Текст книги "Смерть в своей постели"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Гадалка-то… Она бывала в этом доме.

Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худо-лея, будто тот заговорил на китайском языке.

– И что же из этого следует?

– Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.

– Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?

– Я уже сказал об этом, Паша.

– И со всеми общалась… Причем, со всеми общалась наедине.

– Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.

– Откуда ты знаешь о приездах гадалки?

– Красотка сказала… Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые – другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.

– Ты ей понравился?

– Очень. – Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.

– Я тоже, – сказал тот.

– И ты?! – оскорбился Худолей. – А что в тебе есть привлекательного?

– Ум, – усмехнулся Пафнутьев. – Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.

– Надо спешить, пока они еще живы.

– Ты хочешь сказать, – Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, – намекаешь на то, что…

– Да, – сказал Худолей. – Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.

– Разберемся, – проворчал Пафнутьев, входя в дом.

Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.

Пафнутьев вошел и включил верхний свет.

Картина была привычная – в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.

Бросив взгляд в сторону зрителей, Пафнутьев узнал Вохмянина, его жену, красотку-секретаршу, тут же были оба строителя, соблюдая обходительность, сидели чуть в сторонке, как бы признавая, что они здесь не на равных, им просто позволили скоротать вечерок вместе со всеми. Оглянувшись на Пафнутьева, они быстро взглянули друг на друга и снова уставились в телевизор. За годы работы Пафнутьев научился узнавать такие вот переглядки – что-то беспокоило строителей, что-то заставляло их дергаться. Он был уверен – не видят они сейчас ничего, что происходит на экране, не видят бомб, которые доблестные американцы вместе с доблестными немцами и доблестными англичанами сбрасывают из безопасных высот на больницы, мосты, колонны беженцев, не видят, как шустрые истребители охотятся за автобусами, поездами и телегами, нагруженными полусожженным скарбом.

– Что в Югославии? – спросил Пафнутьев нарочито громко.

И заметил – вздрогнули строители, опять друг на дружку взглянули – дескать, как быть, что отвечать?

– Бомбят, – вяло отмахнулся Вохмянин.

– Хоть изредка сбивают самолеты-то? – с надеждой спросил Пафнутьев.

– Об этом ни слова, – опять ответил Вохмянин. – Как в начале бомбежек сшибли невидимку, так до сих пор никак не попадут.

– С двадцати километров бомбят, – сказал Пафнутьев. – Не дотягивают их ракеты. Слабоваты.

– Мы, наверное, пойдем. – Вулых поднялся. – Поздно уже.

Оба строителя уже направились к выходу, но Пафнутьев их остановил. Широко расставив руки, он перехватил строителей и чуть не силой затолкал обратно в кресла.

– Ни в коем случае! – сказал он. – Чтобы вы из-за меня портили себе вечер?! Да ни за что! Опять же, у вас, я смотрю, и виски не допито, а? Вы всегда столько добра в стаканах оставляете? Худолей! – обернулся Пафнутьев в сторону прихожей и заставил войти замешкавшегося эксперта. – Посмотри, сколько дорогущего виски они оставляют в стаканах, не допивая? Скажи, так бывает в жизни?

– Никогда! – твердо произнес Худолей. – Так бывает только в смерти.

– Это в каком же смысле? – с улыбкой обернулся из кресла Вохмянин.

– В прямом, только в прямом, – ответил Худолей. – Ни один настоящий мужик, пока он жив, пока бьется его блудливое сердце, пока ясен похотливый ум, пока бежит по его жилам горячая непутевая кровь, не поднимется из-за стола, на котором осталось вот это! – Худолей картинным жестом, в гневе от увиденного, показал на два стоявших рядом стакана, из которых пили строители, – в каждом из них было не менее, чем по трети виски. – Если же эти люди, – Худолей скорчил презрительную гримасу, показывая, как неприятно ему говорить о безнравственности, – встали из-за стола, бросив виски, – лицо Худолея сделалось одухотворенным, будто он говорил о самых больших ценностях, доступных человеческому духу, – значит, были у них причины уважительные, срочные, а может быть, даже и противозаконные! Ну?! – резко обернулся Худолей к побледневшим шабашникам. – Признавайтесь!

– В чем? – дружно спросили оба осевшими голосами.

– Что заставило вас бросить это богатство?

– Так, вроде, хватит… Уж выпили…

– Вы всегда столько оставляете?

– Так уж получилось… Не всегда, конечно… Мы и пьем-то не часто, а уж виски…

– Вот! – вскинул Худолей указательный палец вперед, как бы пронзая им насквозь Петришко. – Вот! – повторил, пронзая второго и пригвождая обоих строителей к позорному столбу. – Павел Николаевич! Ты бы оставил столько виски в стакане, если бы тебя угостили на халяву?

– Ни за что! – заверил Пафнутьев.

– Что же делать, – бормотал Петришко, оглядываясь на приятеля.

– Придется допить, – улыбнулся Худолей, обессиленно падая в кресло. На вспышку красноречия ушла вся его небольшая, в общем-то, энергия. Поняв состояние эксперта, Вохмянин плеснул ему в свободный стакан остававшееся в бутылке виски. И только тогда Пафнутьев заметил, что его жена, объячевская домоправительница, куда-то незаметно исчезла.

– Где ваша жена? – спросил он.

– Я отправил ее спать, – ответил Вохмянин. – Нечего ей здесь с мужиками толкаться.

– Как бы мне с ней поговорить?

– Может, утром? А то ведь она того… Вместе с нами слегка поддала… Вряд ли ее показания могут иметь какой-то интерес, какую-то доказательную силу, – усмехнулся Вохмянин, явно довольный тем, что ему удалось под шумок худолеевских речей умыкнуть жену от следователя.

– Ну, что ж. – Пафнутьев выглядел растерянным, понимая, что его обвели вокруг пальца. – Вроде бы, и закат еще не кончился, и ночь не наступила…

– Мы рано ложимся. – Вохмянин был неуязвим, и на все попытки Пафнутьева поговорить с его женой у него мгновенно находились свои возражения.

– Вы давно с ней здесь живете? – спросил Пафнутьев, понимая многозначность своего вопроса, сознавая, как много на него можно дать совершенно пустых ответов. Но слова Вохмянина были самыми неуязвимыми.

– С самого начала, – ответил телохранитель.

– Начала чего?

– С тех пор, как строительство дома вышло из нулевого цикла, и появились стены, крыша, полы… С тех пор, как Объячев пригласил меня в качестве телохранителя, а Катю… – Вохмянин на секунду замялся, – кухаркой, домоправительницей… В общем, на ней было все хозяйство дома… Кормежка строителей, расчеты с экскаваторщиками, выяснение отношений с соседями, которые все норовили сдвинуть заборы в нашу сторону… А деловая переписка, документация, организация деловых встреч с поставщиками… – Вохмянин расчетливо начал перечислять уже обязанности секретарши. Он чувствовал, что его прервут, и не возражал, поскольку, произнеся последние слова, сам замолчал, в ожидании когда Света вскрикнет гневно и возмущенно. И действительно, красавица вскочила из своего кресла, слегка хмельная и от этого, как заметил Пафнутьев, еще более прекрасная, нежели утром. Она резко поставила свой, тоже не допитый стакан с виски на стол и, выйдя из-за кресла, остановилась перед сидящим телохранителем.

– Как вам не стыдно! – воскликнула она звонко, но не истерично, не визгливо. Юшкова прекрасно владела собой, и Пафнутьев заметил, как она бросила на него взгляд, пристальный и твердый, – похоже, надеялась на поддержку.

– А мне стыдно, – спокойно сказал Вохмянин, не отрывая взгляда от пылающих нефтехранилищ Сербии, которые доблестные натовские пилоты продолжали бомбить с какой-то идиотской методичностью.

– За что вам стыдно? – спросила Света растерянно, Вохмянин ответил не так, как она ожидала.

– О, милая девушка, – протянул телохранитель, вытягивая перед собой ноги и скрещивая их чуть ли не в двух метрах от кресла. – Если я начну перечислять все поводы, но которым мне бывает стыдно… Это займет много времени. Не думаю, что мое перечисление всем будет так же интересно, как и вам. – Вохмянин подмигнул Свете, дескать, милочка, мы-то с тобой прекрасно все понимаем, мы-то знаем, о чем идет речь, и нам нет надобности пудрить друг другу мозги.

Пафнутьев молча смотрел на эту сцену, не представляя, как ему поступить. Все это могло выглядеть невинной перебранкой людей, которые не очень любят друг друга, но вынуждены жить под одной крышей. Так бывает в квартирах, в конторах, да что там – в трамваях схватываются люди, которые видят друг друга минуту-вторую и успевают за это время проникнуться такой ненавистью, что готовы на все, убить готовы, а, выйдя на остановке, шарят по карманам в поисках валидола, потому что без валидола могут тут же помереть. А у этих было время, чтобы их чувства вызрели, определились не только на мимолетных впечатлениях, а с убеждениями и выводами.

Да, все это могло выглядеть невинной перебранкой знакомых, если бы не знал Пафнутьев, что половина этих людей – убийцы.

– Можете начинать! – звонко и зло сказала Света. – Скажите, наконец, хоть две-три причины, по которым вам становится стыдно!

– Пожалуйста. – Вохмянин лениво, даже с некоторой величавостью навел пульт на телевизор, убрал звук, и теперь люди на ночных улицах Югославии умирали в полной тишине. – Мне, например, стало стыдно сегодня за вас, красавица.

– Да? – удивилась Света. – Что же во мне огорчительного?

– Меня огорчило нечто не в вас, а в сарайчике на краю участка, который вы посетили днем. Я заинтересовался вашими передвижениями и тоже зашел туда. Вам сказать, что я там увидел?

– Что же вы там увидели?

– Труп.

– Чей? – Света прижала руки к груди.

– Сами не знаете?

– Чей труп вы увидели в сторожке? – спросил у Вохмянина Пафнутьев, ужаснувшись тому, что смерть бомжа окажется не последней, как и предупреждал Худолей.

– Бомжа, – ответил Вохмянин. – Ваша работа? – спросил он у Светы.

Вместо ответа Юшкова резко повернулась и выбежала из комнаты. Хлопнула входная дверь, и Пафнутьев, подойдя к окну, в свете фонарей увидел, как девушка в комнатных шлепанцах не разбирая дороги несется к сараю. Вот она добежала до двери, распахнула ее, и через секунду окна сторожки осветились ярким светом.

– Похоже, Света знала, где расположен выключатель, – пробормотал Худолей, пристроившись у окна рядом с Пафнутьевым.

– Похоже, – согласился Пафнутьев. Оглянувшись, он увидел, что Вохмянин наблюдает за ним с поощрительной улыбкой. – Но если это ее работа, то зачем она туда побежала?

– После убийства человек некоторое время находится в шоке, – ответил Вохмянин. – Поступки совершает странные, непредсказуемые, часто губительные для самого себя.

– Я вижу, вы хорошо в этом разбираетесь?

– В чем?

– В том, как ведет себя человек после совершения убийства, какие поступки совершает, как сам себя губит… Откуда у вас столь странные знания?

– Я же бывший мент, – рассмеялся Вохмянин. – Мы с вами одной крови.

– Да? – Пафнутьев снова приник к окну. И увидел, как от сарая к дому, по лужам, взламывая легкий ледок босыми ногами, идет Света. – Если она убила старика или хотя бы приложила к этому руку, то зачем ей туда мчаться? – спросил Пафнутьев и сам себе ответил: – Сие есть тайна великая, непостижимая.

– Преступника всегда тянет на место преступления, – заметил Вохмянин, снова уставившись в экран телевизора, – на этот раз там мелькали кадры разбомбленного туберкулезного диспансера.

– Прямо вот только убил, и сразу назад тянет? – поинтересовался Пафнутьев.

– Я – бывший мент, а вы нынешний… Вам виднее.

– Конечно, – кивнул Пафнутьев. – Вне всякого сомнения.

– Вот и я о том же. – Вохмянин просто не мог допустить, чтобы последние слова в разговоре были не его, чтобы собеседник подвел итог беседе.

Пафнутьев склонил голову к плечу, потом к другому, все это время с нескрываемым удивлением рассматривая затылок Вохмянина – плотный, мясистый, с округлыми поперечными складками. Он видел, что тому мучительно хочется оглянуться, посмотреть на Пафнутьева, оценить его отношение к своим словам. И эти его душевные муки четко отразились на затылочных складках – они налились красным цветом, слегка увлажнились, Вохмянин протер их платком, но так и не оглянулся.

В прихожей хлопнула дверь – вернулась Света. В каминный зал она не вошла. В наступившей тишине послышались ее легкие шаги по винтовой лестнице. Все понятно, ей надо было срочно надеть на ноги что-нибудь теплое.

– Как бы не сбежала, – обронил Вохмянин, не оборачиваясь.

– Авось, – ответил Пафнутьев.

В этот момент входная дверь хлопнула посильнее.

Все обернулись на грохот – в арочном проеме каминного зала стоял Шаланда.

Пафнутьев ощущал полнейшую растерянность – события происходили не так, как он предполагал, да и не те события, которых можно было ожидать, совсем не те события. На второй день после многократной смерти Объячева на острие всех событий неожиданно оказался бомж, человек, который, казалось бы, ни к чему не имел отношения, которого попросту терпели из жалости, из странной такой жалости. Так жалеет хозяин поросенка, чтобы в конце концов его зарезать к Новому году, так можно жалеть кур или вообще любую скотину, но бомж…

– Как он тебе показался? – спросил Пафнутьев у Худолея.

– Святой человек. Божья тварь.

– Крокодил – тоже божья тварь, – заметил Вохмянин.

Пафнутьев опять удивленно вскинул брови, склонил голову к плечу, осознавая нечто важное для себя.

Бомж в петле, окровавленная пуля в кармане, не найти ее невозможно. Пистолет не прятал, сам не скрывался, утро провел с Худолеем, никуда не торопился.

Он тоже убийца?

Не похоже.

А что касается Светы, то не могла она в одиночку затолкать бомжа в петлю, да и он не позволил бы поступить с собой так нехорошо. Предварительно надо было его придушить, оглушить, сделать с ним что-нибудь такое, что лишило бы возможности сопротивляться.

И потом, этот ее пробег в комнатных шлепанцах по весенним лужам, в которые она проваливалась чуть не по колено… Зачем она побежала к сараю? Не знала, что там труп? Или вспомнила какую-то подробность, которую упустила во время своего первого посещения?.. В таком случае она ведет себя отчаянно, но грамотно, опытно, дерзко. Способна ли на это комнатная красавица? И такая ли уж она комнатная?

– Входи, Жора, – устало сказал Пафнутьев Шаланде, который все это время стоял в дверях. – Присаживайся, здесь есть где присесть. Да, пока не забыл, – повернулся он к Вохмянину. – Кто-нибудь еще, кроме вас, видел, что Света днем бегала к сараю?

– Васыль видел, – кивнул Вохмянин на строителя. – Мы вместе с ним наблюдали за странным поведением этой красотки.

– Все так и было? – спросил Пафнутьев у Вулыха.

– Выло… Так или почти так.

– Что вы имеете в виду?

– Я не видел, чтобы она входила в сарай. Шла к сараю, да, видел. Возвращалась обратно – видел. Была ли Света в сарае – не знаю.

– Что же она, ручку двери поцеловала и вернулась? – хохотнул Вохмянин.

– О поцелуях чуть позже, – осадил его Пафнутьев. – Васыль, скажи… А как ты оказался у окна, именно у того окна, которое выходит на сарай, именно в тот момент, когда по дорожке шла Света? Как можно объяснить столь много совпадений, учитывая, что работа у вас сейчас, в основном, в подвале?

– А меня Вохмянин позвал. Иди, говорит, посмотри, как наша девица по лужам прыгает… Какие-такие, говорит, у нее могут быть дела с бомжом? Неужели и его обслуживает? Я подошел к окну и посмотрел. Да, действительно, идет по дорожке. В резиновых сапожках.

– Она входила в сарай?

– Говорю же – не знаю, дверь не видна из окна. На какое-то время она скрылась за углом, потом снова появилась.

– Ты видел, как она скрылась и как снова появилась?

– Да, примерно так.

– И чем вы с Вохмяниным занимались все это время, пока она была для вас не видна?

– Курили… Вохмянин угостил сигареткой… Мы стояли и курили.

– Ждали, пока Света появится?

– Не так чтобы уж и ждали…

– Смотрели в окно?

– Куда же нам еще смотреть? Не друг на дружку же… Слава Богу, насмотрелись за последний год.

– И потом она появилась из-за угла?

– Да.

– Бежала? Спешила? Оглядывалась? Спотыкалась и падала?

– Нет, спокойно шла, – сказал Вулых и почему-то с опаской оглянулся на Вохмянина, который все это время неотрывно смотрел в экран телевизора, затянутый черными клубами дыма горящих нефтехранилищ.

– Ее не было видно пять минут, пятнадцать, час?

– Да нет, – успокоенно махнул рукой Васыль, решив, что уж в этом-то вопросе нет подвоха. – Сколько нужно, чтобы выкурить одну сигаретку? Пять минут? И пяти минут не прошло, как она появилась из-за угла. Минуты две-три.

– За это время она смогла бы повесить мужика, который крупнее ее, старше, наверняка сильнее? Смогла бы, успела бы?

– Светка?! – присел от неожиданности вопроса Васыль и снова оглянулся на Вохмянина. – Да ни за что! Ей сутки, год дай на такую работу, и не справится. Светка это так… В жизни она предназначена для другого.

– Для чего?

– Ну, это… Для радости… Для любви. Больше ничего не умеет. Да ей и не нужно других умений… В порядке девочка. – Васыль явно выдавал собственное отношение к Свете.

Все это время Шаланда с недовольным недоумением вертел головой, поворачиваясь то к одному говорившему, то к другому. Когда это ему наскучило, и в разговоре возникла некоторая законченность, Шаланда решительно поднялся, взял у Вохмянина из рук пульт управления и переключил программу. На экране возникли титры последних новостей города.

– Мне кажется, вам пора, наконец, и делом заняться, – сказал Шаланда.

– Займемся, – охотно подхватил Пафнутьев. – Только ты, Шаланда, скажи – чем мы должны заняться, чтобы понравиться тебе, чтобы ты нас одобрил и даже восхитился?

– Я? Вами? Восхищаться? – обиделся Шаланда. – Это вы должны восхищаться мною с утра до вечера.

– Готовы! – не задумываясь, ответил Пафнутьев. Его настроение улучшилось, что-то важное узнал он в последнем разговоре, что-то забрезжило в той кромешной темноте, которая окружала его последнее время. Он готов был шутить, подковыривать самолюбивого Шаланду, терпеть от него любые насмешки – все это уже не имело никакого значения.

– Мы, наверное, пойдем? – опять поднялись строители. – Тут у вас разговоры серьезные…

– Да, ребята, идите. Я еще загляну к вам, – пообещал Пафнутьев. – У нас с вами есть парочка невыясненных вопросов.

– Каких вопросов? – остановились строители, уже готовые скрыться подальше с глаз следователя.

– Ну, как же! – воскликнул Пафнутьев со всей искренностью, на которую был способен в эти минуты. – Надо же нам, наконец, узнать, кто убил Объячева!

– Думаете, что мы знаем? – Строители, кажется, и задавали вопросы, и отвечали хором. Не потому, что так нм хотелось – иначе не могли.

– Я в этом уверен! – с дурашливой твердостью заявил Пафнутьев. – И не только вы – все это знают. Но ваши знания распылены, разбросаны и представляют собой бестолковое скопище сведений. Поэтому моя задача – в этой куче разобраться, каждому клочку информации найти свое место, и тогда истина, единая, сияющая и бесспорная, откроется во всем своем великолепии.

– Как сказано, как сказано! – простонал Худолей. – Вот бы и мне так… Я бы далеко пошел.

– Пойдешь, – проворчал Шаланда.

– Тебе бы, Паша, президентские речи составлять, – продолжал Худолей. – Он бы тебя любил и дарил к праздникам всякие подарки.

– Подарит, – сказал Шаланда. – Догонит и еще раз так подарит, что забудешь, за что тебе такая благодарность.

– Идите, ребята. – Пафнутьев махнул рукой строителям. – Ждите в гости и готовьтесь к разговору долгому, но приятному.

– А мы чего, всегда готовы… Были бы вопросы, а уж ответить как-нибудь сообразим.

– До скорой встречи! – еще раз сказал Пафнутьев.

Трижды попрощался он со строителями, три раза напутствовал их и обещал утреннюю встречу. Нехорошо это, не к добру. И будь в каминном зале кто-нибудь, кто разбирался бы в мистике, тайных науках и оккультных знаниях, наверняка посоветовал бы Пафнутьеву не откладывать разговор до утра, сейчас, немедленно, тут же, не сходя с места спросить все, о чем хотел.

Но нет, такого человека не нашлось, и строители, натыкаясь друг на друга, торопясь, ушли, и вскоре их тяжелые шаги прогрохотали по лестнице в подвал.

И тут же вместо строителей в арочном проеме появилась Маргарита – стройная, хотя лучше сказать худая, если не высохшая, в черных свободных одеждах, развевающихся на ходу. Она прошла к креслам, невозмутимая, даже надменная, оглянулась на остальных, усмехнулась.

– Не помешаю?

– Нисколько, – быстро ответил Пафнутьев. – Располагайтесь, где вам удобно. Будем только рады.

– Спасибо, – кивнула Маргарита со странной улыбкой, понимая двусмысленность положения – ей, хозяйке, позволяют присутствовать в комнате ее же дома. – Есть какие-нибудь новости? – спросила она, глядя в экран телевизора.

– О! – радостно воскликнул Пафнутьев. – Их так много, они столь разнообразны, что я даже не знаю, с чего начать.

– Начните с чего-нибудь, – сказала Маргарита с ноткой великодушия.

– Наши передовые части вступили в Косово! – радостно объявил Пафнутьев. – Местное население встречает их восторженно! Как в сорок пятом! Их забрасывают цветами, девушки виснут на ступеньках боевых машин, власти дают зеленую улицу! Захвачен аэродром стратегического назначения! Десантники заняли круговую оборону и не подпускают натовцев ближе, чем на ружейный выстрел!

– Надо же, – обронила Маргарита, дождавшись, наконец, паузы в воплях Пафнутьева. – Я слышала, в доме еще один труп?

– Это ложь! – твердо заявил Пафнутьев. – Вас ввели в заблуждение. Труп появился не в доме, а в сарае.

– Кому же помешал этот несчастный бомж?

– Кому-то помешал, – солидно заметил Шаланда, чтобы обратить на себя внимание. – Иначе не убили бы.

– А если убили, значит помешал, – подвела итог Маргарита.

– Есть подозрения, но органы пока не придают им должного значения, – проговорил Вохмянин, все еще сидя спиной ко всем.

– Кто же подозревается?

– Есть одна юная и прекрасная дева, вся из себя…

– Света? – удивилась Маргарита. – По-моему, она сильна в другом… Впрочем, как знать, как знать.

– Разберемся, – заверил общество Пафнутьев.

– Посмотрите на экран, – громко призвал Шаланда. – Речь о наших событиях.

– У вас тоже что-то случилось? – с улыбкой спросила Маргарита.

– Да! – рявкнул Шаланда, которого эта томно-печальная дама раздражала с самого начала. – У нас тоже кое-что случилось. Убит местный бизнесмен и крутой воротила, некий Объячев. И мы сейчас заняты расследованием этого преступления.

– Это вы правильно решили, – одобрила Маргарита, но к экрану все-таки повернулась.

А там за это время появилась странная женщина, несколько полноватая, а если уж откровенно, то излишне полная, с длинными темными волосами по плечам, в черной шали с красными розами и длинными кистями. Вид она имела величавый, значительный, и на человека, который разговаривал с ней, смотрела снисходительно, если не жалостливо. Пафнутьев знал этого человека, встречался с ним и даже водку приходилось пить вместе. Это был Фырнин, с которым судьба свела его несколько лет назад во время расследования какого-то заковыристого преступления.

– Гадалка, – оповестил Шаланда, чтобы всем сразу все стало ясно. – Та самая.

– Так ты нашел ее?! – восхитился Пафнутьев.

– Работаем, – ответил Шаланда.

– А мне говорили, что Фырнин ее разыскал в каком-то колдовском салоне.

– Фырнин?! – гневно развернулся Шаланда. – Да я твоему Фырнину эту красотку на блюдечке преподнес!

– Представляю себе это блюдечко, – пробормотал Худолей.

– Может быть, нам все-таки стоит ее послушать? – спросила Маргарита и этим добилась полной тишины.

Гадалка, между тем, вела себя совершенно спокойно и невозмутимо. Выслушав очередной вопрос журналиста, она откинула назад волосы, поправила шаль, усмехнулась потусторонним своим мыслям, задержалась взглядом на объективе камеры, и миллионы зрителей под ее взглядом содрогнулись в этот момент, ощутив, как высшие силы заглянули каждому в душу и такое там увидели, такое высмотрели, что просто ужас, просто кошмар какой-то.

– Вы что-то спросили? – наконец поворотилась она массивным своим округлым молодым телом к тщедушному Фырнину.

– Я хотел уточнить одну криминальную подробность… Уж если вам удалось так явственно предсказать смерть Объячева, не обращались ли к вам за помощью следственные органы?

– А разве у них возникли сложности?

– Убийца до сих нор не задержан. Следовательно, вполне разумно предположить, что они, я имею в виду правоохранительные органы, могли привлечь вас к расследованию.

– Привлечь меня? – усмехнулась гадалка. – За что? – Последним своим вопросом она показала, что, несмотря на монументальную внешность, юмор ей не чужд.

– Ха-ха-ха, – сказал Фырнин, не рассмеялся, а именно сказал. – У вас развито чрезвычайно тонкое чувство смешного! – Слова получились глупыми, если не сказать издевательскими, но, как ни странно, гадалка отнеслась к ним со всей серьезностью и даже покраснела от удовольствия. – Скажите, Элеонора, а если бы я вот прямо сейчас попросил вас связаться с потусторонними силами, вызвать в себе некие мистические вибрации, – он явно куражится, подумал Пафнутьев, – то, может быть, вы смогли бы надоумить наши следственные органы, направить их на путь истинный в поисках убийцы? Вы сможете это сделать?

– А почему бы и нет? – с некоторой вульгаринкой в голосе произнесла Элеонора и так непосредственно, даже с некоторой доступностью повела плечом, что Пафнутьев просто не мог не подумать, что жила Элеонора и другой жизнью, не столь степенной, была, была она заводилой, выпивохой и отчаянной бабой, пока судьба не повернулась к ней своей оккультной стороной.

– Попробуем? – подзадоривал простодушную Элеонору многоопытный Фырнин.

– Женщина. Надо искать женщину.

Пафнутьев был разочарован. На какой-то миг, под действием чар Элеоноры, под влиянием неподдельного азарта Фырнина, он допустил, поверил и понадеялся, что сейчас гадалка действительно скажет нечто важное, пронзит своим мистическим лучом темноту, в которой блуждал следователь. Но нет, она проявила себя просто как здравая, трезвая баба и сказала слова разумные, неуязвимые, но ничем, увы, ничем не помогшие бедному Пафнутьеву. И тут же, словно почувствовав его разочарование, она пристально и как-то протяжно посмотрела с экрана прямо в усталые пафнутьевские глаза. И усмехнулась.

– Некоторым мои слова кажутся очевидными… Как бывает очевидным любое событие, самое невероятное после того, как оно случилось. Хочу сразу сказать – не торопитесь с выводами. Я сказала, что сказала. И не так уж мало.

– Да! Как говорят французы, шерше ля фам. Ищите женщину, – подхватил Фырнин.

– И не одну, – добавила Элеонора.

– Две? – ужаснулся Фырнин с профессиональной искренностью.

– Я вижу три, – сказала Элеонора со слегка затуманенным взглядом. Она вдруг как-то обмякла, словно устала за эти секунды.

– Вы хотите сказать, что эти три женщины, сговорившись…

– Нет, – она досадливо поморщилась. – Я говорю не об убийцах, я говорю о сути происшедших событий. А кто убил, как, когда… Это дело следствия. Кстати, оно скоро закончится.

– Скоро – это когда?

– Через день, два… Самое большее – через три дня.

– Знаете, Элеонора, я был потрясен точностью вашего попадания – незадолго до смерти вы сказали Объячеву, что он умрет в собственной постели… И все случилось именно так, именно так! Что вам в те секунды привиделось, какие видения пронеслись перед вашим внутренним взором?

Некоторое время Элеонора молчала, не задумываясь о стоимости экранного времени, потом, стряхнув с себя оцепенение, взглянула на Фырнина.

– А вы не допускаете, что это было обычное профессиональное лукавство? Заверив человека в том, что он умрет в собственной постели, я тем самым пообещала ему долгие годы жизни, спокойную старость, окружение многочисленных домочадцев… Этого вы не допускаете?

– Честно говоря, допускаю, – сказал Фырнин, твердо глядя Элеоноре в глаза.

– Несмотря на все ваши восторги, я это знала с самого начала. Мне, конечно, понравилось, что вы похвалили меня за чувство юмора, но смею заверить, я знаю цену этому комплименту.

– Я не хотел вас обидеть!

– Обидеть вы меня не хотели, но разоблачить или, скажем, развеять туман таинственности над моей головой… попытались.

– Простите! Вы меня не так поняли! – Фырнин сделал отчаянную попытку вернуть разговор в милое и слегка мистическое русло, однако Элеонора легко и небрежно пресекла его попытки.

– Не надо нас дурить, – сказала она, пренебрежительным движением руки как бы отбрасывая нечто несущественное. И опять в ее голосе прозвучала вульгаринка, которая так понравилась Пафнутьеву несколько минут назад. – Хотите, вам кое-что предскажу?

– Хочу, – сипловато произнес Фырнин и невольно сглотнул набежавшую слюну.

– Вы не сделаете карьеры. Не станете богатым и знаменитым. У вас нет той силы, которая позволяет человеку перешагивать через ближних. И они вам этого не простят. Самое большее, на что можете рассчитывать в жизни, – это признательность или, скажем, любовь друзей.

– И женщин? – попытался пошутить Фырнин, но Элеонора отсекла и эту его попытку.

– Друзей, – твердо повторила она.

– Не так уж мало, – уныло согласился Фырнин.

– Это очень много.

– Скажите… Долго ли мне осталось жить?

– В ближайшие лет двадцать можете об этом даже не думать.

– А потом?

– Потом можете задуматься.

– Скажите, Элеонора, если вернуться к теме нашего разговора, к первым моим вопросам…

– Я увидела Объячева в кровати с окровавленной грудью.

– Но ему стреляли в голову.

– Может быть, в голову, может быть, стреляли… Мне об этом ничего не известно.

– Вы сказали, что мы очень скоро узнаем имя убийцы…

– Я этого не говорила.

– Ну, как же, только что…

– Я сказала, что следствие закончится быстро. Про убийцу я не произнесла ни слова.

– А могли бы?

– Нет. Здесь не все просто и очевидно… Какие-то наслоения изображений, желаний, пространств, интересов. – Глаза Элеоноры сделались отрешенными. – Если не возражаете, на этом остановимся, – она улыбнулась беспомощной улыбкой. – Я устала. Мне нельзя уставать.