. – Как выражаются в таких случаях... Оперативным путем получены важные сведения... Оказывается, бомбу им подсунули уже по дороге.

– На ходу, что ли? – усмехнулся Андрей, трогая машину с места.

А Пафнутьев, о, этот пройдоха, хитрец и простак почему-то сразу подумал, что вопрос Андрея довольно глупый, в полном смысле слова глупый. Самого же Андрея глупым никак не назовешь. А если человек задает глупые вопросы, значит, у него есть свои причины. Он может, например, прикинуться дураком, может произнести что-то вынужденно, невольно, не понимая вещей, о которых судит... Но все это для Андрея не подходило. У него скорее всего была другая причина – ему хотелось знать результат встречи с Серегой Кругловым. Спросить напрямую он не мог, не имел права, и вот в меру своего разумения пытался как-то вывести Пафнутьева на разговор об этой встрече. Так, во всяком случае, понял его сам Пафнутьев. И подумал:

"Ну что ж, это хорошо, что Андрей начал наконец проявлять интерес к следовательской работе, хватит ему быть водителем, пора выводить парня на настоящее дело, задания давать, пусть натаскивается".

– Нет, Андрей, – сказал Пафнутьев, – бомбу Неклясову под зад подсунули не на ходу, Сделать это чрезвычайно сложно. Мне даже кажется, если уж откровенно, что вот так на ходу, в закрытый "мерседес", который идет со скоростью сто километров в час, а то и больше, сунуть под тощую задницу Неклясова бомбу, причем так, чтобы он этого не заметил... Невозможно. Я могу, конечно, ошибаться, я часто ошибаюсь, если уж на то пошло, но здесь... Нет, Андрей, боюсь, это слишком сложная задача для самого ловкого человека, для человека, который владеет приемами фокусников, картежников, иллюзионистов... Тут даже карманный вор ничего не сможет сделать, Пафнутьев нес такую откровенную чушь, что сам готов был расхохотаться, но слова выскакивали за словами, он продолжал развивать свою идиотскую мысль, а Андрей, как ни странно, его не перебивал, вслушивался с видом самым серьезным, проникновенным, будто Пафнутьев и в самом деле делился важной следственной версией. А тот всего лишь оттолкнулся от допущения, которое сделал Андрей. Шутливое допущение, провокационное, если уж назвать его точнее. Пафнутьев охотно его подхватил – то ли от хорошего настроения, то ли из шалости, которую еще не вытравили из него годы следственной работы.

– Да, – кивнул, наконец, Андрей. – Действительно, на ходу это сложно.

– Бомбу им подсунули, когда машина стояла. Уже в городе.

– Это как?

– Андрей, я тебя не узнаю, – Пафнутьев передернул плечами уже в легкой досаде. – Гаишник останавливает машину, проверяет документы, просит открыть багажник... Водитель, сознавая, что человек он непростой, что Вовчик, который сидит на заднем сиденье, тоже чреватая личность... Выходить из-за руля не желает. Иди, говорит он гаишнику, и смотри сам, если тебе так уж хочется. И гаишник идет, смотрит – что там такое в багажнике находится... А там ничего не находится. Следы кровавого злодеяния уже уничтожены. Их нет, они в мусорном ящике. И герои войны вместе с инвалидами и ветеранами успели расхватать недопитые бутылки, недожеванное мясо и прочую снедь.

– Это ваше допущение?

– Установленные факты, Андрюша.

– А гаишник...

– Круглов хорошо его запомнил. Он описал этого гаишника во всех подробностях. Так вот, когда машина отъехала, через пять минут прогремел взрыв. Неклясова разорвало на мелкие злобные кусочки, а водитель отделался испугом. Все.

– А гаишник?

– Говорит, что это был молодой парень, спортивного покроя, и примету назвал – усы. Громадные, говорит, у него, пушистые, ухоженные усы. Как у Карла Маркса борода.

– Сейчас многие с усами... Наверное, из десяти мужиков семеро...

– С усатым гаишником я уже сталкивался – такое у меня ощущение, медленно проговорил Пафнутьев.

– Вы его знаете?

– Может быть, и знаю... Он был в банке Фердолевского... За два часа до взрыва. Там, в банке, тоже запомнили усы... Смотри, что получается... Ты говоришь, что больше половины мужиков нашего города усатые, правильно?