Текст книги "Смерть в своей постели"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Инстинкт самосохранения. – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Вохмянину – обронила она неосторожное словечко, все-таки обронила. Немножко оплошала.

– Разве что, – она повела округлыми плечами, бросила взгляд на бутылку, в которой еще оставалось виски, но удержалась, не налила.

– Почему вы думаете, что у нее нет денег? – спросил Пафнутьев. – Разве Объячев разорен?

– Пока у него дом, он не разорен. В законченном виде это сооружение стоит не меньше миллиона долларов. А миллион – это те деньги, с которыми всегда можно начать новое дело.

– В случае, если ваше жутковатое предсказание сбудется и с Маргаритой действительно что-то произойдет… Кому достанется дом со всеми прилегающими постройками?

– У Объячева где-то есть сын от первого брака… Вроде, мальчик вырос шустрым, в папу… Как-то он был здесь. Походил по этажам, поусмехался в усы и уехал.

– Сегодня за столом во время обеда, прекрасного, должен сказать, обеда…

– Спасибо, – кивнула Вохмянина. – Но это были пельмени, казенные пельмени, между прочим.

– Так вот, за столом собралось человек пять-шесть, не помню…

– Что-то около этого.

– Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.

– Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич… Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее… Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?

– Знаете, как-то не задумывался…

– А если задуматься?

– Допускаю такую возможность… Когда я выхожу на след преступления, среди участников начинаются разборки.

– Это уже подробности, – усмехнулась Вохмянина.

И в этот момент в кармане Пафнутьева тонко запищал сотовый телефон. Он некоторое время колебался, стоит ли откликаться и рвать нить разговора, или все-таки ответить…

– Кто-то вас ищет, – подсказала Вохмянина, и Пафнутьев вынул телефон из кармана.

– Слушаю, – сказал он.

– Шаланда в эфире! – услышал он радостный голос.

– Судя по тону – у тебя победа?

– Да! – орал в трубку Шаланда. – Победа, Паша, полная и бесповоротная.

– Поздравляю!

– Вулых задержан. В трехстах километрах от города. И при нем миллион долларов.

– Не понял? – осел Пафнутьев на своем стуле.

– Повторяю для тугоухих, у Вулыха, в его спортивной сумке обнаружен наличными, в пачках, стодолларовыми купюрами… Миллион. Как это тебе, Паша, нравится?

– Поделишься? – усмехнулся Пафнутьев.

– Не получится, Паша! Там десяток свидетелей! И все поставили свои подписи. Во, дурье, а? Ну, ладно, Вулых уже у меня. Захочешь поговорить, приезжай.

– Приеду, – сказал Пафнутьев, и едва отключился от связи, как телефон запищал снова. На этот раз его разыскивал анатом. Пафнутьев сразу представил толстые очки с зеленоватыми стеклами, красные шелушащиеся руки, скорбный взгляд человека, который всегда сообщает людям что-то чрезвычайно печальное.

– Павел Николаевич? Очень рад. Простите, отвлеку вас на одну минуту.

– Хоть на час! – заорал Пафнутьев, чтобы хоть как-то перебить впечатление от этого мертвенного голоса.

– Я по поводу трупа Объячева…

– С ним опять что-то случилось?

– Да, как это не прискорбно. Дело в том, Павел Николаевич, что он был обречен и без насильственных действий по отношению к нему в бытность живым человеком.

– Как-как? – Пафнутьев не понял причудливых слов эксперта и вынужден был переспросить.

– В бытность живым человеком, – повторил эксперт. – Так вот… Он облучен.

– Это как?

– Получил сильную дозу радиации, несовместимую с дальнейшей жизнью.

– Как же это все понимать?

– Сие есть тайна великая, – ответил эксперт печально. – И непостижимая. С вашего позволения.

– У вас есть официальное заключение?

– Да. И я готов представить его в любой удобный для вас момент. Хоть сегодня, хоть завтра, хоть послезавтра. И в любой из последующих дней. У меня такое впечатление, что наш клиент чувствовал себя плохо последнее время.

– Значит, ему просто помогли?

– Сие есть…

– Да, знаю, тайна великая и непостижимая.

– Полностью с вами согласен.

Пафнутьев продолжал разговор уже без надежды узнать что-то новое, но задавал вопросы, выслушивал ответы, чтобы привыкнуть к новости, которая опять, уже в который раз, переворачивала все его версии и догадки. И чувствовал Пафнутьев, понимал, да что там, наверняка знал, будут, будут еще загадки, будут тайны великие и непостижимые.

– Большое спасибо, – произнес, наконец, Пафнутьев в трубку. – Вы меня просветили и наставили на путь истинный. Чрезвычайно вам благодарен. Я скоро приеду. До встречи.

Худолей выслушал Пафнутьева с видом совершенно невозмутимым и даже загадочным. Собственно, загадочность и была в его невозмутимости. Пафнутьев рассказывал о задержании Вулыха с миллионом долларов, о звонках Шаланды, восторженных и горделивых, о том, что Объячев, оказывается, был просто обречен, и травить его, протыкать спицами и расстреливать не было никакой надобности – просто вдруг одновременно многие почувствовали, что терпение их на исходе. Худолей кивал, но в кивках его была какая-то снисходительность. Дескать, если, Паша, тебе больше не о чем рассказать, то я готов выслушать и эти твои побасенки, давай, валяй, рассказывай.

– Сколько, говоришь, при нем было денег? – скучающе спросил Худолей, высматривая что-то за окном.

– Миллион.

– Естественно, долларов?

– Долларов, – кивнул Пафнутьев, пытаясь понять – что происходит с его экспертом?

– Надо же, – беззаботно удивился Худолей. – Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?

– Согласен с тобой. – Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора – так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.

– Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.

– Это в каком же смысле?

– Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.

– Какую запись? – не понял Пафнутьев.

– В трудовой книжке. Спасибо, дескать, вы славные ребята, и мы очень вами гордимся.

– Я спросил у Шаланды о том же… Там действительно вышла накладка… Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.

– Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.

– Невозможно, – вздохнул Пафнутьев. – Это уже было невозможно.

– Почему?! – наконец в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.

– Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем – Вулых и два милиционера… Все было возможно. Но когда их стало семеро… Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские… Печально, но это так.

– Возможно, ты прав, Паша, – с обидным безразличием проговорил Худолей. Пафнутьев остро почувствовал, что безразличие это касается не только миллиона долларов, но затрагивает вообще все, что говорил Пафнутьев.

– Ну, давай уж, не тяни… Что там у тебя?

– А что, Паша, ты хочешь от меня услышать? – невинно спросил Худолей.

– Я хочу знать имя, фамилию и отчество убийцы.

– Ты слишком много хочешь, Паша. Так нельзя. Это алчность.

– И ты совсем-совсем ничего не можешь мне сказать? – удивился Пафнутьев.

– Ну, почему же, – спохватился Худолей. – И сказать могу, показать, и суждения высказать, неглупые, между прочим, суждения о нашем с тобой расследовании. Пошли, Паша. – Худолей поднялся, с некоторой церемонностью одернул пиджак и, вскинув голову, направился к лестнице в подвал. У первой ступеньки он оглянулся, подождал поотставшего Пафнутьева. – Прошу ничему не удивляться, все воспринимать спокойно и с достоинством.

– И с меня ничего не причитается? – удивился Пафнутьев.

– Эго особый разговор. Подобная тема не терпит спешки, суеты, скороговорки.

– Ну, ладно, – согласился Пафнутьев.

Спустившись в самый низ, Худолей распахнул дверь в темную комнату. Нащупав уверенной рукой выключатель, он щелкнул кнопкой, и комната озарилась электрическим светом. Она оказалась поменьше той, в которой жили строители, метров двадцать. Здесь были свалены лопаты, вилы, грабли, отдельным снопом в углу стояли разномастные лыжи, палки, горкой были свалены лыжные ботинки, какие-то неуклюжие, пересохшие – чтобы привести их в порядок, надо, наверное, не меньше недели смазывать их смягчающими ваксами. Но Худолей пренебрег всеми этими завалами и решительно направился в дальний угол, где стояли несколько велосипедов. Подойдя к ним, он присел на корточки и глянул на Пафнутьева.

– Прошу обратить внимание, – произнес он отстраненно, дескать, чем только не приходится заниматься.

Пафнутьев тоже присел и послушно уставился в то место, куда смотрел Худолей. И ему сразу все стало ясно – в велосипедном колесе не хватало спицы. Причем, если все колесо было запыленным, присыпанным строительной, цементной, известковой пылью, то в том месте, где недоставало спицы, место на ободе было вытертым, гнездо для спицы тоже выглядело свежим – с четким отверстием, чистой резьбой на крепежном винте.

– Вопросы есть? – спросил Худолей, как бы скучая.

– Нет, все ясно. Собственно, ничего нового нам эта дырочка от спицы не дает, но сама по себе находка забавная. Она говорит о том, что мы идем в правильном направлении.

– И это все, что ты можешь сказать? – Худолей оскорбленно поднялся, отряхнул колени.

– А ты? Можешь добавить?

– Спицу вывинтил мужчина. Ни белые ручки Светы, ни трясущиеся Маргариты, ни пухленькие Кати на это неспособны.

– Для подобных работ, я имею в виду снятие спиц, натяжение спиц, есть специальный ключ.

– Здесь нет никаких ключей. Просто никаких. Видимо, они где-то сложены в одном месте, в каком-нибудь ящике, в коробке, банке. И потом, на крепежной гайке следы плоскогубцев. Не ключа, Паша, ключ не оставляет следов, а именно продольные заусеницы от плоскогубцев. Это еще одно подтверждение, что работал мужик, а не баба. Ты видел маникюрчики у Светы и Кати?

– Видел.

– С ними такую работу выполнить невозможно. А у Маргариты вообще руки – крюки. Она еле пробку с бутылки свинчивает. Стрелять могли и мужик, и баба. Но спица… Это, Паша, мужик.

– Ну, что ж, – Пафнутьев поднялся. – Осталось найти спицу. И тогда многое станет ясным.

– А что тебе добавит спица?

– По характеру заточки можно кое-что представить… Превратить спицу в орудие убийства можно разными способами… Можно заточить ее пилочкой для ногтей, напильником, о камень. Можно все это проделать грамотно, красиво, а можно коряво и бестолково.

– Боюсь, Паша, что саму спицу мы никогда не найдем. Ее достаточно выбросить из окна – и она исчезнет навсегда. В этом глиняном месиве утонет не то что спица, человека можно спрятать. И не одного.

– А бомж в этой грязи нашел пистолет.

– Он видел, как его выбросили из форточки. И подошел к месту падения – там была дыра во льду.

– Думаешь, он узнал человека, который выбросил пистолет?

– А чего там узнавать? Они все отличаются друг от друга. Плотная, почти массивная Катя, костлявая тень Маргариты, юная и стройная Света. – Худолей опасливо покосился на Пафнутьева – не слишком ли он задел его чувства, но Пафнутьев подковырку стерпел и никак не откликнулся. – Мужики тоже достаточно различны… Объячев большой, высокий, громоздкий, Вьюев он и есть Вьюев, Вохмянин… Сам понимаешь, Паша, бомж мог запросто узнать, кто выбросил пистолет из форточки.

– Ладно, – вздохнул Пафнутьев. – Поеду с Вулыхом беседовать. Он в шаландинских казематах… Вроде, начал показания давать. Вдруг завеса приоткроется.

– А здесь ты со всеми поговорил? – задал Худолей какой-то странный вопрос. Спросил, а сам искоса так, осторожненько поглядывал на Пафнутьева – как тот отнесется к его словами.

Пафнутьев, уже направившийся было к двери, остановился, некоторое время молчал, не оглядываясь, потом медленно-медленно, будто что-то преодолел в себе, обернулся и исподлобья, выжидающе посмотрел на Худолея. А тот все еще стоял посреди комнаты, улыбался и на начальство смотрел почти жалостливо.

– Ну? – сказал Пафнутьев. – Слушаю тебя внимательно.

– А я что? Я ничего. Только спросил – со всеми ли обитателями дома поговорил, встретился ли со всеми, каждый ли объяснил тебе свое понимание тех трагических событий, которые потрясли не только объячевское семейство, но, можно сказать, потрясли весь город, поскольку три трупа за одни сутки в одном месте… Такое, Паша, бывает не часто, ох, не часто. И если мы оглянемся назад, на прожитые годы, то вынуждены, просто вынуждены будем признать, что наша с тобой работа…

– Заткнись, – сказал Пафнутьев. – Нет сил слушать.

– А я все жду, когда же ты в меня запустишь чем-нибудь. – Худолей усмехнулся. – Но, Паша, ты ведь меня знаешь. Не будь оправдательных обстоятельств, разве посмел бы я, никчемный и жалкий, отнимать у тебя столько драгоценного времени, разве решился бы… – Последние слова Худолей произнес уже с нескрываемой горечью.

– Какие у тебя обстоятельства, скажи уже наконец! – простонал Пафнутьев.

– Скажу, – легко согласился Худолей. – Отчего не сказать. И покажу. Порадую хорошего человека. – Он повернулся и частой, торопящейся походкой направился в угол, где стояли несколько дверей, прислоненные к стене. – Помоги мне, Паша, эти двери в сторону отставить. И тебе воздастся.

Когда Пафнутьев вместе с Худолеем освободили угол, перед ними в стене оказалась железная дверь. Снаружи были приварены две толстые петли, в которые предполагалось вдевать висячий замок. Но замка не было, а дверь оказалась закрытой. Подергав за петли, Пафнутьев убедился, что открыть ее невозможно.

– Закрыто изнутри, – пояснил Худолей в ответ на немой вопрос Пафнутьева. – Там кто-то есть.

– Живой? – спросил Пафнутьев.

– Думаю, да. Не могу только сказать, насколько живой. Паша… Вот железные петли для замка… На них совершенно нет пыли. А пыль должна быть. Смотри. – Худолей провел рукой по верху двери и показал Пафнутьеву густой слой пыли, оставшийся на пальцах. – Туда кто-то ходит. Тс-с! – Худолей приложил палец к губам, призывая Пафнутьева к тишине. Он приложил ухо к щели, Пафнутьев сделал то же самое, и они услышали, явственно услышали осторожные шаги. Кто-то опасливо приблизился к двери и замер с противоположной стороны. Через некоторое время шаги так же осторожно удалились. – Смотри, Паша, что я сделаю. – Худолей несколько раз постучал кулаком в железную дверь – двойной удар, два одиночных, снова двойной.

– Иду, – послышался голос из-за двери.

Проскрежетал металлический запор, и дверь приоткрылась. Худолей тут же сунул ногу, чтобы человек с той стороны не мог снова захлопнуть дверь. Перед ними стоял высокий человек с седоватой щетиной, именно щетиной, бородой его растительность нельзя было назвать. Человек стоял на небольшой площадке, а дальше лестница шла вниз – подвал оказался двухэтажным. Человек не убегал, молча, настороженно смотрел, переводя взгляд с Пафнутьева на Худолея.

– Здравствуйте! – громко произнес Пафнутьев. – Как поживаете?

– Нормально, – ответил человек глухим, простуженным голосом. – Вы кто?

– Я – Пафнутьев, а это Худолей.

– Пополнение прибыло?

– Можно и так сказать. – Пафнутьев не понял вопроса, но решил не уточнять.

– Проходите, коли так. – Человек отошел в сторону и показал на уходящие вниз бетонные ступеньки.

Пафнутьев никак не мог осознать происходящее – мужчина, который стоял перед ним, не казался забитым, измученным, изголодавшимся, в глазах у него была дерзость, вызов, даже чуть заметное не то превосходство, не то обида.

– Вы кто? – спросил Пафнутьев, пытаясь сломать эту затянувшуюся неопределенность.

– А вы кто?

– Начальник следственного отдела прокуратуры.

– Надо же, – усмехнулся незнакомец. – Наконец-то!

– Давно ждали?

– Ждали. – И опять в тоне заросшего человека промелькнула нотка незаслуженной обиды, как если бы Пафнутьев обещал его навестить месяц назад, но собрался только сейчас.

– А вы не ждали нас, а мы приперлися, – нараспев произнес Худолей. – Значит, так, мужик… Хватит темнить. Давай говори все как есть – кто ты, что здесь делаешь, как оказался в этой яме?

– Посадили.

– Кто?

– Нашлись такие. – Человек явно опасался говорить откровенно.

Он все так же стоял в проеме двери, все так же за его спиной уходила в темноту лестница.

Пафнутьев молча вынул из кармана удостоверение и протянул незнакомцу. Тот взял, всмотрелся, вчитался.

– Идемте. – Незнакомец сделал приглашающий жест рукой. – Сами посмотрите…

– Ну, что ж, – согласился Пафнутьев. – Лучше один раз увидеть, да? А ты куда? – спросил он у Худолея, который тоже вознамерился было спуститься в глубину подвала. – Оставайся здесь, наверху. Будешь бить во все колокола, если я не вернусь через полчаса.

– Паша, какой ты все-таки умный!

– Потому и жив. – Осторожно нащупывая ногой каждую ступеньку, Пафнутьев двинулся вслед за своим провожатым.

Опускаясь все ниже, Пафнутьев обратил внимание, что воздух здесь свежий и с глубиной не становится спертым, душным. Ступеньки были отлиты из бетона и оказались какими-то нестандартными, они были выше обычных, и поэтому приходилось каждую следующую нащупывать, а уж потом становиться на нее всей тяжестью.

– Вот и пришли, – раздался в темноте голос незнакомца. Вспыхнула лампочка, и Пафнутьев увидел, что стоит посредине комнаты без единого, даже самого маленького окна. В углу – лежак с подушкой, к стене придвинут небольшой стол и два стула. На столе разбросаны остатки пищи и, конечно же, стоит неизменная бутылка виски.

– Красиво жить не запретишь, – пробормотал Пафнутьев, показывая на бутылку. Он присел к столу на один из стульев, второй придвинул незнакомцу. – Прошу!

Тот усмехнулся, сел, сдвинул в сторону куски хлеба, колбасы, какие-то консервы.

– Павел Николаевич Пафнутьев, – протянул руку следователь и пытливо заглянул в глаза заросшего человека, предлагая и ему представиться.

– Скурыгин Эдуард Игоревич.

– Скурыгин? – Пафнутьев задумался, что-то ему напоминала эта фамилия, где-то он ее слышал, наверняка произносил не один раз, и было это совсем недавно. – Не тот ли Скурыгин, который…

– Тот самый. Вы наверняка видели мою фамилию в сводке уголовных происшествий месяца два назад. Пропал бизнесмен. И никаких следов. Было такое?

– Что-то припоминается.

– Тогда считайте, что Скурыгин нашелся.

– Так это вы тот самый бизнесмен?

– Был бизнесмен.

– А сейчас?

– Заключенный личной тюрьмы Объячева.

– Сколько же он вам дал?

– Неважно. Он сделал все, что хотел. Я сломался и довольно быстро. Слабаком оказался. Сожалею. Но – поздно. На сегодняшний день у меня нет ничего, кроме этой кушетки, стола и бутылки виски. Впрочем, и виски скоро закончится.

Пафнутьев продолжал осматривать каземат, в котором пребывал Скурыгин. Стены были оштукатурены, потом зашпаклеваны, вид имели вполне приличный. Наконец он увидел то, что искал с самого начала – вентиляция, маленькое круглое отверстие было почему-то сделано у самого пола.

Пока Пафнутьев сидел за столом рядом с заключенным, Худолей тоже спустился и медленно, но безостановочно передвигался по камере, ко всему присматриваясь, на все обращая внимание, чуть ли не принюхиваясь.

– Вы что-то ищете? – нервно спросил Скурыгин, косясь на Худолея и, судя по всему, не одобряя его любопытства.

– Что вы, что вы! – замахал эксперт руками. – Просто интересуюсь бытом частного заключенного. Что-то вы, видимо, здесь читали, чем-то развлекались, а? Вас кто-то посещал?

– Объячев посещал.

– С какой целью? – спросил Пафнутьев.

– Куражился. Время от времени приносил документы, которые я должен был подписывать.

– Подписывали?

– Да.

– И что же в результате?

– Долги, которые были на нем, теперь на мне.

– Это плохо, – посочувствовал Худолей и в этот момент его передвижения перестали быть бестолковыми. Он замер, как охотничья собака, почуявшая дичь, причем, замер как-то сразу, на ходу, так что Пафнутьев и Скурыгин сразу обратили на него внимание. Почувствовав, что за ним наблюдают, Худолей сделал несколько маскировочных движений – наклонился и, вроде бы, завязал шнурок, потом двинулся совсем в другую сторону и таким образом погасил к себе интерес, тем более, что Пафнутьев задал Скурыгину забавный вопрос.

– Скажите, пожалуйста, как это все понимать… Вы здесь, вроде бы, в заточении, Объячев заставляет вас подписывать всякие бумаги, а в то же время дверь закрывается изнутри? Другими словами, вы всегда можете выйти отсюда?

– Не могу, – ответил Скурыгин. – В том-то все и дело, что я уже не могу покинуть это заточение.

– Почему?

– Потому что это уже не заточение… Это убежище. Стоит мне появиться в городе, и меня хлопнут в первом же подъезде, не забыв сделать контрольную дырку в голове. Теперь я уже не сижу, прячусь. Объячев по великодушию своему и доброте человеческой позволил здесь побыть некоторое время, пока поугаснут страсти, и меня уже не будут искать.

– А вас ищут?

– У меня есть основания так думать.

– И вы уже не хотите покидать эту камеру?

– Мне и нельзя ее покидать.

– Вы знаете, что Объячев убит?

Скурыгин некоторое время смотрел на Пафнутьева, словно не понимая сказанного, потом отвернулся. И Пафнутьев понял – о смерти Объячева, мучителя своего и тюремщика, он знает.

– Сюда тоже просачиваются кое-какие слухи с воли, – сказал Скурыгин.

– От кого?

– Вохмянин сказал.

– Он вас навещает?

– Пришел как-то… Совсем недавно. Не то сутки, не то двое назад. Сказал, что Объячев убит, и томиться мне здесь уже нет смысла.

– Сутки или двое суток назад Вохмянин сказал о смерти Объячева? – уточнил Худолей.

– Если вы посидите взаперти без окон, без дневного света, без часов… – Скурыгин усмехнулся с горечью, как бы призывая понять и оценить все, что ему пришлось перенести.

– То что? – спросил Пафнутьев.

– То вы не вспомните – был ли какой разговор сутки назад, неделю или месяц… Время превращается в какое-то месиво, и ты барахтаешься в нем совершенно беспомощный, одуревший от неопределенности. Нет, меня здесь не избивали и иглы под ногти не загоняли, не заставляли гадюк глотать и утюгом тоже не прижигали… Но отсутствие времени добивало.

– Интересно! – вдруг закричал Худолей с какой-то истеричной капризностью. – Он сидит здесь, он уйти не может, он томится… А напильник! – он показал найденный им в углу небольшой треугольный напильник с деревянной ручкой. – Все узники мира только и мечтают о напильнике, только и стремятся заполучить напильник, а у вас он готовенький! Интересно! Помню, в каком-то кино узнику передали напильник то ли в булке хлеба, то ли в куске колбасы… Да с таким напильником можно все замки перепилить и уйти на волю-вольную! – Последние слова Худолей произнес даже с подъемом, будто на митинге выступал.

Скурыгин посмотрел на Худолея с нескрываемой жалостью.

– У вас действительно был напильник, – уточнил Пафнутьев.

– А что вы мне предлагаете этим напильником перепилить? Наверху стальная дверь, на нее снаружи вешается амбарный замок, повторяю – снаружи. Никаким напильником не дотянуться до этого замка. Что пилить? Стены из бетонных блоков? Шестьсот миллиметров толщина. Тут такой фундамент, что на нем можно еще десять этажей лепить. Выдержит.

– Интересно, – продолжал канючить Худолей, копаясь в углу и находя там еще что-то для себя чрезвычайно важное. – Интересно, – тянул он и этим своим словечком почему-то нервировал Скурыгина – тот не столько разговаривал с Пафнутьевым, сколько вынужден был все время оглядываться назад, где Худолей, присев на корточки, водил пальцем по цементной пыли. Потом ему это, видимо, наскучило. Он подволок к столу какой-то ящик и сел, присоединившись к общей компании. Его заинтересовал стол, сколоченный из толстых досок, он убедился, что стол сделан прочно, не шатается, что доски приколочены надежно, и бутылка виски при всех его подергиваниях даже не колыхнулась.

– Я вижу, вам стол понравился? – снисходительно спросил Скурыгин.

– Хороший стол, – похвалил Худолей. – Мне бы такой не помешал.

– Зачем?

– Я бы на даче поставил. Вечерком присесть за такой стол, открыть бутылочку чего-нибудь соблазнительного, угостить хорошего человека рюмочкой, второй, а то и третьей… Да, Паша?

– Если это приглашение, то я согласен. – Пафнутьев усмехнулся, увидев растерянное лицо Худолея. – Как вас кормили?

– Приходила полная женщина… Симпатичная. Приносила поесть. В ведре.

– Почему в ведре?

– Не знаю. Ей, видимо, так было удобнее. Ведро накрыто полотенцем, и никто не знает, что там. И опять же ничего не мнется, не бьется, не разливается… Ведро – это не самое худшее решение. Бывало по несколько дней ничего не давали… Я стал делать запасы.

– Объячев собирался вас выпустить?

– Кто его знает, – Скурыгин передернул плечами. – Может, и собирался… Когда я подписал все, что ему было нужно, он мог спокойно меня выпускать. Но не исключаю, что были у него и другие варианты.

– Что вы имеете в виду?

– Есть у него люди, которые могут выполнить любое поручение. Просто любое.

– Он мог вас убить?

– Да, именно это я имею в виду! – почти прокричал Скурыгин. – И, как говорится, без следов. Здесь столько траншей, ям, котлованов… Сделать это очень просто.

– Когда сняли замок с двери?

– Точно сказать не могу, но, наверное, где-то неделю назад. Объячев сам пришел ко мне, бутылку принес и сказал обо всех моих возможностях… Хочешь на свободу – иди. Хочешь какое-то время здесь побыть, перекантоваться… Пожалуйста. Показал документы, договоры, расписки… Я был повязан по всем статьям.

– И что вы ответили? – спросил Пафнутьев.

– Сказал, что подумаю.

– У Объячева были деньги?

– Да, – твердо сказал Скурыгин.

– Много?

– Когда говорят, что у человека есть деньги… Имеют в виду, что он, скорее всего, миллионер. И потом, Объячев вел активный, я бы даже сказал, какой-то безудержный образ жизни. Ему постоянно требовались живые деньги. Он что-то приобретал, продавал, закладывал… Какой-то он был неустоявшийся… Что вы хотите – предприниматель первого поколения. Они все такие.

– Какие? – уточнил Худолей.

– Ненасытные. С явными криминальными замашками. Не зря же он эту тюрьму построил… Знал, что пригодится. И пригодилась.

– Как он вас сюда доставил? – спросил Пафнутьев.

– Пригласил к себе, показал дом… Поужинали. Он позаботился о том, чтобы никто не знал, что я к нему поехал. Встретил меня на улице, надо, говорит, кое-что обсудить, посоветоваться… Посадил в машину и привез сюда. Никто даже не знал, где меня искать.

– Да, примерно так и было, – кивнул Пафнутьев и вдруг обратил внимание на Худолея – тот сидел, подперев щеку и прикрыв глаза, казалось, наслаждался божественными мелодиями, которые звучали не то здесь, в подвале, не то в его душе, не то доносились откуда-то из прошлого.

– Ты что, задремал?

– Нет, Паша, нет… Я все слышу, и твои слова, и слова этого несчастного узника… Вы продолжайте, я как бы участвую в вашем разговоре, но молча. Ты ведь не обижаешься? Мне бы, Паша, так не хотелось, чтобы ты и твой собеседник на меня обиделись, заподозрили в чем-то нехорошем, поганом, отвратительном.

Пафнутьев слушал Худолея со все возрастающим интересом – он уже догадался, что у того завелась какая-то мыслишка, что-то он увидел, что-то услышал в словах Скурыгина. Пафнутьев знал эту худолеевскую слабость – как только в деле намечался просвет, он тут же впадал в выспреннее многословие с подчеркнутой вежливостью, с церемонной обходительностью, явно злоупотребляя терпением слушателей, но в то же время совершенно уверенный в том, что все ему простится, за все воздастся.

– Тебе не скучно с нами? – спросил Пафнутьев, чтобы проверить себя, убедиться в своем подозрении.

– Веселого, конечно, мало в ваших словах, но вы продолжайте, я непритязательный и многое в жизни могу перетерпеть, – ответил Худолей, не открывая глаз. И Пафнутьев понял – что-то он нашел в этом подвале – не зря так дергался Скурыгин, глядя, как эксперт изучает его жилище.

– Ну, ладно, – Пафнутьев поднялся. – Хватит вам здесь томиться. Поднимемся наверх, хозяйка выделит комнату с окном, а? Весна на улице, закаты, восходы, теплые ветры подули.

– А стоит ли? – усмехнулся Скурыгин. – Я уже здесь привык.

– Пошли, Эдуард Игоревич. – Пафнутьев положил ему руку на плечо. – У нас с вами еще будут разговоры, не опускаться же мне каждый раз на двадцать метров в глубину.

– Побреетесь, душ примете, – подхватил Худолей. – Вернетесь к своему прежнему облику.

– Душ приму, а вот бриться поостерегусь. В таком виде меня не скоро узнают. Вы идите, я поднимусь следом за вами. Минут через пятнадцать наверху встретимся.

– Где наверху? – спросил Пафнутьев, уловив странную нотку в словах Скурыгина.

– В каминном зале, – ответил тот.

– Вы знаете каминный зал?

– Объячев там и принимал меня! До того, как сюда опустил.

– Нет, – твердо сказал Худолей, проявив решительность. – Здесь мы вас не оставим. Нельзя. Шоковое состояние – вы от радости можете с собой сделать что-нибудь непоправимое.

– Ребята, я в порядке! – Скурыгин почти по-худолеевски прижал ладони к груди. – Ничего с собой не сделаю! Соберу вещички и поднимусь.

– Если вы опасаетесь за свои вещички, мы запрем вашу келью, и никто сюда не войдет.

– Господи! Ну, дайте мне возможность хотя бы трусы поменять!

– У вас здесь запасное белье? – удивился Худолей. – Интересно! – опять протянул он свой дурацкий возглас, полный недоумения и какого-то каприза. – Это каждый согласится сидеть в таких условиях! Я, например, с Нового года трусы не менял!

– Значит, договорились! – сказал Скурыгин упрямо, но чем больше он настаивал на своем желании остаться, тем тверже было намерение Пафнутьева ни в коем случае ему этого не позволить.

– Независимо от того, как часто меняет трусы наш эксперт, вам все-таки придется пройти с нами.

– Вы настаиваете?